Millions

      По-настоящему, у Кан Сынюна могло бы быть бесчисленное число причин ненавидеть индустрию, в которую он попал.              Он мог бы ненавидеть то, что выпуск новой музыки жестоко ограничивается людьми сверху, а множество (скорее всего) достойных черновиков и демо навсегда останутся неизданными.              Он мог бы ненавидеть загруженные расписания во время промоушена, когда не спишь по сорок часов, а если и спишь — на заднем сидении пахнущего отвратительным освежителем воздуха автомобиля.              А уж тем более он мог бы (как и многие его знакомые с такой же работой) ненавидеть отсутствие личного пространства, вездесущие камеры, вспышки фотоаппаратов, поднесённые слишком близко к лицу телефоны, словно его жизнь и не его теперь.              Вариантов серьёзно много, их можно было бы перечислять перед сном вместо барашек.              Но нет.              Из всех возможных проблем Кан Сынюн откровенно сильно страдал только от одной — из-за обязательства жить вместе с одногруппник(ом)ами в одной квартире.              Всё потому что, во-первых, (Сынюн скрупулёзно считал причины) новая квартира никогда не казалась тоскливо-пустой и заброшенной — всегда, если прислушаться, можно было услышать что-то: даже если Сынхун просто задумчиво мычал одну из так и неизданных песен себе под нос, когда убирал в комнате, квартира всё равно незримо наполнялась чем-то домашним и даже — идёт уже шестой год как — родным. Если бы у Сынюна было больше вдохновения, он бы даже сказал, что Сынхун — как свет и дух их квартиры; и что страшно представить, каково будет здесь, если Сынхун вдруг пропадёт. Но вдохновения, конечно же, не было — иначе Сынюн бы поставил в топ своих проблем задержку в выпуске песен.              Во-вторых, с Сынхуном было комфортно. Хотя нет — даже приятно. Сынхун с осторожной заботой выключал свет в комнате, если Сынюн снова засыпал за чтением или за попыткой обработать по-новому ещё одну песню. Сынхун без вопросов поддержал его, когда Сынюн, не сдержавшись, решил взять Тора из приюта. Сынхун, увидев забитые рамёном отведённые Сынюну полки на кухне, героически украл у Мино, потерявшего на несколько минут бдительность, лобстера и гордо презентовал выглядящее как кулинарный шедевр блюдо вернувшемуся из студии голодному Сынюну. Сынхун вообще очень (слишком) хорошо готовил.              В-третьих, он был внимательным. Каким-то невероятным чудом Сынхуну всегда удавалось с одного взгляда понять, если Сынюну нужно с кем-нибудь поговорить или просто даже посидеть рядом, лишь бы избежать опасного одиночества. Потому что в такие моменты у Сынхуна всегда вдруг появлялся какой-нибудь сопливо-драматичный фильм, который «ну просто необходимо посмотреть»; или находились черновики для какой-нибудь новой песни, насчёт которых обязательно нужно посоветоваться с главным продюсером группы (Сынюн, стыдливо теряя возможность контролировать цвет лица, отчаянно краснел).              — Сынюн-ни, что за кислое лицо? — пахнущий (конечно же) взятым у Сынюна гелем для душа, Сынхун, выходящий из ванной, от души потрепал сидящего у телевизора Сынюна за щёки — голова моталась, как у тряпичной куклы. Опять проиграв внутреннюю схватку с собой и своими мышцами, Сынюн улыбнулся, от сосредоточенности так и не сумев перевести взгляд (перед глазами вместо экрана был голый торс одногруппника).              (Сынхун ещё очень красивый, но от чего-то Сынюну стыдно выносить этот весомый фактор в список причин своих страданий.)              — Совсем в ледышку превратился, а? — в-четвёртых, когда у Сынхуна хорошее настроение, очень часто (почти всегда) у Сынюна хорошее настроение тоже — ещё одна брешь в умении контролировать себя. Как и сейчас — тёплый после душа, всё ещё немного влажный и взбодрённый, Сынхун беззастенчиво прошёлся теплыми пальцами под рёбрами — не ожидавший внезапной атаки щекотки, Сынюн, крякнув, откинулся назад на пол, теперь даже не стараясь сдерживать смех и просьбы прекратить.              Сынхун улыбался — от каждой такой улыбки по телу проходила тёплая (совсем как атмосфера, установленная Сынхуном в квартире) волна, поражающая мышцы. Сынюн ей не сопротивлялся — сейчас, локтем утирая выступившие на глазах слёзы, он только пытался слабеющими руками убрать чужие с рёбер. Но вдруг — и умение контролировать себя взяло вверх, в небольшой вспышке паники Сынюн поджал колени к груди.              — Хватит, хён, хватит, — смех ещё застрял в горле — благодаря ему просьба не звучала панически отчаянно.              — Точно всё хорошо? — Сынюн быстро кивал в ответ. Сынхун улыбался.              — Да, я в порядке.              — Отлично-о, — приятное тепло, исходящее от чужого тела, медленно исчезало — Сынюн, однако, дрожал не из-за этого. Немного расслабиться вышло только тогда, когда негромко хлопнула дверь в комнату — растрёпанный и растерянный, Сынюн сел, едва сдержав панический полу-скулёж полу-стон.              У Сынюна стоял на Сынхуна. Наверное, это и нужно было отметить в во-первых.