Ищу тебя

По пятницам я всегда приносил в офис корзинку домашних черничных кексов Молли. Вопреки тому, на что намекал Малфой, я не пытался выслужиться перед боссом. Я просто не хотел, чтобы на площади Гриммо было такое количество выпечки, потому что все заканчивалось тем, что я съедал ее, а потом Джинни жаловалась, что я ничего ей не оставил, и тогда на следующей неделе Молли отправляла нам в два раза больше кексов. Поэтому я оставлял полдюжины дома, а остальные приносил на работу, где за несколько минут их съедали голодные авроры. Таким образом, Джинни не жаловалась на то, что ей ничего не досталось, и мне не нужно было беспокоиться о том, что ничего не досталось мне. Я оставил кекс рядом с зеленым яблоком на столе Малфоя, так как не хотел снова иметь дело с его дурным настроением, и пошел отнести остальные на офисную кухню. По пути я бросил взгляд на кабинет Рона, проверяя, там ли он, и чуть не уронил корзинку. Там, он был там. Стоял, обняв Сьюзен, и целовал ее так, словно завтра никогда не наступит. Она крепко прижималась к нему, запустив руки в его волосы, и с энтузиазмом отвечала на ласки. Так-так-так. Наконец-то Рон нашел свою любовь. Молодец, дружище! Я ухмыльнулся, наполнил свою кружку кофе, налил чай в другую кружку, взял два кекса — успел как раз перед тем, как налетели стервятники, — и направился к Гермионе. Я остановился как вкопанный при входе в ее кабинет. Повязка на руке Гермионы исчезла — благодаря чудесам волшебных целебных настоек, — она читала «Пророк», как и каждое утро. Вот только сейчас она плакала. — Гермиона! Что случилось? — Я поставил перед ней чай с кексом и присел на краешек стола. — О, Гарри. Прочти его ответ! — Она протянула мне газету и громко высморкалась. Даже если бы она не обвела объявление, о котором шла речь, я без труда нашел бы послание Малфоя. Оно было самым длинным на странице. Там было сказано: «Грейбек — настоящий монстр. Более правдивых слов никогда не найти. Он мерзкий и злой, он чудовище. Ты знала, что Пожиратели смерти захватывали маггловских детей и отдавали Грейбеку во время полнолуния? Это правда. Они потворствовали его убийственным, садистским, людоедским желаниям и делали ставки на то, как долго продержится каждый ребенок. Это делает их еще большими монстрами, чем он. Я только сейчас понял, моя прекрасная, блестящая ведьма: это означает, что я тоже монстр. Нет, я никогда не делал ставки на смерть детей, но я совершал выбор и такие вещи, которые позволяли Грейбеку вредить хорошим, храбрым людям. Хорошим людям, которые были твоими друзьями, одноклассниками... и тебе. Мне очень жаль, милая. Можешь ли ты меня простить? Не уверен, что смогу простить себя». Чувствуя себя довольно потрясенным эмоциями и уязвимостью, содержащимися в сообщении Малфоя, я бросил газету и протянул Гермионе новую салфетку. Она вытерла глаза и снова высморкалась, заклинанием стерла с лица мокрое безобразие. Я уже не раз думал об этом: Эванеско — чертовски удобное заклинание. — Ну, — начал я, заметив, что очки снова запачкались, и стянул их с носа. — Что думаешь? Собираешься ему ответить? Гермиона слегка шмыгнула носом и не сразу ответила на мой вопрос. А я обнаружил, что моя рубашка не очень-то подходит для полировки стекла. Либо так, либо пятна на очках были очень прилипчивыми. Вместо того чтобы заговорить, Гермиона достала перо и пергамент и начала писать. У меня возникло странное чувство дежавю, и тут меня осенило! Малфой сделал то же самое, когда отвечал на ее первое сообщение. Теперь мои очки были чистыми, я сидел тихо, ел кекс и рассеянно болтал ногой вверх-вниз. Я остановился, когда Гермиона посмотрела на меня поверх пера. Закончив, она промокнула чернила и протянула мне пергамент. — Как тебе? — спросила она. «Когда человек попадает в ситуацию, где каждый выбор плох и нет никакого способа этого избежать, его нельзя считать монстром. Он — такая же жертва войны, ненависти и фанатизма, как и люди, которым его выбор может повредить. Я могу простить. Я хочу простить. Я должна простить, если хочу обрести покой. Больше никаких потерь. Пришло время нам наконец-то найтись. Встретимся завтра утром во "Флориш и Блоттс". Они открываются в восемь. Держи в руках экземпляр моей любимой книги, чтобы я знала, кто ты. Похоже, ты уже знаешь, кто я. Позволь мне лично показать, насколько я тебя прощаю. Я надеюсь, что тогда ты сможешь простить себя, потому что я хочу, чтобы и ты обрел покой. В сердце, полном любви, нет места отвращению к себе и самобичеванию». Дочитав, я поднял голову. Гермиона сцепила пальцы и закусила губу, ожидая моей реакции. — Это великолепно, Гермиона. Отправляй. Может, успеешь попасть в вечерний выпуск. — Да, — сказала она дрожащим голосом. — Именно так и сделаю. Я задумался, стоит ли спрашивать, а потом решил, какого черта: — Ты знаешь, кто твой таинственный волшебник, Гермиона? Она покачала головой. — Не уверена. Но у меня есть на примете один конкретный подозреваемый. Она закончила складывать пергамент и свистнула одной из сов-посыльных. После того, как привязала записку к лапке и отправила птицу, спросила: — Ты пойдешь со мной, Гарри, просто чтобы присмотреть? Ну, знаешь, подкрадываться и шпионить, как в школе? Я рассмеялся. — Если хочешь, я даже надену мантию-невидимку. Я вышел из кабинета под ее смех и пошел за новой порцией кофе, надеясь, что мне еще перепадет хоть один кекс.