***
Отсмотрев и отсортировав карточки танкистов от других заключенных концентрационного лагеря, не без помощи архивной крысы, адъютант Ягера Хайн Тилике не нашел среди танкистов ни одного танкового командира, о чем поспешил сообщить старшему. — Всего двадцать семь человек, штандартенфюрер. Проблема — нет командира. — Разрешите пояснить! С целью избежать заслуженного возмездия, пленные офицеры иногда выдают себя за рядовых и сержантов, — вклинивается в разговор мужчина за столом, пытаясь сгладить мнение Ягера о себе. — Хорошо. Тот, кто прячется — хочет жить, — штандартенфюрер берет со стола карточки танкистов и неспешно направляется вглубь помещения. — Мне нужен командир, который хочет жить. Танковый командир, — на этих словах Ягер замирает. Среди карточек заключенных ему попадается одна с фотографией танкиста, взгляд на которого сразу возвращает мужчину в сорок первый год в село Нефёдовка, где его роту разгромил один единственный русский танк. Немец запомнил тот день до мельчайших деталей, вынеся из него урок в виде потери почти всех своих танкистов и длинных шрамов на правой стороне лица. Он отлично помнил совсем еще молодого русского командира, его лицо в саже, когда тот, запыхавшийся, нагло и зло смотрел на Ягера. Клаус помнит, как он стрелял в юношу и как тот упал на землю, словно мешок картошки. Помнит, как подумал, что умереть от пули после разгрома роты немецких танков, достаточно грустная смерть. Получается, что все эти три года с той битвы, он ошибочно полагал, что русский умер, получается, Клаус всё-таки промазал. — Кто это? Руки мелко тряслись, он словно на секунду забыл как дышать. Трудно было оторвать взгляд от фотографии молодого русского танкиста, налысо бритого и, на удивление, не сломленного, нагло глядящего камеру. Обернувшись к своему подопечному, Клаус показал ему карточку заключенного, крепко сжав картонку меж пальцев. Желваки на его челюсти видно напряглись, в глазах горело холодное пламя, а сердце громко стучало, быстрее разгоняя по телу кровь. — Боюсь, это обратный случай, штандартенфюрер. Этот Иван ищет смерти, — архивист фыркает, расплываясь в очередной хитро-сальной усмешке. — Он в плену с сорок первого года, но так и не сдал своего имени и звания, семь раз бежал. Доставлен для ликвидации, — мужчина за столом кривится, говоря о русском пленнике с явным пренебрежением и неприязнью. Дышать становится совсем тяжело, руки всё так же подрагивают, взгляд напряженный, неверящий, с расширенными зрачками. Он раз за разом оглядывает карточку знакомого танкиста, будто боится, что моргнет, и изображение сменится на кого-то другого, незнакомого, неинтересного. — Ягер, всё в порядке? — голос Тилике звучал обеспокоенно, адъютант свел брови к переносице, глядя на мужчину перед ним — подобное поведение штандартенфюрера было чем-то чуждым, не подходящим под образ строгого и расчетливого немецкого полковника. — Тилике, мы нашли того, кто нам нужен, — вернув себе свой суровый вид менее чем за долю секунды, штандартенфюрер преодолел в всего пару шагов расстояние до стола. — Гауптштурмфюрер, речь идет о секретной миссии. Мне нужен квалифицированный русский переводчик, — к концу предложения сталь в голосе мужчины смягчается, и он продолжает уже вполголоса, наклоняясь чуть ближе к младшему офицеру, — кто-то из лагерных, расходный материал. После слов Ягера архивист не спешит вставать с места, чем моментально выводит из себя и так неспокойного внутри немца. — Немедленно!— приказной тон Клауса пугает мужчину за столом, он дёргается и ищет глазами поддержки у Тилике, но тот лишь довольно улыбается. Огонь в глазах штандартенфюрера выдавал, что тот был заранее доволен выбранным экземпляром. День начинается хорошо.***
У камеры русского танкиста, Клауса встречают двое дежурных солдат и девушка в лагерном платье, вероятно, переводчица. Голова её покрыта светло серым платком, а на плечах болтается великоватый пиджак. Не поднимая на штандартенфюрера взгляда, она немного приседает, а затем быстро возвращается в исходное положение, этим нехитрым движением приветствуя мужчину. Легкое волнение и предвкушение перед встречей с русским заставляло кончики пальцев подрагивать, мужчине не терпелось взглянуть в глаза смелому танкисту, победившему его, показавшему Клаусу невиданное ранее мастерство танкового боя. Прежде, чем входить в камеру, мужчина заглядывает в небольшое окошко в двери. Камера в противовес своим мокрым полам и холодным стенам, была освещена теплым рыже-желтым светом, льющимся из узкого подвального окошка под самым потолком. Русский лежал на подвесной лавочке, единственной в большом помещении. Отпрянув от двери, Клаус кивнул, мол, открывайте ее. Незачем было более тянуть, пора было встретиться с прошлым. Войдя в камеру, в нос ударил резкий запах крови и рвоты вперемешку с запахом сырости и плесени. Помещения заключенных никогда не отличались идеальной чистотой, что уж говорить об этой пыточной камере. О том, что это пыточная, догадаться не сложно — на потолке два крюка для подвешивания, в углу цепи, на полу коричневатые не стирающиеся пятна крови, да и лавочка всего одна. Подойдя к русскому, немец смог получше его рассмотреть. Танкист был тощий, о чем говорили его острые колени, тонкие руки и пальцы со сломанными ногтями, под которыми собралась запекшаяся кровь и грязь. У парня была борода, точно как у Клауса в сорок первом, он накрывался жестким куском колючей ткани, которая сильно пропиталась его кровью, и вряд-ли эта тряпка когда либо грела юношу. Выглядел парень даже хуже, чем мог ожидать штандартенфюрер, от этого в голову немцу закрались сомнения, что русский вообще в состоянии говорить или реагировать на что-либо, хоть его глаза и были открыты. — Давно не виделись, солдат,— Клаус говорил спокойно, не отводя глаз от пленника. В перевес его размеренному тону, голос переводчицы звучал высоко и взволнованно, ей явно было не по себе в пыточной. — Помнишь, двадцать седьмое ноября сорок первого, село Нефёдово? Русский с трудом поднял голову чтобы посмотреть на лицо немца перед ним, голос мужчины был ему не знаком. Сначала он подумал, что старому пузатому офицеру надоело самолично пытать его, и он послал вместо себя кого-то другого, но слова Ягера опровергли эту мысль. В сорок первом был первый и последний бой танкиста до плена. Штандартенфюрер коротко глянул на опустившую голову девушку, она стояла, сгорбившись, держа руки вдоль тела, лишь на долю секунды поднимая глаза, чтобы не пропустить приказ. Клаусу этого хватило. Коротким кивком мужчина указал на русского, тем самым приказывая остарбайтеру помочь парню сесть. Она, не смея ослушаться, быстро подскочила к медленно пытающемуся принять сидячее положение юноше. Схватив того за плечи она хотела было его подтолкнуть, но тот вскрикнул от сильной вспышки боли, тем самым напугав девушку. Отскочив от лавочки, зажав рот руками, она встала на полтора шага дальше от штандартенфюрера, чем стояла до этого. Русский же сел самостоятельно, кряхтя и стоная от боли, смотря в глаза немцу взглядом, полным ненависти и презрения. — Это твою роту я разбил, — голос юноши тихий, с хрипом. Он явно простужен. — Это я стрелял в тебя, — улыбнулся немец, изучая лицо русского Ивана, мысленно подмечая кровоподтеки и ранки, совершенно не красящие его молодого лица. — Хорошо выглядишь, — танкист скользит в ответ глазами по лицу мужчины, отмечая и запоминая его шрамы, тянущиеся бледно розовыми полосами от подбородка к виску. Слова юноши веселят Клауса, парень умудряется шутить даже несмотря на свое положение, к сожалению, сейчас было не время веселиться. Улыбка пропадает с лица немца, взяв под контроль эмоции, он приобретает привычный себе и окружающим серьёзный вид. — Неисправим. Не пригоден к использованию, — Ягер подходит к пленному, почти вплотную протягивая тому планшет с прикреплённым на нём досье на русского, — подлежит уничтожению. Юноша сидит, сгорбившись, кутается сильнее в жесткую тряпку на плечах и задирает голову повыше, разглядывая Клауса. Штандартенфюрер кладет досье на лавочку рядом с пленным, как будто тому будет интересно поизучать свою карточку и прилагающийся к ней отчет. — Я даю тебе ещё шанс, — немец большими пальцами растирает свои ладони. — Ты подберёшь и подготовишь экипаж русских танкистов, — внутри Ягера что-то сжимается, смотря на русского, которого, даже сидя, шатает, и, кажется, что Иван вот-вот отключится, — в назначенный день ты выйдешь на полигон и покажешь всё, что умеешь, моим курсантам. У тебя не будет снарядов, будет только твоё мастерство. Если погибнешь, — голос переводчицы дёргается, когда она переводит это. Чувствуется, что ей страшно, — то, как солдат, на поле боя. Если выживешь, будешь подбирать мне новые экипажи. — Я уже погубил один, мой первый экипаж, — тон парня ровный, но Ягер чувствует, что ему нелегко говорить об этом. Поджав губы, Клаус выдыхает, а затем, подобрав нужные слова, признается: — Вы сражались достойно. — На своей земле сражались, фриц, — русский смотрит в глаза немцу так, словно тот сморозил какую-то глупость. — Я жду ответа. — Да пошел ты, — нагло хмыкает танкист. Не услышав перевода от девушки, штандартенфюрер понял, что ему отказали. Для такого случая у него имелся в запасе план, который должен был заставить парня согласиться на сотрудничество, во всяком случае, Клаус надеялся на это. Отойдя к окну, немец взял из кобуры свой Вальтер П38, зарядил его и повернулся к русской переводчице. Услышав, что мужчина достал оружие, она было подумала что он убьет пленника, но никак не ожидала лично оказаться под дулом пистолета. Слёзы сами собрались в уголках глаз, а сердце стало отстукивать бешеный ритм. Прикрыв лицо ладошкой левой руки, она медленно стала отходить к стене, всхлипывая от страха. — Считаю до пяти. Раз, — девушка дрожит как осиновый лист, отворачивает лицо, — два, — голос Ягера слегка дёргается, ему никогда не нравилась излишняя жестокость, он не желает причинять переводчице вред, но это, вероятно, единственный способ заставить русского согласиться на уговор и спасти его от смерти на рассвете. Почему-то мысль о его спасении кажется важнее, чем просто нужда в хорошем танковом командире, и плевать, что тот, скорее всего, погибнет на тренировочном поле без снарядов, — три, — она приседает и прижимается боком к стене, а русский ведёт плечами, не решаясь дать ответ, — четыре, — Клаус хмурится: неужели и вправду придётся застрелить её? Рука начинает предательски дрожать, — пять. — Да хорош издеваться, я согласен, — парень выдавливает слова сквозь зубы, и немец одёргивает руку с пистолетом, смотрит на пленного краем глаза, еле заметно облегченно вздыхает. Обошлось без смертей. — Это можно не переводить, — мужчина снимает перчатку из чёрной кожи и подходит к пленному вплотную, аккуратно кладёт руку ему на сгиб шеи, скрытой под колючей пропитанной кровью тканью. — Правильный выбор, солдат,— Клаус говорит тихо, почти шепчет, смотрит на уставшее лицо парня поддерживающе, словно тот вовсе не истерзанный пленник, которому попросту не оставили выбора, кроме как подчиняться, а мальчишка, нуждающийся в защите. Ягер и сам не знает, почему позволил себе так посмотреть на русского, не скрывая своего переживания, невесть откуда взявшегося. — Имя и звание? — вмиг вернув себе самообладание, немец произнес вопрос привычным себе строгим тоном. Прорывающиеся наружу сквозь холодность и безразличие эмоции, не скрылись от танкиста, заставляя того всего на секунду засомневался в образе, в котором предстал перед ним штандартенфюрер. Возможно, он не такой уж и гавнюк? — Младший лейтенант Ивушкин, — с хрипом, словно выплевывая, произносит русский. Получив ответ, Клаус мягко потрепал юношу по голове, тем самым хваля его. Сердце все еще было не на месте, Ивушкин был в ужасном состоянии и нуждался в срочной медицинской помощи, иначе он будет не в состоянии выполнить задание, а немец совершенно не хотел подбирать на роль командира кого-то другого. Покидая камеру, мужчина приобрел грозный вид, которым напугал стоящих за дверью солдат. Людям часто становилось некомфортно из-за голубого оттенка его глаз, которые, как некоторым казалось, были настолько светлые и холодные, что светились. Несколько близких штандартенфюреру по званию офицеров за его спиной называли мужчину сыном дьявола. Говорили, что у человека, даже арийца, не может быть таких глаз, да и забраться так высоко по карьерной лестнице может разве что кто-то, за кем стоит какая-то высшая сила. Никого не волновало, что Клаусу пришлось хорошенько поработать, чтобы добиться своего звания и заслужить уважение, чтобы люди забыли о его позорном поражении и разгроме его роты под Нефёдовкой. — Не трогайте переводчицу, она сама вернётся к себе в комнату, — рявкнул штандартенфюрер так, чтобы девушка тоже услышала его. День обещал быть непростым, и Клаус отчаянно нуждался в выпивке и табаке, но сначала нужно определить Ивушкина в больничное крыло.