***
После того, как Арвен ворвалась в квартиру, ругаясь как извозчик, и потребовала, чтобы Эовин немедленно поднимала зад, собирала свои шмотки и ехала в больницу, события завертелись с головокружительной быстротой. Эовин швырнула на диван пульт, вскочила, открыла рот, чтобы наконец ответить как следует, но так и не произнесла ни слова — на пороге, аккуратно оттеснив красную от злости Арвен, возник тихий и спокойный Арагорн со своей фирменной усталой немного виноватой улыбкой. Эовин застыла на месте, глядя ему в глаза, и сковавший ее минутный страх сменился детской слезливой обидой. Точно так же, как тогда, когда Теоден обещал дать ей пострелять на охоте из настоящего ружья, а потом сказал, что она еще слишком мелкая, и отдал ружье сияющему Эомеру. Эовин метнулась к Арагорну молнией, и тот с готовностью раскрыл объятья. Разумеется, ей сейчас же стало стыдно до красных пятен перед глазами, но Арагорн снова ее спас: молчаливая истерика превратилась в дружеское приветствие двух старых-престарых знакомых. — Как ты повзрослела, — сказал он, демонстративно игнорируя гримасу Арвен. — Наслышан о твоих успехах в учебе — знаешь, мы все еще сожалеем о том, что ты предпочла нам роханскую систему образования. — Пригласишь ее на стажировку, когда Саруман закончит взрывать заправки, — ядовито вставила Арвен. Арагорн развел руками и снова улыбнулся, а Эовин позволила себе цыкнуть и закатить глаза. Впрочем, от двухнедельного заключения в больнице ее не избавило даже заступничество Арагорна. Арвен показывала какие-то бумажки, сыпала медицинскими терминами и возмущалась так громко, что в пустой квартире от стен отдавалось эхо. Эовин сама не заметила, как Арагорн решил все за нее и организовал ее сборы — опомнилась только тогда, когда он захлопнул дверь своей машины, отрезая ее от еще одного кусочка привычного ей мира. Эовин казалось, что ее швыряет из стороны в сторону, как осенний лист, сорванный с родной ветви, и она лихорадочно искала то, что станет ей если не опорой, то хотя бы якорем. Она вспоминала дом, мать, отца, Эомера, даже Теодена, потом долгие часы над книгами и болтливую соседку по комнате, но картинки сыпались искрами, ускользая у нее из рук. Только одно было ощутимым: незримая нить, прошивающая насквозь ее сердце и обрывающаяся где-то среди серых льдов и скальных обломков. Призрак забрал у нее все, что было ей дорого, не оставив взамен ничего, кроме тоскливой боли, но эта боль хотя бы была настоящей. После больницы Эовин стало немного легче. По крайней мере, в голове ее больше не шумел, гремя крышей, итилиэнский ветер, а еда не казалась жеваным картоном, застрявшим в глотке. Боль тоже стала немного слабее — ровно настолько, чтобы начать спать ночами тревожным и хрупким, но все же сном. Арвен заходила каждое утро, приносила игрушки и сладости, как ребенку, и болтала без умолку, обходя, впрочем, все по-настоящему важные вопросы. Арагорн тоже пришел пару раз, чудом выкроив время в забитом напрочь графике, и принес новости: кто-то из рейнджеров будто бы видел на перевале человека, похожего на Ангмарца. Эовин не осмелилась поверить в то, что сведения были достоверными, и все же в груди ее мягко разлилось живое тепло. Может, это и правда был он и сделал это специально — чтобы ей сказали, чтобы она узнала, что он жив и с ним вроде бы даже все в порядке. Расспрашивать Арагорна Эовин не решилась: кивнула и перевела разговор на другую тему, благо их было слишком много. Новости теперь сыпались как из рога изобилия. Телевизор в больничной палате показывал все каналы, и, несмотря на запреты Арвен, Эовин смотрела новостные выпуски, с каждым взрывом и грабежом все больше осознавая, что пути назад уже нет. Война началась, развернулась воронками в черной земле, вспыхнула цепью пожаров, которые поглощали новые и новые силы, почти не давая передышки. Поначалу Эовин, как и другие, чувствовала нечто вроде смешанного со страхом азарта — будто ей самой предстояло броситься в бой и выиграть, размазав врагов по стене в короткой стычке. Медсестры болтали об очередной перестрелке, торопливо передавая друг другу подробности, пациенты шумно обсуждали в коридорах новый инцидент: пересчитывали убитых преступников, вынимали из газетных строк имена героев дня, собирали сувениры для тех полицейских, кому не повезло попасть под пули. Арагорн, Фарамир и Теоден знали свое дело и двигали фигуры на огромной шахматной доске уверенно и неторопливо. Сначала была эвакуация отдаленных хуторов и мелких поселений — не удалось избежать потерь, но все было под контролем. Потом по дорогам расставили посты и заслоны, а границы и выезды оказались закрыты. Репортеры бодро докладывали о бандах молодежи с юга, которые переправлялись через перевал с разрешения Саурона, строили гипотезы одна другой страшнее: от криминальной войны до разгула национализма, — забрасывали усталых полицейских бесчисленными вопросами, всеми правдами и неправдами вытягивая подробности. Гондор, Рохан, Итилиэн — весь известный Эовин мир кипел, как забытый на огне котел, и понемногу, все вернее с каждым днем, сходил с ума. К концу двух больничных недель Эовин уже не знала, чего ей ждать: оживление первых дней схлынуло, сменившись настороженностью и угрюмым предчувствием трудностей. Синие коридоры заполнились полицейскими, внизу появился пропускной пункт, и люди притихли, умолкли, стараясь слиться с пространством, будто их могли в чем-то заподозрить. Эовин не выходила из палаты, хотя предательская слабость больше не донимала ее, доводя до обморочной черноты в глазах. Было тошно и нервно, будто задерживался боевой выезд, и она сидела в машине в полной экипировке, тщетно стараясь справиться с зашкалившим адреналином. Эовин звонила Фарамиру — это отвлекало ненадолго, помогало создать иллюзию сопричастности к тому, что она еще так недавно считала своим долгом и делом жизни. Но у Фарамира было слишком мало времени, чтобы ей помочь. Ему самому нужна была помощь, потому что вчера было нападение на пункт проката авто, а сегодня ограбили машину почтовой службы. В день выписки Эовин к ней приехал сам Арагорн и сказал, что она останется с его семьей — переедет в одну из загородных резиденций. Эовин отказалась наотрез: во-первых, ей не хотелось создавать неудобств ни себе, ни его близким, а во-вторых, она боялась, что из-за нее они будут в еще большей опасности. Саурон должен был знать, где она, и думать, что он все контролирует, особенно теперь, когда они с Саруманом взялись за дело по-настоящему. Эовин понимала, что ей грозит, но страх за собственную жизнь, к ее удивлению, тревожил ее куда меньше, чем неспособность предпринять хоть что-нибудь для того, чтобы помочь. Она попросилась было у Арагорна в какое-нибудь подразделение хотя бы на правах стажера, но он, разумеется, отказал. Эовин не стала настаивать: понимала, что не в том положении, чтобы рассчитывать на снисхождение. Ничего собой не представляющая, ничего не знающая и ни на что не способная, она, тем не менее, была трофеем, который охраняли, одновременно оставляя его в пределах досягаемости. Приз, имеющий ценность не сам по себе, а исключительно в глазах Теодена или Призрака — куда уж забавнее, особенно с учетом того, что она не знала, нужна ли по-настоящему хоть кому-то из двоих. Арагорн, выкурив неизменную папиросу с крепчайшим табаком, окинул Эовин оценивающим взглядом и предложил ей вариант, за который она схватилась с искренней радостью: маленькое подразделение Лесной службы, берег Андуина, глухая чаща и почти полное отсутствие любопытных глаз. Эовин с усмешкой подумала, что, если Саурон или Саруман решат с ней покончить, никто не пострадает — кроме нее самой и, возможно, пары-тройки каких-нибудь любопытных зверьков.***
В этот раз гроза стихла до обидного быстро. Эовин взглянула на дисплей мобильного — было еще только одиннадцать. Лесничий и его товарищи по игре должны были разойтись по своим комнатам не раньше полуночи: партия, судя по гулу голосов и взрывам смеха, оказалась напряженная. Покачав головой, Эовин спустилась с подоконника, натянула толстовку и, нашарив на полу ботинки, сунула в них ноги, потом, подумав, достала из шкафа теплую куртку. Тихонько выбравшись в окно, она постояла у бревенчатой стены, слушая, как стекает по трубе вода, прошла вперед, держась подальше от желтого светового круга, который бросал на землю пляшущий от ветра фонарь над дверью. Черные силуэты накрытых брезентом машин горбились по правую и левую руку, словно спящие доисторические чудовища, а впереди, пугая шелестящим шепотом, струилось мутно-сероватое марево тумана, окутавшего деревья. Эовин глубже вдохнула пахнущий озоном воздух: курить хотелось до зуда под ногтями, но темнота вилась вокруг, шаря мокрыми ладонями по плечам, и зажигать огонь было страшно — будто это могло кого-нибудь рассердить. Несусветная глупость, если подумать, но все же здесь и теперь не было никого, кроме нее самой и леса, а это поневоле настраивало на пугливый лад. Эовин поежилась, пожалев о том, что вообще решила выйти из дому, и собралась было назад, но тут ей вдруг почудилось движение. Она не увидела его и не услышала — просто почувствовала, будто лица коснулось легкое теплое дуновение. Инстинкт вспыхнул в ней тревожно и остро, и она слепо уставилась вперед, туда, где невидимый лес боролся со стихающим ветром. Разглядеть ничего не получалось, но с каждой секундой Эовин все больше проникалась уверенностью в том, что у нее не галлюцинации. Она знала Призрака слишком хорошо, чтобы не вспомнить странное, тревожно-приятное чувство его присутствия: будто мир стремительно терял равновесие, закручиваясь вокруг него одного. Эовин понимала, что это было невозможно, невероятно — как он мог оказаться здесь, за тридевять земель от Барад-Дура, да еще и в такую ночь? — и все же просто уйти в дом было уже не в ее силах. Эовин шагнула вперед, вытянув руки. Пустота качалась перед ней, пересыпая ледяными каплями падающие звезды. Стук сердца почти оглушил ее, но все же ей казалось, что она слышит в перерывах между ударами дыхание, знакомое ей так же, как собственное. Через несколько шагов по скользкой мокрой траве лес сомкнулся вокруг Эовин, отрезав ее от дома. Она беспокойно обернулась, ища и не находя то, что горело в каждом ее нерве, позвала, переждав мгновение мучительной тишины, а потом, наконец, услышала голос, назвавший в ответ ее имя. Салон машины плавал в едких клубах табачного дыма. Из приоткрытого окна тянуло свежим воздухом, иначе они оба уже давно бы задохнулись: курили одну за одной, не прерывая молчания с молчаливого же согласия друг друга. Слишком много всего было сказано в прошлый раз. Эовин сидела у Призрака на коленях, привалившись спиной к его груди, а он обнимал ее, прижимая к себе, и рассеянно перебирал пальцами ее спутанные волосы. Он был таким, как прежде, до того, как началось все это дерьмо. Эовин изучала его жадно и внимательно, вслушиваясь в каждый вдох, искала, но не находила ничего, что могло бы напомнить ей о том, каким он был в их последнюю встречу. Это значило слишком многое: что все хорошо, и он не умрет от передоза, что все плохо, и он вернулся на службу к Саурону, что теперь они, наверное, смогут видеться чаще, что ему придется выполнять приказы и воевать на стороне Сарумана — а может быть, уже пришлось. Мысли тянулись одна за другой, а Эовин смотрела на них будто со стороны и с радостным удивлением понимала, что сейчас ей на все наплевать. Когда он уйдет, ее замершая на несколько часов жизнь станет случаться с ней снова, и снова будут новости из шипящего приемника и бесконечные звонки Фарамиру, но здесь и теперь все было так, как должно было быть. — Ну и какого балрога тебя понесло на ночь глядя в лес? — заговорил, наконец, Призрак, вынимая из ее пальцев очередную сигарету. Эовин невольно усмехнулась. — А какого балрога ты там делал? Особое задание Саурона или, может быть, по грибы? — Отвечаешь вопросом на вопрос? Как невежливо, — сказал он, делая затяжку. Эовин отмахнулась от лезущего в глаза дыма. — Знаешь, мне кажется, я имею право хотя бы на это. Призрак вскинул голову — Эовин испуганно взглянула на него, но темнота не позволила ей рассмотреть выражение на его лице. — Прости меня, пожалуйста, — проговорила она примирительно. — Я не то имела в виду. Просто… — Ты не должна передо мной извиняться. Больше никогда. Поняла? — сказал он мрачно. Эовин молча кивнула и, убедившись, что он не злится, пересела так, чтобы быть с ним лицом к лицу, а потом обняла за шею, прижавшись губами к горячей щеке. — Я не первый раз сюда приезжаю. В такие ночи это даже весело, тем более что ваши посты всегда стоят в одних и тех же местах. Столько лет прошло, а ничего не меняется. Арагорн теряет хватку — даже он. Что уж говорить об остальных… — Почему ты раньше не дал о себе знать? — перебила Эовин. — А сама как думаешь? — Никак. А до этого думала, что Саурон тебя все-таки прикончил, или что ты заперт в какой-нибудь клинике, или что лекарство Арвен не сработало, и ты теперь законченный торчок. — Мило. Арвен жуткая сука, правда? Отсмеявшись, Эовин легонько хлопнула Призрака по плечу. — Так не честно. Если не собираешься выслушивать мои претензии, мог бы сразу так и сказать, и все. — И тогда ты обидишься, и мне придется три часа уговаривать тебя не дуться, потому что я не то имел в виду. — Да. У нас тоже ничего не меняется, правда? Однажды тебе это надоест, — сказала Эовин, пытаясь скрыть внезапную горечь. — Если еще не надоело. — По-моему, я в тот раз тебе все объяснил. И не вижу смысла еще раз к этому возвращаться. Или ты хочешь официальное предложение? — Разумеется, — хмыкнула Эовин. — Кольцо с огромным бриллиантом, чтоб не хуже, чем у твоей бывшей. Ты, кстати, знаешь, что твой дружок ей изменяет с Арвен, да? И платье, чтобы кружева побольше. — Хочешь обязательно свалиться по дороге к алтарю на глазах у всех гостей? — насмешливо поинтересовался Призрак. — Я еще слишком хорошо помню тот первый и единственный раз, когда видел тебя в платье. У тебя было такое лицо, как будто ты сейчас кого-нибудь прикончишь. — Тебя, вообще-то. Все же было только ради тебя. — Вот оно что. Ты же в курсе, что я предпочитаю брюнеток? — Еще слово, и я тебя задушу и спрячу в багажнике, — пообещала Эовин и потянулась за поцелуем. После паузы Призрак заговорил снова уже совсем другим тоном. — Я хотел забрать тебя еще в первый раз, как сюда приехал. У меня есть два билета с открытой датой… Денег не так много, Саурон выгреб и свои, и наши счета, но это ерунда. На первое время хватит, а там разберемся. Эовин застыла, не веря своим ушам. — Тогда почему ты сразу не дал знать, что ты здесь? Мы бы сразу же убрались отсюда. Но ведь и сейчас еще не поздно, так? Давай просто уедем, и все. Я даже вещи забирать не буду, а документы тут, в кармане. Призрак спихнул ее с колен, закурил снова — в короткой вспышке света Эовин рассмотрела выражение мрачной решимости на его лице. — Саурон знает. Обо всем — и о том, что Кхамул его продал, и что Арвен помогает нам из-за того, что не может выкинуть из головы давнюю глупость, и что я думаю о том, чтобы послать все подальше и свалить. И про Сарумана тоже знает. Он не дурак — не настолько, чтобы не видеть очевидного. Вот только это стало очевидным для него слишком поздно. — Что с Кхамулом? — набравшись смелости, спросила Эовин. — Жив, но отстранен от дел. Саурон не будет сейчас разбрасываться людьми. Он понял, что зарвался. И так слишком много потратили сил на то, чтобы испортить отношения с вами, а теперь Саруман на наши головы… Его предупреждали, конечно, но он никого не слушал. — Как и Теоден. — Да, как и Теоден. Знаешь, они бы, наверное, подружились, если б просидели год-другой в одной камере. Эовин снова не сдержала улыбки, хотя ей хотелось зареветь. — И что теперь будет? Он понимает, что его дела плохи, но должен же быть какой-то план. — Кхамул уговаривает его пойти на сделку с Арагорном. Если бы получилось договориться, мы могли бы объединить силы и привлечь еще кое-кого из южных партнеров. Отец Арвен, видишь ли, водит в Хараде кое-какие знакомства, о которых Арагорн предпочитает не знать, а сама Арвен пользуется немалым уважением как дочь Элронда и как хороший спец. Многие подумали бы, связываться с Саруманом или нет, если бы узнали, что мы нашли способ договориться со старыми врагами. — И что Саурон? Неужели он не понимает, что это хороший выход? — нетерпеливо спросила Эовин. Призрак покачал головой. — Саурон никогда на это не пойдет. Он сглупил, но признать это не сможет. Во-первых, потому, что его тут же спишут как проигравшего — авторитет ему уже не спасти. А во-вторых, не в его характере признавать поражение. — И что будет? Во что все это выльется? Ты же не можешь не знать, что тут творится, и в Рохане, и в Итилиэне тоже. — Пока мы выполняем приказы Сарумана, которые тот передает через Саурона. Как только необходимость в нас исчезнет, все мы трупы. — И ты так спокойно с этим смиришься? Пошли Саурона к балрогам, возьми на себя командование и наведи, наконец, порядок, пока не перестреляли и вас, и нас! — Я не могу так поступить, — сказал Призрак. Эовин недоуменно уставилась на него. — В смысле — не можешь? Ты вроде бы теперь не тот, что был в тот раз, и все твои товарищи уже поняли, что к чему, так в чем тогда дело? — В том, что я не могу так поступить, и все. Я дал слово Саурону и назад не возьму. Эовин всплеснула руками. — Дал слово! Ну надо же, как мило. Тебя со дня на день пустят в расход, а ты беспокоишься о том, чтобы не задеть чувства Саурона? Обо мне ты не подумал? — Я думаю о тебе каждую минуту. — А он думает, как бы получше меня использовать, чтобы достать тебя или Теодена. — Эовин, ты ничего не понимаешь. — Ну конечно, куда мне. Я послала и Теодена, и Эомера подальше, когда поняла, что я без тебя не смогу. А ты… — Ты женщина, — отрезал он. — Это совсем другое. — Как бы не так. — Хватит. Я не собираюсь больше это обсуждать, — сказал Призрак резко. — Уже светает. Тебе пора возвращаться. Эовин покорно взялась за валявшиеся на коврике ботинки. Спорить ей не хотелось — теперь она мечтала только о том, чтобы поскорее вернуться в свою тихую комнату и выпить таблетку от головной боли.