Пожалуйста, спаси меня

После того, как Рон ушел, Джордж уселся на полу, обхватил себя руками и попробовал успокоиться. Сердце бешено колотилось, словно бы он долго-долго куда-то бежал, а в голове набатом стучали слова младшего брата: «разрушаешь все, что вы создали…» Он вдруг представил Фреда. Фред стоял перед ним как наяву, смотрел осуждающим взглядом и качал головой. О, Джордж прекрасно мог представить себе разочарованного брата. Тот никогда не умел скрывать своих эмоций, и поэтому если он все же бывал когда-то недоволен Джорджем, то это сразу же становилось очевидно. Фред прищуривал глаза, скрещивал руки на груди — привычка, перенятая у мамы, — и говорил что-нибудь резкое. Когда они были на публике, Фред, конечно, никогда не ругался и не ворчал в сторону Джорджа — это бы нарушило весь их образ единого целого. Но когда они оставались одни, Фред не сдерживался: критиковал, если что-то не складывалось с продукцией, или зло подшучивал, если Джордж начинал упрямиться его планам и идеям. Вообще-то Джордж редко обижался — обижаться на Фреда было бы слишком глупо. Тот отходил очень быстро, извинялся, смущенно пялясь в пол, а потом притягивал к себе Джорджа, обнимал или тормошил ему волосы в редких припадках нежности. И Джордж не мог его не простить. Сам Джордж почти никогда не ругался на брата; критиковать его действия или осуждать было ему совсем не по душе. Он молча поправлял его ошибки или просто не обращал внимания на его промахи. Возможно, именно поэтому Фред думал, что он гораздо реже ошибается, чем Джордж. Джордж представил, что на самом деле сказал бы Фред, увидев его в таком состоянии. Он наверняка осудил бы его! Стоял бы вот так, с упрямым взглядом исподлобья, со скрещенными на груди руками и щеки бы у него наверняка от злости раздувались. «Как ты мог забросить нашу мечту?!» спросил бы он. «Как ты мог перестать подшучивать над Ронни и Перси?!» сказал бы он. «Как ты можешь расклеиваться перед Гермионой вместо того, чтобы поддержать ее?!» крикнул бы он. Он так явно представил голос Фреда в голове, что ему пришлось зажать уши руками, чтобы не слышать этот голос. От этого голоса, казалось, лопаются перепонки. Фред в его голове был так зол, и Джордж вдруг понял, что этот злой Фред никогда не извинится перед ним, никогда не обнимет его, никогда не пожалеет о сказанном. Этот Фред слишком сильно ненавидел Джорджа. Перед глазами все стало расплываться. Голос Фреда смешался в его голове с обвиняющими криками Гермионы и с разочарованными словами матери, и Джордж почувствовал, что больше не может сделать вздох. Его тело сопротивлялось — его тело не хотело больше ничего слышать и ничего видеть. Его организм отказывался воспринимать реальность, в которой выдуманный Фред его ненавидел. Никогда раньше с ним такого не случалось — он не мог понять, где он находится и что происходит вокруг. Только интуитивно ему удалось подняться на ноги и дойти до кухни, которая, к счастью, оказалась близко. Он выкрутил холодную воду на полную и сунул под нее голову. Это неожиданно сработало — резкая смена температуры как будто бы прояснила сознание. Он постоял так еще немного, чувствуя, как ледяные струи стекают за воротник, а потом поднял голову и огляделся. Эта была его кухня, такая же, как и прежде. И в ней ничего не изменилось: воображаемый Фред не стоял над душой, и Джордж обрадовался, что больше не видит брата. Злой Фред пугал его даже сильнее, чем Фред мертвый. Вытерев голову, Джордж уселся на пол кухни и постарался восстановить дыхание. Он любил Фреда. Это было очевидно. Фред бы на него злился сейчас — это тоже было очевидно. Фред наверняка пожалел бы его — и жалел бы первые пару месяцев, потому что он мог бы понять, как тяжело Джорджу. Но потом… потом Фред бы начал злиться, что Джордж так и не взял себя в руки. Что Джордж так и остался слабым, так и остался несчастным, так и остался безвольным, ни на что неспособным в одиночестве, отчаянно нуждающимся в людях вокруг себя. Сам Фред — Джордж в этом не сомневался — смог бы справиться. Он смог бы справиться со всем один, смог бы преодолеть свою боль и смог бы вернуться к тому, с чего они начинали: к желанию приносить окружающим радость. Да, Фред бы открыл магазин и поддержал Гермиону — Фред обязательно что-нибудь придумал бы. Но Джордж никогда не был Фредом. Он шел за Фредом, он обдумывал идеи Фреда, он воплощал в реальность планы Фреда. А теперь без Фреда он должен был делать все сам, и вот это пугало его до отчаяния. Он чувствовал себя мальчиком, отлипающим от материнской юбки, и это было отвратительно и страшно. Но он должен был решиться на это. Потому что, в конце концов, он не мог так больше жить. Он чувствовал, что стоит на перепутье: он мог заставить себя продолжать жить — и жить по-настоящему. Или он мог покончить с этим всем раз и навсегда. Но на это у него не хватило бы духу. И это точно не одобрил бы Фред — он бы разозлился, если бы узнал. О, он бы так разозлился! Это было бы наивысшей степенью слабости, которую Фред никогда бы себе не позволил. Джордж нервно усмехнулся: будь здесь Гермиона, она обязательно сказала бы, что боязнь гнева своего мертвого брата-близнеца это самый контрпродуктивный способ избежать самоубийства. И тем не менее, это сработало. Он поднялся резким движением, решив кое-что для себя. А потом схватил палочку и трансгрессировал — прямо так, в домашнее одежде, поскольку боялся, что каждая секунда промедления заставит его передумать. А он должен был хотя бы постараться все исправить. С трансгрессией он, конечно же, промахнулся: до дома Грейнджер оставалось по меньшей мере полмили. Ноги, оказавшиеся в мокрой траве, мгновенно промокли. Но это только разозлило его. Джордж шел к ее дому, и чувствовал, как с каждым шагом, с каждым порывом ледяного ветра, пробирающего его до костей, с каждым своим судорожным вздохом он становился злее и решительнее. Злость словно бы передалась ему от Фреда — как передавалась каждая сильная эмоция брата, когда они оба еще были неразрывным целым. Джордж злился не на кого-то конкретного; но его злость стала тем, что позволило ему двигаться вперед. Злость Джорджа — до сжатых кулаков и стиснутых зубов — позволяла ему не сдаться. Какого черта, думал он, какого черта я позволю себе убиваться только потому, что Фред мертв? Да, Фред погиб — но сам Джордж был жив. Он дышал, он видел, он слышал, он чувствовал. Да, он привык следовать за Фредом — но разве он должен был следовать за ним в могилу? Разве он должен был умереть, только потому что Фред умер? Джордж всю свою жизнь делал то, что делал Фред, и он так привык к этому, что не представлял, как может быть по-другому. Но Джордж был упрям. Он был упрям, и он чувствовал, что наконец настал тот момент, когда он мог бы сделать что-то по-другому. Он мог не следовать за Фредом. Он мог поступить так, как сам хотел. И именно поэтому он продолжал идти. Вскоре появился дом Гермионы: к счастью, там горел свет. Джордж ускорил шаг, чувствуя, что совсем замерзает. Он не задумывался о том, что скажет, когда увидит Гермиону; он просто хотел поскорее увидеть ее. У двери он затормозил и немного постоял, выравнивая дыхание, а потом коротко постучал. Вскоре раздались шаги, дверь распахнулась и на пороге показалась Гермиона, в пижаме и немного растрепанная, словно спросонья. Увидев Джорджа, она широко раскрыла глаза и застыла, слегка открыв рот от удивления. Выглядело это очень мило, подумал он про себя. — Дж… Джордж? — на его имени она все-таки немного запнулась. — Что ты тут делаешь? — Привет, Гермиона, — он постарался улыбнуться как можно более искренно. — Может, впустишь меня? Сейчас не лето, знаешь ли. Она растерянно кивнула и посторонилась, пропуская его в дом. А потом вдруг испуганно ойкнула, и Джордж обернулся — проследив за ее взглядом, он понял, что был совсем босиком. Он шел по траве голыми ногами и даже не заметил этого! Кажется, с ним было что-то не так. Вот только он совсем не хотел думать об этом. — Извини. Может быть, я могу сходить у тебя в душ? Гермиона снова кивнула: кажется, дар речи к ней так и не вернулся. Потом словно бы спохватилась и направилась куда-то вбок; Джордж последовал за ней, и они оба оказались перед входом в ванную. — Там есть полотенце… — пробормотала Гермиона не слишком уверенно. — Я принесу тебе пижаму. Джордж кивнул и зашел в ванную. Там он сразу снял с себя насквозь промокшую одежду и залез под горячую воду. Она принесла такое облегчение! Его словно бы отпустило — как будто вся боль последних месяцев уходила вместе с грязной водой. Ему давно, ему никогда, казалось, не было так хорошо. Джордж не помнил, сколько простоял под душем, но он выключил воду, как только раздался неуверенный стук и Гермиона нервным голосом уточнила, в порядке ли он. — Я в порядке, сейчас выйду! — крикнул Джордж в ответ, быстро вытерся и открыл дверь, не позаботившись о том, чтобы укрыть голое тело. Увидев его, Гермиона моментально покраснела и отвернулась. — Да ладно! Грейнджер, что ты там не видела. Обычно Гермиона злилась, когда ее называли по фамилии. Но у Фреда и Джорджа была молчаливая договоренность — каждый раз, когда они говорили не всерьёз, они называли ее Грейнджер. Впрочем, возможно, эта шутка была не очень удачной… Во всяком случае, Гермиона очень громко фыркнула, развернулась и швырнула ему пижаму прямо в лицо. — Ауч! — Так тебе и надо, идиот. В следующую секунду он уже услышал, как она быстрым шагом направляется на кухню. Сам Джордж ухмыльнулся и, решив все-таки не испытывать судьбу, оделся. Пижама оказалась ему великовата — и Джордж сделал себе мысленную пометку: нужно было уточнить, с чего бы Гермиона хранила дома большие мужские пижамы. Когда он добрался до кухни, Гермиона уже сделала им обоим по большой кружке чая и теперь сидела за столом, подозрительно прищурив глаза. — Так что случилось? Почему ты пришел? — Ты что, не рада меня видеть? Больше, в общем-то, Джорджу сказать было нечего. Он не мог рассказать ей про то, что случилось с ним в квартире, не мог рассказать про злость на Фреда. Поэтому оставалось только идти в атаку. Гермиона хмыкнула. — Я что, похожа на идиотку, Джордж Уизли? Вот теперь она действительно обращалась именно к нему. Это была ее любимая присказка: «я похожа на идиотку, Джордж Уизли?». Конечно, она злилась и на Фреда — на Фреда иногда было невозможно не злиться — но Джорджу всегда казалось, что к своему парню она была немного мягче. Наверное, это ему только казалось. Но вот это «я похожа на идиотку, Джордж Уизли?» она все время произносила таким тоном, что ему невольно хотелось спрятаться под кровать. Или — что он делал намного чаще — за спину Фреда. — Я что, похожа на идиотку, Джордж Уизли? — он не удержался и передразнил ее. Лицо Гермионы вытянулось, щеки вздулись от возмущения, Джордж затаил дыхание — и в следующую секунду рука Гермионы потянулась за лежащей рядом книгой, которой она немедленно стукнула Джорджа по голове. А он в ответ расхохотался. Он смеялся по-настоящему впервые за безумное долгое время, казавшееся ему вечностью. И он снова почувствовал это облегчение, накатившее на него как цунами. Отсмеявшись, он громко и глубоко вздохнул, а потом посмотрел на Гермиону — и едва сдержался, чтобы не ахнуть. Гермиона улыбалась. Мерлин всемогущий, какая это была прекрасная улыбка! Настоящая, широкая, счастливая. Джордж вдруг подумал, что мог бы поцеловать ее прямо сейчас. Гермиона была сейчас такой же, какой он помнил ее: той Гермионой, в которую он влюбился. Ему так отчаянно захотелось обнять ее, прижать к себе и… А потом он вспомнил Фреда. В тот же момент в груди кольнуло болью, и он отвел взгляд. Он знал, что в тот же миг Гермиона тоже вспомнила Фреда и перестала улыбаться. Они помолчали немного, потом Джордж глотнул обжигающий чай и все же рассказал Гермионе о встрече с Роном. Умолчал он только о своей реакции и о том, как мир вокруг перестал существовать, а он не знал, что с этим делать. Гермиона хмурилась все сильнее по мере того, как он рассказывал. — Рону не стоило все это говорить. — Она покачала головой. — Он не прав. — Ну почему же. В его словах есть правда. И знаешь… наверное мне и правда стоит открыть магазин. И может быть, даже позвать на помощь Рона. Хотя пользы от него вряд ли будет много. Джордж пожал плечами. Гермиона внимательно смотрела на него, а потом вдруг сказала, нарочито небрежно: — Если захочешь… я могу помочь тебе. Я свободна всю пятницу и в выходные. Конечно, у меня нет грубой мужской силы, как у Рональда, но зато у меня есть кое-что получше! Она подмигнула ему, а потом достала из кармана палочку — и Джордж не сдержал улыбки. — Я буду рад. Он сам едва верил, что и впрямь собирался сделать это — открыть их с Фредом магазин. И сама Гермиона Грейнджер собиралась ему в этом помочь! Их определенно ждал успех. — За это надо выпить! Они стукнулись кружками с чаем и улыбнулись друг другу. Потом Джордж, подперев щеку руками и хлопая глазами от усталости, слушал Гермиону — она рассказывала про работу в Министерстве. Кажется, она как раз говорила о выборах министра магии, когда Джордж на мгновение отключился, проваливаясь в сон. Он быстро очнулся и пробормотал, что внимательно слушает, но Гермиона уже качала головой. — Пора спать! Я постелю тебе на диване. Она поднялась и забрала кружки, взмахом палочки вымыла их и подтолкнула Джорджа к выходу из кухни. Он не сопротивлялся — после душа и горячего чая спать хотелось отчаянно. Гермиона выдала ему одеяло и подушку, расправила диван и пожелала спокойной ночи. — Надеюсь, ты храпишь не как Рон, — сказала она на прощание и ушла к себе. Джордж улыбнулся ей в след, потом забрался под одеяло и закрыл глаза. Последним, о чем он вспомнил перед тем, как провалиться в сон, был Фред, который никогда не ночевал в доме у Гермионы Грейнджер.