В опере холодными вечерами

Луна окончательно попрощалась с командой на следующий день, как и Амбар. Уход последней парни восприняли так тяжело, что заговорили об исчезновении команды, и пару дней у них не было тренировок, и они не встречались: каждый заперся дома и думал о будущем. Амбар же довольно быстро оправилась от ухода из группы, хотя проплакала тогда весь вечер. Она недолго думала и сразу же занялась оформлением документов для поступления в университет. Впереди у неё был долгий путь, ведь она уже пропустила начало обучения, и ей предстояло быть самой старшей на курсе, но желание учиться у неё не пропало, и спустя много волнений и слёз она узнала о том, что поступила в университет. На третий день депрессии Маттео Джим вытащила его на улицу кататься на роликах. Она заявилась в его комнату утром и раскрыла шторы, из-за чего зимнее, но достаточно яркое солнце осветило все углы его запущенного жилища, и самого Маттео, который в спортивных штанах и старой футболке отлёживался на кровати, смотря в одну точку. — Я знаю, Маттео, что тебе тяжело, — заговорила Джим, когда её брат закрылся от света и накрылся с головой одеялом, — но я вряд ли смогу тебя понять, так что не жди от меня благосклонности и поднимайся в конце концов с постели, если ещё не разучился ходить. — Зачем я тебе сдался? — промычал Маттео из-под одеяла, даже не подумав шевелиться. — Этого я тебе не скажу сейчас. Встань, мы выйдем на улицу, и всё узнаешь, — Джим прищурилась и сложила руки на груди. Но Маттео так и не вылез из убежища. — Там холодно, — буркнул он. — А ты-то откуда знаешь? Там прекрасный зимний день, как раз нет снега, и мы отлично прокатимся, — она помолчала, но и Маттео не спешил отвечать, и, вздохнув, Джим подошла к его кровати. — Тогда я вынуждена принять меры. И она сорвала с него одеяло. В то же время и Нина, и Гастон услышали телефонный звонок, и оба этих звонка были из больницы, и даже сказали им примерно одно и то же. Гастону — что Тео в тяжёлом состоянии и, возможно, умирает; Нине — что её бабашке очень плохо, и к ней приставили жизнеобеспечивающий аппарат, однако шансы малы. Они выбежали из домов и отправились к больнице, почти ничего не видя и не слыша. За считанные минуты они оказались там, но при беге, хоть и увидели друг друга в переходе, не сказали друг другу ни слова, лишь переглянулись. У них обоих в головах была лишь одна мысль — вот бы успеть, и только потом к этой мысли примешивалось «и всё будет хорошо». Но плохое предчувствие грызло их пятки, пока они бежали, и преследовало их, как прилипшая гадость. Они раскрыли двери палат. Гастон тяжело дышал и выглядел так, словно сейчас упадёт в обморок. Его встретила на пороге мама, она плакала и прижимала к лицу платок, и от неё нельзя было ждать чего-то вразумительного — так она переволновалась, что не могла сказать ни слова и только покачала головой, когда увидела Гастона, но он не понял, что значит её жест. Он повернулся, и со стула встал папа. Он словно специально загораживал Гастону обзор на брата, и тому не было видно его лица, лишь рельеф ног замечался под одеялом. Отец, наоборот, кивнул Гастону, когда увидел его, но лицо у него, всегда ничего не выражавшее, сейчас было совсем каменным, и Гастон вновь не мог ничего понять. Она сделал два неверных шага, чтобы увидеть Теодоро, и остановился. — Ты пришёл, — сказал мальчик слабым голосом, но всё равно уселся на кровати и вдруг улыбнулся. — Но со мной всё хорошо. Гастон издал звук, которого и сам не понял — нечто вроде стона или хмыканья, и тут на него набросилась мама, которая, обливаясь слезами, смогла выдавить: — Ложная… тревога. Всё лучше, чем… ожидалось… ложная тревога. Нину на пороге никто не встретил. Она ворвалась в комнату, дыша холодной свежестью, и на глазах у неё стояли слёзы, совершенно, на её взгляд, лишние, но она сейчас ничего не могла с ними сделать. Бабуля лежала на кровати и тяжёлым движением повернула к ней голову. Кажется, усилием она заставила себя улыбнуться внучке, и та сделала несколько быстрых шагов, чтобы оказаться рядом с ней и сесть к ней, у её ног. — Прости, — выдавила Нина и шмыгнула носом, — прости меня, я… — Не надо, — не сказала, а скорее скрипнула бабуля, и Нина замолчала. Они почти минуту так и просидели молча, лишь бабуля протянула Нине руку слабым движением, и она схватила её, а потом они замерли. Нина давила слёзы, но пара капель всё же скатилась по щеке и упала на одеяло. — Я должна извиниться, — тяжело, с придыханием произнесла бабуля, и Нина подняла на неё глаза, красные и блестящие. — Мне следовало быть с тобой другой… — Нет, всё хорошо, — быстро возразила Нина, но бабуля покачала головой. — Я должна была быть другой. Должна была быть той, о ком ты написала, — продолжала бабуля. Нина удивилась, но молчала, и после недолгого молчания бабушка вновь заговорила. — О, Нина, как давно всё было, и как я постарела. И мне радостно, что в книге ты написала о молодости. Я счастлива, что люди увидят меня такой… — она снова замолчала, теперь дольше, но Нина не решалась прервать её задумчивость. Она видела, в каком бабуля состоянии, и видела, что она умирает, но ей не хотелось об этом думать, и она пыталась занять себя чем-то другим, хотя ничего не лезло в голову. — И сейчас мои последние мгновения… — выдохнула бабуля совсем тихо. — Я легко ухожу, я ухожу к нему, — она сделала пару судорожных вздохов. — Мы будем вместе снова, но это не значит, что я покидаю тебя. Я навсегда останусь с тобой, потому что будущее с тобой, и мне не страшно, — снова вздохнула бабуля, а Нина из-за её слов задержала дыхание — так она написала в книге. Так сказал её дедушка бабуле, когда они были молоды. Они не были знакомы, пока не увидели друг друга в опере однажды — уже оба связанные браком с другими людьми, нелюбимыми. С того момента они полюбили друг друга и оба поняли, что это навсегда, они прошли через многое, практически заново строя самих себя, но были счастливы, потому что были вместе. — Ты читала, — сквозь слёзы улыбнулась она, и бабуля улыбнулась тоже. — Каждое слово, — кивнула она. — Жаль, я не увижу конец… но знаю, что он счастливый, — Нина не смогла сдержать слёз и разрыдалась, но улыбалась несчастной улыбкой, словно ничего другого ей не оставалось. — Не плачь, кроха, лучше обними меня, — сказала бабуля, снова скорее скрипнув, и, когда Нина прильнула к ней, вдруг тоже расплакалась. Так сидели они долго, а потом бабуля заснула, и Нина чувствовала, как бьётся в груди у неё сердце, и как оно замедляет свой ход. Больше бабуля не проснулась. 2 Несколько недель спустя «LA ARMA» уже каталась с изменением в составе. На одно из свободных мест устроилась Джим, которая успела так натренироваться, что Симон и Гастон, которые до этого не были с ней знакомы, решили, что она занимается фристайлом уже несколько лет. На второе же место пришла Эмилия. После проигрыша в конкурсе её команда просуществовала недолго, но без роликов Эмилия не могла, и достойным для себя вариантом посчитала «LA ARMA». С Маттео её теперь связывала лишь дружба. Они слышали, что Амбар успешно подала документы в экономический университет и теперь счастлива, что занята своим делом. Вскоре после того страшного дня в больнице болезнь Теодоро ушла — Гастон одним из первых узнал, что у него ремиссия. Никто не знал, как долго она продлится, но все были счастливы, что мальчик, наконец, освободился от тяжёлых оков болезни и может быть счастлив со всеми. Была рада за него и Нина, которая долго после смерти бабули не могла написать последнюю главу книги, но решилась на это после того, как узнала, что Теодоро здоров. Ей сообщил об этом Гастон, и после этого они часто стали встречаться — так что однажды вечером в темноте прозвучали робкие признания. Слышали ребята и про Луну — от той же Нины. Она прошла отбор и с успехом влилась в новую труппу, сейчас она была во Франции и танцевала на сценах французских театров. Ходили слухи, что её ждёт турне, и, возможно, она посетит и свой старый родной город. Маттео был, как он думал, до сих пор в обиде на неё за то, что она бросила их, хотя остальные давно уже забыли об этом и были на её стороне. Может быть, он никак не мог простить её, потому что она бросила не только команду, но и его? Он видел, что со времени её отъезда так и не пришёл в себя до конца, несмотря на все успехи группы и личную жизнь, которая шла своим чередом без взлётов и падений. Каждый раз перед сном Маттео вспоминал время, которое они провели вместе — его было совсем мало. Танец в баре в первый день, поход в оперу вместе, просмотр фильма и, наконец, тот странный танец, а больше наедине им бывать не удавалось, и теперь Маттео жалел об этом. Он думал, что поздно всё понял, и корил себя и её за то, что не открыла ему глаза раньше, что не сказала ему, как он слеп. Если бы не его вечные глупости, может быть, всё было по-другому. Шло время, и команда поднималась вверх. Тем временем тур Луны приближался, но информации о посещении их города так и не было, однако был у Маттео другой шанс — они ехали в Европу на соревнования. Все ребята были очень рады этому событию — они и подумать не могли, что когда-то поднимутся столь высоко, что окажутся в Европе, но радость Маттео была сильнее всех, он восхищался поездкой вдвойне — ведь они прилетят во Францию, ведь он увидит Луну. 3 Холодным вечером во Франции лил дождь, и люди кутались в плащи и пальто, забегали под козырьки домов или спешили домой, на дороге были толкучки, никто не давал друг другу пройти, и лишь, наверное, Маттео среди всей этой холодной и отчуждённой атмосферы чувствовал себя окрылённым. Он шёл по улице, едва не улыбаясь от переполнявших его эмоций и даже ругал себя за излишнюю чувствительность, но не мог с собой ничего поделать. Перед глазами его стоял лишь один образ. Маттео вошёл в театр, не зная, чего ждёт и чего хочет. Он вновь плохо понимал, что делает, но знал, что это правильно, и этим холодным вечером в опере ему вдруг стало странно тепло. Когда началось представление, он смотрел на сцену неотрывно, ожидая появления Луны. Каждый раз, когда кто-то выходил из-за кулис, у него вздрагивало сердце, и за действием он почти не следил. Маттео мысленно видел её выход и был уверен, что сразу же её узнает. С его места ему было хорошо видно танцоров, он мог разглядеть даже их лица, но был уверен, что узнает Луну не по лицу, а скорее по энергии; Маттео думал, что предчувствует её выход. Но она появилась неожиданно, так что от внезапности Маттео даже чуть вздрогнул, и когда понял, что это она, замер. Луна танцевала почти как тогда, в студии, как будто это был не балет с его прямыми спинами и выверенностью движений, а нечто другое, что-то вроде катания на роликах, живое и настоящее. Маттео не мог оторвать взгляд, пытаясь глазами встретиться с её глазами. И в какой-то момент Луна действительно повернулась к залу, почему-то прошлась взглядом по зрителям, и наткнулась на него. Им обоим показалось, что сейчас она упадёт или что-то сделает не так, но Луна, хоть и удивилась, смогла удержаться на ногах и продолжила танцевать, хотя каждый раз, когда поворачивалась к залу, находила взглядом его. В одно из самых долгих таких мгновений они вдруг улыбнулись друг другу, и, кажется, в этот миг влюбились друг в друга снова.