Боль

      — Ну, лучше чувствовать боль, чем, знаешь, вообще ничего, — говорит Адам, когда Нил спрашивает, зачем ему это нужно. Что такого он чувствует, когда Нил делает это с ним. Почему это так важно.       Нил говорит, что Адаму стоит написать об этом песню, и тот смеётся, выпуская ему в лицо струйку сигаретного дыма. «Напишу и посвящу тебе», — забавно подмигивает, а Нил думает: если бы Адам посвятил ему песню, он бы каждый раз подыхал во время её исполнения, потому что сцена — единственное, что заставляет Нила проявлять настоящие эмоции. Сцена вытаскивает наружу этот чёртов змеиный клубок из мыслей и чувств, которые он не понимает и не может контролировать. А Адам умеет вываливать эмоции когда и где угодно: наедине, до четырёх утра рассказывая о своих галлюцинациях, и прилюдно, заставляя концертный зал скандировать их имена. Как же Нилу не хватает переключателя, который швырял бы его из уравновешенности в безумие.       Для Адама один из таких переключателей — боль.       Он мазохист с крайне отбитым болевым порогом — и это, кстати, объясняет, почему с его телом регулярно происходит какое-то дерьмо, которое Адам в упор не замечает, пока его не увозят на скоряке. Нил даже пытался следить, чтобы с ним ничего не случалось, но быстро понял, что это бесполезно: Адам нуждается в насилии над собой. Если никто не делает это с ним, он сам делает это с собой — и лучше бы это был кто-то другой. Лучше бы это был Нил — во всяком случае, он знает, на какие кнопки давить, чтобы Адам выпал из реальности и при этом оставался в относительной безопасности.       Нил смотрит на сигарету в пальцах Адама и думает, что мог бы затушить её о его запястье — Адам даже не вскрикнет. Но ожоги слишком долго лечатся, а руки Адаму нужны целыми, по крайней мере, до ближайшего концерта. Да и Нил в принципе не способен вредить его рукам: это как будто бы одна из самых хрупких и искренних его частей. Жилистые, костлявые, татуированные от плеч до кончиков шершавых пальцев — такие сильные, когда нужно извлекать из гитары чудовищные звуки, и такие слабые, когда связаны под лопатками колючей джутовой верёвкой. Эту верёвку Нил достал из шкафа, пока Адам размазывал окурок по пепельнице. Можно сколько угодно хотеть боли, но тело всё равно попытается сбежать от неё. Или Адаму просто нужно чувствовать себя беспомощным. Или Нилу нужно чувствовать свой контроль. В конце концов, это и его сублимация тоже.       В полутьме выпирающие кости спины очерчиваются ещё ярче: кажется, надави — и сломаешь это угловатое, неправильное тело. Это, конечно, неправда: Адам может выдержать очень много, иногда даже слишком много. Этого Нилу не хватает, когда они меняются ролями: он никогда не стремился выходить за пределы своих возможностей, а Адаму это необходимо. Адам скорее вырубится от болевого шока, чем остановит его — и потому нужно ещё больше контроля. Что ж, если Нил в чём-то и разбирается, то в контроле.       Он стоит на коленях на постели, позади Адама, и для проверки просовывает два пальца под верёвкой, стягивающей плечи и предплечья. Адам уже дышит громче, чем обычно, и вот здесь начинаются эмоции, за которыми приходит Нил, — власть над каждым движением, каждым откликом этого напряжённого тела. Частые вдохи и еле заметная дрожь — всё это принадлежит сейчас Нилу. И никто, кроме Нила, не делает Адама таким уязвимым.       Он медленно водит ладонями по голым бёдрам, бокам, животу, прижимаясь грудью к связанным рукам, и Адам в его руках плавится, становится мягким, послушным, будто бы умоляющим: сделай это со мной, и я буду твоим. И Нил всё так же медленно проводит ногтями по его животу: сначала легко, почти без нажима, затем другой рукой, сильнее, ещё сильнее, ощутимо вдавливая пальцы в кожу. Видит, как Адам приоткрывает рот, делая рваные вдохи-выдохи, и чувствует, как он выгибается навстречу рукам. Проводит ногтями под животом, оцарапывает внутреннюю сторону бедра — колени Адама разъезжаются шире, и, боже, как Нил сейчас его хочет.       Кожа Адама солёная, когда Нил касается её губами. Мягко целует между шеей и плечом, прежде чем так же мягко сомкнуть зубы: сначала совсем чуть-чуть, едва прихватывая, затем сильнее. Он знает, что Адам хочет быстрее, но ещё знает, что быстрее не надо: резкая боль так же резко отпустит, а постепенная пульсация, жжение, будто крохотный раскалённый шарик под кожей медленно увеличивается в размерах, твердеет, заставляет мышцы гореть, — вот из-за чего Адам действительно теряет концентрацию и тонет, тонет, тонет. Кожа под сомкнутыми зубами пульсирует: когда укус становится ещё глубже, дыхание Адама превращается в короткие, отрывистые вдохи, похожие на всхлипы. Нил чувствует, как сильно дрожит его тело, и крепче стискивает в объятиях, сжимая зубы на последние несколько секунд. По такому частому, резкому дыханию можно было бы решить, что Адам кончает, но это состояние куда тоньше и глубже, чем оргазм. Когда Нил размыкает зубы, Адам падает головой на его плечо. Место укуса отчётливо опухшее, завтра будет тёмно-фиолетовым, почти чёрным, как пигмент татуировок — ещё один рисунок на теле Адама.       Скользкие от смазки пальцы проезжаются по ложбинке ягодиц и углубляются внутрь, пока другая рука расцарапывает грудь. Нил чувствует, как Адам сжимает его каждый раз, когда тот с силой сдавливает между костяшками затвердевшие соски. Адам уже не здесь, и иногда Нил почти ревнует его к боли: боль заставляет Адама выламывается в его руках и сходить с ума. А Нил растворяется в мысли о том, что сейчас он обладает Адамом настолько, насколько это вообще возможно. Он берёт его за шею, когда приставляет головку ко входу и медленно проталкивает её внутрь: Адаму больно, но так и должно быть. Адаму должно быть больно и тесно до рези в глазах, и к этой тугой, пульсирующей боли добавятся новые царапины на внутренней стороне бёдер — Нил водит ногтями по коже, покрывая плечи мелкими, острыми укусами, и ловит еле слышное «боже» в сдавленных хриплых выдохах, вырывающихся из пережатого горла на каждый пока ещё плавный толчок. Адам еле справляется, Нил это знает, но стоп-слова не последует: молиться, чтобы выдержать, вместо того, чтобы остановиться, — это похоже на Адама. Это его постоянная жажда — сильнее, глубже, жёстче, больнее, пока не останется сил, пока тело не сдастся.       И Нил соврёт, если скажет, что, вбиваясь в это выкручивающееся от боли тело, он не хочет узнать, как далеко можно зайти. Он пригибает Адама ниже, запуская пальцы в волосы и натягивая их так, что тот почти рычит. Не нужно видеть лицо, чтобы представить этот злой, исступлённый оскал и животное удовольствие, которое заставляет Адама подставляться под каждое прикосновение. На его бёдрах останутся тёмные полумесяцы от ногтей: Нилу достаточно удерживать его на коленях, не нужно даже помогать с дрочкой — он кончит сам, в кои-то веки быстрее, чем Нил, потому что это тот уровень ощущений, который ему нужен. Потому что Адаму нужно задыхаться, захлёбываться от боли, чтобы провалиться в сумасшедший оргазм. И в этот момент Нил контролирует его всего, контролирует каждый спазм, расходящийся по его телу. И как же Нилу блядски хорошо чувствовать эти спазмы изнутри, слышать такие редкие и такие ценные стоны, вырывающиеся в последние секунды, когда Адам утыкается лбом в матрас, больше не сжимая в кулаки связанные руки. Адам его, и раскрывается только ему, и подчиняется только его контролю — и этого достаточно, чтобы Нил переставал контролировать себя. Чтобы шептать «Адам», кончая и чувствуя себя непередаваемо свободным.       Такие вещи каждый раз отнимают все силы. Заставляют валиться на постель, размазывая пот по лицу. Приходится напоминать себе, что нельзя отключаться, нельзя бросать Адама один на один с этими эмоциями. Дрожащие пальцы развязывают верёвки, и руки Адама обессиленно падают на постель. Он кое-как упирается ими в матрас, перекатываясь на бок и сворачиваясь эмбрионом, а Нил обнимает его со спины, аккуратно прижимает к себе, оставляет поцелуи на шее, за ухом, в волосах. Адам не дрожит, он вообще не двигается — только плечи поднимаются и опускаются в такт тяжёлому дыханию. Нил никогда не влезает в этот момент: нужно дать время, дать возможность вернуться в тело и понять, что ему, телу, сейчас действительно нужно. А на это у Адама и в обычной жизни уходит многовато времени.       Они лежат так, пока Нил не начинает замерзать и не накрывает их обоих одеялом. Адам поворачивается к нему и утыкается в ключицы, дыша уже чуть спокойнее.       — Возьми меня за руку, — сипло, еле слышно, и Нил действительно пугается этого надломленного голоса.       — Всё в порядке?       Пальцы Адама холодные, но хватка крепкая — их ладони быстро согреваются друг о друга.       — Да.       — Точно?       Адам чуть отстраняется и наконец смотрит на него: в темноте глаза кажутся совсем чёрными, а ещё очень спокойными, тёплыми, бесконечными.       — Хей, — он тянет руку к лицу Нила и убирает влажные пряди с его лба, едва касаясь волос пальцами. Жест, который так не похож на обычного Адама, но так ему идёт. — Верь мне.       Теперь он чувствует себя во власти Адама, а не наоборот, — и Нил усмехается этой мысли. Скорее всего, так и есть. Это Адам привёл его во вселенную, где их эмоциям есть выход.       Адам усмехается в ответ — снова выдержавший, снова целый.