11 июля. Вторжение.
Он всё-таки приехал… И не разверзлись хляби небесные, и не случился новый Всемирный потоп, и не сместилась земная ось, и в тот момент, когда его нога коснулась тверди после долгого авиаперелёта, не ожил Везувий, а ведь он вполне мог устрашающе громыхнуть, выбросив в небо столб пепла и тефры. И никто не угнал самолёт, в котором он летел, и, попросту, даже рейс не отменили, и поезд, мчащий его из аэропорта Милана в Клузоне, не сошёл с рельсов… Нет, конечно же, я не желаю Оливеру смерти, но мне казалось, что всё на свете должно было воспротивиться его возвращению, а ничего не случилось. НИ-ЧЕ-ГО. Кроме того, что он вернулся. Я прекрасно помню утро за две недели до сегодняшнего дня, когда родители сообщили мне «потрясающую новость». Да-да, они так и сказали: «потрясающую». Точнее, у них имелись две новости – одна плохая, но зато вторая - «потрясающая»! Отец и мама стояли в библиотеке рядышком, чуть ли не взявшись за руки, и напоминали выпускников школы, влюблённых друг в друга, скоропалительно решивших пожениться - не то от наплыва чувств, не то от осознания наступившей в одночасье взрослости. Глядя на них, я чувствовал себя стогодовалым родичем-приживалом, с которым они хотели поделиться своим секретом. - Сперва плохая новость, - начал отец. – Если откровенно, то в свете хорошей новости, она и плохой-то не кажется, - он ласково посмотрел на маму. – Не буду тянуть: кандидат в ассистенты - Маттиас, не сможет приехать. Он только вчера поставил меня перед фактом. Я ещё тогда не догадывался, куда клонит папа. Помню, я безмятежно взял из вазы с фруктами персик, откусил почти треть от краснобокого плода и плюхнулся на диван. Если бы меня видели в тот момент Гомер или Софокл, то, несомненно, воспели бы мой высокий лоб, не омрачённый тяжёлыми думами, и мои ясные глаза, не затуманенные печалью. Я медленно жевал, глядя на родителей ленивым взором. Я был расслаблен, не ждал никакого подвоха, и именно поэтому не заметил, как в руке отца блеснул предательский металл. - Зато приедет Оливер! На все шесть недель! – победно возвестил Перлман-старший, всадив нож в моё сердце по самую рукоять… Я мгновенно поперхнулся и закашлялся, схватившись за горло. Родители тут же позабыли, что минуту назад являли собой счастливых выпускников школы – мама метнулась к графину с водой, а отец ловко поднял меня с дивана и, обхватив кольцом рук сзади, сильно сдавил моё тело ниже диафрагмы - стандартное оказание первой помощи подавившемуся. Он же не знал, что я задыхался не потому, что кусок попал в дыхательные пути, а потому, что боль от удара ножом вызвала спазм. Потом пошла кровь. Как ни странно, не из сердца, а из носа. Она закапала словно прицельно - в стакан, который мне подала мама, и я, скосив глаза, наблюдал, как растворяются в воде бордовые капли, образуя затейливые рваные узоры… Меня уложили на диван прямо в библиотеке, являющейся по совместительству рабочим кабинетом отца. Пока я лежал, запрокинув голову, мама сбегала за салфетками и мокрым полотенцем, обтёрла моё лицо, ладони. Я отрешённо смотрел в потолок и задавался вопросами: Почему никто не вытаскивает из сердца нож? Почему они оба делают вид, что не замечают рукояти, торчащей из моей груди? - Почему не посоветовались со мной? Последний вопрос я задал уже вслух. Возможно, мой голос прозвучал слишком глухо из-за того, что я всё ещё прижимал к носу полотенце, но родители не расслышали, или сделали вид, что не расслышали, пытаясь выиграть немного времени, чтобы найти оправдание своему преступлению. - Почему вы не посоветовались со мной? – повторил я настолько громко, насколько смог, учитывая своё состояние и убийственную жару, стремительно набиравшую градусы. - Мы подумали, что ты будешь рад его приезду, - отец растерянно посмотрел на маму, словно ища поддержки. – Вы так хорошо ладили прошлым летом… - он осёкся. - Ладили? – я хмыкнул. - Мы с ним спали, а не ладили! И вы об этом прекрасно знаете, - зло процедил я сквозь зубы, закрывая лицо ладонями. – Merde… Только-только забывать начал… - Мы были уверены, что ты уже успокоился на его счёт! – вступила мама. Изумлённо возмущённая интонация, складка между бровями, сожаление во взгляде. Она реально не догадывалась, что в моей душе сплелись все пройдённые мной девять кругов ада, а их стражи с гиканьем и улюлюканьем пустились в пугающий пляс, энергично подёргивая конечностями. Данте бы ужаснулся… - Ты же потом встречался с какой-то девушкой, Стефанией, кажется? – отец не сдавался. – И выглядел вполне счастливым! – он сел на диван у подлокотника, подвинув мои ноги. - Вот видишь, ты даже имени её не запомнил, - я покачал головой. – Её звали Стелла. И, между прочим, она исполняла «Аллилуйя» из «Мессии» Генделя с закрытыми глазами. - Прости нас, Элио! – мама легонько сжала мою руку. – Нам действительно следовало поговорить с тобой и убедиться, что ты не против… - Но сейчас уже нет времени искать другого ассистента, опять же, это было бы невежливо по отношению к Оливеру, ведь он с готовностью откликнулся на моё приглашение погостить у нас. Он меня выручил в затруднительной ситуации, - отец виновато потупил взгляд. Я не помню, чем тогда закончился разговор, но на следующий день я прямо за завтраком объявил, что составил список условий, при неукоснительном соблюдении которых согласен оставаться тут, и пригрозил, что в противном случае уеду в городскую квартиру на все шесть недель пребывания Оливера. После трапезы мы дружно переместились в библиотеку. Родители сидели молча, своими позами и робкими взглядами олицетворяя вселенское смирение, как послушники, решившие принять постриг. Они, наконец, осознали, на что обрекли меня, и потому я мог диктовать условия. Я даже сохранил лист бумаги, на котором изложил свои требования. Сейчас перепишу их в дневник слово в слово - такими, какими зачитывал их отцу и маме. 1). Я буду соблюдать приличия - появляться на завтраках, «застольных барщинах» и ужинах, но моё место за столом должно находиться как можно дальше от места Оливера – не напротив Оливера, не рядом с Оливером. 2). Я буду пропускать завтраки, «застольные барщины» и ужины, когда пожелаю. 3). Фабьян будет периодически гостить у меня и присутствовать на вышеуказанных приёмах пищи, когда я захочу. 4). Родители не будут принуждать меня общаться с Оливером, сопровождать его в поездках, куда бы то ни было, развлекать и прочее. 5). Родители будут сотрудничать со мной и всячески помогать, исполняя мои просьбы. Все эти бесхитростные распоряжения служили одной единственной цели – свести к минимуму мои контакты с Оливером. Я не хочу его внимания, не хочу теребить слегка затянувшиеся раны. Мне нужно держать оборону, но таким образом, чтобы со стороны моё поведение расценивалось бы, как равнодушие. Отец и мама с готовностью заверили, что сделают всё возможное, чтобы пребывание Оливера не тревожило мой покой. Я радовался, что обезопасил себя, что заранее выставил виртуальный забор вокруг моего маленького хрупкого мирка, но я не смог предусмотреть всего… Очередную новость родители огласили мне, как приговор. Это случилось днём позже после известия о приезде Оливера. Я думал, что хуже уже ничего быть не может, но я ошибался… - Оливер звонил, - глухо произнёс отец и отвёл взгляд. – Ты только не волнуйся, мы что-нибудь придумаем… - Что ещё? – я внутренне сжался, готовясь к удару в солнечное сплетение. - Он приедет с невестой… Помню, я непроизвольно попятился к двери, мотая головой. Мама сразу подскочила и обняла меня. - Его невеста только неделю тут пробудет, - я уловил нотки отчаяния в голосе отца. - Оливер собирался снять номер в какой-нибудь гостинице в Крема, пока она не уедет, но мы из вежливости предложили им пожить у нас… - Мы не ожидали, что он согласится! – мама крепче сжала меня в объятиях, словно я был новобранцем времён Первой Мировой, и мы стояли возле эшелона, отправляющегося на фронт, в ожидании команды «по вагонам!». Мне даже показалось, что я слышу шум станции, вижу паровоз с россыпью людей в окнах, на подножках и крышах. Если бы я только мог запрыгнуть в эту махину, уехать подальше отсюда… Не проронив ни слова, я высвободился из объятий мамы и ушёл в свою комнату. За ужином мы не разговаривали. Всю последующую ночь я почти не сомкнул глаз, но в бессонные часы я нашёл выход из ситуации, о чём и оповестил родителей за завтраком, ковыряя ложкой в яйце всмятку. - Когда они приезжают? – спросил я. - Одиннадцатого июля, днём, - отец посмотрел на меня поверх очков. - Тогда одиннадцатого вечером… нет, лучше двенадцатого рано утром мне нужно будет уехать дней на восемь-девять. Я хотел бы посетить Геную и Флоренцию. Предложу Фабьяну составить мне компанию. Если он откажет, поеду один. Раньше я бы никогда не осмелился выражать свою волю таким категоричным образом, но в заборе моего маленького и хрупкого, более хрупкого, чем я мог вообразить, мирка образовалась брешь, и я должен был залатать её любой ценой. - Ты можешь уехать раньше, – откликнулась на мою идею мама. - Нет, - возразил я. – Я задумал игру. Надеюсь, вы не откажетесь принять в ней участие, - родители активно закивали в ответ. – Тогда напишу вам реплики. - Мне кажется, ты искусственно нагнетаешь ситуацию, слишком драматизируешь, - отец отказывался верить, что всё гораздо серьёзнее, чем ему представлялось, но когда он перевёл взгляд и всмотрелся в моё лицо, то сразу как-то сник. В тот же день я встретился с Фабьяном. Как и предполагалось, моё предложение отправиться в Геную и Флоренцию прошло на «Ура!», тем более, Перлман-старший пообещал оплатить номера в лучших гостиницах. Фаби с детства привык путешествовать, его отец - известный проектировщик промышленных зданий, и семья Дюбуа вынужденно колесит по всей Европе. Бо́льшую часть своей жизни Фабьян провёл во Франции, где и родился, но заказы на строительство поступали и из других стран. Около десяти месяцев его отец руководит возведением машиностроительного завода недалеко от города, в котором мы живём, и именно по этой причине в начале прошлого учебного года Фабьян появился в нашем классе. Мне он понравился сразу – высокий стройный брюнет с копной взлохмаченных волос. В нём улавливалась застенчивость и отрешённость, граничащая с потусторонностью. На тот момент он был абсолютно созвучен мне – осенние месяцы и декабрь я провёл словно в забытьи, я жил прошлым, жил Оливером. Наша дружба началась идеально – как-то во время перерыва между уроками Фабьян подошёл ко мне во дворе школы. Я сидел на скамейке, слушал в наушниках ораторию Гайдна и перекладывал ноты для гитары. Он заглянул через плечо и спросил: «Времена года»? Только одного этого уже было достаточно, чтобы я безоговорочно капитулировал перед ним. Оказалось, он играет на флейте Бёма – акцентирую: ни на фортепиано, ни на скрипке, ни на гитаре - и обожает делать аранжировки для флейты. На почве нашей любви к музыке мы и сошлись, и, когда встал вопрос, где бы семье Фабьяна провести лето, я горячо порекомендовал окрестности Крема. Они сняли дом на четыре месяца в небольшом поселении, недалеко от Москаццано. Если на велосипеде, минут двадцать пять – тридцать езды. Редкий день проходит, когда мы не видимся с Фаби - я гощу у него, а он - у меня, тем более с этого лета есть, где гостить – я отвоевал у родителей свою комнату, равно как и смежную с ней бывшую дедушкину. Ванная тоже перешла в моё полноправное единоличное владение. Теперь ни один «оккупант» не вторгнется на мою территорию. Я поднял этот давно назревавший вопрос в конце прошлого лета, сразу после отъезда Оливера. Я заявил отцу, что, как минимум, неудобно жить каждый год по шесть недель рядом с совершенно чужим человеком, отгороженным всего лишь тонкой деревянной дверью, а, как максимум, негигиенично делить с ним одну ванную комнату. Опять же, я уже взрослый, мне нужна своя территория, где я мог бы принимать друзей или подруг, оставлять их ночевать, и именно смежная комната - идеальный вариант для моих гостей. Заметив, что отец колеблется, я напомнил, что у нас есть гостевой домик, в котором время от времени живут не самые прихотливые наши родственники, но если сделать там ремонт, переоборудовать ванную комнату, то пребывание постояльцев станет даже более комфортабельным, чем в нашем доме. Только сейчас я могу отдать себе отчёт, что дело было вовсе не в моём желании безраздельно хозяйничать в своей комнате - я просто не хотел, чтобы в ней жил кто-то ещё после Оливера… Отец тогда ничего конкретного не ответил, но осенью нанял специалиста по перепланировке, и вскоре начались работы в гостевом домике. Весной маме порекомендовали дизайнера интерьеров, с которым она обсудила все детали декора, от штор до потолочных плинтусов, благо, что разбирается во всём этом. Родители иногда, по выходным, наведывались в наше загородное поместье, чтобы контролировать процесс отделки помещений, я же всегда отказывался от предложений прокатиться вместе с ними - предпочёл оценить лишь конечный результат. Когда, уже в мае, я увидел наш гостевой домик издали, то невольно стал озираться – создалось ощущение, что мы зашли в чужой сад по ошибке. Знававшее лучшие времена здание оштукатурили, крышу заново покрыли черепицей. Перешагнув порог, я и вовсе ахнул – внутри жилище оказалось светлым и уютным, запах краски, дерева, клея и ещё чего-то неведомого обволакивал, побуждая глубоко дышать. Мебель купили простую, но качественную и удобную. В итоге, из двух довольно больших комнат, получилось три – спальня, гостиная и кухня, совмещённая со столовой, на случай, если гости захотят сами что-то готовить. Ванная комната тоже была безукоризненной, оборудованной последними моделями сантехники. В общем, домик вызвал мой восторг. Единственное, чего ему не хватало, это скамейки, на которой гости могли бы, удобно расположившись, читать или курить, или просто любоваться садом, бассейном и парадным фасадом нашего дома. Отец подхватил мою идею и даже доверил мне заказать скамейку по каталогу - я выбрал массивную, с чугунными боковинами, чтобы никому не взбрело в голову переставлять её с места на место, или таскать к бассейну. Я начал называть этот домик по-французски - maison d'hôtes, и вскоре родители, Мафальда с мужем и даже наш садовник Анчизе переняли у меня эту привычку. Если бы я знал тогда, что в maison d'hôtes будет жить Оливер, да ещё и со своей невестой… Хорошо, что до них там уже успели провести свой отпуск наши родственники из Франции. Эта мысль утешает. Сейчас уже шесть вечера. Собранная дорожная сумка стоит в изножье кровати, осталось закинуть в неё кое-что по мелочи утром. На ужин я не спущусь, мама обещала принести мне что-нибудь поесть в комнату. Перед гостями она извинится за моё отсутствие, сошлётся на моё самочувствие – всё ещё плохое после «солнечного удара». Рука у меня уже отваливается - давно не вёл дневниковые записи, но я хочу, всё же, написать о приезде Оливера… Итак, накануне я ночевал у Фаби и вернулся только сегодня утром, перед завтраком – это было устроено исключительно для Мафальды, чтобы она потом не смогла усомниться в словах моей мамы, которой предстояло призвать всё своё актёрское мастерство при общении с Оливером. После завтрака я лёг в саду под палящим солнцем, надев бейсболку и намазавшись кремом, а через два часа, по предварительному сговору, ко мне подошла мама, и мы с ней разыграли целый спектакль под названием «Солнечный удар Элио». На подкашивающихся ногах, тяжело опираясь на мамино плечо, я добрёл до дома. Мама позвала Мафальду, которая тут же выскочила из кухни, из библиотеки вышел отец. Передав меня из рук в руки Перлману-старшему, мама удалилась с Мафальдой на кухню за льдом и полотенцами, на ходу рассказывая нашей неаполитанской кухарке, как нашла меня в саду, спящим на самом солнцепёке «с непокрытой головой». Проводив их взглядами, мы с отцом спокойно поднялись в мою комнату. - Теперь всё выглядит правдоподобно, - сказал отец, заговорщически улыбнувшись. – Мафальда нам подыграет, сама того не ведая. Потом вошла мама с миской, наполненной кубиками льда, на её плече висело несколько полотенец. - Мафальда порывалась звонить в больницу, но я убедила её, что мы обойдёмся без врача, - она бросила полотенца на кровать. – Сейчас принесу тебе воды и сока. - Папа, ты помнишь свои реплики? - Конечно, Элио! Всё разыграем, как по писаному, не волнуйся! – отец с нежностью посмотрел на меня. Они ушли. Чуть позже мама вернулась с подносом, на котором стояли два кувшина – с водой и соком. - Тебя не смущает, что ты просидишь в комнате весь день? – спросила она. - Мне есть чем заняться, - я махнул рукой на пустую, на тот момент, дорожную сумку. – Опять же, надо доделать аранжировку ноктюрна Шопена для гитары. И книга о символистах не дочитана. Когда мама ушла, я порылся в ящиках бюро, нашёл чистую толстую тетрадь и на первой странице, посередине листа, вывел: «Лето 1984». Вверху следующей написал: «11 июля. Вторжение». Да, это самое настоящее вторжение – в моё лето, в мою жизнь, в мой маленький хрупкий мирок. Я напрягся в ожидании неминуемой оккупации уже с того момента, как Манфреди хлопнул дверью нашего автомобиля – он включил зажигание, и вскоре шины мягко прошелестели по гравию к воротам. Я остался сидеть на стуле возле открытого окна бывшей дедушкиной комнаты, прилагая немалые усилия к чтению – мои глаза бегали по строчкам, я пытался понять заковыристые фразы на французском, но волнение, нарастающее во мне, не давало сосредоточиться на тексте. Скрип открываемых ворот внезапно резанул по ушам. Я отодвинул стул и сел под окно на пол, чтобы быть невидимым для находящихся внизу, и, в то же время, всё слышать. Я чувствовал себя партизаном, притаившимся в схороненной от вражеских глаз землянке. Ни разу за две недели, предшествующие приезду Оливера с невестой, у меня не возникло желания украдкой понаблюдать за их прибытием. Я до почечных колик хотел видеть Оливера, но лицезреть его невесту я был не готов категорически. Мне не нужно знать, как она выглядит. В моём воображении невеста Оливера - что-то обтекаемое и нереальное, как призрак отца Гамлета. Ей нет места в моих воспоминаниях. Самый простой способ не возвращаться мысленно к какому-либо образу – не иметь о нём представления. И я не хотел видеть их вдвоём - обнимающихся, держащихся за руки, шепчущих что-то друг другу на ухо. И, наконец, проще ревновать к абстрактному существу, чем к конкретным глазам, губам, рукам… Счастье в неведении… Голос Оливера я услышал первым. Оливер: Мистер и миссис Перлман! Как же я счастлив снова вас видеть! Мама: Даже не верится! Почти год прошёл! Папа: Оливер! Ты как будто стал ещё выше! Оливер: Вы просто от меня отвыкли. Знакомьтесь, это – Миколь! Папа: Очень рады Вам! Мама: Добро пожаловать, Миколь! Невеста: Оливер так много о вас рассказывал! Приятно познакомиться! Оливер: Я словно и не уезжал никуда! Папа: Манфреди отгонит машину и поможет вам отнести вещи в гостевой домик! Оливер: Вы не говорили, что в нашем распоряжении целый домик! Невеста: Просто замечательно! Мама: Там сделали ремонт, переоборудовали кухню и ванную комнату. Мы решили, что так будет удобнее, и для наших постояльцев, и для Элио – он стал совсем взрослым, у него своя жизнь и уже свои собственные гости. Оливер: По-видимому, он и сейчас ими занят, раз не встречает нас? Папа: Всё гораздо прозаичней – Элио сегодня вернулся только к завтраку, что теперь вошло у него в обыкновение, а потом заснул в саду на самом солнцепёке… Мама: Он получил солнечный удар, так что будет отлёживаться до вечера. Думаю, и ужин пропустит. Оливер: Мне очень жаль. Ну, если не за ужином, тогда за завтраком поприветствуем его! Да, Миколь? Папа: Не получится - завтра рано утром они с Фабьяном уезжают в Геную. Оливер: Надолго? Мама: Всего лишь на восемь дней. Двадцатого июля утром Элио вернётся. Папа: А вот и Манфреди! Мама: Вам понравится наш гостевой домик. Элио называет его по-французски - maison d'hôtes. Оливер: Я абсолютно уверен, что мэзоун дот придётся нам по вкусу! Невеста: Вы очень добры! Мама: Мы уже пообедали, но Мафальда ждёт вас на кухне, она приготовила лазанью специально к вашему приезду. Поешьте с дороги. Невеста: Тогда мы только переоденемся. Оливер: По Мафальде я тоже скучал! Папа: Я буду в библиотеке. Мама: А я в саду. Обращайтесь, если что-то понадобится. Оливер: Спасибо! Пойдём, закинем вещи! Папа: Приятного отдыха! Оливер: Пока! Всё это я прослушал, как отрывок из пьесы по радио, почти не дыша, чтобы чётко разобрать слова, заглушаемые стрекотом цикад. Потом я прокрутил в памяти все реплики и сделал выводы: 1). Мама и отец были на высоте – выложили в непринуждённой манере всю информацию, которую я хотел донести до Оливера. Им ещё предстоит много говорить обо мне за сегодняшним ужином и в последующие дни моего отсутствия. 2). У неё мерзкий голос – высокий, с визгливыми нотками, и самое идиотское имя из слышанных мной ранее - ни Николь, ни Микаэлла, а нелепый симбиоз. Выводить её имя у меня рука не поднимается. Придумывать ей прозвище – слишком много чести. 3). Голос Оливера задел во мне всё, что только может задеть голос. И, если, буквально за час до приезда американских гостей, я представлял свои нервы стальными тросами с сечением в полфута, то под воздействием голоса Оливера они удивительным образом истончились, и теперь я могу смотать их в клубок, словно мохеровую пряжу. Последний раз я слышал его голос по телефону в прошлую Хануку, именно тогда он сообщил, что женится… Сколько я потом просидел у камина?... Уже не помню. Но тех слёз я никогда ему не прощу… В тот декабрьский день родители отнеслись с пониманием к моему решению - не отвечать на международные телефонные звонки, ни в загородном доме, ни в квартире. Не то чтобы Оливер часто звонил, но мне больше не о чем было с ним говорить, а его голос из услады для слуха трансформировался, в моём представлении, в предательский яд, который грозил проникнуть мне в уши и, если не убить, как датского короля из произведения Шекспира, то причинить ощутимую боль. 4). Мне показалось, что Оливера расстроил тот факт, что я не вышел его встречать. И он явно не ожидал, что я уеду завтра утром. Интересно, каким было выражение его лица в тот момент, когда он осознал, что не увидит меня ещё девять дней?.. Он должен понять, что моё общество – это привилегия, это награда, это такая же редкая удача, как и моё внимание. В том году он воспринимал моё присутствие в своей жизни, как само собой разумеющееся, но теперь всё будет по-другому. Хочу, чтобы Оливер убедился, что потерял меня. И не просто убедился, а ужаснулся невосполнимости и значимости своей потери. 5). Он так забавно произнёс по-французски «мэзоун дот» - на американский манер, с жутким акцентом, но из его уст это прозвучало очень мило… Мама стучит в дверь, ужин принесла…***
Как ни странно, мои треволнения не сказались на аппетите – я съел всё, что принесла мама. Пока я поглощал салат и горячее, она в красках расписывала ужин. Оливер очень беспокоился о моём здоровье и, не единожды, порывался подняться ко мне в комнату, чтобы проверить, в порядке ли я. Родители, по моей просьбе, несколько раз упомянули имя Фабьяна в разговоре за столом, и в итоге, Оливер «осторожно» спросил: «Кто такой Фабьян?». Мама в ответ «загадочно» улыбнулась и сказала: «Близкий друг Элио». Пусть теперь ломает голову, насколько мы близки с Фаби. Папа, следуя моим указаниям, превознёс мои успехи в школе и на музыкальном поприще, довёл до сведения американских гостей, что я подал документы в несколько университетов, и меня везде приняли. Мама, время от времени, вставляла в беседу фразы: «Элио очень изменился», «У него своя жизнь», «Ты его не узнаешь, Оливер». Закончилось всё тем, что, когда мама встала из-за стола, чтобы отнести мне ужин, Оливер с воодушевлением вызвался ей помочь. Да, она акцентировала: «С воодушевлением». В общем, мама еле убедила его продолжить трапезу. И, как ей показалось, Оливер сразу скис. Завтра утром мама расскажет мне, как прошла оставшаяся часть ужина. Пока я доволен результатом. Пишу и улыбаюсь – злорадно, как Мефистофель. Впереди у меня ещё восемь дней, есть время, чтобы чётче наметить линию поведения с Оливером. Можно заготовить какие-нибудь хлёсткие фразы, чтобы ударить больнее. И покривляться перед зеркалом было бы не лишним – я должен уметь придавать лицу нужное выражение, невзирая на эмоции, которые, вероятно, будут разрывать меня изнутри. Лицо должно стать таким же эффективным оружием, как и слова, позы, жесты. Хорошо бы научиться непринуждённо вести себя с бывшим любовником - непринуждённо и индифферентно. Ладно, надо, наконец, отвлечься и почитать. Теперь я даже рад, что Оливер приехал не один, нет соблазна - залезть ночью к нему в постель. Проклятье… Как мне отогнать эту мысль?... 12 июля. Пишу в поезде. Не знаю, разберу ли я потом свои каракули, учитывая покачивания вагона. Фаби сопит рядом. Поразительно, как он может спать в такой неудобной позе? В принципе, можно было не делать запись в дневнике, но есть одно любопытное обстоятельство, которое просится на бумагу. Но изложу всё по порядку. Я встал сегодня рано, принял душ и дособирал сумку. Спустившись на кухню, я увидел маму, раскладывающую омлет по тарелкам. Мы сели за стол, уже сервированный к завтраку: сыр, ломтики ветчины, вчерашний, но всё ещё мягкий, белый хлеб, масло. В доме царила звенящая тишина – отец спал, Мафальда не приступила к своим обязанностям, а Анчизе в такую рань никогда не столярничает. Было что-то интимное и даже трогательное в этой утренней трапезе на кухне. И главное, я мог оставаться самим собой. А что если мне и впредь завтракать спозаранку, чтобы хоть по утрам не пересекаться с Оливером? Мама не сообщила мне ничего особенного про вчерашний ужин - Оливер вежливо осведомился, как я себя чувствую, и после полученного ответа успокоился. Он больше не порывался навестить меня, или отнести что-либо из еды и напитков. Возможно, он просто понял, что я не хочу его видеть… Пока мы завтракали, пришёл Манфреди и взял у мамы ключи от машины. Поблагодарив мою родительницу за заботу о моём желудке, я сбегал к себе, надел бейсболку и взял сумку. Отец вышел из спальни в халате, заспанный и, крепко обняв меня, пожелал приятной поездки. Он ретировался в спальню только после того, как я пообещал звонить каждый день. Потом мы стояли вдвоём с мамой перед домом, наблюдая, как, шурша гравием, подкатывает наш «Fiat». Кинув сумку на заднее сидение, я обнял на прощание маму. Когда я, разорвав кольцо объятий, поворачивался к машине, то мельком посмотрел на maison d'hôtes. Мне показалось, что в окне столовой я увидел Оливера. Было только шесть утра. Так рано он раньше не вставал. Опять же, я усомнился, что действительно видел его, а откровенно пялиться на гостевой домик я не мог. Тогда я вновь обнял маму и прошептал ей на ухо: «Посмотри, только незаметно, кто там в окне maison d'hôtes?». Она даже не шевельнулась, не повернула головы, и ответила: «Оливер». И в тот же миг я снова обнял её - со всей дури, словно обнимал одновременно, и её, и Оливера... Я специально сел на заднее сиденье – я знал, что мама будет махать мне. По мере того, как продвигалась машина, я поворачивался и махал ей из окна, посматривая на гостевой домик – Оливер всё так же неподвижно стоял у окна столовой и глядел в мою сторону. Собственно, только поэтому я и написал о сегодняшнем утре.