***
А наутро Марк прыгал в неглиже, натягивая штаны, и требовал, чтобы Гриша прекратил пялиться. Гриша, конечно, все равно смотрел. За пятнадцать лет знакомства он видел Марка Владимировича не при полном параде, в костюме с отвратительно подобранным галстуком, только один раз, во время того самого бронхита. Нет, видел, конечно, без всего, когда и костюм, и рубашка с галстуком падали на пол в Гришиной спальне. Но это другое. Да и когда в последний раз было? У Марка то депутатские выборы, то бюджет, у Гриши тендеры на бетон и два Малых: младший, который с улыбкой тянул к нему руки, когда Гриша в гости приезжал, и старший, который сначала лез обниматься, а потом ворчал: “Ну пап, ну ты бы еще реже заезжал, внук тебя в лицо скоро узнавать перестанет!”. В поездке Марк с первого дня костюм сменил на джинсы и футболки, но Грише и заметить-то толком было некогда. А сейчас заметил. И как Марк смешно по-собачьи мотал головой, выбираясь из воротника футболки, заметил. И как едва-едва покачивал бедрами в такт музыке, которая доносилась из ближайшей кофейни сквозь приоткрытое окно, тоже заметил. Хмыкнул в усы. Марк услышал. Обернулся. - Чего? - Да не, ничего. Гриша покачал головой. Покусал губы, чтобы скрыть довольную ухмылку. Все-таки не удержался: - Марк Владимирович? - Что тебе? - А ты можешь так же, только посильнее и когда раздеваться будешь? - В см… кхм. Видеть, как Марк поперхнулся воздухом, было забавно. Уж очень сбитым с толку выглядел. Было видно, как пытается собраться и волевым усилием превратить растерянность на лице в злую гримасу, но получалось еще растеряннее. Было в этом что-то такое же мальчишеское, как в веснушках, которые теперь были скрыты под футболкой. У Гриши уши потеплели, и щеки, и за язык как черти дернули, совсем как когда сам пацаном был и базар толком не фильтровал. Поддал: - А музычку я тебе организую, у меня плеер с собой, диски взял, вон центр музыкальный в углу стоит. - Железный! Иди нахуй! Гриша предупреждению не внял. Тепло уже разливалось по телу. По рукам до кончиков пальцев. По груди до солнечного сплетения, до живота и ниже. Пузырилось, щекотало, не давало лежать смирно. Гриша поерзал на кровати. В глазах чертики плясали, когда невинным голосом спросил: - На твой, что ли? Марк вспыхнул как спичка. Краской мгновенно залило лицо, шею, руки. - Да Железнов, бля! - Да чего “Железнов”-то, Марк Владимирович? - продолжал веселиться Гриша. - Я там так давно не был, что и не помню, как добираться. Ты, может, подвезешь? В Гришу полетела другая футболка, с полки в шкафу. Он схватил ее на лету, скомкал и кинул обратно, уже не сдерживая смех: - Шеф, до оргазма за пятьсот! Марк зло прищурился, поджал губы и уже на ходу фыркнул, когда молнией пронесся мимо кровати к двери спальни. Гриша среагировал сразу же. Метнулся с кровати, выставил подножку и успел поймать Марка прежде, чем тот врезался носом в дверной косяк. Марк отбивался и возмущенно шипел. Гриша мягко ловил его руки и прижимал к себе покрепче. - Ну, ладно тебе, ну, Марк Владимирович. Ну, пошутил. - Херовые шуточки, Железный! - Да уж какой предмет, такие и шуточки. Ну, молчу. Ну, извини. Был неправ. И когда Марк раскрыл рот, чтобы наверняка разразиться возмущенной тирадой, Гриша припечатал финальное: - Я же знаю, что тебе наоборот больше нравится. Хотел шутливо. Получилось хрипло, душно. Ожидал, что Марк, как теперь было обычным, заведет свою шарманку: “Железный, ну отвали, да я даже в душе не был еще, ну самому-то не противно?”. Но глянул в глаза Марку и увидел, как нефтяные пятнышки зрачков затапливают карюю радужку. Румянец на скулах пошел пятнами. Марк с присвистом втянул воздух сквозь зубы. Гриша почувствовал, как чужое сердце екнуло и быстрее заколотилось в ребра. Пальцами коснулся поверх ткани футболки, проехал сверху вниз от соска до линии джинсов. Марк вздрогнул. По голой коже пошли мурашки. Гриша поддел край футболки, задрал повыше. Другой рукой щелкнул ногтем по металлическому болту застежки на джинсах. Марк положил ладонь на чужую руку. Сжал пальцы, потянул повыше, чтобы всей ладонью по горячему животу, по подрагивающему боку. - Да. Нравится. И что ты по этому поводу делать собираешься? Гриша выдохнул сиплое “х-ха!”. Сгреб в кулак пояс джинсов, потянул на себя. Марк уперся. Темные глаза заблестели, забегали. Гриша такого блеска давно не видел, а ведь когда у них все только начиналось, сам каждый раз хрипел на ухо, зажав рот ладонью, чтобы Марк Владимирович зенки свои блядские прикрыл, потому что так светят, что пол-Катамарановска сейчас сбежится выяснять, кто тут в подвале с фонарем шароебится. Марк кусал ладонь, зализывал укус языком и горячечно шептал: “Не пизди, тебе нравится”. - Нравится, - повторил Гриша. - А ну сюда иди. Рванул Марка на себя. Толкнул другой рукой в плечо, опрокинул на кровать. Навис сверху, оседлал бедра, руки завел за голову и прижал к подушке. - Ну что, Марк Владимирович? Бедрами для меня подвигаешь? Марк застонал. Подставил горло под горячие влажные губы. Обнял Гришу ногами за талию, скрестил ноги в лодыжках, заставил прижаться к себе крепче. Потянулся поцеловать, выпалил рот в рот: - Т-ты… полегче только. Давно не было. - И кто же в этом виноват, Марк? Гриша касался губами лба, глаз, висков, щек, губ, шеи, чувствительного местечка под челюстью, ямки над ключицей. Заласкивал. Разнеживал. Зацеловывал так, чтобы Марк под ним поплыл, потек. Чтобы стереть раздраженную мину, за которой Марк Багдасаров прятал другое лицо, не для посторонних глаз. Раскрасневшееся, с распухшими от поцелуев губами, с глазами в расфокусе, в которых ноль осмысленности, одно только желание. Чтобы услышать, как Марк матерится не потому, что опять что-то пошло не так, а потому, что все именно так, как ему нужно: сначала неторопливо и жарко, пока не начнет метаться под Гришей, скулить, просить, а потом резко, быстро и с обязательными нежными пошлостями на ухо, под которые Марк мог признать все, что угодно. Даже то, что это он виноват в том, что всего этого давно не было. Так давно, что сначала почти ничего и не получилось, а когда получилось, оба продержались едва ли пять минут. Потом они даже уместились вдвоем в ванне и спорили, какой бойлер нужен, чтобы горячей воды хватало до бортика, а не до половины. Потом впервые днем вышли в город и встали на мощеной мозаикой дорожке, растерянно оглядываясь на террасы кафе, рекламы проката яхт и вывески экскурсионных бюро, которые предлагали поехать в обезьяний заповедник на Гибралтар или отправиться посмотреть на дельфинов в открытом море. Шатались весь день по городу, потерянные, как подростки, которые стоят у витрины магазина с зарплатой за мелкую подработку и не могут выбрать, на что потратить первые в жизни взрослые деньги. Засели пообедать в ресторане на променаде. На десерт Грише принесли ликер, а перед Марком поставили стеклянную вазочку с пирамидой из пяти разноцветных шариков мороженого, башней из взбитых сливок с дольками фруктов и затейливой шоколадной завитушкой на верхушке. Гриша присвистнул, потянулся через стол и немедленно получил десертной вилкой по руке. - Это мое, - сурово сказал Марк. - Да я попробовать только. - Вот себе закажи и пробуй, сколько влезет! - Ой, да не очень-то и хотелось. Марк откусил от завитушки и сменил гнев на милость. - Ну ладно. Можешь вот этот, зеленый. А когда Гриша поскреб с бока шарик кофейной ложечкой, добавил: - От моего счета двадцать процентов оплатишь. Гриша подавился мороженым и срочно запил ликером. - Херасе у тебя наценка, покруче ресторанной. Да я отъел-то всего ничего, ложечку с бочка. - Ладно, ладно. Так и быть, пятнадцать. - За пятнадцать еще ложечку. И на мой выбор. Марк закатил глаза, но пододвинул вазочку к Грише поближе. Двумя пальцами показал сначала на свои глаза, потом ткнул в сторону десерта: слежу, мол. Гриша хмыкнул. Попробовал шоколадный, потом подцепил облачко сливок. - Марк Владимирович? А сколько мы с тобой друг друга знаем? - Лет пятнадцать - Ага. А сколько из них мы с тобой друг друга… знаем очень хорошо? Марк отвлекся от мороженого. Посмотрел на Гришу с настороженным прищуром. - Десять. - Десять. Может, я просто весь счет целиком оплачу, а? Марк стрельнул взглядом в сторону, как всегда делал, когда ему задавали неудобные вопросы. Нахмурился. Отложил вилку, скрестил руки на груди и уставился на пальму за оградой террасы. Раньше, когда сотрудничество было только деловым, они еще и спорили, кто сегодня весь счет оплатит, распушали перья друг перед другом. Спорили и после того, как в первый раз случилось. И во второй. А вот когда стало понятно, что они друг с другом не просто покувыркаться на скорую руку, Марк стал каждый раз забирать чек: наскоро пробегался глазами, безошибочно вычислял свою долю и лез во внутренний карман пиджака за бумажником. Сейчас Гриша только вздохнул. - Ладно, Марк. Забей. Проехали. Двадцать процентов с меня, я еще сливок отъел. Защелкал пальцами в воздухе, подзывая официанта. Ткнул пальцем в пустую рюмку, выбросил на пальцах “два”: повторить, мол. Тот споро кивнул и принялся ставить пустую посуду на поднос. Марк отвлекся от пальмы, указал на десерт и точно так же показал два пальца. Когда официант удалился, Гриша приподнял бровь. - Не то чтобы я тебя жизни учил… но у тебя ничего не слипнется, нет? - Так не для меня. А то начнешь сейчас со всех боков откусывать, раз уж ты сегодня башляешь. Тут уже Гриша отвернулся к пальме, чтобы Марк не начал сейчас заодно предъявлять за то, как бессовестно, от уха до уха он сейчас улыбался. Так и сказал, глядя в сторону: - Лады. Но я и завтра башлять собираюсь, чтоб ты знал. Марк помолчал. Потом кивнул. - И послезавтра. И снова молчание. Кивок. - И вообще всегда, Марк Владимирович. Вилка звякнула о стеклянную каемку. Потом о зубы. Потом недовольный голос сказал: - Еду мою чтобы не смел больше пиздить с тарелки, понял? И можешь башлять. Гриша подавил одновременно и вздох, и довольную лыбу. Повернулся. - Марк? - Чего тебе еще? - Купи себе лес. Марк молча ковырнул покоцанную башню из сливок и слизал их языком с вилки. Зыркнул на Гришу тем самым взглядом, в котором и нефть, и электрический блеск. - С утра в лесу не заблуждался. Когда принесли счет, Гриша отвалил аж пятьдесят процентов на чаевые, хотя к мороженому своему даже не притронулся.***
Неделя катилась под горку. Утром они просыпались, и Марк даже не ворчал, что еще в душе не был, только ходил чистить зубы перед тем, как вернуться в постель и забраться обратно под простыню, дать себя прижать покрепче, подставить все еще недовольное со сна лицо и шею под Гришины губы. Гриша поддел его однажды насчет душа, на что Марк немедленно вмазал ему пятерней по лбу, огрызнулся, что бойлера еле-еле хватает на один раз, и то если они вместе в ванну забираются, и еще пять минут демонстративно уворачивался от поцелуев. К полудню, под самое начало пекла, выбирались в город. Шатались по одной и той же набережной, пока не становилось невыносимо. Тогда прятались под зонтиками на террасе одного и того же ресторана, и пили сангрию со льдом, пока жара не сдавала позиции. Когда душные сумерки сменялись посвежевшей чернотой, шли на пляж. Гриша шел купаться, а Марк курил в шезлонге. Оказалось, что за сорок шесть лет депутат Багдасаров научился чему угодно: обтяпывать схемки, отмывать бабло в офшорах, влезать в кремлевские коридоры без мыла, только не плавать. Гриша поуламывал: говорил, что мелко, даже когда берега не видно, все еще по шейку, даже скучно плавать-то, но Марк был непреклонен. Возвращались на виллу, пропустив еще по шоту-другому текилы по пути, и Гриша зажимал Марка прямо в коридоре, тыкался носом в шею, прикусывал мочку уха, забирался жадными руками под футболку и сцеловывал все до единого возмущения по поводу того, что весь день же шатались хер пойми где по солнцу, и море еще это, мало ли что там еще кроме тебя плавало, и вообще ты весь соленый, тобой разве что текилу зализывать, ну Гриша, ну отвали уже, ну а-ах, да, вот здесь… С утра все повторялось. На третий день Марк начал стрелять глазами по сторонам и коситься на рекламные вывески. Гриша не спрашивал, только смотрел исподтишка и не дышал, чтобы не спугнуть, точно одичавшего кота, одинаково голодного и подозрительного до еды и ласки, который все еще не решается сделать шажок к человеку. К пятнице Марк забыл, что с пляжа они обычно идут в бар, а Гриша не стал напоминать. В эту ночь Марк сам целовал его везде, куда только дотянулся, пересчитывал кончиком языка позвонки и ездил неуемными влажными губами по животу. - Марк, шатались же хер пойми где, и море это еще, и вообще я соленый… - поддразнил было Гриша. - Ты вкусный, - Марк горячо дышал в живот. - Чего ржешь? - Думал, нахуй опять пошлешь. Блеснула нефть, сверкнул лукавый косой взгляд. - Что, Гриша, давно в лесу не гулялось? Дорогу показать? Дорогу они, в конечном итоге, показали друг другу, а Марк под утро еще на словах для верности объяснил. В субботу Марк затребовал к ледяной сангрии местную газету для понаехавших и продирался сквозь английские слова, смешно хмуря лоб и шевеля губами. - Ну не пиздец ли, а? Ты посмотри только. Первая полоса. Тут пишут, что местный бармен на каком-то международном конкурсе коктейлей выиграл гран-при. А вот тут про какой-то торт, который назовут в честь города. - А в чем пиздец-то, Марк Владимирович? Марк уставился на него так, словно Гриша ляпнул несусветную глупость. - Железный. Ну это же первая полоса. Место для грязной политики и заказных убийств. А тут… торт, блядь. У них кроме торта тут и не происходит нихера, походу. - Я не пойму, ты радуешься или жалуешься? - Пока что просто охуеваю. Гриша немедленно подлил из графина в опустевший стакан и забрал газету. С первой полосы на него смотрел счастливый бармен с какой-то звездочкой на деревяшке и сияющий кондитер с четырехэтажным тортом. Представил их в свежем выпуске “Коммерсанта” и подлил заодно и себе. В воскресенье решили взять напрокат машину и скататься в горы. Гриша не водил механику тринадцать лет, Марк - девять. Заглохли дважды, но потом Гриша приноровился, и тачка покатилась вверх по узкому горному серпантину. В совместных поездках на машине музыку всегда выбирали по очереди. Гриша, однолюб, ставил одни и те же альбомы, а Марк, который на своих частных вечеринках и корпоратах подпевал дурным, подогретым водкой голосом то группе “Комбинация”, то профессору Лебединскому, вообще не заморачивался и включал “Русское радио”. Оба молча морщили нос на выбор другого, но договор уважали. Когда собирались, Гриша полистал кейс с дисками, отобрал пару штук. Покосился на Марка, но тот рукой махнул: все по-честноку, сегодня твоя очередь. А потом удивил. Подошел со спины, ткнул пальцем в конвертик: - Этот возьми. Грише стоило нечеловеческих усилий удержаться от шутейки на тему того, что в наши дни, наконец-то, половым путем стали передаваться не только инфекции, но и нормальный музыкальный вкус. Небо начало затягивать тучами за три трека до конца диска, а за два уже вовсю жахал гром, молнии били в горизонт, а дождь падал отвесной стеной. Проехали еще метров пятьсот, потом пришлось тормознуть, дворники перестали справляться. - Переждем! - Гриша повысил голос, чтобы перекрыть треск грома. - Вряд ли надолго! Марк Владимирович, ты чего творишь?! Марк опустил стекло с пассажирской стороны. Шум усилился. Холодные колкие брызги долетали аж до Гриши. Гул воды смешивался с голосом Самойлова из колонок: Нас родила Непонятная звезда, В нас оставил след Холодный свет Марк высунулся из окна по плечи. Подставил лицо и зажмурился. Мокрые волосы липли ко лбу. Вода стекала по лицу. Футболка за три секунды вымокла по грудь. Ночь и Луна, Потаенная война, Запрещенная мечта Марк ловил воду открытым ртом и отфыркивался. - Марк, бля! Ну простынешь же, дурка! Гриша потянул было его за локоть, но Марк отбрыкался. Не как обычно, с раздражением, а как-то весело, с азартом. Повернулся к Грише. Орнул: - Погромче сделай! А когда Гриша помедлил, сам нырнул обратно в салон и выкрутил громкость. Гриша развернулся, взял его за плечи, обеспокоенно всмотрелся. Ресницы слиплись, глаза покраснели, но блестели не хуже молний. Как фонари за окном “Канарейки”. Как фары мерседеса с номером из девяток, который вез новоиспеченного президента из избирательного штаба. Как дискошар в первом катамарановском ночном клубе, который “Железные рукава” крышевали и гоняли цыган, приторговывавших коксом: после этого Гриша возвращался в мыле, на взводе, со ссадинами на кулаках, а Марк смотрел на него таким же взглядом и тянулся слизать кровь со сбитой кожи. Да мы рабы Непонятной красоты, Одинокие Воины. Наши мечты – Это розы и шипы, Это пленники Луны Марк смеялся глазами. Гриша отпустил его плечи и потянулся к окну со своей стороны. Они хором орали второй припев, высунувшись из машины каждый со своей стороны, прямо в ливень, прямо в горы, прямо в небо над страной, к которой Грише теперь придется привыкать. Страной, в которой море, мороженое с башней из сливок и бармен с фирменным коктейлем на первой полосе свежей прессы. Наша красота – подлая судьба Нас еще погубит навсегда. Это не беда, не твоя вина, Ты веди нас за собой, позорная звезда Марк сам полез целоваться, и они хихикали как пацаны, когда пытались стянуть друг с друга мокрые, липнущие к телу футболки, и когда никак не получалось пристроиться в неудобных креслах так, чтобы расстегнуть друг на друге джинсы, и когда Гриша локтем случайно ткнул в гудок, а Марк умудрился так задеть ручник, что машина было покатилась назад и Гриша еле успел взять ситуацию под контроль. Не заметили, как перестал дождь и на умытое высокое небо выкатилось солнце. Даже от сигнала чужой машины, которая вырулила навстречу из-за поворота, не сразу вздрогнули. Потом Гриша сквозь зубы матерился, срочно натягивая штаны, и выбрался из машины, чтобы жестами разобраться с водителем, кто, как и куда должен сдать, чтобы разъехаться, а раскрасневшийся Марк сидел в салоне и закусывал костяшки пальцев, чтобы не ржать в голосину. Потом, конечно, закуривали стресс, привалившись к боку машины и глядя на буйную зелень, за которой виднелась бело-красная полоса вилл и бирюзовая - моря. - Красиво, - сказал Марк и стряхнул пепел. - Да, - сказал Гриша, глядя вовсе не на зелень и море. - Красиво. - Тебе тут скучно-то не будет? Кругом одни торты и море по шейку. Гриша хмыкнул и потрогал свежий след от зубов под ключицей. - Да уж справлюсь как-нибудь, Марк Владимирович. Мы вот еще не доехали никуда, а мне уже нескучно. Марк подвинулся поближе: так, чтобы плечом в плечо. Щелчком отбросил окурок на обочину. Гриша неодобрительно хмыкнул, а Марк в ответ фыркнул. Вот и поговорили. - Я насчет дачки, кстати, договорился. - В смысле, насчет дачки? Какой дачки? Мы же не ездили никуда. - А той, где сейчас живем. С хозяином перетер. Процентов пять выше стоимости по рынку накину, и он готов хоть завтра бумаги оформлять. - Гриш, ты ебанулся? Она же ушатанная как вся моя жизнь. Горячей воды едва хватает. Окно на кухне криво поставлено, по ночам сквозняком тянет. По балкону трещины. - А мне нравится. - В смысле, тебе нравится? А… Невысказанное “а я?!” повисло в воздухе. Марк закашлялся и переобулся на ходу: - А я тут зачем, спрашивается, жопу на британский флаг рвал со всеми этими просмотрами? Гриша покачал головой и приобнял Марка за плечи. Тот дернулся, но руку не сбросил. Только нахохлился весь и подобрался. - А ты ремонт выберешь, Марк Владимирович. Как скажешь, так и сделаю. Марк повернулся с явным намерением высказать все, что думает по поводу ремонта и Гришиной самодеятельности, но встретил сияющую лыбу и скривился: - Железный, блядь. Лимон съешь. - Лес себе купи. Марк поймал Гришу за запястье и затянулся от его почти докуренной сигареты. Выдохнул дым. Вздохнул. Коснулся губами выступающей косточки на запястье. - Пятнадцати минут же не прошло. Я столько взяток не беру, чтобы столько раз на дню у тебя лес выкупать. Гриша перехватил сигарету другой рукой и прижался ладонью к теплой щеке. Погладил пальцами у уха. - Ничего, я тебе одолжу. Мне фирма как раз откат хороший на отвальную обещала. Марк развернулся. Поцеловал в середину ладони. Гриша вздрогнул, а улыбка совсем уж расползлась от уха до уха. - Марк? - Мм? - И можешь даже не возвращать.