Автоматная очередь не прекращается уже, как минимум, несколько минут. Вспышки огня, словно фейерверки, отражаются в окнах стоящих во дворе автомобилей, а запах пороха и смерти доходит даже до третьего этажа. Маринетт ещё долго вглядывается в полыхающую тьму, опускает тёмно-синие шторы, проходит к трюмо и садясь на пуфик, тянется за баночкой крема, который заставит мерцать и так прекрасную кожу девушки. Со двора всё ещё доносятся крики, теперь уже отдельные выстрелы и звук разбивающегося стекла. Дом в пригороде, куда на время вспыхнувшей городской шумихи Том отправил свою дочь, охраняли всего лишь тридцать человек. Жаль, что эти тридцать молодых парней погибнут, но жизнь детей из двух самых влиятельных семей проходит рука об руку со смертью, и они не умрут зря, они положат свои жизни ради процветания дома Дюпен-Чэн. Во всяком случае, именно этим Маринетт сейчас и заставляет умолкнуть выскабливающую её душу совесть. Она густо красит ресницы тушью, напевая что-то про сигаретный дым. Кажется, разносят входную дверь, теперь крики уже с первого этажа, опять стреляют, слышна короткая автоматная очередь. Маринетт касается тинтом губ и, равномерно распределив его пальцем, тянется за длинной тонкой серьгой, лежащей в объятиях открытой коробочки. Она вдевает серьгу в правое ухо, любуясь тем, как красиво поблёскивает под искусственным светом металл. Отец будет очень зол, и прежде всего на себя, но он сейчас слишком далеко, чтобы суметь изменить ситуацию. Маринетт остаётся надеется, что весть о нападении дойдёт до него намного быстрее, чем её бездыханное тело поместят в чёрный мешок и увезут в морг.
Внезапно наступает тишина, и слышен лишь хруст гильз под чужими ногами. Он совсем рядом, между ними лестница, и то Маринетт не уверена, что он её ещё не миновал. Девушка поднимается с пуфика, придирчиво осматривает свой внешний вид и поправляет иссиние, струящиеся крупными локонами, волосы. На ней облегающие чёрные скинни-брюки и свободная белая полупрозрачная блузка с глубоким вырезом, один из краёв которой она заправляет в брюки. Продолжая напевать скорее для уверенности, чем для удовольствия, Маринетт подходит к двери и, повернув ручку, выходит в коридор третьего этажа направляясь к лестнице.
В этом городе два Бога. Два дитя враждующих семей, которые друг другу глотки перегрызут за нескончаемую вражду своих родителей. Адриан Агрест, который хладнокровно следит за гибелью людей внизу — сын покойного Габриэля. И Маринетт — дочь Тома, что ранее числился крупнейшим акционером мирового рынка. Решение о сегодняшнем представлении, Адриан вынашивал в себе не один чёртов год, взвешивая все риски и потери, но благодаря удачно вспыхнувшему недовольству со стороны горожан (куда конечно же он внёс свою лепту), появилась возможность реализации его плана. Сама Маринетт к его ногам не пойдёт. И Агрест это прекрасно знает. Это она ему нужна, а значит, он сам придёт и заберёт своё.
Санкции, штрафы, ограничения в передвижении — Адриана ничто не берёт. От чего-то он может откупиться, от другого его покрывают влиятельные партнеры или те, кого он подкармливает. Открытые столкновения заканчиваются полным уничтожением противника, и городские власти признают, что силой сидящего на золотом троне, который выстроен на деньги от продажи порошка, этого парня не свергнуть. В итоге последние пять лет власть закрывает глаза на проделки, и все его наказания ограничиваются денежными штрафами. Даже Том признаёт, что на Агреста нет управы. Не было. Маринетт же остаётся надеется на природу, переступает через себя и делает шаг, который будет стоить ей или жизни, или закончит эпоху правления семьи Агрест.
— Ну же, перестаньте её прятать, я всё равно её найду, — Адриан сидит перед харкающим кровью, умирающим от пулевого ранения мужчиной. Он проводит сплошь забитыми татуировками пальцами по его лбу и тыкает меж глаз.
— Тут будет дырка. Ты же не против? — и улыбка незамедлительно озаряет его безумно красивое лицо.
Агрест хлопает мужчину по щеке, размазывает по ней его же кровь, а потом, приставив дуло пистолета ко лбу, спускает курок. Он поднимается на ноги, разминает затёкшую шею, вскидывает руку, бросая взгляд на поблёскивающие часы на запястье и, раздраженно выдохнув, идёт к следующей жертве, стоящей на коленях рядом с его людьми.
— Тоже будешь строить из себя героя? — вертит в руке пушку. — Или всё-таки расскажешь?
— Меня ищешь? — на верху лестницы останавливается Маринетт. Как бы она ни старалась не смотреть на залитую кровью гостиную, смотрит, потому что кровь везде. Да и лучше смотреть на неё, чем на того, от кого собственная кровь в жилах сперва замедляется, а потом и вовсе стынет, закупоривая грозящиеся лопнуть от напряжения сосуды.
Адриан выстреливает в мгновенно завалившегося на бок мужчину, и не отрывая глаз от девушки, идёт к подножию лестницы.
— Тебя, принцесса, — скалится, следя за тем, как уверенно спускается вниз Дюпэн-Чэн.
Маринетт минует последнюю ступеньку и, переступив через валяющуюся на полу одну из любимых ваз Сабин, своей дорогой матери, останавливается напротив.
— Ну, привет, — щурит глаза Агрест, изучая девушку.
— Здравствуй, Адриан Агрест, или мне стоит величать тебя «господин Агрест», как и всем? — нагибает голову чуть в бок Маринетт и обворожительно улыбается.
Адриана клинит. Улыбка застаёт его врасплох. Ему кажется, что всё вокруг замирает, даже раздражающее тиканье настенных часов, которое отсчитывалось в голове Адриана с момента, как он переступил порог пригородного особняка, прекращается. Нутро сбрасывает обложившие его ледяные пластины и, вслед за озорными огоньками в глазах девушки, синим пламенем вспыхивает. Он будто не на месте бойни, которую сам же устроил, где чёрный так зловеще переплетается с красным, а посередине залитого солнечным светом поля. Источник этого света находится перед ним, и стоит улыбке сползти с малиновых губ, как всё вокруг вновь меркнет, швыряет Адриана в его привычную и удобную реальность.
— Величай меня своей смертью, детка. — недобро усмехается Адриан, а у Маринетт по спине холодок пробегает.
— Я её не боюсь.
Адриан протягивает руку, поглаживает нежную, как лепестки роз, кожу на щеке и размазывает по ней ещё не засохшую на руках чужую кровь. Клеймит ею. Маринетт не сбрасывает руку, напротив, щекой трётся, нюхает пропитанные запахом пороха, крови и табака пальцы. Адриан руку не отнимает — касаться хочется так сильно, что в ушах скрежет собственных зубов стоит, вся реальность за пределами этих полутора метров площади зыбкая, картинка размытая, только девушка перед ним такая же чёткая, яркая, манящая. Маринетт тянется к его руке, в которой зажат пистолет, медленно пальцами по локтю ниже скользит, оглаживает костяшки, осторожно поднимает её и прижимает дуло к своей груди.
— Давай же, сделай то, чего ты так жаждешь, пристрели меня. Не нарушай традиций. — на дне пленящих сапфировых глаз ни толики сомнений, голос уверенный.
Адриан за этим и приехал, поэтому и искал её столько лет, всё дорваться пытался. Он сперва думал, что она — дочь его злейшего врага, которую Том столько лет прятал, внезапно вернулась в город — ловушка, но даже опасения его не остановили. Адриан всё равно пришёл за своим, и плевать, что для всего этого — ему пришлось устроить городские недовольства. Слишком долго он искал её, слишком долго ждал удобного случая, каждый день, полный как достижений, так и провалов, о мести так и не забывал. Агрест взял с собой своих лучших людей, нарушил все возможные правила правительства и, оставляя за собой вереницу трупов, дорвался до девушки.
— Не такой я тебя представлял, — ухмыляется Адриан. Он смотрит на серьгу, следует за ней, как за указателем, спускается к шее, к выпирающим ключицам, на которых хочется сомкнуть зубы. Маринетт от его взгляда ёжится, но ничем свой страх не показывает, только инстинктивно ворот блузки поправляет, ведь в глазах Агреста она видит себя полностью обнажённой.
— А какой? — Маринетт с трудом выдавливает на губы улыбку.
Адриан не отвечает. Он не скажет той, кого к смерти приговорил, что не представлял её настолько красивой. Что в нём зверь кости грызёт, рёбра разводит, вырваться хочет. Маринетт держит его руку с пистолетом, поглаживает своими тонкими пальцами, и от прикосновений в Адриане неведанный доселе голод просыпается.
— Ну же, нажми на курок, послушайся меня, — её тихий шёпот напичканный бомбами концентрированной ярости обезвреживает парня, обрезает правильные провода, заменяет её жаждой полного обладания. — Или пожалеешь.
Адриан давит пистолетом сильнее, а Маринетт лишь слегка морщится. Дуло, которое не умолкало последние минуты, всё ещё теплое, но там, где оно в грудь упирается, небывалый холод расползается. Говорить о смерти легко вплоть до того момента, как она у порога встанет. Маринетт её дыхание за спиной чувствует, вместо пистолета её костлявую руку видит.
Он становится вплотную, опаляя дыханием её лицо.
— Я никогда ни о чём не жалею, — в ухо шепчет, ловит зубами серьгу, оттягивает.
— Каждая следующая минута, — трётся о легкую щетину щекой Маринетт, — каждое следующее моё слово, мой взгляд, — сама шею открывает, подставляет под горячие губы. — Каждое твоё ко мне прикосновение, и ты не сможешь меня убить. Ты стоишь на грани и или толкнёшь меня в пропасть, или сам в неё полетишь.
Маринетт становится на цыпочки, опирается одной рукой на его плечи и, приблизившись к уху, выдыхает:
— Один щелчок.
Прижатый к груди пистолет исчезает, Маринетт еле сдерживает вздох облегчения, прячет торжествующую улыбку.
— Проводите принцессу к машине, — оборачивается к своим людям Агрест и отходит.
***
Маринетт, сидя на заднем сидении чёрного внедорожника, смотрит сквозь окно на ночной город, который
принадлежит принадлежал и её отцу.
После смерти Габриэля Агреста, куда Том вложил свою значимую лепту, его место заняла Эмили. Она полностью влилась в дела семьи и даже подняла их на новый уровень, которого так и не мог достичь Габриэль — не успел. Ещё тогда, на могиле, она обещала ему, что сделает всё, что не успел он сам, что уничтожит все большие семьи и Правительство, а самую ненавистную — Дюпэн-Чэн, оставит на своего сына. На тот момент, Адриану уже исполнилось три года и с Маринетт они были одногодками. Люди семьи Агрест под чутким руководством Эмили, вывели из игры всех, кто пытался посягнуть на каналы и поставщиков других не менее больших семей, стирая их с лица земли и полностью забирая всё себе. Эмили смогла повысить силу и мощь своей семьи, завербовала армию новых людей и полностью ушла в бизнес.
Правительство первое время категорически отказывалось признавать женщину главой семьи, учитывая, что она даже не была расписана с Агрестом, но Эмили настояла, что растит его сына и до его восемнадцатилетия будет вести все дела сама. Правительству пришлось смириться, ибо обещание довести дело до суда, а после, сравнять с землей всё здание Совета (где собирались верхушки правительства и главы крупных семей), было сущей для них угрозой.
Эмили пугала своей решительностью. В ней было столько злости и ненависти, что даже члены Правительства обходили её стороной. Поговаривали, что своей жестокостью и расчетливостью Эмили переплюнула даже Габриэля. Она этого не отрицала, наоборот, устраивала показательные казни, демонстративно расправлялась с крысами-перебежчиками и медленными, но верными шагами, брала в руки почти всю наркоторговлю страны.
Эмили не смогла поднять свое горе, не смогла от него избавиться — но она нашла другой выход — она перевоплотила горе в ненависть, взрастила его в себе, лелеяла как дитя, поливала, и эта безумная ненависть топила под собой всё, куда мог упасть её взор. Эмили жила и продолжает жить только за счет неё.
Эмили смогла добиться того, что её семья стала самой могущественной во всей стране, отодвинув все остальные на второй план. И единственные, кто хоть как-то мог составить им конкуренцию была семья Дюпэн-Чэн. Эмили уничтожила все дома финансово и морально, а Адриан, достигнув своего совершеннолетия, уничтожил их физически. Сейчас ему двадцать и в память об отце, он продолжает мстить, сметая всех неугодных в неистовом пламени. Месть и любовь к сыну оказались самыми главными двигателями, ведущими Эмили туда, где он оказался сейчас. Прошло столько лет с тех пор, как женщина потеряла своё сердце, но могила Габриэля всё равно остаётся самой красивой на кладбище.
Адриан находился в другом автомобиле впереди. Никакого преследования или препятствий на пути нет. Маринетт выдыхает, но всё равно от страха расслабиться не может. Страшно до такой степени, что даже подташнивает. Маринетт стойко держалась в гостиной пригородного дома, вроде ничем себя не выдала, а сейчас расползается по сидению, как изрешечённый мешок, и радуется, что Агрест не в этой машине, и её страх не видит. Ей постоянно приходится сжимать пальцами свои колени, которые от напряжения трясутся, она старается не привлекать внимания двух бугаев на переднем сидении. Маринетт знала, что будет тяжело и этот страх обязательно пройдёт. Она надеется.
Двадцать лет Маринетт провела, скрываясь в разных частях мира, вздрагивая от каждой тени и со страхом поглядывая в глазок. Двери, города, страны менялись. Страх, что Адриан Агрест её найдёт, оставался. Тому, да в общем-то и Сабине не понять, каково это, когда даже от всколыхнувшейся занавески вскрикиваешь, когда живёшь в вечном ожидании своей смерти, и она не в чёрном плаще и с косой. У смерти Маринетт адский оскал, выбивающий дух взгляд, стальная хватка и упёртость, которой мир доселе не встречал. Лучший способ победить страх — это столкнуться с ним лицом к лицу. И Маринетт свой выбор сделала, со своим страхом лично познакомилась.
Том начал терять влияние, торговля оружием перестала приносить доход, потому что занимающийся до этого «белой смертью» Агрест теперь активно прибирает к рукам и рынок оружия. Адриан, как и его отец когда-то, проигнорировал все правила Правительства, напал на семью Дюпэн-Чэн и даже забрал их дочь. Маринетт надеется, что эта выходка не навредит её родителям. Когда на пригородный дом напали, девушка незамедлительно приняла решение, о котором возможно уже завтра пожалеет. Но это будет завтра, а сегодня, она постарается сделать всё, что в будет её силах. Адрианом невозможно управлять силой, а значит, Маринетт будет контролировать его по-своему. Давно пора выйти из тени и занять положенное ей место.
Бронированные автомобили пересекают условную границу владений семьи Агрест. Маринетт была в этой части города совсем маленькой, до того, как покинула страну и начала скрываться, и теперь её не узнать. Высотные здания, неоновые вывески, залитые светом фонарей чистые улицы, которые кишат гуляющими в выходной день людьми. Кажется, вспыхнувшие недовольства были кратковременной проблемой, которую уже устранили. Вереница автомобилей заезжает на абсолютно безлюдную улицу, по обе стороны от которой сплошные стены. Они едут по наземному тоннелю полчаса и наконец-то въезжают в вымощенный крупной серой плиткой двор. Маринетт так и сидит в автомобиле, поглядывает на то, как из других машин выходят вооружённые люди. Все автомобили, кроме того, в котором сидит девушка, и чёрного матового Гелендвагена впереди, объезжают двор и исчезают с поля зрения. Дверь рядом с ней распахивается, и спрыгнувший вниз Маринетт видит курящего у мерседеса и разговаривающего с перекаченным мужчиной Адриана. Маринетт топчется на месте, а потом делает шаг в сторону, но мгновенно застывает, прибитая к полу острым взглядом изумрудных глаз.
— Проводите принцессу в спальню, — приказывает Адриан и снова отворачивается.
Маринетт знала, что её не ужинать привезли, более того, на это и рассчитывала, когда пришлось наскоро придумывать план, но не ожидала, что всё будет развиваться так быстро. Похоже, отец был прав, Адриан Агрест — хищник, если вцепился в жертву зубами, пока не выпотрошит, не отпустит.
Она, ступая по белоснежному ворсистому ковру, подходит к окну и просит воды. Лучше было бы виски, но Маринетт не трусишка, чтобы храбриться за счёт алкоголя. Адриан Агрест думает, что правила игры устанавливает он, но он крупно ошибается. Маринетт укротит этого зверя, оденет на него ошейник и будет им управлять в своих интересах. Получив то, что нужно — Маринетт от него избавится. Семья Дюпэн-Чэн давно должна была вернуть свою славу и стать «первой» семьёй не только на словах. Этот парень её на руках носить будет, а Сабина с Томом ещё похвалят за тонкий ум, и плевать, что путь к вершине у Маринетт будет не совсем правильным. Понятия «правильный» в бизнесе, где всё строится на чужих костях, и не должно быть. Маринетт этот урок с детства усвоила, недаром она в когда-то самой могущественной семье родилась. Маринетт достаёт из кармана мобильный, отключает его и, отложив на тумбочку, идёт к двери и забирает бутылку воды. Напившись, она вновь возвращается к окну и, к своему ужасу, понимает, что Адриана внизу нет, а значит…
— Нравится у меня? — девушка вздрагивает от неожиданности и, обернувшись, смотрит на прислонившегося плечом к косяку двери Адриана. Он теперь без пиджака, рукава чёрной рубашки закатаны до локтя, тату с пальцев поднимаются наверх, скрываются под тканью. Есть в нём что-то демоническое, и, кажется, именно сейчас Маринетт понимает, что слишком многое на себя взяла.
— Мрачно, выдержанно, всё в твоём стиле, — пожимает плечами девушка и, несмотря на орущую в голове мысль — сбежать — пытается расслабиться.
— А ты знаешь мой стиль? — отталкивается от двери и идёт к ней Адриан. — Знаешь меня?
— Наслышана, — хмыкает Маринетт, стараясь не дёргаться от близости парня. — Зато я точно знаю, чего ты хочешь, — растягивая слова, добавляет.
— И чего же я хочу? — вкрадчиво спрашивает он, становится ещё ближе, оставляет меж их губ пару миллиметров.
Маринетт взгляда не отводит, назад не дёргается, поднимает руки и медленно начинает расстёгивать свою блузку. Проследивший за её пальцами Адриан довольно усмехается.
— Ты смелая, принцесса, — очерчивает пальцем ключицы, от желания прикоснуться к которым подушечки ещё с пригородного дома Дюпэн-Чэн горят. — Не боишься меня?
— Скорее не люблю ходить вокруг да около и не хочу отрицать, что у нас с тобой взаимная тяга, — блузка соскальзывает вниз, обнажая красивые плечи, а Маринетт, прикусив нижнюю губу и не прерывая зрительного контакта, тянется к поясу брюк. Девушка только расстёгивает пуговицу, как Адриан, положив ладони на её задницу, резко вжимает малышку в себя.
— Дальше я сам, люблю раздевать таких куколок, — ладони поднимаются выше и через пояс залезают под брюки.
Он грубо мнёт половинки, слышит утробный рык своего зверя, бредящего мыслью вонзиться в них зубами. Он растирает девушку по себе, вжимает в себя так сильно, что грозится переломать, показывает ей своё возбуждение, заставляет прочувствовать каждой клеткой. Маринетт боится такого напора, сама на себя злится, что распаляется, тянется к сильному парню, что является причиной стольких лет страданий, но действует на неё так, что ноги подкашиваются.
Маринетт лежит на постели, пока Адриан сдирает с неё оставшуюся одежду и сам раздевается. Девушка смотрит на разинувшего пасть Демона, выбитого на его спине, на перекатывающиеся мускулы, невольно свои тонкие запястья с его сравнивает, даже представлять, насколько тяжелая у него рука, не хочет. Адриан её красотой любуется, нагнувшись, поглаживает стройные ноги, от щиколоток до бедра ладонями проводит, от каждого прикосновения будто лёгкий удар током получает. Маринетт — чёртово произведение искусства, никаких изъянов, сплошное совершенство. Адриан не сомневается, что девушка с ним играет, и сам от соблазна с ней поиграть не отказывается. Адриан хищник, привык жертву выслеживать, в свои сети заманивать, лабиринтами к гибели вести, но эта сама к его рукам пришла, спустившись по той лестнице в доме. Своей добровольной сдачей она весь азарт убила. Маринетт приглашающе разводит ноги на чёрном покрывале, заворожённо пальцами по татуировкам нависшего над ней парня проводит — Адриан про игру забывает.
— Пулевое, ножевое, пулевое, — нажимает Маринетт на раны, одна из которых ещё свежая.
Адриан не знает, почему эта малышка так на него действует, но признаёт, что впервые его так сильно к кому-либо с первого взгляда тянет. Маринетт — чистая концентрированная похоть, даже без контакта передаётся. Один взмах ресницами в Адриане всё нутро пробуждает, заставляет весь разум испариться и каждую клеточку организма наполняет животным желанием сделать её своей не только на словах.
— Тебе нравится то, что ты видишь? — водит руками по мощной груди, скорее неосознанно ладони барьером между ними выставляет, Маринетт.
— Очень нравится, — вдыхает запах её волос Агрест, спускается к губам, дразнит, покусывает, облизывает.
Маринетт поглаживает его спину, к плечам поднимается, чувствует пальцы меж ягодиц, необдуманно назад тянется, но её будто гвоздями к кровати прибивают и в губы впиваются. Адриан хотел поцеловать, попробовать, а теперь оторваться не может, кусает, сосёт, забывает обо всём. Целоваться с ней умопомрачительно. Адриан ходит по тонкому льду, один неверный шаг, и не он под него провалится, а Маринетт в его руках от потери крови скончается, потому что он хочет её до дна, до самого конца. Адриан настолько сильно хочет её чувствовать, что боится, как бы кожа под пальцами не разошлась и кости бы не раскрошились. Вонзиться, разодрать, испачкать лицо в её крови, напиться до отключки, потому что так сильно ни к кому никогда ещё не тянуло, так до скручивающихся в спирали внутренностей никогда не вставляло. Блядская девчонка, в глазах которой звёзды невинность обещают, а то, что из губ льётся, бывалую проститутку уши прикрыть заставит. Адриан царапает её кожу, мечтает в неё зарыться, пустить уже её по крови, хотя будто вечность в ней её и таскал, только познакомившись, понял, откуда эта жажда начало берёт.
В ней всё идеально — её повадки кошки, голос, током бьющий, задница, спецом под ладони Адриана, даже маленькие ровные зубы-жемчужины — он языком их пересчитывает, заставляет задыхаться и сам задыхается. Воздух в спальне трещит, искрит, у Адриана от напряжения, чтобы не сорваться, руки судорогами сводит, венка на шее вздувается. Он хочет её трахнуть, выжать все соки и при этом себя от того, чтобы её не переломать, останавливает. Её только дозами принимать, только бы продержаться и не обглодать кости, ведь Адриану очередная доза нужна будет, он уже понимает, что с одного взгляда на неё навеки подсел.
Маринетт так глубоко, так жадно никогда не целовали, она, кажется, от поцелуя кончит, в грудь ладонями упирается и, испугавшись своей реакции, отталкивает. Адриан обхватывает пальцами её лодыжки, разводит ноги, раскрывает для себя, от податливости с ума сходит.
— Мне будет больно, — возмущается Маринетт.
— Оближи, — приставляет к её губам свои пальцы парень, и Маринетт обхватывает языком указательный, посасывает. Адриан давит на губы, Маринетт и средний смачивает, заигрывается, в глазах Агреста смола вскипает, он взгляда от юркого розового языка оторвать не может. Адриан убирает пальцы, ловит язычок, со своим переплетает и вновь целует — пошло, мокро, глубоко, чуть ли не до самой глотки. Маринетт дрожит от прошибающего удовольствия, от настойчивости, от того, что все её представления об этой ночи в тартарары летят — реальность даже немного с ними не совпадает.
Агрест отбирает руку, плюет на неё, размазывает слюну по входу, надавливает и на малышку смотрит, её эмоции считывает. Маринетт выгибается, как бы ни расслаблялась и ноги ни разводила — неприятно. Адриан будто в неё всю ладонь просунул, мучает. Маринетт поворачивает голову на бок и, запихнув в рот покрывало, что есть силы сжимает зубами.
Адриан считает, что достаточно, проводит ладонью пару раз по своему члену, приставляет головку, толкается, но не входит до конца, делает круговые движения бедрами. Маринетт сама вперёд подаётся, сама насаживается, показывает, что пусть и больно, но сама хочет. Адриан довольно усмехается.
— Ты такая голодная, что отдаёшь себя врагу.
— Ты не мой враг, а моего отца, — кусает до крови губы Маринетт, и пока член её буравит, снова за покрывалом тянется, но Адриан прикладывает ладонь к её губам, выпаливает «терпи» и резко толкается до упора. В Маринетт будто раскалённый докрасна свинец заливают, за свой небольшой опыт с такими размерами Маринетт ещё не встречалась. Она мычит от разрывающей боли в его ладонь, кусает ребро, но парень не останавливается.
— Терпи, сейчас пройдёт, — шипит Агрест, продолжая двигаться резкими толчками. — Я не знал, блять, что ты узкая, как девственница, — он с трудом проталкивается, давлением стенки расширяет, от её узости дуреет.
Маринетт наконец-то отпускает, на смену режущей боли приходит неприятное ощущение, но и оно понемногу сменяется удовольствием. Адриан трахает грубо, каждым толчком заставляет пальцы на ногах сжиматься, вытягивает все нервные окончания в струнку. Его изумрудные глаза рвут душу на лоскутки, поймай Маринетт взгляд, и от неё вовсе ничего не останется. Маринетт стонет в голос от удовольствия, перемешанного с болью, от осознания реальности и марева похоти, застилающей глаза. Адриан сам её на себя нанизывает, вертит вокруг своего члена, проникая так глубоко, что девушка шлепки о его бёдра слышит.
Тело Маринетт под ним вибрирует, самый жестокий и холодный человек города её дымиться заставляет, в кремационной печи испепеляет. Маринетт тянется мощные плечи обнять, хоть немного ласки получить, но Адриан хватает её руки, соединяет в своей ладони над иссиними волосами и, обездвиживая, трахает. До тех самых пресловутых звёзд перед глазами, только они в её голове взрываются, а осколки в плоть впиваются, до просыпающихся вулканов по всему телу, сползающая из жерла которых огненная лава оставляет уродливые ожоги на коже, до качающейся люстры над головой, грозящейся с петель сорваться и под собой их погрести.
Адриан поднимает её за поясницу, Маринетт сразу его обнимает, виснет в его руках тряпичной куклой, пока парень её за талию на свой член насаживает. Маринетт кончает просто от того, что он бусинки груди покусывает и посасывает, взмокшая назад откидывается, и пока оргазм прошивает её тело, сжимает в себе кончившего следом Адриана. Он убирает со лба прилипшие женские волосы, продолжает медленно в ней двигаться.
— Хочешь ещё? Или это всё, на что тебя хватило? — ухмыляется парень, покусывая израненные губы.
— Хочу, — рвано дышит Маринетт.
Адриан, встав, поднимает с пола брюки, достаёт из их кармана пачку красного мальборо и, присев на кровати, прикуривает.
— Можно и мне? — с трудом подползает к нему Маринетт, которая отныне кажется только на животе спать и будет.
Агрест выдыхает едкий дым и передаёт ей свою недокуренную сигарету. Маринетт обхватывает её тонкими пальцами, жадно затягивается и, раскрыв губы, медленно выпускает дым. Адриан следит за ней потемневшим взглядом и, резко опрокинув на спину, разводит ноги.
— Будет пожар, — улыбается Маринетт, удерживая сигарету.
— Ты играешь с огнём уже как три часа, тебе ли огня бояться? — Адриан толкается в неё до упора, отобрав почти уже скуренную сигарету, последний раз затягивается и, потушив её об изголовье идущей ходуном кровати, бросает на пол.
***
За окном рассвет, лучи солнца пробиваются внутрь из-за раскрытых штор, падают на утомлённого девушку. Маринетт оборачивается со стоном боли, кости ломит так, будто её танк переехал, и смотрит на лежащего рядом и что-то читающего в телефоне парня.
— Доброе утро, принцесса, — усмехается на нелепые попытки присесть Адриан.
— Ты был совсем не нежным, — обиженно бурчит Маринетт. — А ведь я сама сделала к тебе шаг.
— Прости, в следующий раз я буду обращаться с тобой, как с принцесской, не хочу, чтобы такая нежная малышка страдала от моей грубости, — с издёвкой говорит Адриан, и пусть в его тоне нет и намёка на сожаление, Маринетт даже такой заботой довольна.
— Я хотела узнать…
Адриан не отвлекается, так же сосредоточенно читает текст, и Маринетт тянется за его телефоном. Парень ловит её за запястье и сильно сжимает. Маринетт от его взгляда тушуется:
— Я хотела привлечь твоё внимание…
— Я тебя и так слушал.
— Я могу пойти домой?
— Зачем так быстро прекращать знакомство, если мы только его начали, — откладывает на тумбочку мобильный Адриан и встаёт на ноги, направляясь к шкафу с одеждой. — А если попытаешься сбежать, я тебя прикончу. Живьём закопаю. И даже твой папочка не поможет, рядом, бездыханным трупом валяться будет.
***
— Где? Где эта сука? Как она могла сбежать? — Адриан выходит из чёрной бронированной машины, и на ходу поправляя полы пиджака, идёт по узкой дорожке, ведущей вглубь кладбища. — Почему же вы все такие кретины? Я обещал матери её сердце. Если вы её не найдёте, то из-за вас, придурков, моя мама так и не станет самой счастливой женщиной этого города!
Адриан проходит к отделанной чёрным мрамором могиле, и лёгким кивком головы здоровается с надгробием. Нино — помощник, правая рука и единственный человек, которому Агрест может доверить свою спину и жизнь — останавливается позади, приказывает своим людям, чтобы передали Адриану цветы, и терпеливо ждёт, пока босс отдаст дань памяти своему отцу, Габриэлю.
— Сегодня Том Дюпэн-Чэн потеряет самое главное, что у него есть, — разговаривает с надгробием Адриан. — Ровно так же, как двадцать лет назад мы потеряли тебя. Я не знал тебя толком, но для моей мамы ты герой, а значит и для меня тоже. Прошу тебя, принять от меня скромный подарок в виде его дочери сегодня, а потом, обещаю, я принесу тебе голову её папаши. Я хотел ещё с ней поиграть, но кажется — эта кукла сломана. Она совершенно меня не слушает.
Адриан кладёт цветы на могилу.
— Пойдём, закончим уже с этой девчонкой, — кивает он Нино и, обойдя могилу, двигается дальше.
Адриан ещё издалека видит своих людей, столпившихся у свежевырытой могилы, прямо по пути достаёт из кармана кожаные перчатки и натягивает на руки. Парень брезгливо морщится, подумав, что точно придётся пачкаться в чужой крови. Нино повторяет за боссом, потому что за столько лет работы у Адриана он понимает, что всю грязную работу придется делать ему, и вскрывать грудную клетку сегодня тоже придётся именно ему.
— Ну что, повеселимся? — люди вокруг могилы сразу вытягиваются в струнку и, опустив лица к земле, слушают своего босса.
Адриан осматривает пустую могилу, выделяющуюся кровавым пятном на кладбище, из-за красных лилий, которыми она усыпана. Он сам распорядился так украсить вечное ложе Маринетт Дюпэн-Чэн, узнав, что девушка любит именно лилии.
— Где она? — спрашивает Агрест у ближе всех стоящего головореза, и к его ногам швыряют девушку.
Маринетт смотрит пристально на него, снизу вверх, а потом срывается на истерический смех. Адриан терпеливо ждёт, когда она вдоволь насмеявшись, успокоиться.
— Как тебе? Вижу, что нравится, — Адриан подходит к ней, останавливается напротив, закрывая собой ужасное место, призванное быть последним пристанищем для Маринетт. — Хотел ещё тебе дорожку провести красную, но не успел, прости, надо ещё и с отцом твоим разобраться, времени в обрез, — делает паузу парень, не забывая расплыться в своей до безумия привлекательной улыбке. — Что, резко вдруг не смешно? — нагибается к лицу девушки Адриан, зарывается пальцами в иссиние волосы и резко тянет назад, обнажая лицо.
Замирает. Уговаривает себя отвести взгляд, перестать так откровенно её рассматривать, пытается вспомнить, что хотел сказать, что он вообще делает здесь, но в голове будто сбой системы, все механизмы отказали. В голове ни одной трезвой мысли, пустое поле, а посередине эта девчонка стоит, в самую душу смотрит своими сапфирами. Она его этим взглядом будто изнутри ошпаривает, лавой там растекается, ожоги, рваные раны оставляет, в плоть вживается.
Адриан ближе, между губами сантиметр, миллиметр, прикосновения, языком по ним водит, в ответ проклятие слышит, усмехается, повторяет. Маринетт до крови прикусывает чужие губы, а потом на бок от сильной пощёчины заваливается.
— Нельзя, — усмехается парень, стирает кровь со своих губ. — Чего ты такая дикая стала, вчера такой милой была, хотя мне такая малышка нравится больше, — смеётся Адриан и волочит её по зелёной траве. — За каплю моей крови — литр твоей. Запомни это, принцесса.
— Ты, больной ублюдок, — шипит окровавленными губами Маринетт.
— Ты права, я больной, что хотел похоронить в этой могиле твоё тело. Я похороню тебя живьём, потому что ты оказалась слишком красивой, чтобы портить эту красоту. Ты просто потрясающе будешь смотреться в могиле среди этих лилий.
— Нахуй иди, — швыряет в него подобранный камень Маинетт и опять скулит от боли в руке. Адриан толкает её на траву у свежевырытой могилы и хлопает по карманам в поисках сигарет.
— Нравится? — прикуривает парень, указывая взглядом на могилу. Маринетт притягивает колени к груди, прекрасно понимая, для кого она вырыта. — Ты блядское отродие Тома, который застрелил моего отца, — пропитанным ненавистью голосом говорит Агрест. — Чуть дальше его могила, — он указывает на каменную плиту чуть поодаль, где лежит огромный букет цветов. — а ты решила, что из-за твоей задницы я плюну на месть и стану твоей игрушкой? Буду корчиться в агонии от того, что ты сбежала, бросила меня и заливать в себя литрами алкоголь? Таков был твой план? — хватает Маринетт за горло и выдыхает ей дым в лицо. — Ты хитрая, но ты рассчитываешь всё на шаг, а я рассчитываю на десять шагов вперёд. В этом наша разница. Во мне нет ничего человеческого, никакого сострадания, понимания, и уж тем более любви. Я по-другому воспитан. И ты для меня всего лишь одна из тысячи, но трахать тебя приятнее, не отрицаю. Думаю, ты станешь прекрасным дополнением к этой могиле. Она будет лучшей на кладбище, уж я-то позабочусь, — скалится Адриан. — Для красивой принцессы — красивая могила.
— Я знала, что ты убьёшь меня чуть ли не с рождения, — массирует выступающие на горле синяки вновь упавшая на траву Маринетт. — Я тебя не боюсь. Я была готова к этому.
— Твоё сердце — подарок моей маме. — без тени сомнения заявляет Адриан.
— Если ты сейчас меня здесь не похоронишь, то, возможно, я отберу у тебя первенство, — цедит сквозь зубы Маринетт.
— Всему своё время, Маринетт, — притягивает её к себе и проводит губами по её носу Адриан. — Знаешь, смерть в твоём случае — избавление. Ты ведь обо мне наслышана, и я точно не подарю тебе избавление до того момента, пока не покажу тебе своё истинное лицо. Уверен, тебе настоящий Адриан Агрест не понравится, — Маринетт висит в его руках, носками обуви земли касается, видит, как в глазах напротив мрак сгущается. Адриан вдоль и поперёк из него состоит, из него и соткан. — Ты так вчера самозабвенно двигалась на моём члене ночью и ещё подвигаешься, если станешь на колени и будешь слёзно умолять пощадить. Трахать тебя, когда ты сама даёшь — одно удовольствие, но я даже представить не могу, какой кайф будет тебе засаживать, пока ты будешь орать проклятия, осознавая, что тебя ебет тот, кто похоронит, — кусает её губу, но Маринетт изо всех сил толкает его в грудь.
— Подонок, — истошно вопит Маринетт, пока её вновь волокут к могиле. — Ты больной ублюдок. Если ты меня ненавидишь, то спусти курок!
Маринетт кричит, отбивается, кусается, но не умоляет. Адриан ждёт. Девушку толкают в яму, она барахтается на подушке из кровавых цветов лилии, всё пытается на ноги встать, но все её попытки ни разу не увенчиваются успехом. Она продолжает кричать, матерится, грозится. Адриан даже через её голос этот животный ужас слышит, страх чувствует, но только кивает своим людям, приказывает начать могилу землей засыпать. В Адриане война, где одна сторона требует выполнить долг перед мамой и отцом, а вторая просит дать поиграться. Ведь эту девчонку можно всегда убить, но сперва поразвлечься, удовлетворить своё любопытство о вкусе её тела, послушать этот надрывной звонкий голосочек, но уже в постели. Но Маринетт не просит о пощаде, не молит. Адриан тяжело вздыхает, подходит к самому краю могилы, и смотрит на уже притихшую и, выплёвывающую комьями землю девушку.
— Эстетическое удовольствие, — облизывает губы парень, скалится. — Ты прекрасна, моя принцесса, так бы и сожрал, чтобы кровь по губам стекала. Одно слово, и я подам тебе руку, — Адриан внимательно смотрит во влажные глаза, из которых так и сочится ненависть, ухмыляется, знает, что его не послушаются, но шанс всё равно даёт.
— Я лучше сдохну.
— Это я могу устроить, — улыбается Адриан и приказывает продолжать закапывать строптивую принцессу.
***
Адриан Агрест — одинокий волк. Его воспитала озлобленная на весь свет, похоронившая своё сердце рядом со своим любимым Эмили. Адриан не человек — он машина для достижения целей, и только одна вещь в этом мире с лёгкостью управляет этой машиной.
И это — его ненависть, растекающаяся ядом под кожей
