***
— Говорил тебе, опоздаем! — Фили ускоряет шаг, с досадой пиная сапогом увесистый камень, попавшийся под ноги. На самом деле ничего подобного он не говорил. Подумал, конечно, но так и не решился остановить Кили, когда тот с заговорщицким видом предложил зареветь по-медвежьи, чтобы напугать собирающих в перелеске малину гномок. А потом, давясь смехом, наблюдал, как тот с хитрющей рожей топал сапогами, ломая ветки, и издавал утробное ворчание. Ох, и визгу было! Фили невольно улыбается, вспоминая, как молоденькие девицы и почтенные матроны побросали корзинки и, подобрав пышные юбки, бросились врассыпную — только косы мелькали. А уж как у них бакенбарды воинственно топорщились, когда они поняли, что к чему, похватали палки и погнались за ним с Кили, ругаясь, на чем свет стоит… Еле удрать удалось. — Попадет теперь от Торина, — он вздыхает. — А Двалин… — начинает было Кили. — А Двалин еще и добавит. Запыхавшись, они забираются на вершину склона. — Знаешь, — облегченно выдыхает Кили — по-моему, им не до нас сейчас. Они замирают на краю косогора, любуясь открывшейся картиной. Лезвия клинков со свистом рассекают воздух и сталкиваются друг с другом, высекая искры. Движения сражающихся скупы и точны, а отдача от каждого столкновения тяжелого оружия выдает колоссальную мощь ударов. Со стороны можно подумать, что сошлись в бою два непримиримых противника. Для менее опытного бойца любой такой удар мог бы оказаться смертельным. Но им с братом прекрасно известно, что скрывается за хищным оскалом на лице их наставника и за яростным блеском в глазах дяди: оба получают ни с чем не сравнимое удовольствие от тренировки с равным соперником. Привыкнув чаще всего видеть в руке Двалина массивный топор, Фили с открытым от восхищения ртом смотрит, насколько виртуозно тот обращается с более маневренной секирой, используя ее то наподобие двуручника, то как пику, проводя колющие удары. Большая часть выпадов нацелена в ноги, что заставляет Торина держать меч под непривычным углом. Впрочем, Фили мог бы поклясться, что подобная ситуация не причиняет дяде ни малейшего беспокойства, и вскоре тот, с легкостью блокировав слишком размашистый замах секиры, сам переходит в наступление, заставляя Двалина отступить под обрушившимся градом ударов. Если бы в этот момент у Фили спросили, на кого бы они поставили, он бы, пожалуй, затруднился с ответом. Принимая очередной удар, пришедшийся на верхнюю часть кромки, Двалин мгновенно поворачивает секиру, захватывая клинок в узкую щель между лезвием и острым шипом. Резкое, почти неуловимое движение — и меч Торина уже лежит у его ног. — Сдаешься? — ухмыляется Двалин, опуская оружие. Торин криво усмехается и наклоняет голову, будто бы признавая поражение. В следующий миг он уже подныривает под инстинктивно занесенную секиру, смыкая пальцы на рукояти меча, и приставляет клинок к горлу сбитого с ног Двалина. — Сдаешься? — Торин серьезен, но видно, что глаза его смеются. — Ух, ты! Вот это да… — выдыхает Фили в один голос с братом. — Будь ты орком, твоя голова бы уже катилась по склону, — ворчит Двалин, отбрасывая бесполезное оружие. — Не сомневаюсь, — Торин с легкостью поднимается на ноги и протягивает ему руку. — Это было так… — начинает, было, Фили. — Да, мы прям… — Кили осекается под суровым взглядом дяди. — Этого вообще не должно было быть, если бы двое бестолковых мальчишек соизволили появиться вовремя, — рявкает Торин. — Вы когда-нибудь научитесь выполнять, что вам говорят? — Так мы тут… давно уже… — оправдывается Фили. — Мы мешать не хотели, — Кили поднимает на дядю преданный взгляд. — Ну и посмотреть хотелось, — признается Фили. — Может, научимся чему. — Насмотрелись? Тогда самое время делом заняться. Фили! — Торин поворачивается, направляясь к сложенному у скалы оружию, и тот, бросив на брата выразительный взгляд, следует за дядей.***
— Ну что, парень, — Двалин хлопает Кили по плечу, — не все еще с прошлого раза позабыл? Тот громко фыркает, оглядываясь на брата и Торина, которые становятся друг напротив друга на краю площадки, и идет вслед за ним к разложенному на земле арсеналу. Двалин выбирает увесистый топор и придирчиво оглядывает кромку лезвия. — Держа-ка! — Он сует Кили топор в руки, тот хватается за рукоять и едва не сгибается от непривычной тяжести. — Я же с мечом всегда тренируюсь! — Воин должен владеть разным видом оружия… — назидательно произносит Двалин. — А при необходимости уметь обходиться без оного, — вздыхая, заканчивает Кили. — Я помню. Тренировка продолжается несколько часов. За это время они успевают несколько раз сменить оружие и манеру боя. Торин не щадит племянников, заставляя и одного, и второго выкладываться по полной. Парни и не возражают, зная, что в настоящем сражении противник не предоставит передышки. Они бросаются в атаку со всей дерзостью молодости, и отчаянно защищаются, вспоминая все то, чему их учили. Торин довольно усмехается, когда Фили использует дополнительное преимущество, стараясь держаться спиной к заходящему солнцу, так что сопернику приходится прикрывать глаза. Молодец, мальчик. Только он еще не знает, что если повернуть лезвие, вот так, как это делает узбад… Один из парных клинков вылетает из руки ослепленного отраженным светом Фили. Под конец Торин решает проверить, как братья сражаются в паре. Прислонившись к прохладной гранитной стене, Двалин внимательно наблюдает, как слаженно действуют оба парня, безуспешно пытаясь пробить оборону Торина. Короткие мечи старшего мелькают в воздухе двумя ослепительными молниям, с другой стороны яростным вихрем обрушивается младший. По-юношески гибкие фигуры стремительно перемещаются, двумя тенями на фоне ярко-алых облаков, окружающих закатный диск. На их стороне молодость и скорость. Вот только слишком много сил они тратят на удары, слишком размашисты движения, слишком сильно желание одержать победу во что бы то ни стало… Дуринова кровь. Двалин усмехается, глядя, как узбад без труда отводит удар за ударом, невозмутимо вынуждая племянников занять невыгодное положение, когда они только мешают друг другу. Через какое-то время выпады всех троих становятся все менее точными, а движения менее ловкими, дыхание вырывается из груди рваными толчками… — На сегодня хватит, — отбив очередную атаку, Торин опускает меч. Двалин одобрительно хлопает по спине раскрасневшихся, тяжело дышащих парней, которые тут же плюхаются на землю, откидываясь на шершавый камень. — Фили! Кили! — Торин машет рукой в сторону разбросанных клинков, — Отнесете все это в оружейную. — Да, дядя. — И еще… Телхар ждет вас в мастерской к восьми утра. Узнаю, что опоздали хоть на минуту — задницу исполосую, так что неделю сидеть не сможете! Не посмотрю, что не дети. — Да, дядя, — понуро вздыхают оба. — Подросли мальчишки, — замечает вполголоса Двалин, когда Торин подходит ближе, поправляя перевязь. — С двумя уже не справишься. — Когда успели только… — В мимолетном взгляде, который тот украдкой бросает на племянников светится неприкрытая гордость. — Не мальчишки уже — воины! — Есть в кого, — хмыкает Двалин. — Ну ладно, я беру вот это, — Фили поднимается, подхватывая лежащий ближе всего топор, — а ты остальное. — Ах, так! — Кили срывается с места, догоняя удирающего брата, и запрыгивает ему на спину, обхватывая руками и ногами. — Кили! — Фили хохочет, принимаясь кружиться на месте, пока брат не падает в жесткую траву, и сам валится рядом. — Скоро сотня лет на двоих, а ума, как у младенцев, — вполголоса ворчит Торин. — Брось… Себя в их возрасте не помнишь? — Двалин заправляет пальцы за широкий ремень, наблюдая, как Фили и Кили упоенно продолжают потасовку, словно и не было только что изнурительной тренировки. — Только не вздумай сказать, что я был таким же несносным, — предупреждает Торин. — Чего это вдруг — был? — хмыкает Двалин и ухмыляется, игнорируя направленный на него возмущенный взгляд.***
Торин кидает исподнее поверх вороха лежащей одежды и вступает в обжигающе ледяную воду. Передергивается, чувствуя, как начинают неметь ноги, и поспешно делает пару шагов, подставляя грудь и плечи под хлесткие струи водопада, тут же рассыпающиеся бриллиантовыми брызгами. Двалин не спешит, неторопливо расстегивая пуговицы штанов, и Торин, скользя ладонями по телу, смывая наскоро пыль и пот, чувствует спиной его пристальный взгляд, от которого даже под ледяным потоком по хребту пробегает горячая волна. Когда челюсти принимаются отплясывать джигу, он выбирается на берег и замирает на мгновение, чувствуя, как по телу разливается блаженное тепло. Двалин крякает, забираясь в студеный ручей и, сделав глубокий вдох, шагает прямо под мощный поток. К тому времени, как он, отфыркиваясь, снова появляется из-за водяной завесы, Торин уже натягивает рубаху, отводя из-под ворота мокрые волосы. — В горячие источники бы. — Он, морщась, разминает пальцами ноющее плечо. — Отмокнуть часок... — Так за чем дело стало? — бурчит Двалин, обтираясь скомканной рубахой. — Пойдем хоть сейчас. — Не могу. — Торин с сожалением качает головой. — Дел невпроворот. — И на час не выбраться? — Когда? Сам знаешь, с северной шахтой надо разобраться: то ли в плане ошибка была, то ли проходчики мимо жилы промахнулись. Чертежи нового крыла просмотреть. А завтра от Черновласов делегация заявится, Балин черновой договор уже принес. — Опять до утра сидеть будешь? — хмурится Двалин. — Нет, — Торин пристегивает к поясу меч, — к полуночи должен управиться. — Он перебрасывает через руку кафтан, делая вид, что не замечает недоверчивого взгляда, который в красноречии мог бы поспорить с любым нравоучением Балина.***
Вернувшись в Чертоги, Двалин первым делом направляется в оружейную и устраивает хранителю взбучку, ткнув его носом в сколы на лезвиях и зазубрины на древках топоров, а затем спускается в мастерские, чтобы решить вопрос о распределении срочных заказов. Проглотив порцию похлебки, которую пожилая кухарка заботливо разогревает специально для него, он вспоминает, что надо бы еще побеседовать с Балином о закупке драгоценных камней для ювелиров. У них и так самых необходимых материалов в обрез, с лишними тратами можно бы и повременить... Ближе к полуночи, разобравшись с первоочередными делами, он решает все-таки заглянуть в купальни. В этот час в полутемном зале с неглубокими, вырубленными в скале бассейнами нет ни души, и можно позволить себе расслабиться в бурлящей воде, поднимающейся от самых корней гор, чувствуя, как она вымывает из напряженных мышц накопившуюся усталость. Как и следовало ожидать, ровно в полночь, когда Двалин открывает двери в королевские покои, Торина там не обнаруживается. Как и через полчаса. И через час… Наконец, когда он уже окончательно теряет терпение и направляется к выходу, чтобы, если понадобится, силком вытащить из-за стола, за дверью раздаются знакомые шаги. Двалин разливает по кружкам прихваченное в кладовой вино, пока Торин с проклятьем выпутывается из парадной одежды и потирает покрасневшие от напряженного чтения глаза. — Посмотрел бы я, как бы ты в Эреборе управлялся. Лично в каждый рудник спускался, каждый ярус осматривал… Дед твой такими вопросами особо не утруждался. — Я — не он, — нехотя огрызается Торин. — У Трора советников было, как грязи. — Так и у тебя, вроде хватает, — замечает Двалин. — Толку от них… Сидят с многозначительными рожами, бороды чешут. Сказать ничего дельного не могут, спросишь — не знают. — Узбад допивает вино и жадно вгрызается в пододвинутый ломоть хлеба с сыром. То, что еду ему доставляют вовремя, сомнений не вызывает — работники свои обязанности знают. Двалин улыбается про себя, представляя, как они заходят на цыпочках, осторожно ставят поднос на край стола и неслышно выскальзывают за дверь, чтобы не дай Махал потревожить. Откуда им знать, что для того, чтобы узбад обратил внимание, нужно тарелку ему перед носом поставить, да желательно этим носом в нее и макнуть… — Просто они тебе советовать боятся, — усмехается он. — Ты ж их при каждом удобном случае в каменоломни отправить обещаешь. — Пока не отправил никого, — мрачно говорит Торин. — Кроме Видфина с братом. — А их за дело! — Торин грохает кружкой об стол, — Скажешь, наградить надо было?! Трор казнокрадам головы рубил и не задумывался! — Но ты — не он, — говорит Двалин, спокойно выдерживая яростный взгляд, и кипящая в потемневших глазах злость медленно отступает, как схлынувшая морская волна.***
Торин встряхивает головой, чувствуя как весь запал рассыпается, натыкаясь, словно на каменную стену, на прямой взгляд внимательных серых глаз. Не он… К лучшему ли, к худшему… К барлогам! Он со вздохом стягивает через голову рубаху и дергает пряжку ремня. Неподвижное сидение за столом превращает мышцы в камень похлеще многочасовых тренировок. Двалин приглашающим жестом откидывает покрывало и ждет, пока он рухнет на постель, чтобы усесться всем весом ему на спину. Торин утыкается в подушку и привычно стискивает зубы, когда после плавных разогревающих движений жесткие пальцы принимаются уверенно разминать застывшие от напряжения мышцы, словно перекатывая их под кожей. Эребор… Кто знает, каким подгорным королем ему довелось бы стать? Смог бы он противостоять колдовскому блеску золота, одурманившему разум Трора, или пал жертвой родового проклятия, как и многие другие до него? Впрочем, у него не так уж много шансов это узнать. — Мы обязаны попытаться! — Торин с силой опускает кулак на массивный дубовый стол, как будто так его слова будут звучать убедительнее. — Нам не справиться в одиночку, — печально качает головой Балин. — Потому я и предлагаю обратиться к остальным кланам, — раздраженно говорит Торин. — Ты не хуже меня знаешь, какой ответ они дадут, — вздыхает Балин. — Гномов осталось слишком мало. Много поколений должно пройти, прежде чем затянутся раны Азанулбизара. Торин бросает быстрый взгляд на Двалина, читая в его глазах отражение своих мыслей. — Даин не посмеет отказать своему клану, — еле сдерживаясь, произносит он. — И сколько воинов он может прислать? — возражает Балин. — Полсотни? Сотню? Это безумие, Торин! — Безумие?! Когда о Мории речь шла, ты так не говорил! — Торин чуть не срывается на рык. — У нас был шанс возродить Кхазад-дум! — И у нас есть шанс возродить Эребор! Кроме нас этого никто не сделает! — Я, как и ты, хочу вернуть дом наших предков, но Смауг был чудовищно силен уже тогда. За полторы сотни лет он стал еще сильнее и опаснее. — Опаснее, чем Ужас из Морийской бездны? Балин умолкает. — Двалин? — не оборачиваясь, произносит Торин. — Не спрашивай. Я с тобой пойду хоть к дракону в пасть, ты знаешь. Если бы только удалось уговорить остальных… Торин делает глубокий вдох, чувствуя, как отступает тупая ноющая боль, сменяясь приятной расслабленной тяжестью.***
Заломив ему руку за спину, Двалин принимается неторопливо проминать правое плечо, продвигаясь к позвоночнику, осторожно растирает спину возле лопатки. Левая рука Торина уже не стискивает с силой простыни, кулак плавно сжимается и разжимается, двигаясь в такт его собственным ладоням. Верный признак того, что болезненные поначалу ощущения начинают доставлять удовольствие. Глядя на скользящие по мягкой ткани пальцы, Двалин вспоминает, что когда-то уже видел нечто подобное… — Что хотите заказать, господин гном? — доброжелательно улыбается круглолицая трактирщица, кокетливо подтыкая выбившийся из-под чепца каштановый локон. — Еды, — бурчит Двалин, надеясь, что это не прозвучит слишком грубо. — Как насчет свиной отбивной с луком…— женщина обтирает руки о накрахмаленный передник. — Подойдет. — …и картошкой жареной? А потом пирог яблочный, как раз только что из печи вынула. — Отлично. И кувшин эля, если есть. — Само собой, — улыбается та, — сейчас все принесут. Двалин поворачивается было, чтобы направиться за стол, когда в распахнутом окне мелькает серая тень. — Мири! Красавица моя, ты уже вернулась, — принимается ворковать хозяйка. Двалин нехотя убирает руку с топора. Кошка, всего лишь кошка. Животное небрежно взмахивает пушистым хвостом и, соскочив с подоконника, направляется к трактирщице. — Проголодалась, моя хорошая? Сейчас я тебя угощу, — трактирщица достает из подпола глиняный жбан с отбитым краем и плеснув молока в стоящую в углу плошку, подвигает ее кошке, с довольной улыбкой наблюдая, как та с достоинством принимается лакать. — И какой от них прок, — бормочет Двалин, рассматривая странного пушистого зверька. Груз не навьючишь, как на пони, дом охранять, вроде людских собак, эта пигалица тоже не умеет. Сами кхазад почти не держат домашних животных, кроме горных козв, изредка свиней и пони. Ни кошкам, ни собакам просто нет места в вырубленных в толще скал Чертогах. Но когда, покинув Эребор, они вынуждены были строить временные жилища поблизости от людских деревень, то нередко видели там всякую живность. Взрослые гномы тогда сбивались с ног, пытаясь добыть еду, одежду и дрова для очага, а дети, которых в иное время из горы бы никто не выпустил, носились по всей округе вместе с дунландской ребятней. И частенько притаскивали домой щенков и котят, упрашивая родителей оставить пушистые комочки. Трайн, помнится, дар речи потерял, когда увидел малютку Дис, прижимающую к груди здоровенного — едва ли не больше ее самой — полосатого кота с длинными поломанными усами. — Можно, он будет жить с нами, 'adad? — она подняла на отца жалобные глаза, и тот н просто не смог сказать «нет». Этот кот так и оставался в их доме все те годы, что они провели в Дунланде. На удивление, поладив со всеми членами семьи, большую часть времени он проводил в комнате Дис, забираясь к ней в постель и согревая пушистым боком в холодные ночи… Может, кошки для людей вместо горячих кирпичей из очага? — Мири моя — отменная крысоловка, — умиленно глядя на кошку хвастается трактирщица, — ни одну заразу к кладовой не подпустит. Если б не она, мы бы уже половины припасов не досчитались. Двалин хочет было возразить, что умело сработанные капканы и рассыпанный в нужном месте яд помогают от крыс ничуть не хуже, но в этот момент кошка, расправившись с молоком, слизываеи невидимые пылинки на шерстке, и, задрав хвост трубой, уверенно направляется к нему. Он замирает от неожиданности, когда она потирается головой о меховую опушку на запыленных сапогах, тихонько муркнув, ныряет ему за спину и, обойдя кругом, садится на пол, уставившись на него огромными зелеными глазищами. — Вы ей понравились, господин гном! — смеется трактирщица. — Мирабель всегда доброе сердце чует, не ко всякому подойдет. Двалин только хмыкает и, стараясь не наступить невзначай на пушистую лапу, шагает к столу. Первую кружку он опустошает в два глотка, и, обтерев усы, уже собирается налить вторую, когда кошка одним махом вспрыгивает ему на колени и, ничуть не смущаясь, принимается умываться. Оторопев в первую секунду от такой наглости, Двалин ухмыляется, решив, что бесцеремонная бестия не так уж ему мешает. Тем более что подавальщица как раз ставит перед ним огромное блюдо с румяным мясом в прозрачно-золотистых полосках лука и поджаристой картошкой, и все остальное временно перестает его волновать. — Учти, ужином делиться не собираюсь, — предупреждает он на всякий случай. Кошка дергает ухом, мол, сдался мне твой ужин, и продолжает невозмутимо вылизывать лапу. Когда тарелка наполовину пустеет, Двалин едва не вздрагивает, чувствуя какое-то шевеление и, опустив глаза, с удивлением обнаруживает, что серая нахалка преспокойно свернулась калачиком прямо на его ногах, пристроив голову ему на бедро. — Ишь, устроилась, как вошь в бороде у Дурина… — он усмехается и, протянув руку, легонько проводит пальцем по загривку, ероша густой дымчатый мех. Кошка мурчит и вытягивает шею, подставляясь под ласкающие прикосновения. Двалин щекочет острый подбородок и осторожно почесывает животное за ухом, прислушиваясь к утробному урчанию, как вдруг острые когти впиваются в плотную ткань штанов. — Эй, полегче! Когти тут же втягиваются обратно, и кошка, словно вняв его предупреждению, принимается лениво месить лапами его ногу, лишь слегка царапая одежду. К тому времени, как он приканчивает кусок пирога и разбирается с остатками эля, кошка укладывается поперек его колен, вытянув лапы и всем своим видом выражая полное блаженство. А когда он задумывается, как поаккуратнее переместить разомлевшее животное на место, она, словно почувствовав его намерения, потягивается, переворачивается и грациозно соскакивает на пол, махнув напоследок хвостом. Дела задерживают его в городке на добрый месяц. И каждый раз, стоит ему устроиться за столом на обед или ужин, дымчатая кошка забирается к нему на колени, требуя свою порцию ласки, но никогда не покушаясь на его еду. Если Двалин отвлекается или забывает про нее, она не стесняется ткнуться головой под руку, напоминая о своем присутствии. Недоумевая, чем заслужил доверие хвостатого создания, он легонько треплет ее по ушам, притворно ворча, что ее мурлыканье может поспорить с храпом голодного гнома. Как выясняется позже, с гномами кошка может сравниться не только в этом. Однажды вечером, когда Двалин как раз приступает к ужину, а его пушистая знакомая, усевшись у стойки неподалеку от входа, кокетливо приглаживает шерстку языком, в трактир вваливается компания из троих подвыпивших мужиков. Одного из них, кряжистого краснолицего шорника, Двалин узнает сразу. У него он покупал новую уздечку для пони пару дней тому назад, когда ходил в кожевенную слободу. — Хоз-зяюшка! А будь ласка, нацеди-ка нам с друзьями по с-сстаканчику, — заикается шорник прямо с порога. Споткнувшись на ровном месте, он едва не падает, ухватившись в последний момент за одного из своих дружков. — Шел бы ты отсюда подобру-поздорову, — отзывается хлопочущая на кухне трактирщица. — Ты со мной еще за прошлый раз не расплатился — за посуду поколоченную и за дверь выбитую. — А ты меня не гони! — взвивается шорник, встряхивая головой, отчего кончики редких, прилипшие к потному лбу светлых волос колышутся в воздухе. — Я в своем праве! Пришел пить — и буду! Откинув руки поддерживающих его приятелей, он упрямо направляется к стойке, делает несколько неуверенных шагов и, натолкнувшись на мирно сидящую на полу кошку, окончательно теряет равновесие, ложась с размаху грудью на прилавок и едва не опрокидывая стоявший на нем кувшин. Кошка подскакивает и, вздыбив шерсть, угрожающе выгибает спину. — Ах ж, ты, тварь!.. — шорник разражается отборным матом. Кое-как поднявшись со стойки, он разворачивается и, прежде, чем кто-либо успевает понять, что происходит, со всего маху пинает кошку сапогом. Та с пронзительным мявом кидается в сторону. Хозяйка выбегает из кухни с ухватом, Двалин выскакивает из-за стола, но не успевают они сделать и шагу, как серая тень, промелькнув над стойкой, взвивается на самый верх резного буфета и оттуда кидается прямо на голову шорнику. Взвыл дурным голосом, тот крутится на месте, стараясь стряхнуть шипящую кошку, которая яростно дерет его в клочья. Пока хозяйка пытается успокоить взбешенное животное, а Двалин не особо церемонясь, выталкивает взашей остальных мужиков, которые грозятся разнести трактир по щепкам, голова шорника превращается в сплошное кровавое месиво. Приведенный служанкой лекарь только цокает языком — чудо, мол, что глаза целы. Когда всхлипывающего и бормочущего проклятия мужика отправляют восвояси, пушистая воительница, как ни в чем ни бывало, усаживается под столом и принимается слизывать с шерсти запекшуюся кровь. Покачав головой, Двалин ставит перед ней тарелку с поданной на ужин рыбой — любой гном знает, что такое бой с противником, превосходящим тебя в росте. Интересно. Двалин с любопытством очерчивает пальцем выступающие позвонки, поглаживает шею, забираясь под откинутые в сторону волосы. Торин отзывается еле слышным вздохом, поворачивая голову набок. Усмехнувшись, Двалин обводит края выступающего из черной гривы уха и едва удерживается от смеха, услышав приглушенное подушкой одобрительное урчание.***
Ладони невесомо прохаживаются вдоль ребер, скорее дразня, чем лаская, и Торин невольно дергается от щекотки. — Издеваешься?.. Он снова закрывает глаза, когда мозолистые пальцы принимаются привычными движениями растирать спину. Может, и правда выкинуть все из головы? Чертоги отстроены, связи торговые налажены. Не бедствуют они, в конце концов. Проблем хватает, но их везде хватает. Столько уже горя и потерь было: не на одну жизнь хватит. Все, о чем мечтает его народ — это возможность обрести мир и покой, трудиться, прославляя клан своим мастерством, воспитывать детей… Он скользит взглядом по смятым в горсти простыне и упирается в поблескивающий в полутьме перстень-печатку с изящной серебряной оплеткой на среднем пальце. Единственная уцелевшая за годы скитаний драгоценность, которую он так и не смог продать. Подарок матери. Крупный сапфир чистейшей воды. Их ювелирная мастерская и близко ничего подобного не может позволить. И никогда не сможет. Все, что у них есть — несколько шахт в разрытых вдоль и поперек горах. Все мало-мальски богатые жилы уже выработаны, да и те, что остались… Насколько их хватит: на одно поколение, на два? Что он оставит своим наследникам? — Мы слышали, как вы говорили об Эреборе, — глядя ему в глаза, начинает Фили. — Вот как? — Торин вопросительно поднимает бровь. Кто бы сомневался. Когда не надо, они хорошо слышат. — И мы хотели сказать, что ты можешь на нас рассчитывать, — Кили непривычно серьезен. Махал, сжалься! Торин со вздохом прикрывает глаза ладонью. — Мы пойдем с тобой, куда бы вы ни направились, — твердо заявляет старший племянник. — Фили, — Торин утомленно потирает лоб. — Это преждевременный разговор. Еще никто никуда не идет. — Пусть так, — упрямо продолжает тот, — но когда это случится, мы не останемся в стороне. — Ты сам говорил, что мы умеем сражаться, — вторит брату Кили, — Мы уже достаточно взрослые… — Так и ведите себя, как взрослые! — Торин поворачивается к племянникам. — Ты мой наследник, Фили! Этот поход, если он когда-нибудь состоится, может быть опасен. И если со мной что-то случится, вы должны будете позаботиться о гномах Синих Гор. — Если с тобой что-нибудь случится, — тихо говорит Фили, — а нас не будет рядом… Как мы сможем смотреть им в глаза? Фили… Кили… Незаметно повзрослевшие мальчишки. Взять их с собой — пойти на безумный, неоправданный риск. А не взять — как? Двалин прихватывает его шею слишком сильно, или, может, он сам не заметил, как затвердели в напряжении мышцы. — Не о том думаешь. — Так сделай, чтоб не думал, — бросает Торин. И утыкается лбом в скрещенные руки, когда сильные ладони приподнимают его за бедра, стягивая белье, а жесткое колено вклинивается между ногами. Зная, что Двалин сделает. Чтоб не думал. Не вспоминал. Чтоб имя свое забыл, выгибаясь навстречу грубой ласке. Хоть ненадолго, хоть на полчаса. И неважно — просьба ли, приказ, прихоть ли дурная… Это нужно им обоим — и этого достаточно.***
Торин стягивает металлические бусины; не глядя, бросает их на стол возле кровати и принимается нетерпеливо разбирать косы на извилистые пряди. — Дай, я… Повыдергаешь же все, — Двалин отнимает у него косу и бережно расплетает доверху, берясь за следующую. Костяной гребень скользит сквозь блестящие черные пряди с редкими серебряными нитями. Слишком рано для долгого гномьего века. А вспомнить все, что было — удивишься, что так поздно. — Пожалуй, стоит отправить послание Даину, навести мосты… — задумчиво говорит Торин. — Что скажешь? — Что мне не нравится, когда ты в постели вспоминаешь Даина, — хмыкает Двалин. — Во имя Дурина… — тот возводит глаза к потолку. — И даже Дурина. Торин наугад заезжает ему локтем в живот. — Двалин… — Наконец-то. Двалин собирает волосы узбада в длинную косу, скрепляя ее в конце и у основания кожаными ремешками. Торин гасит свечу и забирается под шкуру. — Надо будет завтра с караваном посольство в Железные Холмы снарядить… — Завтра, — соглашается Двалин, устраивая голову друга поудобнее на своем плече. — Спи, pundurith. И усмехается, получив ощутимый тычок под ребра от засыпающего, но еще вполне адекватного Торина. Потому что… ну какой он, в самом деле, — котёнок?