Гвоздика в меду

— Бабуль. Мне кажется, я должен сказать тебе кое-что очень важное. Дидье готовился к этому непростому разговору уже очень давно. Неделю, если быть точнее. Казалось бы, смешной срок, несчастные семь дней. Но дни превращались в декады для того, кто пытается поскорее избавиться от нависшей над ним гильотины. Вот и сейчас Дидье сидел на кухне и нервно кусал губы, не зная с чего начать. Бабуля отложила газету, которую читала с очень важным видом (но Дидье то знал, что она просто ищет статьи с разнообразными скандалами) и недовольно поджала губы, вытащив изо рта сигариллу. Диди знал это выражение лица, и его бросило в пот при виде насупленных седых бровей, таких же густых, как у него. «Мне не одиннадцать, и меня не поймали на подделке оценок в дневнике», — убеждал себя он, сжимая ладонями ткань джинсового комбинезона. Не то, чтобы он на самом деле когда-либо подделывал оценки для бабули (да). Бабуля поправила очки, прикурила от сигариллы и наконец сказала: — Я вас слушаю, молодой человек. Дидье, поняв, что на него обратили царское внимание, набрал побольше воздуха и… — Джафарсделалмнепредложение, — на одном дыхании пролепетал он. И тут же поморщился от своего тона. Не так! Он должен был звучать уверенно и по-взрослому! Да в конце концов, он и есть взрослый! Со стороны дверного проема раздался дикий женский визг, и в комнату валькирией влетела улыбающаяся до ушей Ирэн. — Мой сыночек выходит замуж!!! — пропищала она, как маленькая подпрыгивая от счастья вокруг шокированной Матильды. В мельтешащей маме Дидье видел только её задорные светлые кудряшки и счастливую улыбку. Из сознания вылетело даже то, что она, судя по всему, подслушивала за дверью. Бабуля выронила из пальцев мундштук с недокуренной сигариллой, и её брови приняли такую необычную форму, что Дидье, где-то глубоко в душе, невольно восхитился. Даже Джа, обладающий очень живой мимикой, никогда не смог бы такое повторить. — Так у вас с тем… альфой все серьёзно? — все, что произнесла она. Дидье измученно простонал. Бабуля всеми силами притворялась, что нет никакого альфы-иностранца, что внук съехал, потому что он просто несносный ребёнок, что все было по прежнему и Дидье ни с кем не встречался с начала января по сей месяц (а уже, между прочем, конец сентября). — Мадам, все настолько серьёзно, что я… — Дидье сбился и опустил вмиг прослезившиеся глаза с сухого и недовольного лица Матильды на дубовый стол с милой, не вписывающейся в интерьер, скатертью, которую они разрисовали с мамой, когда ему было шесть. Сейчас ему двадцать, и он пытается им признаться в том, за что ему очень стыдно. Дидье не хотелось плакать, показывать свою слабость бабушке и маме. Особенно бабушке. Он сжал зубы и проморгался. Попытался подумать о совсем нейтральном. О ждущем его мягком Годзилле, о неожиданной встрече с Данабом, после которой Джафар устроил брату гигантскую взбучку. Дидье даже сейчас передернуло. Ему претило, что его альфа кричит на родного брата из-за него, Дидье, который даже не муж Джафару. Так! Нейтральное, а не плохое. Придя в себя, Ди глубоко вздохнул, сжал и разжал пальцы на ногах, успокаиваясь и поднял глаза на терпеливо (что очень странно) дожидающихся его леди. Всегда подвижная Ирэн даже застыла фарфоровой куколкой сзади своей мамы и, испуганно нахмурившись, смотрела на своего сыночка. Дидье впервые видел на её обычно весёлом лице такое выражение. — Все настолько серьёзно, что я… — ну вот, он снова замолчал! Прерывисто вздохнув и закрыв лицо ладонями, Дидье замолчал, сдерживая невольные слёзы. — Голубчик, — сказала бабушка неожиданно смягчившись. — Что случилось? Дидье, наконец отняв руки от лица, покрасневшими глазами вперся взглядом в обеспокоенное лицо мамы. Смотря на неё, он почему-то почувствовал уверенность. — Серьезно настолько, что у меня будет ребёнок, — признался он, пряча руки под столом, на животе. — Но Джафар не знает. Я, признаться честно, понятия не имею, как ему сказать. Настало молчание, и только древние часы с кукушкой тикали где-то в гостиной, и из крана капала вода. — Двадцать девятого июня, — сказала бабушка неожиданно спокойно, поднимая мундштук с пола. — Двадцать девятого июня девяносто шестого года твоя мама сказала, что в декабре у меня будет внук. Сегодня двадцать девятое сентября и этот внук говорит мне, что у меня будет правнук. Вы с ней сговорились, признайтесь? — Мама! — пропищала Ирэн недовольно. — Диди хотя бы замуж выходит. — Вообще-то, — робко начал Дидье, — я сказал ему, что подумаю. — Ты что?! — одновременно выкрикнули поражённые женщины. — Почему? И тут Дидье не выдержал и все-таки расплакался. Он делал это так по-своему, так как только Дидье мог горько плакать. Тихо, беззвучно, только дыхание его выдавало и редкие хныки. — Милый мой, — Ирэн подбежала к Ди и прижала своего малыша к груди. — Просто объясни, почему? — Потому что мне страшно, — едва выдохнул он. — Потому что мы очень разные. Я боюсь его семьи. Я боюсь оставлять вас, потому что он хотел увезти меня в Лилль. Потому что со мной сложно. Потому что у меня ребёнок, а если он узнает, то точно женится, а я не хочу привязывать малышом. Ирэн успокаивающе гладила сына по кудрям, а Матильда заваривала чай. Ведь это очевидно, когда на душе не спокойно, чашечка чая с мелиссой никогда не будет лишней. — Послушай, голубчик, — спокойно сказала Матильда, ставя перед внуком блюдце и чашку из роскошного сервиза дедули. — Твой мужчина уже сделал свой выбор, когда предложил тебе разделить с ним своё существование. Все, что тебе надо сделать, это рассказать о твоём положении. Но право слово, юноша, даже я в свои годы знаю, что такое презерватив, в конце концов! — Бабуля! — Дидье свекольно покраснел. Ещё бы ему бабушка советы в сексе давала, стыд какой. — Что за манера в постель прыгать до свадьбы, никак не пойму, — продолжала сокрушаться она, ставя на стол любимую пахлаву Дидье, конфеты и сушенный инжир — как Диди связался с этим типом, еды у них в доме стало гораздо больше, чем они могли съесть. — Для души полезней спать с мужем, чем с просто альфой, который потом может уйти, — сказала Матильда уверенно. — Муж тоже может уйти, — тихо ответила Ирэн. — Это двойные стандарты и консерватизм. Омега может спать с кем хочет до замужества, как это и делают альфы. — Милочка, омеги спят с альфами по любви. Альфы спят с омегами, потому что у них узел свербит. Ничем хорошим для омег половое недержание не кончается. Дидье закрыл уши руками и сказал: — Прекратите. Не хочу слышать про узлы от бабушки и мамы! Матильда негодующие фыркнула, но замолчала и принялась за свой чай. Семейство Мортемаров снова замолкло, каждый думая о своём. — Душечка, будь любезен, дай свой телефон. Мне нужно сделать один звонок, — попросила бабуля, нарушив тишину. — Давай-давай, дело срочное. Дидье вздохнул и послушно полез в рюкзачок, доставая телефон. Спрашивать у Матильды, что за важные дела у неё вдруг возникли было себе дороже. Она была довольно продвинутой, и, пускай, своего аппарата у неё не было, номер набрала сама. Дидье с любопытством на неё смотрел, чувствуя себя почему-то неразумными цыплёнком. Вот так накосячишь, а потом ходи и зарывай голову в песок перед семьей — хоть тебе одиннадцать, двадцать или сорок три. Абонент ответил практически сразу же, и у Дидье сердце рухнуло в желудок, ведь он узнал голос на том проводе. Бабуля звонила Джафару! — Мсье Джафар, — спросила Матильда, впервые на памяти Дидье произнося имя его альфы. Вообще-то, Дидье даже не думал, что Матильда его помнит. — Верно, — ответил нервно Джа. — С Дидье все в порядке? Кто звонит? — О, дорогуша, не стоит так спешить. Меня зовут Матильда Шарлотта Мортемар, я бабушка Дидье. Мой внук никогда бы не смог сделать первый шаг, и я сделаю за него это сама. Пожалуйста, приезжайте к нам домой, заберите голубчика и поговорите с ним. Он должен вам кое-что сказать. Спасибо за внимание. Матильда не дала Джафару вставить и слово. Сказав то, что хотела, она положила трубку, неловко тыкая пальцем в сенсер. Сердце Дидье продолжило своё путешествие и начало гулко биться где-то в горле. — Как ты могла, бабуля? — едва смог сказать он, подавливая тошноту. — Как я смогу? Сейчас? — Все ты можешь, — холодно сказала Матильда. — Ты смог рассказать мне, сможешь и отцу своего ребёнка. Ты хотел быть взрослым, Дидье. Так будь им.