Квантовая или другая механика

На даче было холодно. Гриша сразу включил электрический обогреватель, и все равно промерзли, сидя на выстывшей в несезон кухне. Даже коньяк не спас. - Пойдем, что ли, в постель, - предложил Марк, стуча зубами. - Хоть погреемся. Черт его дернул тащиться вместе с Гришей в дачный поселок под Катамарановском, в который зимой никто отродясь не ездил. Хотел, называется, сделать приятное, вот и кивнул в ответ на “Марк Владимирович, ну съезди со мной на этот раз, оцени прогресс, а? Для двоих же стараюсь”. Года три назад, в аккурат под юбилей, Грише зачем-то вперлось привести в порядок старый, еще бандитских времен, домик. Можно было бы купить приличный дом в Подмосковье, но приличного Гриша не хотел. Марк махнул рукой. Лучше уж такой кризис среднего возраста, чем как у других, с дорогими мотоциклами и молоденьким эскортом. Или в пятьдесят это уже не кризис, а старость? Последний год Гриша эту дачу старательно утеплял. Приходил к Марку посоветоваться, но того не хватало на понимание чего-то там про теплоизоляторы, системы отопления и вентиляцию. Он все равно терпеливо выслушивал, а потом отвечал неизменным: “Гриш, да я в душе не ебу, честно. Сделай сауну и пол с подогревом, вообще по-красоте будет”. Гриша, впрочем, ничуть не терял энтузиазма и продолжал зарываться в каталоги, звонить каким-то шарящим в теме человечкам и кататься на дачу в выходные, если Марку приходилось опять просиживать брюки в своем кабинете над бумажками. Марк подозревал, что можно было бы закончить весь проект за год, причем еще прошлый, но Грише зачем-то нужно было, чтобы проект не заканчивался. Вот и тряслись теперь оба от холода в этом недоделанном доме. Какой прогресс? Зачем вообще ехали? В спальне Гриша поверх одеяла постелил шерстяной плед. Оба забрались под них как были, прямо в одежде. Марк не шутил, когда говорил, что греться. Сил ни на что другое в одной постели не было примерно с июля, когда началась подготовка к выборам в думу пятого созыва. Марк тогда приезжал домой и варил себе кофе с коньяком, а Гриша молча выливал его в раковину и заваривал вместо этого собранный на даче чабрец. Марк бубнил в чай, что мажоритарную часть увеличили, партийные списки теперь на семнадцать частей разбивают, а метод Империали заменили, конечно, на метод д’Ондта, так ведь один хрен он дает преимущество партии-лидеру, нет, Гриш, ну ты вообще видел, что творится, как вообще можно быть настолько охуевшими, я не понимаю, да я в свою президентскую кампанию не настолько охуевшим был, как эти пидарасы кровавые! Семипроцентный барьер “Партия лояльности” на октябрьских выборах так и не преодолела. Марк прошел по одномандатному округу. Еще до официальных результатов оппозиция начала консолидироваться, чтобы устроить демарш, требуя встречи с президентом, и Марку ничего не оставалось, кроме как примкнуть к коллегам по политическому цеху. К чабрецу добавилась валерьянка, запасы которой подошли к концу в аккурат к праздникам, когда Марк вовсю пахал на заседаниях комиссии по государственному строительству и местному самоуправлению, пытаясь отстоять инициативу по профессиональным квалификациям в жилищно-коммунальном хозяйстве. Потом у обоих началась бесконечная полоса новогодних корпоративов с водкой и неизменной с советских еще времен музыкальной программой, которая предполагалa пьяное пение хором про потолок ледяной и дверь скрипучую. А в начале года уже у Гриши пошли очередные проблемы по бизнесу, и он днями напролет пропадал то в офисе, то на встречах с нужными человечками, обкашливая кофейные вопросики. Так и получилось, что сейчас оба лежали под двумя одеялами, при полном параде - в джинсах и зимних свитерах, - ушатанные, замерзшие, и старались особо не двигаться. Только пристроились нос в нос и полчаса сухо чмокали друг друга в губы. Марк, наконец, выпростал руку из-под одеяла. Коснулся чужого виска, заправил отросшую челку за ухо. Поймал Гришин взгляд в полутьме: влажный, нежный. У самого сердце екнуло. Улыбнулся ему в ответ уголками губ. Потерся носом о нос. Сказал своим самым ласковым голосом: - Как же я заебался. Гриша хмыкнул и ткнулся в щеку. Мазнул губами по суточной щетине. - Ничего, разъебем обратно. - Да Гриша, блин! Несмотря на возмущение, Марк первым нырнул к линии ремня на джинсах под водолазкой, выпростал заправленную футболку. Скользнул ладонью. Гриша ахнул. - Блядь, Гриш, прости, прости. Сейчас согреются. - Н-ничего. Ты продолжай. Гриша сначала прижался в ответ, а потом зашарил ладонью по груди Марка, нащупывая бегунок молнии на свитере. Потянул вниз. Разочарованно запыхтел. Марк хихикнул. - Чего ржешь-то? - Да так. Приятно, что семнадцать лет прошло, а твой мужик все еще хочет знать, что у тебя под свитером. - Да я и так знаю. Там всегда еще один, сука, свитер. - Не снимай только, ладно? - Ладно, ладно, мерзляка ты мой. Марк тоже не спешил стягивать с Гриши водолазку: кому вообще в голову бы пришло раздеваться при такой холодрыге? Вместо этого задрал полу свитера повыше вместе с футболкой, забрался с головой под одеяло и принялся сухо горячо целовать в живот. Расстегнул ремень, нырнул рукой в джинсы. - Скучал? - Как сука скучал, Марк. Сделай. От Гриши полыхало жаром как от печки. Марк собирал губами тепло, пока целовал, прикусывал кожу в солнечном сплетении, разлизывал сосок. Слушал тихие Гришины постанывания в такт движениям кулака. Едва успел приподнять вовремя одеяло, чтобы не заляпать. Гриша потянулся к прикроватной тумбочке, достал из ящика пачку влажных салфеток. Потом потянул Марка наверх, к себе. Обнял одной рукой за шею, а второй гладил по лицу и целовал в лоб, нос, щеки. - Марк, Марик… хороший мой. Сейчас, подожди. Давай тоже что-нибудь сделаю. Марк подставил под поцелуи лицо и шею. Повернулся одной щекой, другой. Он тоже скучал. По тому, как щекотно колются усы. По Гришиным неловким комплиментам. По тому, как бывший бандит иногда впадал в какую-то запредельную нежность сразу после и касался лица Марка кончиками пальцев: “Носик мой. Ушки. Глазки”. Марк в ответ всегда по-кошачьи фыркал и возмущался - чего, мол, со мной как с маленьким? “Не с маленьким, Марк. С любимым. Так с любимыми хочется”. - Я сам сделаю. Погладь меня просто, пока буду. Гриша прижался, глухо простонал в висок. Припечатал поцелуем. Марк повернулся к нему и уткнулся туда, где под воротником водолазки была надключичная ямка. Гриша запустил пальцы в волосы, прижал к себе покрепче, поглаживая по затылку, а второй рукой нырнул пониже. Сначала задрал оба свитера, рубашку и майку, обнажив живот, потом накрыл ладонь Марка своей. Зашептал в макушку: - Вот так. Вот так, мой хороший. Рваный выдох в ворот свитера: - Гриша… Гришка… - Марик. Мой. Потом Марк даже не сопротивлялся, когда Гриша вытирал ему начисто живот, изведя половину пачки салфеток, только шипел тихонько: влажная ткань холодила кожу. Гриша прошелся насухо рукавом собственного свитера. Целомудренно чмокнул Марка в уголок губ. - В душ, да? - Да ну нахер, околеем по дороге. Давай уже до завтра так. - Подожди тогда, вторую греялку притащу. Марк неуютно поджал колени к груди, когда постель справа опустела. Так и лежал комочком. Слушал, как в глубине дома Гриша шумит и тихонько ругается под нос, обрушив что-то в кладовке. Ни одного звука кроме этого не доносилось. Дачный поселок спал под снегом. Гриша вкатил в спальню обогреватель, включил в розетку и подкрутил колесико, выставляя нужную температуру. - Все, к утру прогреется. Он тяжело опустился на постель. Стянул водолазку через голову. Марк от одного только вида поежился и натянул одеяло до ушей. Впрочем, когда Гриша обнял его со спины, прижался жарким телом и укрыл сверху всеми одеялами, сам снял сначала верхний свитер, потом нижний. К утру ничего не прогрелось, потому что ночью отключилось электричество и, судя по всему, вернулось едва ли полчаса назад. Марк потянулся было со сна, но тут же с визгом втянул оголившуюся ступню обратно под съехавшие одеяла. - Ебать, бля, Железный! Это ты называешь “прогресс”? Гриша сонно заворочался. Пробубнил: - Вообще у нас тут свой котел теперь, но что-то термостат полетел. Попробовал снова притянуть Марка в объятие, но Марк взбрыкнул. Гриша прижал его к себе покрепче. - Марк, ну не буянь, ну? Иди ко мне. Греться. - Ты зачем меня сюда потащил, если тут нихуя не работает? - Марик, ну договаривались же, что… стой, ты куда? Марк потянул за собой плед, подобрался к краю кровати и спустил ноги на пол. Завернулся в плед как в кокон, пока нашаривал на полу свою одежду. - Договаривались, что не ругаемся до моего утреннего кофе. Варить пошел. Натянул по-быстрому оба свитера, а потом обошел кровать. Плед волочился как царская мантия. Подобрал Гришину водолазку и надел поверх. Гриша усмехнулся в усы. - Все-таки нельзя тебя далеко от кабинета твоего увозить. Ты, я смотрю, если из бюджета не пиздишь, так начинаешь прибирать к рукам все остальное, что плохо лежит. Марк привычно передернул плечами: - Это кто же мне сейчас такое говорит, Гришенька? Может, мать Тереза? Или филантроп Джордж Сорос? А, нет, блядь, это бывший рэкетир, который пиздил мелочь у нищей интеллигенции по пригородным электричкам! Ты пожрать чего-нибудь захватил? - Я приготовлю. И кофе сварю. Иди в душ. Марк закутался в плед поплотнее, потоптался пару секунд, а потом присел на кровать. Все еще хмурясь, наклонился к Грише и клюнул наскоро губами в лоб. Тот выпростал руку и ласково взъерошил и без того растрепанную со сна челку. - С добрым утром, Марик. - С утром, с утром, насчет доброго посмотрим. Утро было добрым с переменным успехом. Сначала казалось, что вполне сносно. Гриша притащил на кухню второй обогреватель обратно из спальни, да еще от плиты воздух прогрелся. Когда Марк вышел из душа, можно было жить и без шерстяного пледа. Встал на пороге ванной и втянул воздух через нос. В доме пахло чем-то знакомым и вкусным, аж под ложечкой заныло. Марк пошел на запах. Заглянул на кухню. Гренки. Гриша жарил гренки. У плиты стояла большая прозрачная миска с яично-молочной смесью, на сковороде шкворчало сливочное масло. Гриша деловито окунал ломти белого нарезного в миску и плюхал в масло, а потом сразу же брался за лопаточку и поддевал края, чтобы не подгорели. Готовые гренки выкладывались на тарелку и посыпались сахаром. Если бы Марк не был таким голодным, он бы прямо там и насторожился. Про воскресные мамины гренки он как-то рассказал Грише по большой пьяни, как и почти про все личное, и с тех пор Гриша взял в привычку готовить их по особым поводам: выигранные выборы, начало отпуска. Но Марк последние два дня жил на кофе и конфетах с коньяком, и запах еды притупил природную чуйку на опасность. Подошел, обнял со спины, потерся кончиком носа о затылок. - Куда столько нажарил, стахановец? - Приятного аппетита, Марк Владимирович. После завтрака оказалось, что Грише нужно куда-то отъехать, причем срочно и неотменяемо. Марк закатил глаза: - Это что за ебанавтика, Гриша? Зачем ты меня вообще в эти ебеня тогда вывез, если сам уезжаешь? Гриша уверял, что дело хоть и срочное, но быстрое, метнется не просто кабанчиком, а целым стадом, а Марк пока может телек посмотреть. - Да чего я в твоем телеке не видел? Я все новости тебе за сутки до диктора рассказываю. - Киношку поставь, я диски новенькие купил. Там Джеймс Бонд последний и еще какое-то про инопланетян, как ты любишь. Киношку Марк от нечего делать поставил, но за сюжетом не следил. В конце концов, оставил агента ноль-ноль-семь колесить по Боливии, а сам проверил телефон, дернул от нечего делать своего помощника по поводу новостей и последнего отчета о внедрении административной реформы, сварил еще кофе и обосновался у окна на кухне, чтобы покурить в открытую форточку. Хорошо, что выбрал кухню. Иначе не увидел бы, как к дому подруливает Гришин “мерин”, а за ним - “бэха” с синими номерами. Марку даже смотреть не нужно было, чтобы знать, кто из этой “бэхи” выйдет. Синие номера маячили на соседской даче с тех самых пор, как владелец получил внеочередное повышение и обзавелся приличной тачкой вместо милицейского “бобика”. - Да ну нахуй! Марк отпрянул от окна. По-быстрому утопил недокуренную сигарету в недопитом кофе. Замотал головой по сторонам. Так, телефон вот, под рукой. За курткой метнуться - и всё, можно даже дорожную сумку не забирать. Какой там номер в катамарановской службе такси? Должен быть в память забит. Ну да, точно, вот он. Марк дернулся в коридор, сорвал куртку с вешалки и схватил ботинки, на ходу воровато нашептывая в трубку: - Алло, девушка, машинку в дачный поселок… Метнулся через весь дом в спальню. Отдернул тяжелые шторы. Орнул так, что оператор на том конце сама взвизгнула, а потом зачастила: “У вас все в порядке? Алло? Алло!” Марк дал отбой. Через оконное стекло на него смотрел Гриша. На мгновение у Марка екнуло сердце, когда он увидел, как изумление на Гришином лице сменяется на что-то, подозрительно похожее на обиду. Кончики усов дернулись и траурно опустились. Гриша сложил руки на груди. Марк задрал нос повыше и поджал губы. Сквозь окно донеслось приглушенное: - Открывай. Марк повернул ручку и распахнул створку. Сел на подоконник, демонстративно натянул ботинки и завязал шнурки. Гриша молча наблюдал. Только когда Марк продел руки в рукава куртки, сказал: - Залезай обратно и поговорим. Марк издал возмущенное “фррр” и спрыгнул с подоконника прямо в снег. - Марик. - Подвинься. - Марк. - Знаешь, Железный, такой подляны я от тебя никак не ждал. Все, съебись нахер с моего горизонта, дай пройти! - Не съебусь, Марк Владимирович. Поговорим сначала. Раз уж оба перешли на официоз былых, еще сугубо деловых времен, когда звали друг друга по погонялу и имени-отчеству, значит, и правда придется поговорить. Марк бы мог упереться лбом и пойти на принцип, но прекрасно знал, что и у Гриши лобешник чугунный, хоть до утра упирайся. Марк попытался отстоять хотя бы минимальное преимущество: - В дом не пойду. - Базара нет. Пошли в тачку. Марк прищурился и поддал еще: - Сюда пригони, к крыльцу не выйду, пока там эти. Сказал - и сразу же вздрогнул. Думал, бандит его нахер пошлет. Метнул на него виноватый взгляд. Но Гриша спустил очки на кончик носа, пристально посмотрел, а потом без слова развернулся и пошел за угол дома. Все полминуты до того, как раздалось ворчание мотора, и еще полминуты, пока машина не подъехала настолько близко, насколько позволяла покрытая снегом часть участка, в теплое время отведенная под газон, Марк тихонько умирал внутри. Гриша вышел и распахнул дверцу на заднее сиденье. Марк покачался на носках. Вроде бы упирался, а на деле пытался высмотреть, какие у Гриши глаза за очками. Потом стремительным шагом, каким ходил обычно по коридорам Госдумы на особо геморройные совещания, прошагал к машине и забрался внутрь. Гриша уселся следом, заставив Марка потесниться к дальнему окну. Марк поднял воротник так, как в Средние века рыцари опускали забрало перед боем. Выпалил: - Если бы я знал, что ты такое фуфло, ни за что бы тебе ничего не рассказывал! Было слышно, как Гриша набрал в легкие побольше воздуха, а потом потянулся, развернул к себе Марка за плечи и опустил воротник, пригладил мягкий мех. Выдохнул: - Марк, ну ты чего? Так тебе со всем этим хреново, что аж через окно сбегать понадобилось? - Да, так! - Да откуда ты знаешь-то, если даже не пробовал ни разу? Марк дернул плечами в попытке сбросить Гришины руки и засопел. Нечестно! Что значит, не пробовал? Об этом он тоже рассказал по пьяни, в аккурат после масштабного отмечалова в прошлом году. Не каждый же день депутату Госдумы и лидеру оппозиционной партии, да к тому же еще и бывшему президенту, полтос исполняется. Праздник был с размахом, со всеми положенными по статусу приблудами и с похмельем, которое длилось, кажется, целую неделю. Знатный, шумный. Вот только какой-то не праздничный. Марк смутно, но все-таки помнил, как заперся в туалете и названивал Грише, пьяно икая: “Гриш-ша… Гри-ишка, в рот я ебал всю эту хуету”, а потом строго настрого запрещал ему приезжать и забирать его с праздника. Гриша все равно приехал. Марк всю дорогу сопел ему носом в плечо и лапал за колено, совсем как семнадцать лет назад, когда они оба ехали тоже с дня рождения Марка Владимировича, только в “Канарейку”: веселые, на взводе от водки, белого порошка и друг друга. Там, в машине, Марк, путаясь в словах, и высказал все, что накопилось за сорок четыре года, с самого первого дня рождения в первом классе. Нет, в начальной школе было еще неплохо, а вот в средней уже и приходить перестали, и самого Марка не приглашали. Потом, конечно, были и студенческие вечеринки, и партийные пьянки, но не по любви, а по расчету. Позвать нужных человечков, подмазать дефицитом, подкормить комплиментами и обещаниями под карбонат и мандарины. А уж когда выпустился и пошел по партийной линии, праздновать день рождения стало служебной необходимостью. Конечно, пока рос от лектора райкома до заведующего парткабинетом, от инструктора до третьего секретаря горкома, было все: и стол, и музыка, и подарки, и хмельные поздравления с объятиями и благодарностями Марку Владимировичу за то, что уродился такой веселый да компанейский. Гриша и сам говорил на заре сотрудничества, что какие бы терки у них ни терлись по поводу насущных деловых вопросиков, а на день рождения к Марку всегда приходить нравилось. - Умеешь ты, Марк Владимирович, праздник делать, - признавался он по-новой каждый год после три по пятьдесят водки. - Сразу видно, и опыт, и навык. Сначала Марк на это кивал. Потом, когда познакомились поближе, позволял себе фыркать. А когда из деловых отношения стали ну очень партнерскими, так и вовсе кривился и отмахивался: да ну тебя, скажешь тоже. На юбилее совсем взгребло. Марк всхлипывал в черный свитер всю дорогу и жаловался: - Вот ты говоришь, праздник. И эти все уроды мне каждый год хором поют: ой, Марк Владимирович, ой, умеете вы веселиться! А я, Гришка, все эти годы их слушаю и знаю: все гнилые насквозь! - Да откуда ты знаешь-то, Марк Владимирович? - Чуйкой чую! Ублюдки сраные! В асфальт бы их закатать! - А зачем тогда зовешь, раз гнилые ублюдки? Марк на минуту оторвался от уже влажной водолазки и с изумлением посмотрел на Гришу, моргая мокрыми ресницами: - Ну, во-первых, это производственная необходимость. Статус, понты, все дела. Ты что думаешь, политика, что ли, в думских кабинетах да на совещаниях делается? По саунам, дачам да гулянкам в ресторанах все делается, Гришенька! - Понял я, понял. Мученик от политической карьеры ты у меня. Марк выразительно хлюпнул носом и утерся прямо рукавом дубленки. Гриша не глядя полез в бардачок, достал упаковку бумажных носовых платков и передал Марку. - А во-вторых? - Что во-вторых? - Ты сказал, во-первых. Есть, значит, как минимум еще один пункт в списке. Марк шумно высморкался, а потом нажал на кнопку, приспустил оконное стекло и выбросил грязную салфетку прямо за окно. Гриша неодобрительно поцокал языком, но Марк скривился: - Ой, да иди нахер, я, что ли, зря бюджет на коммунальные службы выделяю? Помолчал. Гриша напомнил: - Во-вторых? Марк вытащил еще одну салфетку из пачки и принялся крутить ее в руках. - Гриш, у тебя в детстве велик был? Гриша нахмурил лоб, пытаясь сообразить, к чему это Марк Владимирович ведет. - Ну, был, конечно. Старенький, правда, чиненый-перечиненный весь. У других пацанов поновее все-таки. А мне мой через третьи руки достался, от сына сестры мужа двоюродной тетки, когда тот вырос. Да и ему тоже от кого-то перепал. Но я зато сам научился и разбирать, и собирать, и любые поломки чинить. Камеру там на колесе заклеить, цепь перетянуть - вообще дело плевое. Мог оплетку заменить, “восьмерку” исправить, смазку полную - ну, знаешь, тросики, кассеты, подшипниковые узлы. Ко мне все пацаны с квартала за техобслуживанием и ремонтом стали ходить. Я так свой первый бизнес и начал. Кому карманные давали, тот деньгами расплачивался, ну а остальные конфетами или… - Да молодец, молодец, - перебил Марк. - Бизнесмен с малых лет, хвалю, умница. А у меня вот велосипеда не было. Гриша хмыкнул. - Да как не было-то? - Ну, так. Не было. - Да брось, Марк. Уж твои-то купить наверняка могли, и не “Аист” какой-нибудь, а, поди, целый “Зич-один”. Марк успел изодрать салфетку в мелкие бумажные хлопья, и теперь по одному спускал их за окно. Колкий январский ветер подхватывал клочья и уносил вверх, в ночное зимнее небо. - А мне и купили “Зич-один”. За то, что школьный год на одни пятерки закончил. Только я его в первый день как вывел, так и все. - В смысле, все? Сломал, что ли? - Нет, Гриш. Не сломал. - А. Ясно. Марк передернул плечами с видом “ой, да что тебе ясно-то?” и закрыл, наконец, окно. В салоне к тому времени уже прилично похолодало. Гриша включил печку. - Погрей руки, Марик. И что? Досталось? - Нет. Мне никогда не доставалось. Только отец сказал, что раз я за себя постоять не могу, то рано мне еще свой велосипед. Запишись, говорит, в следующем году в секцию самбо или там еще какой-нибудь борьбы, там и поговорим. - А ты? - Гриш, ну бля, чего я? Ты меня без одежды, что ли, не видел? Я похож на человека, который когда-нибудь в секцию самбо ходил? Гриша промолчал. И так было ясно, что не похож. Спросил: - И что потом? - Ничего. Так у меня и не было велосипеда. Все пацаны летом рассекали, за город на карьеры купаться ездили, в звонки эти дурацкие звонили, а я книжки читал. А потом я купил себе сначала “копейку”, потом “волгу”, а теперь у меня в гараже три машины, и еще служебная, и личный водитель. - Ага. Только один хер тебя твой мужик на своем “мерине” катает, - усмехнулся Гриша. - Марк, а день рождения-то тут причем? - При том, Гриш, что если у тебя в детстве не было велика, а потом ты вырос и у тебя три тачки с личным водилой, то в детстве у тебя все равно не было велика. Ненавижу эти сраные дни рождения. Дальше Марк помнил смутно. Кажется, пока ехали до дома, он методично, ничего не пропуская, перечислял каждый год с семи до нынешних пятидесяти, нанизывая разочарование за разочарованием на нитку воспоминаний. В десять просидел два часа за накрытым столом в одиночку, а одноклассники, мудаки гребаные, так и не пришли. В четырнадцать пригласил мальчика, который нравился, а тот назавтра извинился и сказал, что друзья в кино позвали, уебок сраный. А в шестнадцать… Бог весть что Гриша тогда из этого разговора понял. Судя по тому, что сейчас творилось за углом дома, пока Марк кутался в воротник как в последний оплот душевного комфорта, все понял неправильно. Марк отвернулся и уставился за окно машины. Передернул плечами, пытаясь высвободиться. Бесполезно. Держал Гриша нежно, но крепко. Продолжал гладить его по воротнику и уговаривал: - Марк. Ты же сам в прошлом году жаловался, что все не так. Если хочешь по-другому, ну, знаешь, настоящего праздника… - Да с чего ты взял, что я хочу?! Видал я твои праздники знаешь, где?! Говно какое-то унылое! Каждый год одно и то же, только бухла больше и стоит дороже! - Ну, тут уж ты сам знаешь, какие акцизы на алкоголь из Думы спускают… - Да я не о том! - Так и я не о том, Марк. Послушай… Гриша, кажется, отчаялся развернуть Марка к себе лицом, поэтому наклонился, ткнулся теплым носом в висок, приобнял рукой за шею и заговорил тихо: - Я понимаю. Я ж в коммуналке рос. Вчетвером в комнатенке - мама, хахаль ее очередной и мы с братом. В коридоре вечной капустой с кухни несет. Не позовешь никого. Да и бабла особо ни на стол, ни на подарки. Херово, базара нет. Я как ты, на широкую ногу, так и не умею. Но вот в узком кругу, с ребятами моими, по-семейному… Малой, знаешь, когда совсем малой был, открытки мне рисовал. Вроде мелочь, а хорошо так от нее. Душевно. Пианист наш сначала песенку из “Чебурашки” разучил, потом “Хэппи бездей”. А еще… Марк раздраженно повернулся. - Гриша, блядь. Какой, нахуй, бездей? - Хэппи. Так американцы говорят. Марк, ну да, в детстве у тебя велика не было, и никто с этим уже ничего не поделает. Но тебе-то больше не десять и даже не четырнадцать. - И что с того? - Да ты хоть попробуй по-другому-то! Не хочешь бухать всю ночь в загородном кабаке - не бухай. Не нравятся гнилые людишки - не зови. Друзей позови. - Гриша, каких друзей? Нет у меня друзей. - Ну вот поэтому тебе в этом году решил своих одолжить. А к следующему, может, собственными обзаведешься. - Да какими собственным? Гриша, алло! Я в политике больше тридцати лет! Я, на минуточку, депутат Федерального собрания и лидер оппозиционной партии! - И что? У депутатов Федерального собрания друзей не бывает? - Нет! У них бывают оппоненты из других партий, те еще ебанавты, и, если повезет, соратники из собственной, тоже ебанавты, конечно, но хоть поменьше. Гриша вздохнул. На выдохе обдал щеку Марка облачком теплого пара, щекотнул усами по виску. Положил ладонь в перчатке на щеку, надавил и все-таки развернул к себе. Снял очки и посмотрел Марку в глаза. - Марк Владимирович. Вот тебе революционная мысль: может, друзей у тебя нет не потому, что ты депутат Федерального собрания, а потому, что у тебя собственные однопартийцы - ебанавты, одноклассники - мудаки гребаные, и вообще все люди - гниль? Не думаешь, что одно с другим как-то связано? Марк открыл было рот, чтобы парировать, но ничего не сказал. Насупился только и отвел глаза. Буркнул себе под нос. - Не все. Гриша невесело усмехнулся в ответ: - Опа. Вот как? - Ты не мудак. - И на том спасибо. Ты теперь попробуй свой список из одного человека расширить, ну, хотя бы до трех. Жилин вообще нормальный мужик, отвечаю. И Игорь его тоже ничего. Хотя сколько крови в свое время нам с ребятами оба попортили, конечно. А теперь вот дружим. Я от них обоих, знаешь, больше добра видел, чем от родной матери. - Ой, все, все, понял я. Херувим твой Жилин, только без крыльев. Вместе со своим Игорем. И с тобой заодно. Один я тут не в кон. Гриша снова вздохнул и прижал к себе Марка поближе. Чмокнул в лоб. Прижался губами к макушке. Обнял за плечи. - Дурак ты, Марк Владимирович. - И как же ты меня, дурака такого, только терпишь семнадцать лет, - глухо пробубнил Марк в Гришину зимнюю куртку. - Люблю тебя потому что. Марк буркнул ответ куда-то в ключицу. - Ну, будем считать, что и ты меня тоже. Марик? Ты уж… постарайся, пожалуйста, а? Марк снова буркнул, теперь уже в шею и на полтона тише. - Вот и хорошо. Марк честно старался, пока Гриша пересел за руль и отогнал машину обратно к воротам. Старался, пока шел от ворот к крыльцу дома, на котором ждали своего часа пузатые полиэтиленовые пакеты с бутылками. Даже когда зашел в дом, старался: разулся, аккуратно повесил куртку, прошел в гостиную, где двое гостей вовсю хозяйничали и разгружали продукты на стол. Жилин аккуратно выкладывал мясную нарезку на фарфоровое блюдо, а его спутник дисциплинированно протирал столовый хрусталь полой торчавшей из-под свитера футболки. Хоть салат в каске не мешал, и на том спасибо. - О, а вот и именинник! - радостно закурлыкал бывший полковник. - Игореш, полотенечко передай. Он вытер руки и бодро зашагал к Марку, на ходу протягивая ладонь для приветствия. - Здрасьте, хороший вы наш! Рукопожатие у мента было теплое и крепкое. Марк его задержал, не сразу отпустил пальцы. Хватило и салонный маникюр на холеных ногтях приметить, и поприветствовать в ответ: - Да уж после того, как ты меня в “бобик” под камерами запихивал, можем и на “ты”. У Жилина беззвучно округлился рот под ухоженными усами. На плечо Марку опустилась тяжелая горячая ладонь. - Охуенно у тебя получается, Марк Владимирович, - тихо сказал Гриша из-за спины. Положение спас Катамаранов. Он выкатился из-за стола, в одной руке сжимая все тот же хрустальный рокс, который только что протирал, а в другой - бутылку с янтарной жидкостью. - Б-багдасаров! Дальше все произошло очень быстро. Марк едва почувствовал свежий алкогольный дух, а его уже сгребли в душераздирающее объятие так, что послышался хруст ребер. А, нет, это не ребра - это Катамаранов со всей дури жахнул бокал об пол так, что хрустальные брызги прыснули во все стороны. - На счастье! - заявил он и втиснул в ладонь Марку бутылку. - Пей, президент! - Бывший. - Тем более пей! Вискарь на проголодавшийся желудок дал эффект сразу. Марк почувствовал знакомое, родное тепло, поднимающееся вверх к самому горлу. Глотнул еще под одобрительный рокот Катамаранова. Поболтал содержимым бутылки на свет и бросил короткое: - Стакан дай! Игорь катнулся обратно к столу, подхватил другой рокс и кинул его Марку прямо от стола. Марк поймал. Вместо того, чтобы подставить стакан под горлышко и наполнить, поднял руку повыше и изо всех сил швырнул себе под ноги. Катамаранов зааплодировал. Остальной вечер, впрочем, ничем не походил на сумбурное громкое начало. Гриша принес метлу и совок, и вручил их Марку, чтобы смел осколки, а сам в четыре руки с Жилиным завершил сервировку стола, обсуждая предательский котел, утепление чердака и посевной календарь на грядущую весну. Марк закончил с осколками, и теперь сидел с угла и на правах именинника таскал с тарелок то прозрачный ломтик хамона, то кудрявую стружку Тет де Муана. Игорь отлучился, как только услышал про котел, но к началу застолья уже вернулся. Первый тост подняли, конечно, за Марка и за повод. Подняли бегло, наскоро, как будто все вчетвером друг к другу прислушивались: можно ли? Второй - за политические успехи и будущее партии. Третий - за старые добрые времена. С четвертого разошлись. - Вот ты, голубчик Марк Владимирович, какую свою инициативу самой главной считаешь? - спросил Жилин, поднимаясь над столом во весь рост и постукивая вилкой по краю бокала. Марк призадумался. Что-то подсказывало, что вопрос с подвохом. Жилин, впрочем, паузу для ответа не выдержал, продолжил сам. - Нефть детям - это, конечно, хорошо, да и похороны эти твои за госсчет, тоже, как говорится, неплохо, это я тебе как бывший вечный участковый говорю. Мне лично на вызовах очень жизнь облегчало: пишешь себе в протоколе, что умер голубчик от похмелья, и вызываешь, значит, бригаду, а сам… - …на трубах идешь валяться, - встрял Катамаранов. Жилин прыснул. Стукнул его ласково пальцами по носу. - Балда! Идешь по какому-нибудь другому, более важному вызову. И бумажной работы минимум. Ну и концерты, конечно, ты знатные спонсировал. Игореша тогда всю электрику для этих концертов монтировал, так за концерт поднимался больше, чем за год в НИИ. За это тебе, конечно, большая человеческая официальная благодарность. - И за Ленина! - подал голос Катамаранов. - Ой, да ну вас, - смутился Марк. На концертах для молодежи накануне выборов отмывались такие бабки, что электрик или разнорабочий действительно мог получить за труды приличную сумму, за которую очкарики в том же НИИ вполне себе могли горбатиться весь месяц. А вот с Лениным была инициатива самого Марка Владимировича. Памятник вождю на центральной площади города Катамаранов снес, когда не смог с первого раза развернуться своим бульдозером. Что он делал с бульдозером на площади, Марк тогда даже спрашивать не стал. Только-только отгремели августовские события, страна билась в экстазе от сладкого предвкушения даров наставшей демократии, и памятники старым вождям сносились по всей стране. Марк, только что севший в такое же свеженькое, как и демократический строй, мэрское кресло, не только не вломил автору сноса административку, а еще и выписал премию из средств городского бюджета. А Жилин продолжил: - Но самое спасибо тебе, хороший наш, не за это. Самое спасибо тебе за Григория нашего Константиновича. Марк нахмурился. Недоуменно перевел взгляд на Гришу. Обратно на Жилина. Вопросительно приподнял брови и дернул головой в Гришину сторону - за этого, что ли, Григория Константиновича? Жилин кивнул. - Ведь что с голубчиком было-то? Какие времена раньше были, сам помнишь. В эти времена нужно было ребенка поднять. Дело на ноги поставить. Господи, да неужели он сейчас начнет Марку припоминать, как тот Грише помогал то самое “дело” - а точнее, дела, а еще точнее, делишки, - ставить на ноги? Это, что ли, по ментовскому особо ценному мнению главное достижение в жизни Марка Багдасарова? То, что за взятки рэкетиров покрывал, за что потом и поплатился вырванным с мясом из жизни годом в спецколонии, да еще пятью годами изгнания из политики, пока не сняли ограничение на судимость для чиновников? - Ведь для чего это все, а, Марк Владимирович? Для чего мы вообще чего-то в этой жизни делаем? Марк собирался сказать, что ответ со спецномерами припаркован во дворе, но Гриша положил ладонь ему на коленку. Марк смолчал. А Жилин продолжил: - Ведь не ради жалованья со всякими там преференциями или очередного звания. Ладонь сжалась покрепче. Пришлось смолчать и о том, что про жилинского генерал-майора рассказывали в новостях аж по Первому каналу . - А ради того, чтобы, значит, было с кем вот так на даче собраться, по-семейному. Чтобы и день хороший, и отношения теплые. Мы ведь тут все, Марк Владимирович, в одном Союзе росли, по-союзовски и привыкли. Что чтобы счастье было, нужно его как дефицитные мандарины доставать. А для этого - по карьерной лестнице повыше забраться, да по командировкам покататься, да нужных людей прикормить. Себя поставить так, чтобы всем свою полезность доказать. Чем ты полезней, тем больше счастья можно раздобыть. А счастье… Жилин перевел взгляд с именинника на Катамаранова, который только что закинул в рот последний кусок хамона и вытирал пальцы о скатерть. - Счастье - оно ведь , как оказалось, совсем не в этом. Самое настоящее, самое дефицитное, самое редкое счастье - это когда никому ничего не нужно доказывать и ни перед кем не нужно физиономию держать. Вот Григорий Константинович долго физиономию держал. За очками. Вместе с потухшими глазами. А сейчас посмотри на него. Марк снова метнул взгляд на Гришу. Гриша вообще не очень привык к разговорам о себе, особенно в виде тостов и хвалебных речей. Марк это еще с самого начала сотрудничества засек, когда по старым добрым партийным традициям на каждом застолье нужно было поднять рюмашку за собеседника и нахвалить от макушки до пяток. Гриша всегда смущался, краснел, отмахивался своими кожаными лапами: “Ой, ну ты, Марк Владимирович, скажешь тоже”. Марк потом втайне считал, что этим Гришу и взял. Похвалами да комплиментами, которыми бандос явно не был балован: сначала за столом, а потом контрольный в постели, когда Марк в самый первый раз выпалил: “Красивый какой”, и на этом все и закончилось, даже без рук. Сейчас Гриша, конечно, покраснел кончиками ушей, но отмахиваться и не думал. Сидел с серьезным лицом, а когда перехватил взгляд Марка, тихонько кивнул. Глаза у него были теплые, цвета хорошего шоколада с искринкой хорошего коньяка. - Сейчас сидит себе голубчик счастливый очень и глаза у него живые. Уже который год. Вот за это, Марк Владимирович, милиция в моем лице объявляет тебе благодарность. Звякнули хрустальные стенки бокалов. - Марк Владимирович, оставь ты эту колбасу испанскую в покое, попробуй лучше, вон, редисочку маринованную. Своя, с дачи. Мы с Игорешей лично летом закатывали. Редисочка на удивление неплохо зашла под вискарь. На исходе второй бутылки Жилин скармливал ее Катамаранову прямо с руки, а тот по-звериному урчал и слизывал убегающий по пальцам сок, ластясь к плечу бывшего участкового. Марк отвел глаза и пробурчал: - Пойду покурю. Подцепил в прихожей пачку сигарет с комода. Вышел на крыльцо, как был. Зубами вытащил никотиновую палочку. Колесико зажигалки защелкало, но вхолостую. - Твою ж мать… За спиной тихо щелкнул язычок замка, а потом под чужими ногами скрипнул тонкий снег. Марк почувствовал, как на плечи опускается что-то тяжелое, щекочущее шею. Куртка. Гриша приобнял его со спины. Заметил страдания Марка, достал свою зажигалку и прикурил ему, не размыкая объятия. - Малой звонил. Передавал тебе поздравления. - А чего ты мне трубку не передал? Гриша хмыкнул. - А я смотрю, ты быстро во вкус вошел. Хочешь, перезвоним? Марк помялся. - Не. Не надо. Давай уже в следующем году. - Малой-младший, представляешь, областную олимпиаду по английскому взял. Думают летом его в какой-нибудь языковой лагерь в Америку отправить. - Ну и отлично. Хоть внук тебе расскажет, как на самом деле американцы говорят. Гриша мягко усмехнулся и прижался покрепче. Потерся носом о затылок. Чихнул от того, что меховой воротник щекотнул под носом. - Будь здоров. Куртку новую купишь, а эту сожги в камине вместе со своими бандитскими микробами. - Говно вопрос, Марик. Хоть весь гребаный бутик. Постояли минутку, пока Марк неторопливо курил, а Гриша прижимался к его спине и тихонько сопел. Из дома доносились звуки радио. Играло что-то старое, знакомое, из новогоднего, что ли, фильма. Январское солнце, которого прибыло совсем чуточку, садилось рано, и дачный поселок давно накрыло бархатными зимними сумерками. Узкую полоску дымного янтарного света на горизонте едва можно было угадать по слабому отсвету из-за крыш соседних домов. Сигаретный дым приятно горчил на языке. Марк слегка пошевелился, устраиваясь в объятии удобнее. - Марк? - Чего, Гриш? - Спасибо, что постарался. Марк поерзал на месте, переступил с ноги на ногу и затушил окурок в пепельнице, которую с лета не убрали с перил. Столько лет прошло, а все еще неловко было признаваться, когда он шел на уступки Грише. Нет, если как раньше, для того, чтобы что-то отыграть в долгосрочной перспективе или развести делового партнера на выгодный компромисс, то вообще не стыдно и совершенно беспалевно. Марк вообще-то гордился своей техникой успешных переговоров, отточенной годами практики и солидной стопочкой заграничных книжонок. Но с Гришей все стало по-другому. Марк уже толком и не помнил, когда именно осознал то, что с Гришей он стал идти на компромиссы, которые не сулили никакой выгоды. Марк теперь уступал без намерения отжать что-нибудь в ответ. Не сразу понял, почему. По капле подбирался к ответу. Все оказалось просто: потому что с некоторых пор Гриша стал снимать при нем очки. Марку приснилось однажды, как они с Гришей лоб в лоб въехали в узкий переулок, обтирая боковины своих блестящих элитных тачек о высокие бордюры. Во сне он впервые в жизни сдал назад, чтобы разъехаться, вместо того, чтобы привычно орать, материться и размахивать депутатской корочкой. Сдал потому, что увидел сквозь лобовое стекло, какие у Гриши были глаза. Прямо как мент сегодня говорил. Почти мертвые. Марк проснулся в испарине от ужаса, долго смотрел на похрапывающего во сне Гришу, подложившего ладони лодочкой под щеку и не мог уснуть до утра. Сейчас Марк погладил его по руке. - Да фигня, Гриш. Раз в год можно. - А в остальные триста шестьдесят четыре дня так и останешься вредной жопой? Марк притворно возмутился: - Чего сразу жопой-то? - Ладно, ладно. Аккуратной симпатичной попкой. - Ой, иди нахуй. Гриша снова усмехнулся, теперь уже куда-то в ямку за ухом, и Марк вздрогнул. Губы у Гриши были теплые и сухие. А ладони оказались горячие. Ощутилось, когда они скользнули под куртку и требовательно погладили по груди. - Гриш… - Мм? - Гриш, я ведь правда останусь. Я… - Мгмн… Ладони опустились на живот. Снова погладили. - Гриш, ты вообще меня слушаешь? Я тут что-то важное сказать пытаюсь, а ты… что это такое, по-твоему, делаешь? Усы щекотнули шею. Губы мягко коснулись кожи. - Хочу узнать, что у тебя под свитером. Марк, вообще-то, не договорил. У Марка целая речь толкалась в горле, рвалась наружу с рвением вождя мировой революции, рвущегося на броневик. Было там и про дерьмовый, будем уж откровенны, характер, и про то, что Марк уже полтинник разменял, и что не меняются люди в таком возрасте, и что бесоебить он будет так же, и бухать, и громко жаловаться на проклятых ублюдков, и вообще, Гриш, ну я ведь серьезно, как ты меня только терпишь семнадцать лет, нет, Гриш, я, конечно, стараюсь, но я ведь сам себя иногда придушить хочу, тяжко мне с собой бывает, Гриш, ну что я, не понимаю, что ли... Но Марк втянул носом воздух и выдохнул: - Со вчера ничего нового. - Заебись. Мне это подходит. Пошли в койку. - Сейчас, что ли? А эти? - Да взрослые мальчики уже все, Марк. Допьют и как-нибудь доберутся до соседней дачи. Не переживай. Марк не то чтобы переживал за сохранность пьяного мента и его кента. Скорее за звукоизоляцию в спальне ну и, чего уж там, за то, что перед тем, как он выходил на крыльцо, мент с кентом упражнялись в поедании маринованной редиски с рук, и кто их знает, куда все зашло, когда они остались в комнате вдвоем. Но тут Гриша прикусил мочку уха, и стало не до мента и редиски. Стало вообще не до чего. В прогревшейся спальне Гриша распаковывал его как подарок в нескольких слоях оберточной бумаги. Целовал, гладил, засасывал кожу под разрешенной линией ниже воротничка и манжетов предполагаемой рубашки. Заласкивал. Разнеживал. Марк то и дело пытался перехватить инициативу: - Гриш, ну дай я… Гриша пресекал все его попытки. - Да ты издеваешься просто, - шептал Марк и подставлялся под жаркий рот и руки. - Даже не начинал. Сейчас начну. Рваное дыхание. Губы. Язык. Пальцы. - Ты что, хочешь, чтобы я просил, что ли? - Хочу. Умеешь? Возмущенное “фщщщ”. - Кошак. - Мяу, бля. Ну Гриша, ну твою мать… - Слово на букву “п” знаешь? - Да иди ты знаешь, куда? - Я схожу. Ты попроси только. Поцелуй. Язык ласкается о язык. - Да пожалуйста, блядь, пожалуйста, только сделай уже! Сдержанный стон - у одного, нетерпеливый скулеж - у другого. - Марк, Марк… потише… Потише было никак невозможно. Марк метался головой по подушке, выгибался навстречу, обнимал Гришу ногами за талию, оставлял следы от ногтей на бедрах, тянулся за очередным поцелуем. Марк сбивчиво, почти неразборчиво шептал прямо в горячий ласковый рот то, от чего обычно сам отмахивался как от полного зашквара, который даже в постели, даже когда открыт уже весь наизнанку, говорить нельзя: - Гриша… Гришенька, хороший мой… Родной… Люблю… Гриша все равно услышал. - Марик… Жизнь моя… Марк сдавленно застонал и всхлипнул. Потом он так и прижимал Гришу к себе руками и ногами, заставляя навалиться всем весом, и никак не мог отдышаться. Гриша попробовал было пошевелиться, но Марк сцепил хватку не хуже бойцовского бульдога. - М-марк… Тебе самому-то удобно? - Нет, - выдох в шею. - Так, может, подвинемся? - Нет. - Что, даже курить не будешь, что ли? Марк помотал головой. Сигареты все равно остались внизу, на крыльце. Наконец, позволил Грише откинуться на спину. По-хозяйски забросил на него ногу, устроился головой на плече. Слушал, как лупит сердце. Трогал шрамы на груди, поглаживал по руке. Не сразу услышал, как Гриша окликает: - Марк Владимирович! Говорю, о чем задумался? О судьбах родины? Марк фыркнул. - Про жизнь твою, Григорий Константинович. - Мм. И чего думаешь? Марк приподнялся, упираясь кулаком в матрас. Отстранился. - Думаю, что херовая у тебя жизнь. Гриша задвигался. Приподнялся на локтях. В полутьме было видно, что нахмурился. А потом потянулся и сделал то, чего никогда ни разу не делал: совершенно несолидно, по-пацански, отвесил Марку щелбан. - А я думаю, Марк Владимирович, что ты, конечно, умный, но дурак дураком. - Оскорбление представителя власти, статья триста девятнадцатая. - Марк, ты без штанов и не при исполнении. Иди сюда лучше. Обними. Марк снова прильнул к горячему плечу. По-звериному повел носом по шее, собирая запах. Поцеловал в выступающий угол челюсти. Почувствовал, как одной рукой Гриша обнимает, а второй треплет по голове. - Какая есть. Марк хотел было деланно возмутиться - ага, мол, понятно все с тобой, “какая есть”, это какая же “такая”, Гришенька, просвети, пожалуйста? Но Гриша наклонился и поцеловал в висок: - Живая, Марк. Настоящая. А когда Марк поднял голову и посмотрел в глаза, добавил: - Другой не хочу. За окном мигнула первая за вечер чистая умытая звезда.