***
По прибытию в село, Николай первым делом сразу же направился в избу к комбату — отчитаться об успешно выполненном задании. Вечерний мороз кусал его щёки и нос, пробирался даже под тёплый тулуп, в который кутался парень, но который практически не спасал в эту необычайно холодную и раннюю зиму. До Нового Года ещё чуть больше месяца, а на улице уже тридцатиградусный мороз, от которого спасу нет ни в избе, ни в танке. Ноги, несмотря на валенки, тоже сковывало холодом. Пальцев он и вовсе давно не чувствовал ни на руках, ни на ногах. Оттого каждый раз меняя портянки, боялся, что пальцы совсем окоченели, стали чернеть от обморожения, и их придётся ампутировать. Все-таки русская зима — дело нешуточное. Интересно, и как же там немчура справляется в своей красивой тонкой форме? Дверь избы неприятно скрипнула, точно приветствуя его и оповещая солдат внутри о госте. Мягкий желтый свет лижет его обветренное молодое лицо, становиться немного теплее и от этого контраста температур даже кончик носа стало пощипывать. — Младший лейтенант Ивушкин прибыл! Спешу сообщить, что полевая кухня по пути отразила подлую атаку вражеского танка! — гордо выпятив грудь, он отчитывается, смотря чуть выше головы стоявшего в окружении подчинённых комбата. Вид окровавленного лица с пятнами сажи старшего по званию пугал, собственно как и образ остальных изувеченных солдат за спиной мужчины. До этого момента Коле не приходилось видеть столько покалеченных в одном помещении. Обычно стоны раненых оставались вдалеке от него, а теперь... он словно в ад попал, а перед ним изуродованные лица грешников. И вот вроде нельзя так даже в мыслях героев Отечества называть, а иначе не получалось. Воздух в избе был пропитан металлическим запахом крови, который, проникая через ноздри, заседал комом где-то в носоглотке, и сглотнуть это ощущение было невозможно. Старший мужчина оглядывает его бесстрастно, явно будучи более увлечённым обсуждением плана дальнейших действий для выживших в последней схватке солдат. Но переварив сказанные Ивушкиным слова, лицо комбата вытягивается немного, он вскидывает вопросительно брови, даже не обращая внимание на струйку крови вытекшую из под бинта. — Танкист? — низкий, охрипший и явно простуженный голос комбата был полон надежды, той с которой обычно малыши встречают родителей с работы. — Так точно, товарищ капитан! — в миг собравшись, выпалил, как по уставу, парень, чувствуя как сердце стало яростнее колотиться о рёбра, словно желая вырваться наружу, сбежать подальше от сковавшего страха. — Да яж тебя как Сталина ждал! — блеск в глазах напротив, рука на его плече, крепко сжимающая через плотный материал тулупа, и улыбка безумца — всё это выбивало воздух из груди у совсем юного солдата. Всю гордость и уверенность как ветром сдуло, вернее их остатки, что до этого горели в глазах юноши едва заметным пламенем. Сказать, что Ивушкин опешил, это ничего не сказать. Ему была не ясна радость мужчины, а облегчённые выдохи за его спиной так и вовсе вводили в ещё большее замешательство. Неужели здесь так рады, что именно танкист привёз еду? Николай удивленно уставился на забинтованное лицо мужчины перед ним, кажется, забывая даже моргать. Комбат смотрел на Ивушкина так, словно младший лейтенант — действительно подарок с небес, в котором так отчаянно нуждались. Дальше всё происходило как в туманной дымке — он вроде бы и ясно помнил всё, но в тоже время происходящее казалось таким нереальным, словно он вот-вот должен разомкнуть глаза и вырваться из сна. За менее чем пять минут разговора, из едва окончившего училище и просидевшего с того момента почти месяц в тылу юноши, Николай стал командиром единственного живого танка и получил свою первую, действительно серьёзную, боевую задачу — прикрыть отступление. Он даже не знал — радоваться ему, что для него нашли стоящее применение, или печалиться, что он будет прикрывать отступление лишь с одним танком, с ничтожным шансом на то, чтобы просто выжить, не говоря уже о победе. Умирать-то совсем не хотелось, рано ещё, в девятнадцать-то лет. Знакомство с экипажем прошло сумбурно. Николай страшно волновался стоя перед недовольными и недоверчивыми мужчинами, у которых за спиной боев не один и не два. Пришлось засунуть всё своё волнение как можно глубже в себя и показать какое-никакое умение быть лидером, дать своей напускной уверенностью мотивацию не желавшим идти в бой мужикам. Не зря же он командирские курсы с отличием окончил. Команда смотрела на него немного брезгливо, подозрительно даже, но приказы выполняли без пререканий, с кислыми лицами правда, но хоть не ворчали вслух при нём, лишь шуточки недвусмысленные опускали и хихикали над юнцом без опыта, но на должности командира танка. Ивушкин их прекрасно понимал, даже частично разделял их страхи и сомнения, поэтому не реагировал на колкости. Он не имел ни малейшего понятия о том, как они будут вести бой против немцев. У них всего одна боевая машина и с десяток человек пехоты, часть которых едва ли более здоровые чем те, что отступали. Ему предстояло осмотреть деревню, продумать каждую маленькую деталь, ведь любая оплошность могла накрыть отступление красноармейцев медным тазом. А Ивушкин не мог себе позволить ударить в грязь лицом. Он всю ночь обсуждал план с командиром пехоты и только под утро сел с экипажем в танк, готовясь к наступлению немцов. Недосып перекрывался волнением и адреналином, крадущимся по загривку и скручивающимся в пустом желудке. В животе урчало не только у юноши, но и у всей его команды. Танкисты были на взводе и почти готовые к смерти. Хотя как к ней можно быть готовым? Что-что, а умирать совершенно не хотелось. Поджав губы, парень постарался как можно спокойнее выдохнуть, дабы скрыть от экипажа своё волнение и вселить в них побольше уверенности в себе и успешности предстоящей битвы. Сомневался ли он сам в их успехе? Определенно. После увиденного в избе комбата, своё собственное изувеченное тело так ярко вырисовывалось перед глазами стоило ему их прикрыть, что тугой ком тошноты было не сглотнуть. Мысли спотыкались друг о друга, руки подрагивали от растущей тревоги. Совсем немного и они, единственный экипаж, дадут бой немцам. Наклонившись поближе к смотровому прибору, Николай стал вглядываться в пейзаж, стараясь не упустить ни единой детали, ни малейшего движения. Чтобы ситуация была хоть как-то на их стороне, он должен был быть как можно внимательнее и не проворонить момент выстрела, не сделать его слишком рано или непозволительно поздно. На него вся надежда. Как только на горизонте показался первый немецкий танк, всё внимание экипажа с личных проблем перемещается на грядущий бой. Пустой желудок и недосып в их накалённой ситуации были самыми последними вещами, что лезли в голову, когда парни смотрели на вражескую танковую роту, что стройным рядом выезжала из лесу и двигалась к деревне. К ним.***
Выстрел за выстрелом, русский танк попадал прямо по цели, сокращая ряды Вермахта. Ловкость и удивительная слаженность экипажа не могла не удивлять, они словно всю жизнь были рядом с друг другом, бок о бок, отчего понимали друг друга чуть-ли не на интуитивном уровне. Один русский танк против целой роты лучших немецких танков, которыми руководили опытные командиры, над которыми стоял лишь бородатый Гауптман, столь нагло высунувшийся из люка, когда немцы подбирались к деревне. Удача пока была на стороне Николая и его товарищей. Пехота тоже не давала врагу продохнуть, они умело отвлекали внимание немецких танкистов и пехотинцев, давая своим товарищам время на то, чтобы скрыться из поля зрения противника и встать на новую позицию. Взрывы слышались со всех сторон, машина буквально вибрировала от напряжения в воздухе, а с каждой минутой дышать в стальном коне становилось всё сложнее, запах топлива пропитал форму и волосы, въелся в кожу. В какой-то момент Ивушкину и его экипажу показалось, что они непобедимы, что победа уже на их стороне, но всего секунда заминки и по их танку приходится оглушающий выстрел, оказавшийся смертельным для их радиста-пулеметчика, совсем еще молодого парня, считай мальчишки, что был младше Коли всего на пару месяцев. Попадание оглушило парней на несколько десятков секунд, полностью отнимая возможность думать и ориентироваться. Вдохи стали через раз, голова гудела, в ушах пищало, грозясь разорвать барабанные перепонки к чертям собачьим. Было так хреново, Господи. Их танк стоял перед немецкими открыто, с пробитым боком, с затихшим мотором. Просто груда металла. Танкисты Вермахта уже было решили, что экипаж советского танка мёртв, и их танк больше не на ходу, оттого облегченно выдыхали и радовались, кто-то даже показался из люков своих боевых машин. Вот только какого было их удивление, когда красноармейцы, придя в себя, вновь завели свою машину и продолжили бой. Резво и яростно, как будто не они только что едва не погибли, как будто не их товарищ медленно остывал у них в кабине. Вся их пляска продолжалась ещё всего пару минут, что тянулись словно патока — невозможно долго, пока последний немецкий и единственный русский танк не подстрелили друг друга, затихнув в лучах рассветного солнца. Стало оглушительно тихо, даже вороны не каркали.***
Боль была адская, накрывающая волной, она заставляла хаотично хватать ртом воздух, получая, вместо свежего кислорода, заполненный дымом разгоряченный воздух, который обжигал дыхательные пути и лёгкие. Голова соображала мутно, а, на удивление глухой, металлический звон в ушах стоял до того сильный, что ни один другой звук было не различить. Не готовый проститься с жизнью, младший лейтенант Ивушкин с титаническим усилием вылез из своего подбитого танка. Ломило каждую клеточку тела, голова болела так, словно её сжимали каким-то средневековым орудием пыток. Казалось, вот-вот лопнет. Наружу вырывался хриплый кашель, мешая вдохнуть в лёгкие побольше воздуха. Перед глазами стояла плотная туманная пелена, разбавленная красными точками лопнувших капилляров, а может последнее было и вовсе плодом фантазии. Двигаться приходилось только на ощупь, хватаясь трясущимися, ослабшими руками за каждый выступ, за каждую щёлочку и шероховатость. Жить хотелось безумно. Прерывисто дыша, юноша сполз на землю и, не останавливаясь ни на секунду, еле держась на ногах и покачиваясь проплёлся к окошку мехвода. Железный бок их боевого коня обжигал пальцы холодом, и Николай больше видел, чем чувствовал, как дрожали его руки, непроизвольно отстукивая кончиками замёрзших пальцев хаотичный ритм. Приложив усилие, он открыл квадратный люк на носу танка и стал доставать раненого товарища, который практически сразу потерял сознание, как вдохнул каплю свежего воздуха и ощутил спасительную хватку новоявленного командира. Ивушкин тащил тело мужчины, что есть сил, повторяя себе под нос, словно мантру, шипящие «щас, щас». Говорил он это скорее себе, нежели своему отключившемуся товарищу. При каждом рывке, подтягивая тяжелое тело Степана к себе, руки и плечи пронзало острой болью, заставляя парня цедить воздух сквозь плотно сомкнутые зубы, срываясь на задушенный рык. Оттащив бессознательное тело Василёнка метра на полтора от своего танка, Коля опустил мужчину за землю с такой аккуратностью, с которой позволяло перенапряженное тело. Взгляд стал постепенно проясняться, каждый короткий вдох отдавался в теле пульсацией, руки тряслись и, честно говоря, его безумно клонило в сон. Деревня словно умерла, словно у неё выключили звук, так же просто, как его выключали на радио. Ивушкин никак не мог уловить ничего кроме запаха гари, палёной плоти и пороха. Раздавшийся за спиной громкий скрип заставил юношу обернуться на этот звук. Из немецкого танка наполовину выбрался тот бородатый мужчина с окровавленным лицом, которого Коля видел так же высунувшимся ещё до первого своего выстрела. Тот самый Гауптман. Немец целился в русского, держа оружие такими же как у самого Ивушкина трясущимися руками. Он тяжело дышал, хмурил брови, пытаясь сфокусировать замыленный взгляд на враге, столь нагло глядящем на него испод густых бровей. Они оба выглядели весьма печально, жалко даже. Во всяком случае именно так подумал Коля, прежде чем звук выстрела разрезал тишину и пуля попала в него. Он упал на промерзлую землю с глухим хлопком. Странно, но он совершенно не почувствовал боли от пулевого ранения, она просто слилась с общей ломотой в теле и потерялась на её фоне. Всё, что парень запомнил, прежде чем сознание покинуло его — это образ раненого немецкого офицера и его глаза — светлые и такие холодные.