***
За час, проведенный в полуразрушенном доме, на улице наладилась погода, дождь перестал моросить и ветер немного поутих, хотя небо было все так же затянуто темными тучами. В этом городе у них с Николаусом была еще одна цель — угнать машину. Коля никогда ничего подобного не делал, впрочем как и немец, который идя вровень с младшим лейтенантом, искал глазами подходящий им транспорт. Время было послеобеденное, людей на улице становилось больше, они о чем-то судачили между собой и обменивались вещами, новостями. Лица у всех серые, нездоровые, а глаза полны безразличия к своей судьбе — они сдались морально и были чертовски запуганы прошедшей войной и беспределом, который творили красноармейцы по пути к родному Союзу. Николая невероятно гневало поведение некоторых солдат, которые решили, что немецкий народ заслужил жестокого к ним отношения после ужасов, которые они творили во время войны. Никто даже не хотел слушать, что они были жертвами режима, так же как и советский люд, живущий в страхе сказать что-то неверное и попасть в исправительный лагерь или даже на расстрел, не дай бог кто-то выскажет свое мнение о власти. Разве после всех этих кошмаров люди не хотят жить мирно и дружно? Вести себя в конце концов человечнее, не бросаться на других из-за национальности, цвета кожи, пола или разреза глаз? Коле было это не понять. Понуро опустив голову и погрузившись в свои мысли, младший лейтенант неторопливо ковылял вперед по небольшой улочке. Навстречу им попадались женщины гуляющие с маленькими детьми, которые что-то весело, несмотря на трудное время, щебетали на родном немецком, который был все так же чужд для понимания Николаю, а вот Клаус явно наслаждался разговорами маленьких мальчиков. Мужчина слабо улыбался — это довольное искривление губ было заметно только тем, кто хорошо знает германца. Для остальных у Ягера было пугающе строгое выражения лица, а в сочетании с его горящими синим пламенем глазами и жуткими шрамами, так полюбившимися Ивушкиным, он вызывал у прохожих заметную дрожь и страх. Люди прятали от него свои глаза, тихо шепча себе под нос, что он бес, призрак войны. — Эй, чё мины такие недовольные, а? Немчура поганая, — за их спинами раздается хриплый мужской голос, от которого они с Клаусом замирают и медленно оборачиваются. — Что, отбились от остальных фашистских ублюдков? — Рот закрой, — недовольно рычит Николай, в очередной раз заведенный с полуоборота. Немец рядом с ним стоит молча, держится ровно, его идеальной выправке можно только позавидовать. Глаза противника расширяются в удивлении от русской речи. — Че сказал сосунок? — красноармеец приближается к ним, благо, в одиночку. Он направляет на младшего лейтенанта ружье — Огрызаться вздумал? — А что если так? — Коля встает так, что дуло чужого оружия упирается ему в грудь. Он смотрит на противника с вызовом, краем глаза видя, как Ягер напрягается и готовится к броску с целью защитить младшего. — Что ты мне сделаешь? Застрелишь? А сможешь? Или ты только махать оружием умеешь? Солдат низко рычит и перехватывает ружье поудобнее, он готовится спустить курок, но Ивушкин дергает мужчину за руки и бьет здоровым коленом красноармейцу в живот. Сам почти поскальзывается и валится вслед за мужчиной на землю, но Клаус успевает его подхватить под руки и поставить на ноги. Николай дергает плечами скидывая с себя руки германца, который хотел оттащить младшего от хрипящего от удара привязавшегося к ним солдата. Коля тяжело дышит, сжимает руки в кулаки и валит противника обратно на землю, когда тот пытается встать. Юноша бьет наотмашь по лицу, пинает ногой в грудь, мужчина под его ударами хрипит и дергается, а через несколько секунд он и вовсе обмякает, скулит, а Николай садиться на него сверху. Колено пульсирует сильной болью, а мышцы ощущаются словно налитыми свинцом. Преодолевая отказ тела работать, как того хотелось бы русскому, он вновь бьет красноармейца по лицу, громко рыча и порой при ударах срываясь даже на сдавленный крик. Клаус не смеет вмешиваться, ему не жаль бедного, болезненно стонущего солдата, который из последних сил пытается увернуться от ударов. Проснувшийся в Коле животный гнев затуманил ему глаза, но при этом парень заметил, что мысли у него поразительно ясные. Он замечает каждое мелкое движение противника и бьет точно туда, куда хочет. Его не останавливают ни крики, ни густая кровь покрывшая ему руки, удар за ударом он калечит красноармейца, который перестает сопротивляться уже через пару минут и лежит безвольной тушей на дороге, под сильными ударами младшего лейтенанта. Женщины торопливо уводят детей в сторону, закрывая им глаза. Никто не собирается вмешиваться в ситуацию, даже прибежавшие на крики другие солдаты, они просто фыркают, что-то говорят про то, что избиваемый сам допрыгался. До Коли все слова и звуки доходили словно издалека. Он чувствует на себе тяжелый взгляд Ягера, это напоминает ему, как старший смотрел на него во время того, как юноша подбирал себе экипаж в концлагере, этот взгляд русский ни с чем не спутает. Оценивающий. Ивушкин хватает мужчину за ворот гимнастерки и что есть сил кричит на него притягивая к себе. В этот крик он вкладывает всего себя, будто пытается этим что-то донести. Едва крик парня стихает, Клаус наконец оттаскивает его от бессознательного тела и крепко удерживает в своих руках, не давая тому вырваться. Младший дергается, сдавленно рычит и тяжело с присвистом дышит. Все тело болело, каждую мышцу покалывало. Отдышавшись парень откидывает голову на плечо немца, который обняв со спины, по прежнему крепко держит его в кольце своих рук. После вымещения накопившегося стресса в избиение другого советского солдата, Николай облегченно выдыхает и тяжело дыша оседает из рук германца на землю. Ему спокойно и хорошо на душе. Понимает, что это конечно неправильно, но красноармеец сам виноват. Они оставляют мужчину лежать на земле, Ивушкин вытирает руки от крови о гимнастерку побежденного противника, сплевывает рядом с солдатом, брезгливо смотрит на него, после они уходят. Клаус помогает младшему передвигаться, он дает ему опереться на себя. Тот хромает обвив рукой плечи мужчины, а сам германец придерживает юношу за талию. Следившие за схваткой солдаты ничего не говорят тескам, а когда их фигуры скрываются за поворотом, красноармейцы просто оттаскивают тело побежденного в сторону. Минут через двадцать скитаний по городу, они наконец находят машину. Черный Фольксваген Жук стоял припаркованный у тротуара возле небольшого городского парка. Коля раньше никогда не видел машин похожих на эту: небольшая, но достаточно вместительная для такой крохи. Светлая отделка салона казалась уютной и русский сразу представил как приятно будет вести машину, устроившись на удобном сидении, которое сто процентов было лучше и комфортабельнее, чем твердое сидение в танке, от которого болела задница и поясница, а после особенно ухабистых дорог, на ягодицах красовались синяки. Им приходится ждать порядка получаса, прежде чем на улице становиться пусто и они могут украсть машину. — А как же ключи? — вдруг остановившись и не доходя до «жука», спрашивает Николай, а Ягер, вместо вербального ответа, просто кивает на коробку передач машины рядом, с которой лежали ключи. — Быть того не может, — юноша пораженно прилипает к окну с водительской стороны не в силах поверить их удаче, которая сопровождает их весь путь. — У нас быть безопасно, много люди не переживать за свой машина, — объясняет бывший штандартенфюрер, испытывая гордость за свою страну. — Быть безопасно до Красный Армия, — исправляется он и дергает ручку двери, которая легко поддается ему, и дверь открывается, машина была не заперта. Это вызывает в Ивушкине восхищенный радостный вдох. — Ты садиться рядом, — Клаус закидывает рюкзак на заднее сидение и садиться за руль, ожидая, пока младший, хромая, обогнет машину и сядет на пассажирское место рядом с ним. Кресла в машине, как он и представлял, мягкие, но не слишком, чтобы от этого заболела спина после долгой езды. Пристегнувшись и положив плед себе на ноги в полуразвернутом состоянии, Коля разглядывает пейзаж за окном, городские стены постепенно отдаляются и становятся размытыми. Клаус рядом с ним сидел с прямой спиной и серьезным лицом, он внимательно следил за дорогой. Интересно, когда он был командиром танка, а не подчиненным, он выглядел так же? Ивушкину казалось, что да. Путь до границы Швейцарии на машине составлял около четырех с половиной часов если они будут ехать непрерывно, но Ягер планировал сделать перерыв на сон где-нибудь на половине пути, им обоим стоило поспать хотя-бы пару часов и нормально покушать. Из нормального питания у них только банка тушенки, несколько черствых галетов, две пачки сухого супа и чай. Заведя машину они переглядываются, оба в предвкушении чего-то большего.***
Дождь вновь стал их основным компаньоном с того момента, как они покинули маленький немецкий городок. Но говорят, что дождь в дорогу это хорошо, разве нет? Говорят, что он смывает весь негатив и привлекает успех, а относительно негатива, этого у тесок было полным полно, они нуждались в очищении и физически, и морально. Клаус устало потер глаза, в такую погоду было трудно бодрствовать. Особенно усложняет ситуацию тот факт, что Николай устроившийся рядом на пассажирском сидении сладко сопел и видел уже седьмой сон, поэтому Ягер вел машину в полной тишине нарушаемой лишь возней на соседнем сидении, когда юноша немного менял свое положение, и негромким дребезжанием мотора. Решив, что сейчас будет идеальное время для остановки, немец останавливается у обочины рядом с поворотом на лесную дорожку. Он отстегивает ремень безопасности и потягивается насколько это позволяет сравнительно небольшое пространство над головой. Затекшие мышцы немного ноют, позвоночник хрустит при потягивании. Ягер смотрит на лесной пейзаж за окном, вспоминает все моменты которые они с Николаем делили будучи окруженными лишь деревьями. Некоторые из этих воспоминаний заставляют довольно ухмыльнуться, а некоторые наоборот, вызывают дрожь в теле своей неприятностью. После того как они пересекут границу, им придется достаточно долго снова идти через лес, а для того чтобы пережить очередной такой поход им стоило бы найти еще хотя бы немного еды и пополнить запас воды в флягах. Клаус волновался о пересечении границы, старался не показывать это младшему, чтобы вселить в того побольше уверенности в их успешности, но он действительно переживал. Дело было в том, что у бывшего штандартенфюрера немецкое гражданство и это могло стать проблемой. Его могут не пустить в Швейцарию или того хуже, могут сдать под трибунал просто за то что он солдат, а если узнают, что он бывший штандартенфюрер СС, то точно ничего хорошего из этого не выйдет. Сердце колотилось словно бешеное, пальцы подрагивали. Ему пришлось сделать специальное дыхательное упражнение, чтобы хоть немного успокоиться. Он должен радоваться, что пока что у них с Ивушкиным все получается и они верно движутся к своей цели, нельзя загадывать на будущее и тратить на это свои нервы. Существует же шанс, что все пройдет хорошо и этого должно быть достаточно, остальное выяснится уже непосредственно при переходе самой границы. Медленно выдохнув, Клаус возвращает свое внимание к любовнику, который морщит во сне нос и что-то неразборчиво бормочет. Им пришлось так много всего пройти. Ягер боялся его потерять, поэтому был просто обязан позаботиться о мальчишке, и первым делом в списке стоял — нормальный сон, не в скрюченном состоянии сидя. Оглянувшись на заднее сидение, мужчина нахмурился, там было меньше места чем в машинах в которых ему приходилось передвигаться будучи штандартенфюрером. Хотя, чего он ждал от машины специально сделанной для среднего класса? Такие машины должны были отличаться от офицерских машин и машин членов Рейхстага, которые были в разы больше и удобнее чем крошка Жук. Коля во сне был такой умиротворенный и казался, даже в некоторой степени, беззащитным, хоть Клаус и знал, что младший мог при желании уложить любого на лопатки или легко выиграть в стратегической игре, немец сам прочувствовал это на себе, дважды. Но несмотря на это, мужчина не мог удержать мягкой улыбки смотря на русского, от сердца и дальше по всему телу распространялось приятное тепло. Впервые в жизни у Ягера был человек, за которого он собственными зубами недругу горло перегрызет и собственноручно утащит в Ад, ведь не зря его называют бесом и дьяволом. Коля видать почувствовавший, что машина остановилась и перестала гудеть, поморщился во сне, но глаз не разлепил, явно пытался поймать за хвост ускользающий сладкий сон, германец в этом не сомневался. Слишком редко Николай спал спокойно здоровым сном. Обычно он спал слишком мало, разбуженный очередным ночным кошмаром после, которого не мог сомкнуть глаз. А порой мальчишку долго мучали ужасы, возможно воспоминания, он никогда не уточнял, и парень не мог проснуться, метался, скулил сквозь сон, иногда даже плакал, но никак не мог открыть глаза и вернуться из царства Морфея, обернувшегося кошмаром. Немец и сам пару раз просыпался с влажными от слез щеками и даже не помнил, что ему снилось, на войне подобное было не зазорным, каждый второй хоть раз испытывал это на себе. Клаус тянется рукой к щеке Ивушкина и гладит его скулу большим пальцем, мягко и ненавязчиво: — Просыпайся, — тихо зовет мужчина. Он склоняет голову набок, разглядывает, как младший, вздрогнув, трёт свои глаза, а после смотрит на немца всё ещё затуманенным сонным взглядом. — Мы приехали? — голос у юноши хриплый ото сна, он пытается сконцентрировать взгляд на лице старшего, пальцами сжимает край пледа и немного хмурит свои густые брови. — Нет, мы должны спать, — говорит Ягер и отстегивает ремень безопасности младшего. Он собирался устроиться с Ивушкиным на заднем сидении и вздремнуть в более-менее нормальной позе, а не сидя. — Я спал, — фыркает русский и сжимается на сидении, подтягивает под себя ноги и ойкает, когда колено простреливает острая боль. — Мы спать сзади, — мужчина кивает на заднее сидение машины, а после, не вылезая из неё, перелезает назад, сталкивает рюкзак на пол и стягивает с колен юноши плед. — Иди ко мне, — зовет он младшего. Ивушкин неуклюже пытается перелезть к Клаусу, но рухает в пространство между задним и передним креслом, хрипло смеется и кое-как забирается рядом с немцем. Мужчина качает головой на неуклюжесть младшего, слабо улыбаясь в ответ. Он давит ладонью на грудь юноши и укладывает их на заднем кресле по типу «ложек», так что младший идеально повторяет его собственную позу, отдаленно напоминающую позу эмбриона, только ноги чуть более выпрямлены. Коля морщит нос, вслух возмущается о том, что у них слишком мало места и приходится лежать исключительно на боку. А Ягер лишь закатывает глаза, на полусонные возмущения Ивушкина, и крепче обнимает его поперек груди прижимая ближе к себе, чтобы младший не скатился во сне с сидения. Русский быстро проваливается обратно в сон, он подкладывает под свою голову руку и чувствуя тепло, исходящее от тела немца, довольно улыбается. Для Ягера было великим наслаждением разглядывать парня, пока тот уютно посапывал в его объятиях и жался ближе, желая получить как можно больше тепла. Все таки русский был тем еще зябликом. Словно заколдованный, немец скользил взглядом по лицу танкиста, отмечая нездоровый оттенок кожи, слишком бледный и синяки под глазами от отсутствия нормального сна и отдыха. Мужчине даже кажется, что парень еще сильнее похудел и стал похож на себя тогда в камере, разве что бороды не хватало. Не то чтобы Ивушкин был в хорошей и здоровой физической форме, после лагеря и на протяжении боевых действий в составе Красной Армии, просто он немного набрал в весе с хорошим питанием, которое Ягер приказал ему выдать еще в концлагере, а после прибавил еще килограмм другой с едой полевой кухни. В общей сложности юноша наверное прибавил около семи или восьми килограмм, которые под конец войны снова скинул. Клауса это совершенно не радовало, он боялся, что желудок парня в какой-то момент перестанет принимать еду, ведь Коля слишком часто пренебрегал обедами и морил себя голодом на нервной почве. Ягер утыкается носом в мягкие волосы на затылке младшего и прикрывает глаза. Ему хотелось вечность пролежать с русским в объятиях. Клаус и забыл, когда он последний раз думал так о ком-то. Ухмыльнувшись, мужчина прислушивается к спокойному дыханию младшего лейтенанта и вскоре сам проваливается в сон. Уставшее тело и сознание требовало передышки, и можно даже сказать, перезагрузки.***
Приграничный город спокойный, людей немного, здания выглядят так словно здесь и не воевал никто за все время. Хотя возможно так это и было, потому что Ягер на вопрос Николая о боевых действиях в этой части Германии, затруднялся ответить. Сказал лишь, что если что-то здесь и происходило, то после того как он перестал быть штандартенфюрером. Колю этот ответ вполне себе удовлетворил. Машину они решают оставить у самого въезда в город, так они вызовут меньше подозрений. Ведь было бы странно, что на машине приехали двое мужчин с отвратительных обносках, которые на вид точно не могли бы позволить себе купить Жука. Забрав вещи, танкисты двинулись в глубь городка, они пройдут через центр и тогда двинуться к самой границе, где будут проситься чтобы их пропустили на земли Швейцарии. То, что им придется именно проситься было очевидно, по всей границе стоял высокий забор с проволокой, а по ту сторону дежурили солдаты, которые не пропустят лишнего на родную землю. От Коли не укрылось растущее волнение германца, который все крепче сжимал лямки рюкзака и напряженно озирался по сторонам, опасаясь встретить какого нибудь сбежавшего офицера, который мог бы сдать его, чтобы спасти свою собственную шкуру. — Что-то не так? — осторожно интересуется младший лейтенант, когда Ягер, вдохнув в легкие побольше воздуха, начинает медленно выдыхать, стараясь унять сошедшее с ума сердце, которое, кажется, собиралось пробить к хренам собачьим грудную клетку бывшего штандартенфюрера. — Все в порядке, — голос у Клауса ровный и уверенный. Благодаря годам тренировок и военного стажа, мужчина на отлично умел в таких ситуациях контролировать себя. Он мог внутренне сходить с ума, но снаружи никто даже не догадается, что его может хоть что-то беспокоить. Вот только, немец начинает в этом сомневаться едва замечает обеспокоенный взгляд русского на себе, по глазам юноши было видно, что и капельки не поверил в слова старшего. — Врешь ведь, — светловолосый парень останавливается и берет германца за руку. — Что такое? — он спрашивает это, заглядывая в глаза мужчине, и, лишь одним взглядом говоря, что не потерпит лжи, а Ягер и не смел бы соврать, только не Ивушкину. Кому угодно смог бы, но не ему. — У меня быть немецкое гражданство, — выдохнув, он тихо говорит, немного склонившись поближе к лицу русского, чтобы никто лишний не услышал его слов, — это можеть быть проблема, — мужчина обреченно смотрит на младшего и сжимает его прохладные пальцы в своих ладонях. Присмотревшись к лицу юноши, Ягер отмечает его посиневшие губы и покрасневший немного нос. Хоть на дворе и было лето, погода сегодня выдалась прохладная и в одной только рубашке было действительно зябко. — Замерз? — Клаус переводит тему со своих переживаний на физическое состояние младшего, тем самым слегка смущая его. — Всё нормально, потом погреюсь, — Ивушкин отрицательно дергает головой, понимая, что немец предложит ему укутаться в плед, а по мнению Николая, это был не лучший вариант потому, что русский выглядел бы глупо, скитаясь по улицам, будучи обернутым в одеяло. И плевать он хотел, что так он смог согреться. Мама бы ему на это сказала — нечего модничать. — Ты потом заболеть, если не греться, — хмуро отмечает германец и тянет руку в свернутому куску полушерстяной ткани в руках танкиста. Коля сопротивляется, крепче держит плед в своих руках и неодобрительно смотрит на старшего мужчину. Решив не неволить младшего лейтенанта, Ягер отпускает края походного одеяла. — Если совсем быть холодно, надеть одеяло, — юноша фыркает на эти слова, да топает дальше с видом победителя, хотя, если бы Клаус захотел бы, он бы с легкостью заставил бы парня укутаться в несчастный плед. Порой подобная упертость и полная не забота младшего лейтенанта о себе подбешивала Клауса. Он понимал откуда у такого поведения растут ноги, но ничего не мог поделать с собой, вероятнее всего потому, что до того заботился о младшем, что его расстраивало, когда тот по своей ошибке простужался. — Ты думаешь, нас могут не пропустить из-за твоего паспорта? — через пару минут ходьбы интересуется Ивушкин и, прижав свернутый плед к груди, разглядывает профиль задумавшегося мужчины. — Тебя пустить, ты из Союза, а меня мочь не пустить потому, что я немец и солдат Вермахт. Если они узнать, что я быть штандартенфюрер, меня отвести на суд, — полушепотом объясняет Клаус. Он сводит брови к переносице, пытается продумать план и свои слова, речь, которую расскажет на границе, прося политического убежища. Сейчас Ягер как никогда не жалел, что не сохранил свое прусское гражданство или не оформил австрийское, так было бы в разы проще. — А что, если мы скажем, что ты тоже русский и немой, каким и был целый год. Скажем, что ты потерял свой паспорт, но очень нуждаешься в убежище, — рассуждает младший лейтенант. Он смотрит то вперед, то на германца, прицениваясь к собственной идее и возможности ее воплощения, а потом, вспомнив, добавляет. — Погоди. У тебя же есть удостоверение личности, которое тебе комбат написал, — глаза младшего лейтенанта зажигаются победными искорками, когда он смотрит старшему в глаза. — Я хотеть жить под свой имя, обман нехорошо, — отрицательно качает головой немец. — Хорошо-нехорошо! Какая разница, если это спасет наши шкуры? — негодует русский. Немного поразмыслив, он вдруг охает и настороженно смотрит на Клауса. — Ты ведь не оставил своё удостоверение вместе с формой в той халупе? Ягеру становится даже немного неловко под внимательным взором васильковых глаз. Собравшись, мужчина невозмутимо глядит на юношу всем своим видом показывая, что он ни в коем случае не жалеет о содеянном. Коля прерывисто выдыхает, соображая и оценивая сложившуюся ситуацию, но в голове стоит шум и все, что парень может сделать — выдохнуть со словами, что Ягер дурак. — Разве у тебя есть немецкие документы? — вдруг озадаченно интересуется младший лейтенант. Он совершенно не помнил, чтобы Клаус хоть раз ими светил. — Моя мама их дать, когда мы забирать ключи от наш дом, — немец говорит с серьезным выражением лица. Он поджимает губы, вспоминая, как матушка сунула ему документы в руки вместе с ключами. Он тогда так быстро убрал их себе за пазуху, что, видать, поэтому русский и не обратил на них внимания. Николай осторожно касается плеча германца и ободряюще улыбается, как бы говоря, что все будет хорошо и они спокойно пройдут оставшийся недолгий путь. Ягер хотел бы ему верить, вот только у него не получалось. Страшно было идти навстречу неведению. У самой границы забор в разы меньше, чем рассказывали немцу, а на мосту, где был основной переходный пункт стоял шлагбаум и десяток дежурных солдат с оружием наготове, несколько офицеров, которые проверяли документы людей пересекающих границу. Людей, желавших перейти на сторону Швейцарии, оказалось до ужаса много, как будто все население города в один миг стянулось в одно место, хотя из настоящих жителей этого города были на границе всего единицы, остальные были со всей округи. Среди беженцев были и советские граждане, англичане, французы и даже несколько немцев или во всяком случае тех, кто говорили между собой на немецком языке. Это так удивило Ягера, что он не удержал в себе пораженного аханья. Возможно все было не так плохо как он предполагал? Они простояли в очереди несколько часов, за которые Ивушкин весь измаялся, он то присаживался на землю, то старался растянуть затекшие мышцы, он не знал куда себя деть, чтобы скоротать время ожидания и спастись от ноющей боли во всем теле. Иногда русский даже выплевывал матерные слова, когда его мышцы норовило сковать судорогой. Клаус был с ним полностью солидарен, тело и вправду ныло и требовала хорошего ухода за собой, расслабляющего массажа, теплой ванной и в конце концов нормального сна на кровати, а не на холодной твердой земле, сидя или лежа на не совсем пригодном для двух взрослых людей заднем сидении автомобиля. И вот наконец настал их черед. Протягивая их с Николаем документы принимающему офицеру, он чувствовал себя как никогда нервозно. Вроде как, по его наблюдениям, троих немецкоговорящих пропустили через границу, а значит у них с Ивушкиным действительно есть шанс пройти пограничный пост целыми и невредимыми. Вопросов задают на удивление немного. Спрашивают про цель переезда в Швейцарию, про то есть ли им куда идти, ждет ли их кто-то на той стороне, а узнав, что у Ягера семейный дом недалеко от Цюриха, то и вовсе как то оттаивают и пожелав им удачи, с легкими улыбками пропускают их на территорию страны. Перейдя мост и оказавшись на сравнительно узкой дороге, по которой ехала часть беженцев пересекающих границу на машинах, Клаус еще несколько минут шокировано шел, переваривая неожиданный успех. Коля что-то говорит про то, что он знал что у них все пройдет хорошо, но Ягер почти не обращает на это внимания. Единственным адекватным объяснением такого легкого перехода был пожалуй тот факт, что народу было так много, что подробная проверка каждого стала бы сплошным мучением. — Герр Ягер, Вы всё ещё пребываете с шоковом состоянии? — шутливо интересуется младший лейтенант и по-доброму, даже немного игриво, улыбается мужчине. Мальчишка был невероятно рад, ему даже казалось, что в Швейцарии дышится легче, свободнее. Бывший штандартенфюрер, на слова русского, лишь коротко кивает и встряхнув головой широко улыбается, а после и вовсе срывается на низкий счастливый смех. Хоть их и ждали впереди порядка двенадцати часов ходьбы, чтобы добраться к дому Ягеров, мужчины не могли сдержать радости, они улыбались друг другу самыми глупыми улыбками на свете, вдыхали запах новой родины полной грудью и оба, кажется, чувствовали себя окрыленными. — Спасибо, — неожиданно для Ивушкина выдыхает старший и стискивает танкиста в крепких объятиях. Коля не понимал за что его благодарит мужчина, но и спрашивать не хочет, поэтому просто обвивает его торс своими руками, сжимает тонкую ткань рубашки, трется носом о плечо мужчины, да вдыхает уже родной запах тела германца. Юношу не смущали запах пота и грязи, которыми пах немецкий полковник, Николай и сам пах не лучше, а может даже и хуже.***
Небольшая поляна, окруженная высокими лиственницами, была залита светом золотистого солнца, было тепло, а полевые цветы поистине благоухали. Ивушкин не знал с каких пор в нем проснулся поэт, и когда он увлекся любованием природой с некой романтической точки зрения. Впрочем это было и не важно, важны были сами мысли и фантазии, которые приходили на ум младшему лейтенанту. Он представлял как они могли бы с Ягером лежать на пледе в окружении цветов, есть фрукты или даже какую-нибудь выпечку и наслаждаться обществом друг друга, долго-долго разговаривая обо всем на свете, иногда обмениваясь нежными поцелуями. Коля даже обдумывал, какая на них могла бы быть одежда и каким бы одеколоном пользовался бы Клаус. Этот вымысел казался до того четким, будто это было воспоминание из их общего прошлого. Скорей всего юноша читал нечто подобное в одной из книг, что стояли ровным рядом в мамином книжном шкафу, а теперь просто воспроизвел прочитанный образ в своем сознании, заменив главных героев, несомненно романтической книги, на них с германцем. Румянец выступает на щеках парня, когда он подняв глаза от своих поношенных сапог, столкнулся взглядом с ледяным взором бывшего штандартенфюрера, который помешивая в походном котелке перловый суп с грибами, разглядывал его смущенное лицо. День постепенно клонился к вечеру, а им предстояло еще пройти вторую половину пути длиною около семи часов, во всяком случае таков был прогноз германца, который обещал, что они доберутся где-то в полночь, возможно немного позже. — Надо было у кого-то из ваших ту штуку для подогрева еды забрать. Та, железка с сухим горючим, — надувшись на внимательный взгляд германца, который показался ему каким-то неприятно-оценивающим, парень обнимает себя руками и возмущается вполголоса. — Не пришлось бы каждый раз костер разводить, чтобы поесть, время только тратим. — Ты про Эсбит? — получив на свой вопрос активное кивание русского, Клаус хмыкает. — На костре еда быть вкусный, — и продолжает мешать еду, пытаясь избавиться от всех комочков, которые каждый раз возникали при заваривании спрессованного супа из сухпайка советской армии. — Все равно не настоящая пища, — фыркает танкист и мечтательно тянет — то-то было бы сейчас на углях картошечку запечь, а не разбодяживать сухой заменитель еды. — Зато не голодать, — пожимает плечами Ягер, хотя и был полностью согласен с младшим. Он бы и сам поел нормальной свежей пищи, которую, кстати, им с Ивушкиным надо будет приобрести в каком-нибудь населенном пункте по пути к дому, ведь до этого у них не предстало такой возможности. Проблема заключалась в том, что у Клауса хоть и был счет в швейцарском банке, да вот только чтобы получить деньги, придется сначала дойти до банка, а после заполнить уйму бумаг и всего подобного. Конечно в доме тоже была спрятана заначка, но и до нее надо было дойти, а без еды домой идти был не вариант, вряд ли они с Николаем захотят идти за продуктами, в ближайшие дни после прибытия, скорее всего они будут лежать пузом к верху. Клаус определенно точно, после такого пути, хотел бы расслабиться и ничего не делать, да вот только зная свой характер и непоседливость младшего лейтенанта, отдыхать они долго вряд ли будут, начнут обживаться. Дом наверняка пыльный и, Ягер не сомневался, местами требовал ремонта. К тому же им придется начинать хозяйство и какой-никакой огород, правда поздновато им будет что-то сажать, а может и нет, он не особо разбирался в этой теме, а Коля был совсем мальчишкой, когда последний раз помогал вести хозяйство у бабушки, он же все-таки городской парень, как никак в Москве вырос. Мужчина надеялся, что его сбережений им хватит чтобы безбедно жить, ну или хотя бы просто не голодать в первое время. — Ешь, — немец сует в руки младшего лейтенанта банку, как поначалу думал парень, с тушенкой. — Ого, треска, — изумленно выпаливает парень, и на его лице расцветает неуверенная улыбка. — Удача, — шире улыбнувшись, говорит он Клаусу, но, попробовав рыбу кривится, улыбка пропадает с его лица. — Соленая такая, — тело аж дрожь пробивает от вкусовых ощущений, — мне помнилась консерва с треской менее соленой. — Мы давно не есть соленый еда, — Клаус ест суп и прикрывает глаза от удовольствия. Горячий суп приятно согревает изнутри, изголодавшийся желудок то ли урчит, то ли китом воет, стоит пище попасть в него, — а вчера почти вообще не есть — ты уснуть до еда. — Ладно я уснул, а ты чего себе не приготовил? — Коля продолжает уплетать пускай, и, по его мнению, слишком соленую консерву. Он откладывает ее в сторону только, когда съедает половину, вторая половина предполагалась германцу. — Тоже хотеть спать, — хмыкает мужчина, протягивая младшему котелочек с супом, — мы не отдыхать долго. Поесть и идти, иначе быть слишком темно. Николай соглашается, он улыбается мужчине, которому с отличии от русского треска явно пришлась по вкусу.***
Городов у них на пути не встречается, все они остаются в стороне от их маршрута и плестись туда добавило бы лишний час дороги, поэтому тёзки несказанно радуются, когда выходят с узкой лесной дорожки на открытую немного холмистую местность, на конце которой виднеется небольшое поселение, скорей всего деревенька. Возможно там они смогут выторговать какую-нибудь еду за их трофейный маузер или что-нибудь еще из их рюкзака. В деревне было порядка двенадцати домов, очень ухоженных, таких на родине Николай и не видал ни разу, но ему понравилось как выглядели окрашенные в темно красный цвет здания с белыми ставнями на окнах и с большими открытыми верандами. Ему вновь стало интересно как выглядел тот дом, в котором они с Ягером будут жить. Волнение вперемешку с предвкушением теплилось где-то между легких. Дети местных жителей приветливо махали танкистам и радостно улыбались, в их краях редко проходили чужаки. Родители малышей удивленно разглядывали их с Ягером, о чем-то шептались, прижимали к себе детей, чтобы те не подходили близко к незнакомцам. Для взрослых было яснее ясного, что тёзки были одними из беженцев со стороны Германии. — Почему они на нас так смотрят? Будто мы враги народа, — озадаченно интересуется младший лейтенант и улыбается какой-то бабушке, которая кажется была единственной, кто реагировал на них спокойно. — Остерегаться чужаков, — просто отвечает старший и, взяв юношу за руку, сжимает его ладонь в своей, тянет в сторону той самой старушки — Здравствуйте, — голос у германца звучит немного иначе, когда он говорит на своем родном языке. — Есть ли у Вас какая нибудь еда, которую Вы бы согласились обменять на этот пистолет? — Коля щурится, совершенно не понимая, о чем говорит старший, но, судя по интонации, тот что-то спрашивал, причем таким слащаво-улыбчивым тоном, что аж муражки от непривычности проходят по спине. Старушка ничего не отвечает, фыркает и манит их за собой, легко махнув морщинистой рукой с узловатыми пальцами. Она оставляет их стоять на пороге, а сама идет в глубь дома. Остальные жители продолжают заинтересованно разглядывать их со стороны примерно с минуту, а после расходятся. — Вилле! Иди поговори с этими солдатами! — требовательный голос женщины слышится из одной из комнат, вскоре она быстрым шагом возвращается к танкистам, а за ней горделиво, задрав голову, вышагивает высокий мужчина с густыми усами и малюсенькими очками. На его фоне бабушка казалась совсем низенькой, она едва доставала мужу до груди, была худенькой и немного сгорбленной. Несмотря на возраст, в её глазах горели веселые огоньки азарта, а на щеках был здоровый румянец. Ее здоровому виду лица можно было даже позавидовать, что собственно и сделал Ивушкин, отмечая, что на фоне пожилой пары выглядел как никогда немощным. Господи, да даже на Ягера рядом с ними без слез не взглянешь. — Марта, сама на порог дома пустила, сама и разбирайся! — голос у старика глубокий, громкий, точно раскатистый гром. Русский даже вздрагивает от неожиданности, услышав его. — Я в оружии ничего не понимаю! — ворчит в ответ старушка. Она складывает руки на груди и выжидающе смотрит, ожидая, пока Вилле примет наконец из рук Клауса пистолет и оценит его. Мужчина недовольно закатывает глаза, ему не нравилось, что жена несмотря на свой сложный и порой даже вредный характер, вечно пыталась всем помочь, могла ведь как остальные деревенские — недоверчиво поглазеть и скрыться с глаз долой, но нет она как всегда отличилась. Взяв маузер в руки, он вертит его, ощупывает, тестирует спусковой крючок. Обнаружив на боку магазинно-спусковой коробки выцарапанные инициалы, швейцарец хмыкает, мрачнеет и кивает своим мыслям. Клаус следит за ним напряженно, сжимает руки в кулаки и глубоко дышит. Мужчина не мог объяснить, почему он так сосредоточенно наблюдает, просто ровно в тот момент как старик взял пистолет, в голове немца перестал существовать весь остальной мир. Ему не терпелось узнать вердикт и наконец продолжить путь, ему уперлась вся эта нервотрепка, страсть как хотелось спокойствия. — Набей им мешок овощами и поделись свининой, что я сегодня зарубил, пару яиц, — говорит старик, а после смотрит на Ягера. — А ты, — затем на рюкзак в его руках, — дашь всё, что есть в мешке, — русский не понимая языка, стоит в замешательстве. По тону, каким говорил швейцарец, было не понять: получат они с немцем что-то или нет. — Вы даже не видели, что у нас там лежит, — щуриться германец. В его голосе есть узнаваемые нотки угрозы, Николай инстинктивно прижимает дорогую ношу в виде пледа ближе к себе. Было крайне некомфортно стоять, словно между двух огней словесной перепалки, но при этом не понимать, о чем толкуют. — Это не важно, одного маузера мало, мы считай вам даром отдаем еду, — Вилле с вызовом смотрит на Клауса. — Даром? Вы ведь знаете, что за цену этого оружия мы бы могли купить больше, чем Вы нам предлагаете, — Ягер старается держаться спокойно и хладнокровно, но его нервы постепенно начинали сдавать, старик ему не нравился. — Ну и что с того? Может тогда пойдете и поищите кого-нибудь ещё, кто согласится обменять еду на дурацкий никому ненужный маузер? — вспыхивает швейцарец. Ненависть — чувство, которое Николаус терпеть не мог, но кажется именно, это он испытывал сейчас по отношению к Вилле. Возможно это глупо так сильно реагировать на вредного старика, да и Ягер отличался от своего возлюбленного более уравновешенным и уверенным характером, который сейчас, успешно помахав белым платочком на прощание, пропал. Мужчина понимал, что все эти перепады настроения последствия пережитого стресса за последние сутки, поэтому старался не винить себя в гневе пеленой застилавшему ясный взгляд на ситуацию. Коля понимая, что ситуация накаляется, подходит вплотную к немцу и мягко, незаметно для чужих глаз, гладит его бедро. Ягер выпрямляет спину и сделав как можно более надменный вид, отдает рюкзак швейцарцу, тот на сие действие фыркает и уходит с женой во внутрь их жилища. — Почему ты отдал наш рюкзак? — ошарашенно спрашивает Ивушкин. Он вытягивает шею точно черепаха, чтобы посмотреть вслед скрывшемуся старику. — Он сказать, что хотеть всё, что быть внутри. И маузер тоже, — хмуро объясняет бывший штандартенфюрер. Коля хотел было еще что-то спросить, это германец понял по тому, как парень рот приоткрыл, но был прерван вышедший на порог старушкой, которая всучила Ягеру в руки их с русским рюкзак, набитый до краев продовольствием и большую корзину, также полную еды. — Вы простите моего старого супруга: он не любит чужаков, а тут еще на пистолете инициалы совпали с инициалами нашего сына. Он у нас еще совсем мальчишкой погиб, утонул в горной речушке, Вилле всё отпустить это не может, да и я по правде тоже, — выдыхает женщина, ее голос скрипит, а в глазах собирается влага. — Я вам положила побольше, вам хорошо кушать надо, а то худенькие совсем, особенно ты, — она треплет Николая за рукав рубашки. — Счастливого вам пути, — Клаус быстро кивает ей и, схватив Ивушкина за руку, ведет прочь от дома стариков. Мужчина не хотел и минутой дóльше оставаться в этой деревне. Он поджимает губы, когда отдаленно слышит продолжение прощания из уст бабушки, — и никогда не возвращайтесь. — Куда ты так сорвался? Ягер! — у парня совсем сбилось дыхание, а больное колено сковывает пульсирующей болью. — Давай остановимся, — просит он, — я не могу так быстро идти. Ягер застывает на месте, он совершенно не подумал, что младшему с его медленно заживающей травмой, может быть сложно передвигаться в таком темпе, особенно после того как они уже больше семи часов топали по неровным проселочным дорогам и пробирались сквозь лес. Идиот. Так себя обзывает германец, он зол на себя, на их ситуацию, на тех стариков, которые по итогу им помогли. — Прости, — едва слышно шепчет Клаус, его руки трясутся от носки тяжелой корзины, лямки рюкзака неприятно впиваются в кожу через тонкую ткань рубашки. В голове пульсировало отчаянное «скорее», хотелось сбежать в свое укрытие, скрыться. — Ты чего? — Ивушкин вопросительно изгибает свои густые брови, он заставляет старшего положить тяжелую ношу на землю и обхватывает лицо мужчины ладонями, заглядывает тому в бледно-голубые глаза и ищет в них ответ на свой вопрос. — Я, — немец не знает, что сказать в свое оправдание, — я чувствовать себя там плохо, — в голосе Ягера присутствуют вопросительные нотки, словно он уточнят у младшего свои же чувства. Сердце юноши сжимается от растерянного вида старшего. — Мне тоже было там неприятно находиться, — соглашается младший лейтенант, — но ведь совсем скоро мы будем далеко от этой деревни и ее жителей, поэтому давай не будем бежать, а то мои ноги не выдержат, и тебе помимо продуктов придется нести еще и меня, — Коля задорно сквозь усталость смеется, чем вызывает ответную улыбку у германца. — Я оставить тебя здесь, еда быть важнее, — старается шутить немец. — Ранил в самое сердце, — смеется Коля в ответ.***
Ночная прохлада подгоняла тесок последний час дороги, да и темнота по своему тоже. Вдалеке слышалось уханье совы, изредка прерываемое шелестом листьев. Было по особенному умиротворенно идти по ночному лесу, когда путь освещают лишь звезды и редкие светлячки. Коля хромал укрывшись пледом, его начинало клонить в сон, тело покалывало от макушки до кончиков пальцев. Ягеру было и того хуже, спина затекла, пальцы на руках покраснели и горели адским пламенем, ему приходилось часто ставить корзину на землю, чтобы дать гудящим от перенапряжения и усталости рукам передохнуть. — Мы совсем близко, — выдает мужчина, когда они наконец сворачивают на почти полностью заросшую травой дорожку, ведущую к дому. Так и получается, не проходит и двух минут, как из иссиня черной темноты виднеется силуэт дома. Коля ахает, его глаза расширяются, а на лице подрагивает слабая улыбка, он не ожидал, что дом окажется таким просторным. Во мраке было трудно разобрать цвет отделки, но это было и не важно. — Я думал, он будет меньше, — честно признается младший лейтенант. Они поднимаются по ступенькам на просторную террасу и парень вновь ахает, оборачивается на довольного Ягера. Он понимал, почему мальчишка так радуется обычной, на взгляд германца, архитектуре, русские избы казались на фоне швейцарских шале бедными собачьими будками, а в годы войны их вид стал еще печальнее. Дом внутри встречает их затхлым запахом пыли, из-за чего немец включив свет, спешит открыть окна. Пока мужчина устраивал легкое проветривание в комнатах, русский во все глаза разглядывал уютный, пускай и запыленный, интерьер освещаемый тусклым светом торшера с кружевным абажуром. Странно было даже подумать, что это его новый, вернее их новый дом, что они наконец дошли до него и им не надо бояться преследований или еще чего-то, что теперь они просто смогут жить как нормальные люди, а если повезет то и по истечению лет смогут встретится с остальными членами экипажа. Интересно, все ли у них хорошо? Как они добрались? Что сказала его мама Анечке и родила ли переводчица? А как назвала малютку? Вопросов в голове была уйма и к сожалению парень не знал и не мог знать на них ответа. Пожалуй для него был бы большой, но очень приятный сюрприз, что родив, Ярцева назвала сына Николаем, в честь самого младшего лейтенанта и его возлюбленного немца. — Я набрать ванную, пойти ты первым? — из мыслей юношу вытаскивает бархатный голос бывшего штандартенфюрера. Мужчина стоял в дверях гостиной и вытирал руки о скомканную рубашку, он был по пояс оголен. — Я уже положить одежда и полотенце в ванной комната. — Нет, иди первым, я хочу осмотреться, и надо разгрузить продукты, — вдруг Ивушкин понимает, что мясо которое им дала старуха могло уже по пути стухнуть. — Что нам с мясом делать? — Ты положить его в холодильник, — по-простому отвечает Ягер, не понимая беспокойства младшего. — Оно ещё не стухло? — Оно не вонять, но если ты долго думать, то оно мочь испортится, — после этого Клаус скрывается за дверьми, как понял Ивушкин, ванной комнаты. С горем пополам, дотащив рюкзак и корзину на кухню, Коля принялся разгружать продукты на огромный, по мнению юноши, дубовый стол. Холодильник в доме Ягеров маленький, но их небольшие запасы нуждающиеся в холоде, вполне сможет в себя вместить. Потихоньку под звуки плескания германца, парень выгружает овощи, мясо, несколько консерв, вид которых заставляем русского передернуть плечами, он терпеть их не мог. Отложив пустую корзину в сторону и кинув в нее рюкзак, парень стал раскладывать продукты по местам. Первыми он прячет несчастные консервы, заталкивает их в самый верхний ящик шкафа и надеется, что им с Клаусом не придется ими питаться. Следом за консервами, он убирает пол кило муки и столько же сахара, которые Марта дала им в мешочках из очень плотной ткани. Мясо он просто убирает в холодильник, решив, что старший сам нарежет его на порции. Овощи решает оставить напоследок, его внимание привлекает жестяная банка. Осторожно открыв ее, парень никак не ожидал увидеть там чернику и немного вишни, он удивленно ахает и довольно кричит Ягеру: — Она нам ягод дала! Представляешь? Первые минуты в новом доме начинались как нельзя лучше, на столе была еда, пускай еще не приготовленная, была возможность пойти поотмокать и погреться в ванной, а после понежиться в объятиях любимого человека. Разве не сказка? Николай определенно точно думал, что попал в сказку или какой-то роман, да-да, один из тех, что были у мамы на книжной полке. — Твоя очередь, — выйдя из ванной комнаты с мокрыми волосами, побритый, Ягер был одет в простые домашние штаны и кофту. — Я и забыл как твое лицо выглядит без щетины, — забавно фыркает русский. — Ты тоже лучше побриться, — советует Клаус, подходя ближе к младшему. — С бородой я тебе не нравлюсь? — смеется парень и намеренно медленно вышагивает в сторону освободившейся ванной комнаты. — У тебя мало борода, ты как пародия на русский Иван, — ухмыляется немец, вскидывая бровь на то, как младший показывает ему язык и торопливо скрывается за дверью. Стоит юноше пропасть из поля зрения германца, мужчина тихо смеется, кажется теперь, в спокойной обстановке он был счастлив в полной мере, даже усталость после долгого и мучительного пути как рукой снимает, все-таки горячая ванна и дом родной творят чудеса, а возможно это просто от переутомления. Родители сказали бы, что он просто перегулял. Германец ставит на газовую плиту воду в кастрюле греться, достает из шкафа травяной чай, который его мама привезла в прошлый раз, когда была здесь вместе с его отцом, за пару месяцев до объявления войны. Получается этому чаю лет шесть, не меньше. А его вообще можно заваривать? Этот вопрос озадачивает мужчину, он проверяет каждый листик и не найдя ничего странного, решает все-таки заварить его. Коля плескается явно громче старшего, он не помнит когда последний раз мылся как нормальный человек. До войны возможно? Во время боевых действий они с остальными солдатами перебивались мытьем в речке, а в концлагере мыться давали только под ледяной водой. Парень, как сейчас, помнит сковывающее от холода ощущение, поэтому опускается ниже в теплую воду. Когда чай заварен, ягоды помыты и положены в тарелочку, Ягер укладывает все на поднос и несет на веранду. Ему хотелось устроить что-то приятное для парня перед тем, как они пойдут спать. Вернувшись в дом, он зажигает свечи в двух больших фонарях с заморскими узорами и цветными стеклышками, выносит их на веранду. Следующим по плану одеяла, благо в доме их хватало и мужчине удается сделать им уютное гнездо для посиделок, даже несколько декоративных подушек приносит. — Ах, пора его поторапливать, чай же остынет, — Клаус и сам не ожидал от себя такой романтики, но он был не против, к тому же Николай заслуживал подобного, хоть он и не был изнеженной девчонкой. Они оба соскучились по чему-то приятному — по ласке. Приоткрыв дверь в ванную комнату, Ягер зависает смотря на мокрые отросшие волосы парня, которые прилипли к его тонкой шее, плечи юноши все еще хранили на себе бледнеющие следы их любви у реки. Мальчишка выглядит до невозможного трогательно и даже не замечает немца. — Вылезай, я заварить чай, — русский, не ожидавший услышать голос старшего, дергается, а затем, кивнув, начинает вылезать из постепенно остывающей воды. Клаус чтобы не смущать юношу уходит на кухню, топчется немного без дела, чувствуя легкое волнение в груди. В глаза бросается баночка вазелина и уши германца завидев ее вспыхивают красным, оглянувшись в сторону, где за стеной был Николай, Ягер немного помявшись решает все-таки взять вазелин с собой. Мало ли. Ивушкин выходит уже через минуту, в похожей на ягерову одежде, он шлепает босыми ступнями по деревянному полу и довольно, точно кот объевшийся сметаны, улыбается. Как же хорошо было ощущать себя чистым и даже отдохнувшим, словно совершенно новый человек. Старший мужчина манит русского за собой на веранду, где уже немного подостыл их ароматный чай из мятных листьев и шалфея. Юноша удивленный уютной атмосферой немного краснеет, его смущает подобная ненавязчиво милая романтика со стороны бывшего штандартенфюрера, но Коля бы соврал если бы сказал, что ему не нравится. — Я подумать, что у нас не быть нормальный свидание, как у обычный люди, — объясняется мужчина. Он стоит с выпрямленной спиной и если бы не румянец на его серьезном лице, Ивушкин бы и не догадался, что для грозного немца подобное тоже впервые. Германец привык к коротким незначительным связям, забота о ком-то и желание угодить было чем-то новым, чем-то, что ему придется узнать. — Мы и не совсем обычная пара, если уж на то пошло, но… — юноша оборачивается к мужчине и с деловитым видом выдаёт, — Герр Ягер, я согласен на это свидание, — после он тянет немца на одеяла. Они говорят обо всем, что приходит им в голову, вспоминают экипаж, вспоминают непростое время в концлагере, в конце концов делятся друг с другом теми переживаниями, которые им пришлось пережить, чтобы достигнуть этого момента. Клаус признается, что считал свои чувства болезнью, ему периодически мешало въевшееся на подкорку — солдату не важны эмоции. Но ведь солдат не всю жизнь будет солдатом, если его конечно война не заберет, как же он должен уметь справляться или понимать себя, если его воспитали не замечать своей эмоциональной составляющей. Раньше Клаус об этом не задумывался, но и тогда он не был еще знаком с наглым русским. Ивушкин рассказывает о той забавной ситуации, когда он незапланированно для себя и уж тем более для мехвода, признался, что влюблен в немецкого полковника. Клаус заинтересованно слушает младшего, следя за сменой эмоций на его лице, за тем как он хмурит брови и смеясь щурит глаза, отчего в их самых уголках появляются едва заметные морщинки, а на щеках неглубокие ямочки. В этот раз, немец любовался русским, совершенно позабыв про кружку с чаем. — Что мы будем делать дальше? — Коля откладывает допитый чай в сторону к нетронутой Клаусом кружке. — Сходить в банк, найти на работа, — старший задумчиво смотрит на яркие звезды, он еще и сам толком не знал, что они будут делать дальше. Они наверняка что-то придумают. — У тебя глаза светлые и яркие, как полярная звезда, только голубые, — парень кладет свою ладонь на колено старшего мужчины, немец смотрит на него заинтересованно. — Ты долго это придумывать? — уголки его губ трогает ухмылка, ему нравилось, как наигранно возмущался юноша. — Вот умеешь же ты испортить момент, — фыркает русский и, обняв германца за шею, забирается ему на колени. — Что-то я замерз, — игриво шепчет парень и треплет влажные черные волосы Ягера, целует его, медленно и изучающе. Руки старшего, едва касаясь, гладят по спине и бедрам, но он не делает шагов смелее, пока Николай с раскрасневшимися губами от долгого поцелуя не отстраняется, чтобы вдохнуть в легкие вечерний воздух. Парень улыбается, проводит пальцем по дорожкам шрамов на лице германца — его своеобразный ритуал после долгих и томных поцелуев. В тусклом теплом свете от фонарей русский выглядит притягательно, румянец на щеках выдает его легкое смущение от простых ласк, он склоняется дабы коснуться губами своей метки — его второй ритуал. Ягер лезет пальцами под ткань кофты, гладит впалый живот и выступающие нижние ребра, уделяет особое внимание любимым тазобедренным косточкам. Единственное, что было сравнимо с его любовью к ним были ключицы юноши, идеальные, созданные чтобы их ласкали губами, языком, иногда несильно прикусывали тонкую кожу. Особое внимание мужчина решил уделить яремной впадинке, он проводит по ней кончиком языка, целует, втягивает кожу, оставляя быстро темнеющий след засоса между разлета ключиц. Прекрасный, у Ивушкина был прекрасный голос, когда он почти неразличимо на слух млел от приятных ощущений. Им было некуда спешить, оттого нежиться в теплых любящих руках было вдвойне приятно. А Клаус собирался нежить своего Колю до тех пор пока хватит сил. Губы у парня мягкие, податливые, искренние, а пальцы уверенные, он перебирает ими короткие пряди на затылке немца и вкладывает в даже самый короткий поцелуй всего себя. Русский любил, когда с губ старшего срывался прерывистый вдох, стоило юноше проехаться бедрами по быстро крепнувшему возбуждению мужчины. Германец помогает Ивушкину стянуть кофту, а стоит той оказаться уже где-то в стороне, он сжимает бусинки сосков парня пальцами, вызывая у того ласкающий слух тихий стон и легкую дрожь, которая словно передается от тела юноши телу немецкого полковника. Коля тянет старшего к себе за затылок для влажного поцелуя, мычит ему в губы, когда тот повторяет ласку на груди парня. Юноша готов был тонуть в этих ощущениях, он хотел дарить ласку и получать столько же в ответ, и что самое главное, у них с Ягером это получалось. Старший аккуратно укладывает танкиста спиной на одеяло, любуется его, пускай и излишне худым, торсом и закусив нижнюю губу, ведет от шеи младшего пальцами к поясу его штанов, но не смеет пока дарить желательную ласку. Мужчина выцеловывает замысловатые узоры на шее и ключицах младшего лейтенанта, бесконечно нежно ласкает руками покрывшуюся мурашками кожу. Стон за стоном, германцу удается срывать с изогнутых в удовольствии губ юноши, когда Клаус языком играет с его сосками. Ягер до умопомрачения обожал насколько отзывчивым был Ивушкин, ахая от самых невинных прикосновений и так доверчиво смотрящий на немца из-под подрагивающих светлых ресниц. Прохладные пальцы русского контрастируют с горячей кожей живота скрытого мягкой тканью кофты. — Сними, — полушепотом просит Ивушкин, и немец не смеет ослушаться такого тона. Торопливо стянув лишнее с них обоих, мужчина оставляет их полностью обнаженными и открытыми для глаз друг друга. Коле хочется сделать приятное старшему, ему хочется подарить тому ту заботу и удовлетворение, которых мужчина не испытывал не в одних своих коротких отношениях. Он хотел, чтобы Клаус чувствовал себя таким же желанным, каким ощущал себя юноша, получая от старшего так бесконечно много эмоций. В молодом танкисте трепыхал огонь, которым он мог согреть уже не такую ледяную, как на первый взгляд душу мужчину, главное было не обжечься. Николай немного отталкивает от себя германца и садиться напротив Ягера. Уперев обе ладони в его плечи, он укладывает мужчину на спину, а сам начинает осыпать его шею нежными касаниями губ, постепенно спускаясь к его груди. Он целует мужчину в солнечное сплетение, гладит ладонями его поджарые бедра. Сжав губами чувствительные соски, парень довольно подмечает рваный выдох старшего. Это добавляет смелости в своих действиях. Он хотел бы и дальше продолжать свой путь к паху мужчины, но у Клауса были другие планы. Он шепчет на ухо юноше, чтобы тот разрешил ему уделить все внимание парню и Коле ничего не остается кроме как смиренно согласится на просьбу германца. Он дает уложить себя вновь на одеяла и с трепетом смотрит как старший устроившись между его бесстыдно разведенных ног, берет его левую ногу в свои руки. Он целует около голеностопного сустава, проделывает дорожку нежных касаний до острого колена юноши и всасывает кожу с внутренней стороне коленной чашечки, вызывая пораженный вздох на губах русского. Ивушкин никогда бы не подумал, что будет наслаждаться подобными ласками. Разгоряченная кожа в возбужденном состоянии кажется в тысячу крат чувствительнее, каждый короткий поцелуй по внутренней стороне бедра, заставляет парня глотать рвущиеся наружу сдавленные скромные стоны. Ему приходится закусить ребро ладони, чтобы не взвыть от непередаваемых ощущений, когда Ягер слизывает естественную смазку с головки русского и обдает, и без того горячую плоть, теплым паром изо рта. Ягер не требует, чтобы Ивушкин дал волю своим стонам, знает, что рано или поздно он сорвется и этот надрывный стон станет высшей похвалой умелым ласкам мужчины. В этот раз, Ягер намеренно старается обходить половой орган младшего, лаская его узкие бедра, ноги, твердые бусинки сосков или чувственные красные губы. Когда жаждущий более серьезной ласки, парень тянется рукой к своему члену, Клаус хватает его за запястье, не давая и кончиками пальцем коснуться сочащейся предэакулятом головки. Коля разочарованно мычит что-то в губы старшему мужчине, но больше не пытается себя коснуться, вместо этого от уделяет все свое внимание германцу, что тяжело дышал, из-за тяжести своего собственного возбуждения. Русский гладит бока мужчины, тянется за очередным поцелуем, надавливает большими пальцами на соски старшего и довольно улыбается, когда Ягер низко стонет. Коле нравится смотреть, как поджимаются крепкие мышцы на животе мужчины, ему нравится как немец трепетно и нежно целует его, как оставляет краснеющие следы на плечах, груди. Младший лейтенант сдавленно стонет просьбы о том, чтобы мужчина наконец перестал его мучить долгой и сладкой лаской. Ягер тихо смеется в Колины губы, когда тот нахмурив брови от очередной неудавшейся попытки коснуться естества старшего мужчины, скулит. Желание так сильно било в голову, что хотелось получить все и сразу, и Клаус не хотел больше мучить танкиста. Он спускается маленькими поцелуями к паху парня, целует его тазобедренные косточки, а после взяв в ладонь возбужденную плоть вбирает ее в рот. В этот момент Николай будто рассыпается на миллион осколков и собирается вновь, он протяжно мычит, жмурит глаза да кладет ладонь на голову мужчины. Германец обводит языком каждую венку на твердом органе, помогает себе рукой водя вверх-вниз, а затем он, выпустив член изо рта, легонько прикусывает крайнюю плоть. Ивушкин шипит, закатывает глаза и кажется едва балансирует на грани сознания. Отстранившись, Клаус перестает двигать рукой и дает младшему немного отдышаться, у них еще столько впереди, чего Ягер хотел бы провернуть с младшим лейтенантом, что он не мог позволить тому излиться слишком рано, к тому мужчина знал, что юноша совсем не против более смелых действий. — Перевернись, — тихо просит немец. Он тянется рукой к одной из подушек, чтобы просунуть её под бедра парня, когда тот устроится на животе. Николай послушно выполняет просьбу старшего и замирает в ожидании, он догадывался, что будет делать мужчина, знал что сегодня они ступят на новую ступень их интимных отношений. Ивушкин хотел этого как никогда, он желал ощутить Ягера везде и его совершенно не смущала принимающая позиция, даже наоборот в этом было нечто интригующее и возбуждающее самые чувственные уголки фантазии. Ягер нависает над юношей, он целует жуткие шрамы пересекающие всю спину русского от плеч до низа спины, один даже немного задевает левую ягодицу парня, там то германец и начинает свой путь по бугристым полосам. Он касается мягко, иногда проводит языком по пересечениям шрамов, пальцами гладит худое тело, пытаясь вложить в это тысячи «извини» не произнесенных вслух. Конечно Ягер понимал, что его вины в пытках Николая нет, он не пытал его лично, он даже освободил того от насилия, но мужчина ничего не мог с собой поделать. Он жалел, что младшему пришлось пройти через ужасы концлагеря. Ивушкин до чертиков смущен такому вниманию к своим уродствам, он прячет нос в сгибе локтя, уши и скулы начинают пылать с новой силой. Он весь напрягается, пытается уйти от нежных касаний губ к своей искалеченной спине — Пожалуйста, не надо, — голос совсем тихий. В один момент из великого наслаждения он рухнул в яму собственных воспоминаний, которые казалось за все время стали размываться, сменяясь более яркими и приятными. Коля не стеснялся своих шрамов, но они были самыми явственными следами того периода, что русский ненавидел всей своей душой. — Я хотеть, чтобы ты запомнить мой поцелуи, чтобы ты вспоминать меня, когда они тебя беспокоить, — шепчет на ухо старший и осторожно, почти невесомо, касается бугристых рубцов. После каждого прижатия губ к теплой коже Ягер шепчет нечто приятное младшему, скачала на немецком, а после следующего поцелуя переводит на русский. — Ты самое прекрасное, что со мной случалось, Николай. Ты самый смелый и честный человек, которого я когда-либо знал. Я люблю тебя, — признается мужчина, вновь прижимаясь устами к самому тонкому шраму на спине юноши. — Я люблю тебя, — без ошибок переводит мужчина, а Коля понял его и без этого. Парень расслабляется и доверчиво льнет к немцу, забываясь в ласковых руках возлюбленного, он откидывает ненужные в данный момент мысли в самый дальний угол. Важно было то, что было здесь и сейчас, то что происходило между ними с германцем, все остальное может и подождать. Ягер просит Ивушкина расслабится и склонившись ниже поочередно целует его ягодицы, Коля тихо смеется на это действие, а после почти задыхается от неожиданности — Николаус раздвинув немного ягодицы парня, проводит языком по сжатому колечку мышц. От новых и непривычных ощущений, парень даже поначалу отодвигается от Ягера, ему никто-никогда так не делал и он представлял соитие двух мужчин немного иначе, проще, без особой подготовки, почти как с женщиной. — Все быть хорошо, — уверяет его немец. Он притягивает младшего за бедра поближе к себе и вновь проводит языком меж бедер юноши. Он делает это снова и снова, пока Николай, отпустив себя, не начинает скулить от удовольствия и мелко подрагивать. Одного языка мало, чтобы подготовить парня к большему. Зачерпнув пальцами достаточное количество вазелина из принесенной баночки, мужчина проводит пальцами по анусу юноши, тот инстинктивно сжимается, чувствуя нечто иное, чем язык меж своих ягодиц. — Расслабься, — горячий шепот на ухо действует превосходно, даже не понимая языка, Коля отдается во власть германца и расслабляется. Первый палец, почти, не встречает сопротивления, проникая внутрь тела младшего лейтенанта. Клаус двигает им осторожно, стараясь не навредить младшему, который податливо подается навстречу ласкам мужчины. Чтобы отвлечь Николая от растягивания, Ягер гладит его свободной рукой везде, где может достать, целует как и где может. Второй палец входит медленно и туго, парень шипит, хмурит брови от неприятных ощущений, но не отстраняется от возлюбленного. Коля дышит тяжело положив голову себе на руки, все его ощущения концентрируются в одном месте, его переполняют противоречивые желания получить больше и отстраниться. Клаус просовывает руку под бедра юноши, обхватывает его естество ладонью, одновременно с этим находя чувствительный бугорок нервов внутри нутра младшего. Одновременная стимуляция сносит русскому крышу. Распахнув широко глаза, он неожиданно для себя громко стонет и подмахивает бедрами навстречу действиям старшего, даже не зная чего он хочет больше — чтобы Ягер уже наконец взял его или чтобы мужчина просто продолжал ласкать разгоряченную плоть. Немец давит в себе стон наслаждения, рвущийся наружу только от вида, такого открытого Николая. Он вновь целует шрамы младшего, стараясь отвлечь его от болезненного проникновения уже тремя пальцами, тугие мышцы медленно поддавались растягиванию, отчего парень сначала громко ахнув начинает неосознанно хныкать без слез. Мышцы живота напрягаются и он сжимается не давая Ягер протолкнуть пальцы глубже к заветной точке. — Всё хорошо, Коля. Всё хорошо, — шепчет Клаус. Он трется лбом между лопаток юноши и медленно ласкает его сочащуюся смазкой головку члена. — Расслабся, еще чуть-чуть, — немец успокаивающе целует младшего, терпеливо ждет, пока парень медленно выдохнет и кивнет, что можно продолжать. Когда пальцы больше не встречают сильного препятствия, Ягер продолжает начатое, он разводит пальцы внутри по типу ножниц, мягко надавливает на нежные стенки ануса и неторопливо растягивает узкого парня. Стоит с губ юноши слететь сдавленному стону наслаждения, немец понимает, что можно продолжать. Бережно вынув пальцы и перевернув младшего к себе лицом, Клаус впивается в его губы поцелуем, проникает языком в рот, исследует его. Николай обвивает руки вокруг шеи германца и сплетая их языки в страстном танце, берет ведущую роль в их поцелуе. Ивушкин целует пылко и искренне, он массирует затылок мужчины, зарываясь пальцами в короткие волосы. Он наслаждался каждым новым, порой немного болезненным, ощущением и он безумно хотел большего, хотел раствориться в старшем мужчине и чувствах, что они делили между собой. Ягер прижимает тело младшего ближе к себе, чувствует, как тот скрещивает ноги на его пояснице. — Готов? Коля кивает, целует ключицу немецкого полковника и расслабляется, чувствуя как Клаус направляя себя рукой, медленно начинает проникать в его тело. Раскрыв рот в немом крике, Ивушкин теряет на секунду возможность дышать. Чувство переполненности до того сильно распаляет, что едва Клаус толкается до упора, парень стонет, громко, он прижимает старшего ближе к себе за плечи. Ягер шипит, от того как невероятно узко, несмотря на долгую подготовку, в Николае. Он крепко сжимает губы, берет лицо младшего в свои руки и целует сначала распухшие от мокрых поцелуев губы, а после покрывает все лицо парня легкими касаниями губ. Было хорошо, черт, было до того хорошо, что Клаус утробно рычит. Он размеренно двигает бедрами, ловит губами каждый тихий стон слетавший с уст юноши. Выходя почти полностью из тела парня, Ягер плавно погружается обратно в приятную тесноту. Коля сжимает его плечи, гладит руки, шею, целует в подбородок, а когда мужчина попадает по бугорку нервов, парень откидывает голову и закатив глаза от удовольствия стонет, низким, грудным звуком. Пошлые шлепки эхом отражаются в ночной тишине, кажется весь мир сжимается до них двоих, до их влажных от пота, переплетенных в любовном танце, тел, до их стонов и тихих рыков, до их до безумия жарких и в тоже время невероятно нежных поцелуев. Николай достигает пика первым, он протяжно стонет, цепляется за плечи немца как за спасательный круг, тело пробивает крупная дрожь и он сжимает Ягера внутри себя, подрагивая юноша изливается, пачкая семенем их животы. Клаус жмурит глаза, скалится, толкнувшись в сжатое нутро парня пару раз, он кончает вслед за Николаем. Замирает, заполняя юношу своим семенем. Они тяжело дышат, все еще держа друг друга в объятиях, Коля тянется за поцелуем к губам германца, мягкое, нежное соприкосновение губ будит в нем чувство благодарности. Он благодарен, что у него есть Ягер. Клаус выскальзывает из тела юноши с блаженной улыбкой, приятная усталость наполняет тело, мужчина вытирает их уголком одного из одеял, а после отталкивает то в сторону. Они еще долго лежат на боку, не в силах нацеловаться друг другом, Коля гладит спину старшего, кончиками пальцев касается выпирающих позвонков, улыбка касается его губ. — Хребет Дьявола, — задумчиво говорит он, вспоминая прозвище, данное Ягеру встречными окружающими. Если немец и был дьяволом, то личным и самым любимым дьяволом Ивушкина. — Я люблю тебя, — шепчет юноша в губы мужчине и трется носом о его скулу. Клаус прижимает Николая ближе к себе и накрывает их теплым пледом. У них еще длинный жизненный путь впереди, много вопросов относительно своего ближайшего будущего, но они есть друг у друга и этого должно хватить, чтобы справиться с возможными трудностями. Их непростое, невероятно эмоциональное приключение к друг другу, любви и счастью началась холодной зимой сорок первого в селе Нефедовка и закончилось в тепле и уюте нового дома в мирной стране. За этот проделанный путь, они прошли немало препятствий, многое потеряли и многое обрели. Они изменились внутренне, изменились их желания и ценности, стали более не нужны маски. Главное они остались верными себе и друг другу, а новое приключение, начинающееся здесь и сейчас, будет прожито от начала и до конца — вместе.