Sky is over

      Чеснок знал таких людей, которые раз за разом раскалываются на части(как правило, их раскалывают насильно), а потом также раз за разом себя медленно и мучительно собирают, как мудреный пазл. У кого-то получается собираться лучше, у кого-то хуже. У него самого выходило превосходно - без единой трещинки и выбоины. Похуизм был его клеем "Момент", а метал - вместо бинтов. Не было еще человека, который бы понял, какая же штопанная-перештопанная у Чеса личность.       Мать пыталась его любить, исправно любила до десяти лет. А потом Чеснок стал до жути напоминать ей мужчину, биологически являющимся его отцом. Чес не называет его так - разве можно назвать отцом человека, который изнасиловал его мать в семнадцать? Он никогда никому не рассказывал о своих проблемах, незачем было. Ты делишься своей душевной болью с другими лишь тогда, когда тебе нужна помощь, чтобы "вылечить" больное место. А Чес справлялся самостоятельно.       Себастьян вначале казался ему целым. С идеальной выдержкой, ровнехонькой осанкой, немного надменным голосом. Костюм на нем всегда был как с иголочки, а волосы зализаны таким образом, словно на их укладку потратили не меньше часа. Так Чеснок думал, пока этот парень, (по честному - ужасный зануда), не взял в руки электрогитару.       Когда Себастьян играет, он морщится и сводит брови, сжимает зубы, скалится. Тогда на его выхоленном лице проступают воображаемые трещинки, которые Чес тут же замечает. Вот блять - как так он, сам себе "психолог", не заметил этого раньше. Чеснок даже немного злится: на свою невнимательность и на то, что не умеет так - беззвучно кричать с каждой сыгранной нотой. Для него музыка - это поток чистой гармонии, от которой вставляет не хуже травки. Он не заслушивает и не заигрывает боль, как Себастьян; а, скорее, вытесняет ее волной кайфа.       Чеснок не знает, что в случае Себастьяна раскалываться приходится каждый божий день, а по ночам мучительно возвращать разлетевшиеся кусочки собственной личности на место, выливая остатки боли на странички зеленого дневника.       Однако, однажды Чес видит, что у друга не остается сил себя собирать как  ни в чем не бывало, и заместо его привычно-идеальной версии с потухшим взглядом появляется что-то иное, стихийное и чуточку безумное. Он дает этому новому существу имя "Глэм", ведь именно это направление метала пробудило его. Другу Чеса нравится. Нравится, потому что у Глэма улыбка до ушей, светящиеся неоном глаза-стеклышки и просто гениальные гитарные соло, а у Себастьяна - исполосованное правое предплечье и целый океан пассивной агрессии. Чеснок понимает, что парень, кажись, с катушек слетел. Но как же ему с ним, блять, хорошо. Глэм начинает соло. Удар линейкой, злые глаза отца. Левая рука у него дрожит, с такой силой Глэм прижимает большой палец к тыльной стороне грифа несчастной Клэр, как он окрестил эту гитару. Снова удар, болезненно-жгучий и оседающий глубоко в горле. Хочется сглотнуть, но не выходит, в глотку словно песка насыпали. Еще чуть-чуть, и Глэм выронит медиатор, захлебнувшись в этом ощущении. Напряжение отпускает, и он улыбается так широко, что уголки губ начинают неметь. В бешеном темпе на первой струне: восьмой лад, седьмой, снова восьмой, скольжение на десятый, обратно на восьмой и вот она, последняя нота - ми второй октавы - двенадцатый лад.(1) Глэм открывает глаза. Публика ревет, а Чес показывает большой палец, улыбаясь и светя выбитым зубом.       Чес ждет, когда Глэму надоест скрывать свои шовчики-трещинки, и он покажет, наконец, что же его так мучает. Не Глэма, не Себастьяна, а себя: разломанного. Сам он, что довольно эгоистично, себя в таком виде ни за что на свете не явил бы Глэму. Незачем ему знать о чужом дерьме, когда он захлебывается в своем. А Глэм держится удивительно долго, подпитываемый перегруженным плотным звуком электрогитар, недосыпом и группой "Че за уроды на сцене". Металл становится панацеей, исцеляющим заклятьем, и даже когда его бьет отец, в голове  играет, не переставая, "We're not gonna take it". И предплечье почти не болит, по крайней мере, не так невыносимо.       У Глэма вообще всегда что-то играет в голове, ведь все свои(Чесовы) пластинки он заслушивает до дыр. Очень удобно, даже плеер не нужен. (Здесь надо включить Sky is over http://www1.zaycev.net/pages/166284/16628401.shtml)       В один дождливый вечер Глэма расхуячивают о стену, как ненужную статуэтку в припадке гнева. Он вслушивается в  демонические крики своего отца, пытаясь разобрать отдельные слова, но у него не выходит. В голове играет не привычная воодушевляющая песня любимых Twisted Sister, а "Sky is over" System of a dawn.(2)       Очень хорошая строчка - небо сдохло. Трудности перевода: не кончилось же оно?(3) Глэм давит полуистерический смешок.       Хватит, черт побери, хватит с него. Выход есть, вот он, перед носом. Больше правая кисть не будет дрожать от боли(все конспекты потом корявые, а скрипичные ключи в нотных тетрадях так вообще ужас), а плечи - от сдерживаемых слез. Больше не будет тайников и нечеловеческого ужаса, что эти тайники могут обнаружить. Больше не будет "ничтожества", "выродка", " ты позоришь меня", и "почему ты тащишь в дом всякий хлам".       Глэм-Себастьян уходит твердым шагом, не оборачивается, боясь, что если обернется, слезы на щеках Лидии что-то в нем пошатнут.       Чес удивлен, что кто-то стучит в дверь в такую бурю, но открывает  сразу.       Глэм вошел молча, в ушах у него звенело, а речь извне казалась неразличимым шумом.       - Ешкин-картошкин, ты выглядишь так, будто тебя камаз переехал, - протянул Чес настороженно и потянул за собой застывшего в дверях друга.       Глэм часто заморгал, пытаясь прийти в себя, и опустил голову, чтобы не было видно его красных глаз.       - Я ушел из дома. Насовсем.       - Хуя себе, - выдал шокированно Чес, не сдержавшись, и тут же прикусил себе язык.       Глэм склонил голову еще ниже.       - Так... Сейчас ты высохнешь, согреешься и выложишь мне все, лады? - Чес, что заботливая мамочка(которой у него самого не стало лет в десять, именно тогда мать начала пить) хлопотал над другом: снял мокрый пиджак, кинул куда подальше, достал из шкафа свою одежду, подал Глэму.       Тот совершенно машинально сжал ее в руках, не собираясь, очевидно, использовать по назначению. Ему было все равно - холодно или тепло.       - Ты же не собираешься так сидеть все время? Эй, Глэм. Глэ-эм!       Друг не отзывался.       Тогда Чес не шибко осторожно хватает его за плечи и трясет изо всех сил, внутренне ужасаясь, ибо ощущение такое, словно под его руками неживая кукла. Голова Глэма безвольно мотается туда-сюда, а взгляд расфокусирован.       - А, чувак, ты опять что-то слушаешь. Что хоть? - ткнул наугад Чес. Он знал о привычке друга включать в голове подобие пластинок, которая выработалась под влиянием его идеального слуха и очень хорошей слуховой памяти.(4)       Глэм с трудом разомкнул губы.       -  Even though you can't afford - the sky is over*, - тянет он дрожащим голосом и наконец-то обхватывает себя руками, продрогший в мокрой насквозь рубашке. У него в глазах - мертвое серое небо.       - Even though we can't afford - the sky is over. I don't want to see you go - the sky is over, - подпевает Чес, и лишь спустя несколько секунд до него доходит смысл спетых им строчек. Действительно очень подходящая для ситуации песня.       Он выдыхает с облегчением. Раз Глэм поет, значит, вены себе в ванной не перережет. Даже в душ можно пустить.       - Так, прежде, чем ты начнешь загоняться, отказываться и далее по списку: теперь твой дом здесь. Понял, чудик?       Глэм некоторое время осознает слова друга, а потом улыбается: криво, надорванно, но так искренне, что дух захватывает. Это не безумно-счастливая улыбка Глэма-когда-он-занимается-музыкой, не слабое приподнятие уголков губ сдержанного Себастьяна. Ебать, думает Чес, дождался. Вот он, настоящий Глэм.       - Твоя мать не будет против? - Глэм думает, что говорит спокойно, а на самом деле его голос звучит так жалобно, что у Чеса сжимается сердце.       - Пусть только попробует.       Песня кончается, и в мыслях Глэма наступает благословенная тишина. Он впервые за много дней чувствует себя в безопасности, хотя этот дом совсем не похож на его бывшее роскошное жилище       И пусть пока что в его груди какое-то кровавое месиво(будто бы все органы грудной клетки перемололи в блендере), это пройдет. Рано или поздно. Небо за окном плачет, ревет белугой, оплакивая свои собственные похороны, чтобы потом воскреснуть. Молния - неоново-фиолетовая - раскалывает его снова и снова. А завтра дождь кончится и выглянет солнце. Об этом не написано в работе, но я обязана это вставить! Автор Серж Танкян написал так:       «Я всегда думал, что небо, - это огромный колышущийся на ветру парус. Когда я был ребенком, то мог смотреть на небо и плывущие по нему облака часами, грезя наяву о далеких странах и прекрасных городах, в которых мне предстоит побывать, - я очень много выдумывал, - различные истории и рассказы, в общем, был очень креативным ребенком. Меня всегда волновал вопрос, - что будет, если неба вдруг не станет? Какими были бы мы, если бы огромный голубой парус, с вкраплениями белого цвета, вдруг разорвался от сильного порыва ветра? Тогда я давал себе достаточно простой ответ на этот наивный вопрос, - если неба не станет, тогда земля, лишившись своего паруса, словно легкая яхта, будет бесконечно долго дрейфовать по волнам или же, запрокинувшись на бок, утонет. Ответ который я дал бы сейчас на этот вопрос, - возможно, не столь наивен и похож на сказку, - но смысл тот же: без атмосферы, без неба, мы все погибнем».