***
Когда они прибывают в маленький чешский городок, встретивший их трясучкой по брусчатке и радостными возгласами маленьких детей, которые надеялись среди военных увидеть своих отцов и братьев, Ивушкин со своим экипажем собираются пойти в больницу, в которой Ярцева осталась помогать. По правде говоря, Коля даже немного боялся встречаться с девушкой, он не мог объяснить почему, просто в груди становилось так тревожно. Возможно дело в том, что ему до сих пор не верилось, что война закончилась и от этого неверия он не чувствовал радости, предвкушая встречу с переводчицей. Теплая ладонь Ягера, всего на пару секунд сжавшая его собственную, выдергивает юношу из размышлений. Бывший штандартенфюрер сохраняет свое гордое и строгое выражение лица, он шагает по улицам как год назад по концлагерю, будто и здесь он хозяин, будто в его власти решать судьбы людей. То, что Ягер на не родной стороне спокоен как удав, дарит и Ивушкину чувство уверенности, хотя бы ненадолго, и он горделиво задирает голову, смотря перед собой. Анечка встречает их на пороге больницы. Услышав, что красноармейцы приехали в город со стороны Германии, она с надеждой, что среди солдат будут ее друзья, ринулась к выходу из больничного корпуса. По правде говоря, с большим животом на полном девятом месяце, было крайне сложно бежать к товарищам вприпрыжку, поэтому она скорее ковыляет в их сторону и зажав рот рукой еле сдерживает слезы. — Я так рада вас видеть, — шепчет она и чувствует, как по щекам покатились слезы. Она обнимает каждого члена экипажа и даже Ягера не оставляет без внимания. Мнется сначала, но потом тянет к нему руки для объятий, — я рада, что вы все вернулись! — сквозь слезы пробивается радостный смех переводчицы, вызывая на лицах танкистов ответные счастливые улыбки. — Мы тоже очень рады видеть Вас, товарищ Ярцева, — гнусавит Ионов, крепче сжимая плечо Демьяна, на которого он опирался из-за сломанной ноги. — Ну как ты, диучина? — спрашивает мехвод, разглядывая большой живот переводчицы и задумчиво улыбаясь, вспоминая о своей Юленьке, встречи с которой он уже не мог дождаться. Анечка смущается, под внимательно рассматривающими ее взглядами мужчин. Она гладит свой живот и мечтательно смотрит на него, явно не в силах дождаться, когда же она родит. — Все хорошо. Томаш не дает мне работать последние две недели, говорит, что мне не полезно, — улыбается она, стирая со щек остатки слез. — Малыш активный, — говорит она и, охнув от пинка внутри, предлагает танкистам потрогать ее живот. Первым тянется Серафим, но быстро одергивает руку, когда малыш пинает его ладонь, испуг на лице парня сменяется детской радостью, и он с восторгом смотрит то на Ярцеву, то на остальных товарищей. Ягер не смеет прикоснуться к девушке даже несмотря на ее дружелюбие, а Ивушкину боязно трогать Анну. Этот страх необъяснимый, но он сковывает младшему лейтенанту руки. Почему-то именно сейчас, смотря на беременную Анну на последнем месяце вынашивания, он чувствует странное чувство вины за то, что отец ребенка мертв. Тилике погиб в бою с экипажем Николая и это гложет парня, хоть он и понимает, что другого исхода быть не могло, либо они либо их. — Коля? — спрашивает русская, глядя в глаза юноше. От нее не укрывается тревога парня, и, кажется, она прочитала его мысли, ведь по ее лицу расползается до боли понимающая и всепрощающая улыбка. Взяв танкиста за руку, она сама кладет ее на свой живот, но малыш не толкается больше, Ярцеве становится немного неуютно, и она неловко кривит губы. — Успокоился уже, — говорит она, а у Коли такое ощущение, что еще неродившийся ребёнок Хайна попросту почувствовал главного виновника смерти отца, того, кто отдал приказ на уничтожение. — Аня, ты ведь в Москву теперь поедешь, верно? — с надеждой интересуется Ивушкин и, получив от девушки утвердительный кивок, достает из кармана письмо. — Передашь это моей маме, пожалуйста, — просит он и сует ей в руки свернутый лист бумаги. — Конечно, — соглашается Анна и, взяв парня за руку, сжимает ее, со слабой улыбкой смотрит в глаза, — я передам ей это письмо, обязательно, обещаю. Кивнув ей русский замечает на себе взгляды сокомандников, которые кажется физически почувствовали состояние своего командира. Белорус сжимает плечо парня и поджав губы улыбается, Волчок с Фимкой кивают младшему лейтенанту в качестве поддержки, а Клаус оглянувшись по сторонам для начала, берет Николая за руку, поглаживает большим пальцем по тыльной стороне ладони юноши. — Мы скоро должны будем уходить, — шепчет он, но, столкнувшись с непонимающим взглядом переводчицы, спешит объясниться. — Нам, — он движением головы указывает на немца, который с серьезным выражением лица следил за каждым его движением и малейшей сменой настроения, — нам нельзя оставаться на советской стороне, — как можно тише произносит он, чтобы никто лишний не услышал его слов. — Но как же… — растерянно выдавливает из себя Ярцева, не зная, что сказать. Она думала, что парни просто прибудут в Москву позже, а они не собираются там и вовсе появляться. У девушки спирает дыхание от волнения, и она чувствует неприятное потягивание внизу живота, морщится и гладит по тому месту мысленно говоря малышу, что все в порядке. — Не волнуйся, Анютка, — вмешивается Степан и приобнимает беременную за плечи, — они знают, чаво делают. Мыкола не дурак, все у них будет хорошо, — уверенно заявляет мужчина, вызывая на лице Коли благодарную улыбку, — а вот от нас ты, Анюта, так просто не избавишься, — весело говорит усатый, — мы тебе столько писем будем писать, ты отвечать успевать не будешь. — Хорошо, если так, — шепчет девушка, а потом снова смотрит в глаза танкиста. — Берегите себя, — она переводит взгляд на льдистые глаза германца и, сведя брови к переносице, добавляет, — вы оба. Они разговаривают еще около двадцати минут прежде, чем танкистам нужно возвращаться к остальным. Завтра часть из них продолжит свою дорогу домой. Проводив мужчин Анна идет обратно в больницу, в дверях ее встречает врач, который принял девушку под свою крышу, Томаш, он приветливо машет солдатам на прощание, и заводит переводчицу в здание.***
Стоит вечеру опуститься на город, Ягер и Ивушкин принимают решение бежать. Они как можно незаметнее берут свои сухпайки, фляги, даже полушерстяной плед умудряются взять, суют это все в полузаполненный снаряжением песочного цвета военный ранец взятый у пехоты, и идут прощаться со своим экипажем. С каждым шагом все ближе подходя к товарищам, в Коле все сильнее просыпалось волнение, руки мелко подрагивали и казалось, что его вечно прохладные пальцы вот-вот скует судорога. Незнание. Его пугало именно незнание. Он не мог даже предположить, как будет выглядеть их дорога, какие трудности их могут ожидать. Ему нравилось иметь хотя-бы какой-то план или быть уверенным в окружении, знать местность, а сейчас у него не было ни первого ни второго. На секунду он даже думает, что бежать из концлагеря было проще, тогда у него был, не идеальный конечно, но план. — Мы пойдем, парни, пока никто не видит, и пока мы недалеко ушли от границы, — шепчет Николай товарищам и озирается по сторонам: волнение пульсирует у него где-то между ребер, и дышать становится даже без бега трудно. От Ягера веет тем спокойствием, которого не хватает юноше, хоть русский и старается казаться внешне хладнокровным и самоуверенным. — Удачи, Мыкола. Берегите друг друга, — мехвод крепко обнимает младшего лейтенанта и прижимает к себе, совершенно не желая отпускать хорошего друга. Коля хватается за куртку мужчины и крепко сжимает ее, зарываясь носом куда-то в воротник. Он вдыхает терпкий запах табака, исходящий от белоруса, и, отстраняясь, чувствует, как мужчина сжимает его плечи, разглядывает взволнованное лицо своего командира и, кивнув, отходит к Ягеру, они пожимают руки. — Береги его, он ведь дурной, глупостей натворить может. И о себе позаботься тоже, попривык я к тебе, даже отпускать жаль, — неловко смеется Савельич. Клаус на его слова улыбается уголком губ и хлопает мужчину по плечам в знак согласия с его словами. — Все быть хорошо, — уверяет Василенка немец едва различимым шепотом и отходит на шаг в сторону. Следующим к Николаю подходит Волчок. Блондин пытается подобрать слова, но может лишь выдавить из себя сдавленные мычания и неразборчивые гласные звуки, которые он не в состоянии собрать в слова, а те в свою очередь в цельные предложения. Потерев грубой ладонью свое обветренное лицо с трехдневной щетиной, сибиряк притягивает к себе по-братски младшего лейтенанта и обнимает его. — Спасибо за дружбу, — шепчет он и, отстранившись, замечает немного опешившие лица товарищей, которые судя по всему не расслышали за что Демьян поблагодарил русского. — Спасибо за службу, командир, товарищ младший лейтенант, — чуть громче говорит он и отдает танкисту честь, Ивушкин отвечает тем же. Они улыбаются друг другу, оставляя тайну истинной благодарности между ними двумя. Коле после этого даже как-то спокойнее становиться на душе, Демьян умел разрядить обстановку. С германцем сибиряк прощается совершенно не сухо, как ожидали того остальные члены экипажа. Клаус с Волчком постоянно подшучивали друг над другом, не стеснялись в выражениях и оскорблениях, стараясь задеть друг друга как можно больней. А сейчас, мужчины крепко обнимались, как хорошие товарищи. — И все-таки ты сука, фриц, такого парня из родных краев уводишь, — преодолевая грусть, смеется блондин, под «родными краями» имея в виду союзные страны, которые Николай возможно даже не знал и скорее всего в большинстве, в некоторых даже не бывал. — Ну, так не твой парень уводить, — шепчет в ответ Ягер, и они вновь сжимают друг друга в объятиях. — Мне будет не хватать твой юмор, — с этими словами Волчок соглашается и, обернувшись к удивленным товарищам, широко улыбается, как бы говоря такой улыбкой, мол: «Вот такой вот сюрприз товарищи». К Серафиму Ивушкину приходиться самому наклониться для объятий и слов прощаний. Ионов совсем устал со своей сломанной ногой и был не в силах крепко обнять младшего лейтенанта, хоть ему этого и очень хотелось. Долговязый парень просто виснет на шее русского и на его глазах собираются слезы — он был всегда самым чувствительным и нежным среди экипажа. — Вы хороший командир, — шепчет младший, и у Николая в горле образуется ком. Добросердечный и всепрощающий Фима стал как младший брат танкисту, которого у него никогда не было, но о котором он всю жизнь мечтал. — Спасибо, Фим, — выдавливает из себя танкист и смотрит, как гнусавый печально улыбается ему и Клаусу. — Обещайте, что с вами всё будет хорошо, и вы сможете добраться до нового дома? — просит Ионов дрожащим голосом. — Обещаю, — одними губами совершенно несмело произносит Ивушкин и просит Серафима пообещать в ответ, что он будет присматривать за Волчком и будет обязательно хорошо питаться, а то выглядит уже как скелет. Коля и сам понимает, что он не лучше и уж кому кому, а не ему надо учить других, как правильно питаться, сам же не придерживается нормального режима питания. Серафим на его слова улыбается, а Демьян обещает проследить чтобы парень хорошо кушал, говорит, что принесет ему хорошего жирного борова с охоты и накормит его вкусным мясом. Ягер с заряжающим прощается сдержанно, Клаус сохраняет свое спокойное лицо, зная, что если он хоть немного улыбнется смотря в наполненные слезами серо-зеленые глаза Серафима, то тот совсем расклеится. Они жмут руки и мужчина хотел бы остановиться на этом, но младший все-таки заставляет того присесть к нему и обнять как полагается то товарищам. Ионов был первым, кто простил германца за все его грехи и оплошности, он был первым, кто с легкостью поладил с ним и принял полностью как своего. Возможно дело было в бескрайне добром и чутком характере Фимы, в его желании всем помочь и угодить, а может в его религиозных взглядах призывающих не хранить зла и прощать людей. В любом случае, они поладили с бывшим штандартенфюрером. Сначала конечно Ягер относился к нему как к убогому и не горел желанием дружбы с ним водить, впрочем как и с остальным экипажем за исключением младшего лейтенанта. Но спустя год, вернее будет даже сказать за последние месяца два, когда они все ближе и ближе подходили к Берлину, а после и вовсе захватывали его, мужчина проникся к ним товарищескими чувствами, которых не испытывал даже с большинством сослуживцев с немецкой стороны, разве что с Тилике и Вольфом. Вероятно дело было в том, что русские дружили с некоторой непосредственностью — они помогали если нужно, но никогда не ждали чего-то взамен, были честными и искренними, не сдерживали радости и не скрывали обид. Относительно дружбы, немец многому научился у простых «Иванов». Разжав объятия, Ягер поднимается на ноги и отходит к переминающемуся с ноги на ногу Ивушкину, который озирался по сторонам, высматривая не подглядывает ли кто-то за ними. Подняв с земли их рюкзак забитый вещами и сунув в руки Николая не поместившийся в сумку плед, Клаус кивает, мол, можно отправляться в путь. — Ну, не падайте духом, парни, — с наигранно повеселевшей улыбкой, говорит младший лейтенант и машет товарищам, направляясь следом за ступающим в узкую безлюдную улочку Ягером. Им придется идти тихо, стараясь не попасться на глаза патрулю или какому-либо солдату. Скрываясь в темноте узкой улочки, Коля делает несколько вдохов с задержанием дыхания, таким образом пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце и лихорадочно соображающий мозг. У них еще не начались трудности, а адреналин уже пульсировал в теле, борясь за главенство с простой тревогой. Экипаж машет им вслед с расстроенными из-за расставания лицами. Этой ночью они будут молиться чтобы у тесок все получилось.***
Бежать из города полного солдат было непростой задачей, уже в конце первой улочки их ждал сюрприз в виде двух машин у которых стояло шестеро солдат с ружьями. Ягер едва успел схватить обогнавшего его на полпути Ивушкина за плечо прежде, чем он выскочит из темноты прямо к солдатам с краденным пледом в руках. Им бы устроили допрос, мол, почему они в позднее время ходят по городу, когда должны быть со своей частью роты почти на другом конце города. — Нас мочь заметить, — шепчет Клаус, думая о том, как им безопасно проскочить. — Да, но солдаты почти на всех перекрестках стоят, и вся боевая техника на улицах, так что не вариант идти другим путем, — Николай отвечает немного нервничая, но в остальном звучит уверенно. Не хватало ему еще и дрожащим голосом сдать, что он далеко не спокоен. Он понимал, что Ягеру и так понятно его настроение, страх и все остальное, вот только, дать этим чувствам волю, поддаться им, было бы проигрышем самому себе, а Ивушкин не любил проигрывать. Он оглядывает из тени улицу просчитывая возможные ходы и переводит взгляд, в котором читалось, что у юноши созрел какой-то план, на Клауса: — Снимай рюкзак, — просит парень и, зажав плед между ног, тянется к лямкам сумки. Порой, когда от страха адреналин полностью захватывал тело, думать становилось легче. Так и сейчас: план созрел удивительно просто и быстро. Когда тяжелый рюкзак оказывается на земле, младший лейтенант начинает в нем рыться, ища что-то что было бы не жаль выкинуть, но что было бы достаточно увесистым, чтобы стук отвлек внимание солдат. Да, он собирался повторить идею с камнем в лесу. Не найдя ничего лучше коробочки патронов, которые не подходили к их оружию в виде одного трофейного маузера, Коля достал их и выпрямившись подошел опасно близко к солдатам, но при этом оставаясь в тени узкой улицы. Он старается дышать тихо и медленно, трясущейся рукой гладит себя по торсу и выдохнув с прикрытыми глазами, поворачивается к старшему. — Как только они посмотрят или пойдут проверять, бежим за машину и к тому дому, — он указывает на двухэтажный старый дом с облупившейся терракотовой краской, который стоял на углу одной из улиц с противоположной стороны. Замахнувшись он кинул коробочку боеприпасов как можно дальше, взял в руки плед, дождался звонкого лязганья двадцати пуль, вывалившихся из коробочки, по мостовой. Далее схватив едва успевшего закинуть на плечо рюкзак Ягера за руку, он со всех ног помчался по заданному маршруту, краем глаза отмечая как солдаты сначала повернулись на звук падающих о камни пуль, а после все шестеро направились к источнику шума. У машины Николай поскальзывается и скользит правым коленом по земле, разрывая ткань форменных штанов и хорошенько сдирая кожу. Мелкие камешки впиваются в окровавленную коленку и парень еле сдерживает себя, чтобы не закричать сначала от удара коленом по земле, а после от жгучей боли от раны. Ягеру приходиться схватить парня под подмышки, чтобы тот не отставал. Он тащит юношу так быстро как может к терракотовому дому, кривясь от звука как ноги младшего громко шаркают по земле из-за того, что он не может нормально встать. Сердце Николая чуть было не остановилось, когда на долю миллисекунды он подумал, что это конец их с Клаусом побега. Пока мужчина волочил его за собой, парень оглядывался по сторонам, пытаясь понять видят ли их солдаты, но он толком не мог их разглядеть в лунном свете. Вроде они стояли к ним спинами, все еще озадаченные, как им казалось, из ниоткуда упавшими пулями. Им безумно повезло, что когда солдаты повернули на них свои лица, бывший штандартенфюрер уже затащил младшего в подворотню. Оставаться на месте было нельзя, красноармейцы могли решить проверить странный шаркающий звук, который в тишине вечерних улиц был явно не к месту, особенно после звука падающих пуль. Поставив юношу на ноги, Ягер поправляет рюкзак на спине и взявшись за руки, они прижавшись к самой темной стене, крадутся дальше мимо домов до следующего поворота. Николай хмурится и сжимает губы от неприятных ощущений в колене, старается не отставать от Клауса ни на шаг, но им иногда приходиться делать маленькие передышки, во время которых они осматриваются по сторонам и принимают решения либо затаится ненадолго либо продолжить путь. Они застывают, когда из-за стоящего впереди дома выбегает мужчина с ружьем, он что-то кричит про немцев и смотрит по сторонам. Видимо, их с германцем приняли за немецких солдат, отставших от новостей о победе Союза или просто решивших по своей глупости напасть на советских солдат. Нервы у обоих натянуты как струны, они не рискуют даже дышать пока мужчина с ружьем не уходит, в противоположную от них сторону. Проскользнув через полуразрушенную арку между двух домов, Ягер с Николаем останавливаются и осматриваются. Чтобы пробраться к лесу у черты города, откуда им будет уже проще двигать дальше — танкистам надо проскользнуть мимо разбивших привал, прямо на небольшой площади, солдат. Коля хмурится, просчитывает план действий, германец делает тоже самое, он выглядит не менее хмуро, чем сам русский, вот только, в отличие от самого младшего лейтенанта, Ягер рассудителен и сравнительно спокоен. Юноша думает, что возможно, это связано с тем, что у немца в роду на много поколений назад все были военными, да и он сам касательно боевых задач, психологических и эмоциональных трудностей, более устойчив и опытен. — Я выйти к ним, сказать, что искать кто-то из солдат, — тихо говорит немец. — Ты идти за их спинами тихо и на тот улица, ждать меня там, — младший лейтенант, явно не оценивший план мужчины, неодобрительно фыркает. По мнению Коли глупо в открытую светиться и тем более идти на диалог, лучше подождать и посмотреть, как будут вести себя солдаты, а может и вовсе, на этот раз, выбрать другой путь. — И что же ты им скажешь? Они же уверены, что ты немой, — шипит, возмущаясь, юноша, но Ягер сует ему в руки рюкзак прежде, чем Николай успевает поделиться своей идеей обхода солдат. — Вот ведь черт, — шепчет себе под нос русский и следит за тем, как Ягер ровной походкой и расправленными плечами идет к красноармейцам. Клаус проходит к ним приветливо улыбаясь и махая рукой. Он встает так, что если все солдаты, которых он отвлекает, будут смотреть на него, то Ивушкин сможет пройти за их спинами незамеченным. — Ты че не со своими, а? Как там тебя.? Николя, — с польским акцентом произносит высокий широкоплечий мужчина со светлыми волосами. — Ты же знаешь, что не положено от своей части отходить, — сощурившись, произносит коренастый парень с густыми черными бровями и блестящей даже в полумраке лысиной. Ягер кивает им и указывает на свои глаза, затем показывает ходьбу на месте. Выставляет ладонь в просящем жесте и показывает пальцами ходьбу на ладони, после снова показывает на свои глаза. Ивушкин следивший за всем этим из-за угла дома, закатывает глаза, думая что Ягер за почти год игры в немого, так и не научился нормально показывать пантомиму. Он откровенно волнуется, что солдаты не поймут или не поверят игре мужчины и того попросту, взяв за шкирку, отнесут к комбату. Тогда их побег точно не увенчается успехом. — Ищешь шо-ли кого-то? — удивленно вскидывает брови поляк, и Клаус кивает, быстро глянув на укрытие Ивушкина, надеясь, что тот воспользуется шансом и пойдет по нужному маршруту к оговоренному месту. — А кого? — спрашивает широкоплечий, складывая руки на груди и ожидая новой порции неумелых жестов от германца. Ягер машет руками пытаясь показать габариты и внешние отличительные черты искомого, указывая что тот человек низкий и худой, но с пузиком и кудрявыми волосами. Солдаты внимательно следят за ним и Ивушкин действительно осторожно передвигаясь умудряется нырнуть в нужный переулок и затаиться в ожидании немца, который судя по всему увлекся пантомимой и не спешил к Николаю. Прислонившись к стене, Коля облегченно выдыхает, старается прислушаться к разговору немца с красноармейцами. Левой рукой русский массирует кожу на груди через ткань гимнастерки, этот легкий самомассаж помогает ему еще немного успокоится и кажется даже громкое биение собственного сердца, которое буквально звенело у него в ушах, начинает утихать на пару с пульсирующей болью в висках. Чем ближе они подбирались к лесу, тем спокойнее становилось. Николаусу потребовалось добрых пять минут, чтобы красноармейцы поняли какого солдата и из какой части разбитого в городе перевалочного лагеря он ищет. — Ах, так ты про Семена Семеныча, — наконец догадывается коренастый парень. — А разве он не остался в Берлине? — он трет подбородок, рассудительно смотря на Ягера, прицениваясь к правдивости его истории. Услышавший слова мужчины, Николай сжал кулаки, надеясь, что Ягер сможет выкрутиться, ведь Семеныч действительно остался в Берлине. Клаус взволнованно, но стараясь не показывать виду, отрицательно мотает головой и указав сначала пальцем на небо, а после растопырив пальцы у лица как дурак, во всяком случае так казалась самому немцу, пытался показать солнышко. Затем он снова указывает на глаза и снова показывает солнышко. — Ты его днем видел? — уточняет лысый и, получив утвердительный кивок, фыркает. — А чего ты его у нас ищешь? Он же танкист, наверняка среди вас отдыхает, — Ягер мотает головой, пожимает плечами и делает взгляд полный надежды, одними глазами умоляя, чтобы мужчины подсказали бы ему, где искать этого Семена Семеныча, которого Клаус помнит до того смутно, что сомневается в том, что такой человек вообще существует. — У церкви ты его поищи. Мехвод у Семеныча очень верующий, авось и командира к церкви потащил и плевать, что католическая, — советует высокий мужчина и отмахивается от бывшего штандартенфюрера, как от местного дурачка. На лице Ивушкина появляется кривая улыбка, когда он понимает, что все обошлось. На их благо сыграло то, что невозможно среди огромной толпы солдат запомнить всех, Коля и сам точно не знал кто с ними передвигается, а кто на время в Германии остался. Потерев нос, он прислушивается к происходящему, но солдаты говорят уже о чем-то своем, что совершенно не полезно для них с германцем. Ягер быстро кланяется и идет вверх по мостовой, на его благо он знает, где в этом городе стоит церквушка, запомнил когда они въезжали. Она расположена как раз в нужной ему стороне. Завернув за угол нужного дома, он быстрым шагом проходит мимо весело беседующих солдат совершенно не глядящих по сторонам, думает, что он не зря отдал Коле рюкзак, с ним его, Клауса, скорее всего заподозрили в чем-то, а так он не так заметен. Свернув на параллельную улицу, мужчина быстро прижимается к стене, его едва не заметил один внимательный патрулирующий. Стоит опасности миновать и Ягер бежит скорее вниз по улице, оглядывается и прячется в нужном переулке от очередного караульного за полсекунды прежде, чем тот посмотрит в его сторону. Николай стоит опершись боком на стену и нервно дергая руками. За время пока германца не было, юноша не предпринял ничего с раненым коленом. Николаус крадется к Ивушкину, стараясь не производить лишних звуков, он приглядывается к позе парня, пытаясь понять как тот себя чувствует и все ли в порядке. — Можем идти? — самым тихим шепотом интересуется немец у русского, и тот от неожиданности дергается, зажимает свой рот рукой, чтобы сдержать рвущийся наружу испуганный вскрик. — Ты ещё тише не хотел подкрасться? — едва слышным голосом ругает мужчину парень, не давая старшему вставить и слова в качестве ответа на первый вопрос, сразу же задает второй, более важный. — Тебя не заметили? — и затем вставляет третий. — Не заподозрили? Ягер говорит, что все хорошо и они могут двигаться дальше. От заветного леса их отделяло всего два дома по улочке, с которой пришел немец и узкая косая тропинка. Дождавшись идеальной возможности улизнуть, танкисты со всех ног несутся мимо домов к протоптанной годами тропе, ведущей в темный лес. Во время бега единственное о чем они синхронно думают, это чтобы звук ударяющихся друг о друга котелков и фляг внутри рюкзака был не слишком громким, как им обоим казалось, и что его никто не слышит. Лес встречает их мокрой высокой травой и стрекотанием сверчков. Остановившись, ни Клаус, ни Ивушкин не были уверены как им стоит идти. Для того чтобы свериться с картой было слишком темно, хоть глаз выколи, а по памяти оба помнили, что надо идти вперед, а после взять немного вправо и идти по диагонали. Коля отдает немцу рюкзак, а сам продолжает нести полушерстяной плед, крепко сжимая тот в руках. Идут они медленно стараясь прислушиваться к происходящему вокруг, несложно было догадаться, что где-то в лесу недалеко от города ходят такие же патрули и разведчики, попасться на глаза которым в их ситуации было бы равно подписанию смертного приговора своей же кровью. Продвигаясь все глубже и глубже в лес, Клаус понимал, что им следует сделать перерыв и хоть немного поспать перед дальнейшей дорогой, сам бывший штандартенфюрер не спал более двадцати часов, а русский и того больше. К тому же колено парня стоило промыть да перевязать, чтобы больше грязи не попало и не было никакой серьезной инфекции. Еще, на привале, им стоило бы проверить какие у них запасы еды и прочего, что они взяли с собой не заглядывая в полупустой рюкзак взятый кого-то из пехоты. Ивушкин кивает на каждое предложение старшего сказанное вполголоса. Им действительно стоило нормально отдохнуть, неизвестно как у них это будет получаться после того, как они пересекут границу. Шаг за шагом отдаляясь от города танкисты не могли нарадоваться, что их не засекли и, что в лесу им не встретилось ни души, разве что шустро пробежала в ногах белка после скрывшись на одном из деревьев. По закону подлости, стоило Ивушкину с Ягером порадоваться своей удачи, как сбоку от них послышались шаги. — Эй, кто там ходит? — низким голосом крикнул стоящий в паре метрах от них силуэт, направляющий на мужчин оружие и готовый выстрелить в любую секунду. Дыхание спирает стоит им услышать вопрос и понять, что их заметили. Адреналин с новой силой вспыхивает в теле юноши, его зрачки сужаются от неожиданной, хотя и предсказуемой, угрозы, ноги словно прирастают к земле, не желая нести хозяина прочь от опасности. Германец хватает Николая за руку и дергая его за собой, бежит по диагонали в противоположную от силуэта сторону, петляя между деревьев точно заяц. Коля постоянно спотыкается из-за больного колена, он старается не смотреть назад, слыша позади уже несколько голосов и шум бегущих вслед за ними людей. Сердце бешено колотиться от ужаса и бега, в темноте не видно ничего и русский радуется, что именно Ягер бежит впереди и ведет его за собой, кажется немец совершенно не паникует и знает лес, как свои пять пальцев. В какой-то момент, германец толкает Ивушкина вперед и прижимает к большому стволу дерева, сам упирается руками по обе стороны от головы юноши. Коля хочет что-то возразить насчет того, что им не стоило бы останавливаться, но Клаус быстро зажимает ему рот и прислушивается к звукам в лесу. — Где они? — спрашивает один из преследователей буквально в метрах двух от толстого дерева, за которым спрятались танкисты. — Да ну, Валера, авось это олень какой-то был, — отвечает второй голос. — Темно ведь, не видно ни черта, — после этих слов второй преследователей чихает. — Ну, конечно, два двуногих оленя-карлика, — фыркает первый, напоминая товарищу, что олень должен быть явно выше человека. — Ну две косули, лес же. Валер, ну пошли обратно, парни уже отстали от нас! — ноет преследователь. Валерий, осмотрев лес, повернувшись вокруг своей оси, соглашается с товарищем, и шаги мужчин начинают отдаляться. Медленно выдохнув, Клаус переводит взгляд на лицо напуганного Николая и улыбается тому, гладит по скуле и подбородку. Младший дышит медленно и тихо боясь издать лишний звук, он глядит на бывшего штандартенфюрера, пытаясь рассмотреть его лицо в темноте. Дальше тянется руками сначала к его плечам, сжимает ткань гимнастерки, а после кладет обе ладони на щеки мужчины, трогает его шрамы, пытается убедиться, что они действительно смогли, таким нехитрым способом, скрыться под самым носом, уставших и недобросовестно относящихся к своим задачам, солдат. Ягер прислоняется лбом ко лбу юноши, чувствует, как руки младшего обвиваются вокруг его шеи и как русский прижимается к нему в объятиях. Коля начинает совсем тихо смеяться от облегчения, от пережитого стресса и от того, как постепенно его начинает отпускать чувство переполняющего естество адреналина, из-за которого он, в какой-то момент, позабыл о больном колене. Ему думается, что он испытал похожее облегчение как, когда Ягер, которого он вытащил из воды, задышал, или как, когда в Берлине в них стреляли немецкие танки, а они с экипажем успели выбраться из своей подбитой тридцатьчетверки. Да уж, не бывает большего облегчения и радости, чем сбежать от наступающей на пятки смерти, а русский был уверен, с ними никто церемониться бы не стал, пуля в лоб и дело с концом. Немного отстранившись от парня германец целует его в лоб и расцепив руки Николая на своей шее, переплетает их пальцы и тянет юношу дальше. Ивушкин ахает от яркой вспышки боли, расходящейся от колена пульсацией дальше по ноге, сжав губы в тонкую полоску, он зажмуривает глаза, ожидая пока его отпустит. — Очень болит? — обеспокоенно спрашивает Клаус. — Нормально, — скривив лицо от неприятных ощущений, говорит Николай и кивает Ягеру. Последующий путь до того, как они смогут сделать передышку очень медленный, кажется будто они продвигаются по чайной ложке в час. Пропавшее чувство адреналина больше не подталкивает танкистов на подвиги, теперь они прислушиваются к каждому шороху вокруг и к каждому ощущению в своем теле. Ивушкину идти особенно неприятно, больное колено горит, а простреленное уже почти месяц назад плечо и чешется, и колется. Ягеру в этом смысле проще, у него нет серьезных свежих ранений.***
Утро они встречают в обнимку у небольшой речушки. Летом спать на улице греясь в объятиях друг друга и накрытыми пледом вполне уютно, хоть и земля твердая и еще не до конца прогретая. Первым просыпается Николаус, он несколько минут смотрит в рассветное небо и слушает мирное дыхание русского, который спал положив голову на плечо бывшего штандартенфюрера и обвив пояс мужчины рукой. Коле было уютно и спокойно в объятиях старшего. Этой ночью ему не снились кошмары, он спал крепко и безмятежно. Повернув голову набок, Ягер потерся носом о сальные волосы на макушке юноши, отмечая, что им обоим стоило бы принять водные процедуры, при первой же возможности. Лицо германца искажает улыбка, он чувствует как натягиваются его шрамы на щеке. Кто-бы мог подумать, что хмурый и жестокий немец будет вдыхать и наслаждаться естественным запахом исходящим от немытого уже несколько дней русского, да еще и не брезговать прижиматься лицом к сальным прядям пшеничного цвета волос. Как он до этого докатился? Этот вопрос мужчина спрашивал у себя вновь и вновь, и единственным ответом служило то, что он по-настоящему любил младшего, хоть не разу так и не признавался тому об этом вслух. Он знал, что парень понимает его и без слов. То чувство, которое Ягер принимал за болезнь, за нездоровую одержимость, стало его спасением и в этом он признался себе еще тогда, в маленьком чешском домике перед отправкой на фронт. Он признавался в этом каждый раз, когда целовал мягкие губы юноши, сжимал его в своих руках или просто смотрел на мальчишку. — Ты давно проснулся? — низким и хриплым от сна голосом интересуется младший лейтенант у Ягера. Парень садится, трет свои сонные глаза, зевает и, наконец посмотрев на немца, улыбается тому. Утреннее солнце было уже достаточно теплым и приятно грело спину. — Не очень, — говорит старший и, взяв младшего за здоровую руку, притягивает к себе так, что Ивушкин ложится сверху на германца. — Как твой нога? — Неплохо, болит немного, — задумчиво отвечает младший лейтенант, слабо улыбается, когда вспоминает как они с Клаусом в ночной темноте промывали ему колено водой из фляги и искали листья подорожника, практически на ощупь. Вспоминает, как старший намывал листки и делал из них кашевидную массу, которую впоследствии они намазали на поврежденное колено Николая и замотали найденным в рюкзаке платком. — Нам надо есть и идти дальше, — говорит немец и помогает русскому сесть, а после тянется к рюкзаку, достает оттуда продукты сухпайка. Они не станут разводить костер из экономии времени, вместо этого употребят в пищу тушенку и сухари, а запьют все парой глотков воды. — Как же я ее ненавижу, — морщится Ивушкин, принимая из рук германца открытую консерву с тушенкой. Скривившись и вздрогнув от нелюбимого запаха, юноша давя в себе рвотные позывы ест. Он старается не дышать и не жевать слишком долго, проглатывать как можно быстрее, чтобы не чувствовать вкуса на языке. Ягер фыркает на отношение младшего к тушенке, подобная немецкая консерва мало чем отличалась от советской, поэтому Клаус ест ее со спокойной душой. Он не любил консервированную еду, но ко всему привыкаешь, к тому же это лучше чем голодать. — Нам надо найти одежду, — говорит мужчина, оглядывая их с Николаем потрепанные формы, местами протертые и десять раз перештопанные. В таком виде через границу Швейцарии их вряд ли захотят пропускать. — А почему мы этого не сделали еще в городе? — вдруг возмущенным тоном спрашивает младший и, вытерев губы, смотрит на мужчину, вскинув удивленно брови. — Я бы не мочь отвлекать солдаты, если нет форма, — пожимает плечами немец и доедает свою порцию. Коля разглядывает пару секунд Николауса, подумав, щурит на него глаза. — Вот если бы ты послушал тогда мой план, может и в обычной одежде могли бы сбежать. — Я не думать так, — серьезно смотрит на русского германец и поднимается с земли. — Когда мы прийти в немецкий город, мы взять там одежда и машина. — Кто нам даст это всё, да ещё двум солдатам Красной Армии? Вдобавок, мы ещё в бегах, вдруг там кто-то из наших есть. Узнают и в концлагерь отправят. Или на расстрел, считай, за дезертирство. — Мы своровать, как и это, — мужчина указывает на плед, лежащий рядом с таким же краденным рюкзаком. Ивушкин с сомнением смотрит на Ягера, но, в итоге, соглашается за неимением другого, более хорошего плана. До ближайшего немецкого городка им идти около суток, может чуть больше. Еды должно хватить им на два дня, а если будут экономить, то дня на три, может на три с половиной. Даже странно было подумать, что у них может что-то получится. Коля часто думал после того, как Ягер сказал, что у его семьи дом в Швейцарии, как это жилище выглядит, как пахнет и что находится в округе, далеко ли оно от города, находится ли где-то в глубинке. Иногда русский позволял себе самую малость помечтать об этом месте, откидывая все возможные трудности связанные с его незнанием языка или тем, как он будет приспосабливаться в новом месте. Он просто представлял себе сказочную картинку. — Может искупаемся? — предлагает Коля, глядя на журчащую неглубокую речку под боком. — А-то нас по запаху найдут, и если это будут не солдаты, то какие-нибудь хищные звери. Я не хочу стать чьим-то ужином, — весело тараторит парень, уже начиная стягивать обувь и расстегивать пуговицы на гимнастерке. — Ну так что, Герр Штандартенфюрер Ягер, идем? — весело спрашивает юноша, немного игриво поглядывая на мужчину. Ягер замирает на добрые тридцать секунд, переваривая свои ощущения, от того как звучит его звание из уст русского танкиста. Звучит оно по странному, но до чертиков приятно. Младший стягивает с себя штаны и ждет пока Клаус тоже разденется. Теплый утренний воздух ласкает кожу. Когда немец раздевается, аккуратно сложив вещи в стопочку, он выпрямляется и потягивается. Коля смущенный обнаженным видом красивого мужского тела, отворачивает глаза, к лицу подступает жар и он краснеет, точно молодая девица впервые на сеновале. Мысленно прося себя собраться и успокоиться, Коля не замечает как германец подходит к нему и поэтому для него становиться сюрпризом, когда старший поднимает его на руки и точно как невесту несет к воде. Вцепившись в плечи Клауса, юноша догадывается, что скорей всего немец кинет его с берега в воду. — Только попробуй меня швырнуть в воду, — смущение как рукой сняло: парень хмурится и дергается в сильных руках темноволосого мужчины, который совершенно не реагирует на его шевеления и возмущения. — Ягер! Поставь меня на землю! — требует юноша и в этот же момент чуть ли не захлебывается воздухом. Клаус, держа его на руках, опустился в воду, и та оказалась страшно ледяная. Будучи тем еще зябликом, Коля крепче прижимается к немцу. — Х-холодная! — заикаясь, произносит младший лейтенант, выпучив глаза и хлопая ресницами. — Я думать, русский любить холод, — Ягер низко смеялся над младшим, особенно, когда сам отпускает парня из своей хватки, а тот, обвив руки вокруг шеи германца, а ноги вокруг его талии, требует вернуть его на берег, при этом совершенно не желая выбираться из воды самостоятельно. Холодная вода покалывала кожу, но это было приятное освежающее чувство, поэтому Клаус опускается под воду с головой, и Ивушкин, практически висящий на нем, погружается в воду вместе с ним. Клаус выныривает почти сразу и чувствует, что его тело привыкло к температуре воды и судя по всему, сначала ахнувший от неприятной температуры водоема русский тоже привык, потому что расслабляется в руках германца, а после и вовсе отцепляется от него и встает в метре от Ягера. Воды было чуть выше чем по талию. Холодная вода, когда к ней попривыкнешь, приятно контрастирует с теплым воздухом. Коля поворачивает нос к утреннему солнцу и довольно улыбается. Первым брызгается Клаус, на что получает удивленный взгляд от Николая, который тут же сменяется хитростью и озорством, в воде младший совершенно не чувствовал боли в колене. Ударив обеими ладонями по водной глади, Коля задорно засмеялся и повторил это движение несколько раз, получая от старшего мужчины такие же в ответ. — Хватит! — хохочет младший лейтенант и прикрывает руками лицо. — Мне в глаз попало! — это конечно слабый аргумент против их битвы, к тому же вода не делает больно, но тем не менее германец перестает брызгаться и подплывает к младшему. Встав ногами на каменистое дно реки, мужчина берет лицо Ивушкина в свои руки и смотрит в его покрасневшие от брызг глаза. Коля улыбается так счастливо, как не улыбался уже несколько месяцев, он чувствовал себя таким свободным, он чувствовал себя собой. Вот так резвясь словно маленький ребенок в воде вместе с возлюбленным, который смотрит на него таким теплым взглядом, что не смущает льдистый цвет его глаз, а по груди ползет удовлетворение. Ягер подхватывает парня под бедра и заставляет Колю обвить свою талию ногами. Руки юноша кладет на плечи мужчины и удивленно ахает, когда тот немного сжимает его ягодицы. В глазах у обоих появляется лихорадочный блеск и легкий румянец на щеках, который в случае русского, становиться совсем багряным стоит немцу поцеловать его левую ключицу и прижать его ближе к себе. Они могли бы остановиться на этом, но Ивушкин шепчет простое «хочу» и этого хватает. Бывший штандартенфюрер несет младшего лейтенанта на берег к их вещам, осторожно укладывает на помятый плед и нависает сверху. Коля тяжело дышит глядя на мужчину и задерживая взгляд на его шрамах, тянет к ним руку и гладит едва касаясь кончиками пальцев. У Клауса легкие сжимает от щемящей нежности с которой русский смотрит на него, а когда мальчишка тянет его к себе за шею и мягко начинает целовать сплетения ивовых шрамов на щеке, любимый сувенир, то мужчина сдавленно выдыхает от ласки. Коле нравится, нравится каким осторожным и чувственным может быть, в обычное время спокойный и уравновешенный, немецкий полковник. Коле нравится как сбивается дыхание старшего, когда он гладил мужчину по плечам, шее, когда он вел по волосам и немного сжимал и оттягивал короткие пряди, посылая табун мурашек вниз по позвоночнику. Коле чертовски нравилось, как Ягер смотрел на него, как касался его губами и как несильно сжимал его худые бока своими теплыми, грубыми ладонями. Старший гладит бледные ноги молодого танкиста и целует мягкие податливые губы, сминая их своими, не больно кусая и облизывая места укусов. Юноша отзывчиво и пылко отвечает на каждое касание губ к губам, гладит подтянутые бока мужчины и легонько щипает его за кожу на ребрах, тихо смеясь в поцелуй, когда Ягер дергается от незначительного щипка. За такую выходку Клаус оставляет на плече младшего яркий след, он уже давно мечтал посмотреть, как будут смотреться оставленные им засосы на тонкой светлой коже, а русский и не против вовсе, сам тянется к нему руками, улыбается, гладит в ответ низ живота мужчины, заставляя того втянуть воздух через рот. Они оба безумно соскучились по ласке. — Проказник, — оставив поцелуй на яремной ямочке между красивых ключиц младшего, произносит Клаус с влюбленной улыбкой на губах. Коля поразительно громко мычит, когда чувствует легкий укус на своём адамовом яблоке, он вытягивает шею подставляясь под касания германца. — Я ведь не понимаю тебя, когда ты говоришь на немецком, — на одном дыхании выпаливает парень, прежде чем прикусить свою обветренную нижнюю губу. Клаус проводит языком по его ушной раковине и захватывает мочку уха губами, совсем немного оттягивая. — Но тебе нравится, — шепчет Ягер, он трется носом о влажный висок от воды, стекающей с мокрых волос, — тебе определенно нравится, — мурлычет он в губы парня и получает слабый кивок в ответ. Да, русскому нравилось как нежно и, он бы даже сказал, шелковисто звучит немецкий из уст старшего. Николай обнимает мужчину и трется своим пахом о его бедро между своих ног, смущенно отводит глаза от своих действий. Впервые для него хотеть еще большей близости с другим мужчиной. Он хотел ощутить германца вокруг себя и что будоражило, смущало и распаляло еще больше, внутри себя. Клаус выцеловывает всевозможные нежности на его плечах, шее и больше всего на выпирающих ключицах, шепчет что-то приятное на своем родном языке. С губ младшего срываются тихие короткие стоны, он дергает бедрами желая как можно лучше и теснее коснуться пахом Ягера. Правой рукой юноша тянется к плоти старшего мужчины и сомкнув тонкие сухие пальцы в тугое кольцо, он проводит им вдоль члена германца, наслаждаясь его прерывистыми вздохами от получаемой ласки. Набравшись смелости, младший лейтенант меняет их с Николаусом позиции. Он заваливает немца спиной на траву, а сам усаживается на его бедрах. Коля прикусывает нижнюю губу и стеснительно глядит в прекрасные, по его мнению, голубые глаза немецкого полковника, чувствуя крупный, твердый половой орган старшего упирающийся между его ягодиц. Парень оглядывает напряженное лицо мужчины с красными щеками и понимает, что не одного его на секунду сковывает смущение от их нового положения. Им обоим многие вещи впервые. Клаус облизывает губы и скользит затуманенным от возбуждения взглядом по худой фигуре младшего. Ох, Ягер соврет если скажет, что он не хотел бы взять юношу прямо в этом лесу, рядом с журчащей речкой. Он двигает бедрами, мыча от мучительно приятного трения плотью о горячую промежность парня, который ахает и тянется к старшему за новой порцией поцелуев. Их языки сплетаются в удивительно нежном, медленном танце, они двигают губами и языками не спеша, наслаждаясь каждой секундой до тех пор, пока в легких не кончается воздух. Рука германца накрывает горячую, крепко стоящую плоть Ивушкина, проведя по которой вверх-вниз, он слышит ласкающий слух тихий стон. Танкист гладит грудь немца, проводит указательным пальцем под левым соском по бледному грубому шраму, тому, что Ягер заработал на учениях курсантов. На ощупь, под подушечками пальцев рубец оказывается бархатистым как и остальная кожа германца, это вызывает на лице юноши легкую полуулыбку. Шрам Ягера был подобен своему обладателю, грубый и даже пугающий на вид, но приятный на самом деле. Вряд ли он был приятен, когда немец его получил, но это последнее о чем юноша хотел думать, особенно сейчас. Бывший штандартенфюрер делает поступающие движения бедрами, а после заставляет юношу лечь на себя сверху, гладит кончиками пальцев жуткие следы пыток на узкой спине мальчишки. Зацелует. Он зацелует каждую полосу, каждое пересечение зацелует. Ягер обещает это себе и не сомневается, что исполнит это обещание. Он хочет чтобы русский вспоминая о шрамах, вспоминал его поцелуи, его пальцы нежно касающиеся выпуклых следов, чтобы парень вспоминал его, а пытки — было последнее, что придет ему на ум. Коля не может вдоволь нацеловаться шеей мужчины, не может перестать касаться своей метки на лице старшего, не может надышаться любимым. Переместив левую руку со спины Ивушкина на его худую грудь, Клаус сжимает пальцами поочередно бусинки сосков и ловит губами каждый сбитый вдох и выдох, каждый малейший стон наслаждения слетающий с раскрасневшихся и припухших от поцелуев губ. Правую руку он просовывает между их плотно прижатыми друг другу телами и берет в свою ладонь оба их члена. Буквально через мгновение чувствуя, как Николай делает тоже самое, теперь опираясь левой рукой о землю у головы немца, а правой помогая Клаусу ласкать их. От совместных ласк германец издает низкий, грудной стон, прикусывает нижнюю губу, ему было хорошо, невероятно хорошо. Убрав левую руку от груди парня, Ягер ведет ей к ягодицам младшего, он сжимает стройное бедро так, что кончиками среднего и указательного пальца касается сжатого колечка мышц. Коля мычит и неосознанно подается бедрами навстречу руке старшего, неожиданно для себя самого — тихо просяще скулит, от чего густо заливается румянцем, который от лица расползается на быстро вздымающуюся грудь юноши. Ему было неловко и непривычно ощущать себя настолько распаленным и жаждущим еще больших ласк. Ягер трется носом о сгиб шеи младшего, шепчет ему, что он не станет брать его на сухую, помогая себе лишь быстро высыхающей слюной. На эти слова Ивушкин слабо кивает и чувствует, как напрягаются мышцы живота, как дергаются их влажные от размазанной естественной смазки члены. Он утыкается лбом в плечо старшего, сдавленно протяжно стонет, чувствуя левую руку мужчины снова у себя на спине, и правую, крепче прижимающую их возбуждения друг к другу. Коле ничего не остается, кроме как отзеркаливать движения Ягера на их возбуждениях, и целовать его губы, шею, наслаждаться его едва слышимыми стонами. Он отдается полностью, со всей своей искренностью, германцу, ощущениям, чувствам, получая столько же отдачи в ответ от старшего. Коле невероятно, умопомрачающе, прекрасно. Бедра Николая мелко подрагивают, он поджав губы задерживает дыхание и прикрывает глаза от накрывающего наслаждения. Они кончают почти одновременно, когда Ягер сжимает ягодицы младшего и оставляет второй темный засос на тонкой ключице юноши. Клаус мягко целует плотно сомкнутые губы Ивушкина, увлекая того в нежный поцелуй. Мужчине нравится насколько младший отзывчивый и покладистый после оргазма. Нравится, как он немного лениво потирается лбом о его плечо, как тихо смеется, говоря, что зовя Ягера искупаться, не планировал всего того, что между ними произошло. Им потребуется пара минут передышки прежде, чем они смогут привести себя в порядок, одеться и отправиться в дорогу, но эти минуты в объятиях друг друга, без страха быть застуканными своими товарищами или не дай бог самим комбатом, такие сладкие и долгожданные, что танкисты сходятся во мнении на том, что хотели бы растянуть их до бесконечности. Возможно такой шанс им выпадет в новом доме, вдалеке от войны и разрушенных ей государств.