***
Фред проснулся с криком. Всегда один и тот же кошмар. Он все никак не мог избавиться от него. Уизли повернулся на бок, вглядываясь в темноту комнаты, и постарался успокоить отчаянно бьющееся сердце. Его ум и его чувства никак не могли найти общий язык: умом он понимал, что все, что ему приснилось, совершенно невозможно; но вот его чувства раз за разом заставляли его ощущать себя опустошенным, униженным. Гермиона и Джордж никогда не сказали бы и ни сделали бы ничего из того, что приходило к нему в кошмарах. Они никогда не говорили бы с ним так. Они никогда не предали бы его. Но с каждым днем все сложнее становилось поверить в это, все сложнее становилось вспомнить, какими они были на самом деле, пока он не оказался здесь, на этом проклятом острове. Сегодня у них с Джорджем был день рождения; поэтому, вероятно, этот кошмар был особенно сильным. Фред сел на кровати, протер глаза, все еще пытаясь успокоиться. Как там Джордж? Согласится ли он праздновать с семьей или отправится в одно из тех мест, где они мечтали побывать? Как воспримет небольшой подарок, что оставил ему Фред на случай своей смерти? Фред надеялся, что брат постарается отпраздновать за двоих и не будет грустить, но что, если за время его отсутствия что-то случилось, и в семье горе? Об этом, вероятно, написали бы в газетах, но Фред не мог быть уверен, что все действительно в порядке. Да даже если все живы-здоровы, то могут ли они радоваться по-настоящему? Джордж, конечно, занимается магазином. Интересно, что он придумал для посетителей на День дурака? У них было несколько классных идей, возможно, он разработает одну из тех штук, которые задумал Фред, пока еще шла война. Сам Фред проведет свой день рождения в походе. Они с Хельсиной собирались пойти в лес за ингредиентами для зелий. Работа, свежий воздух и пикник с ворчливой ведьмой — то, что нужно для поднятия настроения.***
К Хельсине его отправил старец Калиаана после того, как Фред поправился. Шрамы все еще были с ним, но его силы к нему уже вернулись, и теперь он мог работать в полную силу. Хельсина жила на отшибе и, по словам старца, отказывалась выходить замуж. — Ведьма она, конечно, сильная, — говорил тот. — Но сам понимаешь, даже сильным женщинам порой нужен мужчина. Какой уж там смысл закладывал в эти слова Калиаана, Фред не интересовался. Хельсина оказалась полноватой девушкой, с серьезным, даже суровым, взглядом и тут же, едва он появился на пороге ее дома, отправила его колоть дрова. То ли дрова были волшебными (чем Фред не удивился бы), то ли целительница вредной (чему Фред удивился бы еще меньше), но магией она пользоваться запретила. Не то, чтобы у Фреда была такая возможность: его палочка сгорела в адском пламени. Это, кстати, было еще одной проблемой — и проблемой серьезной — но Фред пока не очень понимал, как можно ее решить, учитывая, что на острове палочками — «подчиненным деревом», как говорили друиды — никто не пользовался. Так или иначе, Фред взялся за топор и пошел рубить дрова, попутно обдумывая сложившиеся положение. Он, в конце концов, принял решение остаться. Вероятно, это было эгоистично: пропадать на три года, не имея возможности предупредить ни родителей, ни Джорджа, ни Гермиону. Но возвращаться к ним таким, искалеченным уродом? И прожить вот так всю жизнь, наблюдая шарахающихся от него людей? Нет, он не был к этому готов. Фред представил: через три года ему будет двадцать четыре — самый расцвет сил. Он все наверстает: у него впереди будет целая жизнь — долгая, счастливая жизнь. Нужно было лишь немного потерпеть, чтобы в конце концов полностью вылечиться. К тому же — Фред не мог не думать и об этом — он должен был узнать, в какой мир он попал; кем были все эти люди; как они колдовали. Их волшебство не было привычным для Фреда. Они не использовали палочек и у них был другой язык, непохожий на латынь и английский, которые использовали в Магической Британии. Он мог бы многому у них научиться, а потом использовать эти знания для совершенствования их с Джорджем вредилок. В общем, рассудил Фред, заканчивая махать топором, с вводными повезло. Ну, нет палочки — подумаешь; ну, не красавец — зато мозги, спасибо Мерлин, в порядке. А уж разговорить Хельсину у него получится: подумаешь, суровая! В конце концов, он ведь справился с самой Гермионой Грейнджер.***
Фред под руководством старца Калиааны изучал этот новый мир. Оказалось, он очутился на острове, находившемся, по словам Калиааны, недалеко от Великобритании, но вот уже сотни лет скрытого от взглядов магов и магглов с континента. Людьми с континента Калиаана и другие люди с острова называли всех потомков кельтов, оставшихся на территории Великобритании после римского, а затем англосаксонского и нормандского вторжений. Сами же люди с острова — они называли себя друидами — сбежали от захватчиков на остров, скрыли его от чужого взора с помощью магии и с тех пор жили закрытой общиной. Они считали себя хранителями настоящей кельтской магии, не испорченной никакими римскими и германскими обычаями. Только в шестнадцатом веке, с началом активного мореплавания и освоения новых земель, остров был открыт магами с континента. Магия, скрывающая остров от чужих глаз, стала ослабевать. Магическая Британия столкнулась с друидами. И тогда — с особым пафосом поведал Калиаана — между ними был заключен договор: местонахождение друидов и сам факт их существования должен был надежно скрываться от широкой общественности, а взамен друиды позволяли узнать больше о своей магии. — Почему тогда никто не знает о вашей магии у нас, в Британии? — с удивлением спрашивал Фред, и любой, кто не знал его, мог бы подумать, что парень прямо-таки увлечен историей. — Отчего же никто, — старец только плечами пожал, — в вашей школе, быть может, об этом и не рассказывают. Но мир не ограничивается школьной скамьей, юноша. Снисходительность в тоне Калиааны Фред уже научился пропускать мимо ушей: школьные ограничения — и старик говорит об этом ему, Фреду? Да для них с братом никаких ограничений (кроме, пожалуй, темной магии) в волшебстве вообще не существовало. Конечно, они многого не знали, поскольку интересовались колдовством в исключительно прикладных целях, но существуй в Британии зелье, убирающее шрамы, они бы знали об этом наверняка! Они многое изучали из целительской магии, поскольку именно на ней и было завязано изготовление их забастовочных завтраков и антидотов к ним. И ни разу им не встретилось никаких указаний на то, что шрамы — тем более от темной магии — можно было бы исцелить. И уж точно исцелить следы адского пламени было невозможно. С другой стороны — Фред никогда не забывал об этом — выжить в адском пламени тоже не представлялось реальным. И тем не менее, он был жив. И вот эта-то мысль и натолкнула его на идею. Фред не мог смириться с тем, что он покинет свою семью и Гермиону на долгие три года. Он ведь, в конце концов, был Фредом Уизли, одним из близнецов Уизли, которые никогда не соблюдали правила и предписания и всегда мыслили нестандартно! Он просто обязан был что-нибудь придумать! План его был прост и оттого — по его скромному мнению — гениален. Он должен был узнать, как именно его собираются лечить, тщательно все изучить, а затем, вернувшись домой, сделать все в соответствии с полученными знаниями. Вместе с Джорджем они наверняка справятся не хуже этих друидов. Да и Гермиона поможет: лучшая волшебница своего поколения, как никак! Оставалось всего-то ничего: узнать секрет друидского лекарства. Это, как справедливо полагал Фред, было вовсе не простой задачей: друиды дураками не были, и свои знания скрывали тщательно. Но и у него было преимущество: ведь друиды и понятия не имели, что за чудо попало к ним на остров. Вот будь тут Макгонагалл, она живо бы раскусила его хитрющий вид! Но Макгонагалл здесь не было, и Фред собирался играть образ скромного, смирившегося и грустного юношу до последнего — пока те не потеряют бдительность. Фред ходил по острову, внимал речам Калиааны, задавал вопросы, стараясь показать крайнюю заинтересованность в истории и жизни друидов — и тщательно смотрел по сторонам, ища любые подсказки и возможности. И если Фреду и удалось обмануть Калиаану, то с Хельсиной, у которой он теперь жил, этот номер не проходил: она упорно видела в нем… ну, Фреда. Рыжего придурка, который ни к чему не мог относиться серьезно. Он, конечно, пытался быть не собой, но как он мог это сделать, когда она была всегда такой сосредоточенной и суровой, и все, чего ему хотелось — стереть это выражение с ее лица. Их день проходил каждый день одинаково: по утрам она уходила в деревню на осмотр больных, а он отправлялся по поручениям старца. К обеду они оба возвращались, ели вместе: Хельсина молчала, а Фред болтал без умолку. Потом она поручала ему какую-нибудь работенку по дому, и он тщательно выполнял ее, не забывая громко комментировать все свои действия. По вечерам они торчали в доме, иногда играли в карты — Хельсина от скуки научила его нескольким друидским играм — но чаще она оставалась читать в доме, а Фред уходил гулять. Иногда ему казалось, что он попал в заколдованный сон: избушка на опушке леса и ведьма уже имелись. Оставалось только влюбиться в Хельсину, забыть о своем прошлом и решить остаться здесь навсегда. Но кошмары, снившиеся ему почти каждую ночь, не давали ни на день забыть о том, ради чего он на самом деле здесь находится. Да и сама Хельсина отнюдь не стремилась влюбить его в себя: напротив, она, казалось, была раздражена одним его присутствием в ее доме. И Фред даже мог ее понять: она явно выбирала столь отдаленное жилье не для того, чтобы делить его с кем-то. И если раньше Фред мог бы использовать всю свою харизму для того, чтобы впечатлить девушку, но теперь, с ужасными шрамами, испещрившими его лицо, это было невозможно. У него даже не было волшебной палочки, чтобы сотворить гениальный фокус и заставить ее смеяться! У него не было ничего. Он как наяву слышал голос Гермионы: — У тебя доброе сердце, Фред Уизли. Было бы ли это так важно для самой Гермионы, если бы он был уродом, неспособным никого рассмешить?***
Зима выдалась тяжелой. Остров, обдуваемый северными ветрами, насквозь промерзал. Из-за стужи редко кто выходил из домов, прогретых с помощью дров и магии. Теперь Фред и Хельсина проводили целые дни наедине друг с другом. Они часами могли сидеть в тишине — раньше Фред и подумать не мог, что ему совсем не будет скучно смотреть на огонь в очаге и ни о чем не думать. Иногда они разговаривали. Хельсина говорила о магии и истории, а Фред рассказывал о своем мире, а она с увлечением слушала о войнах с гоблинами и великанами, о Гриндевальде и Волдеморте, о Мальчике-Который-Выжил. Они почти не говорили о своем прошлом, только один раз, когда Фред застал Хельсину в слезах, она рассказала, что совсем не знает своих родителей, всю жизнь жила на попечении у Калиааны и почти не знала детства, как другие дети — старик собирался вырастить из нее великую волшебницу, а ее интересовали только травы и целительство. — От меня он тоже не в восторге, — фыркнул тогда Фред. — Свалилось ему такое чудо на голову, даже странно, что он так со мной носится. Хельсина рассмеялась: — Ты его совсем не знаешь. Он подселил тебя сюда в надежде, что тебе так понравится со мной жить, что ты решишь не возвращаться домой. Так он сразу… как вы это говорите… убьет двух зайцев — и чем вам зайцы не угодили — так вот: и тебя оставит здесь, и меня отдаст в добрые руки. Фред тогда усмехнулся, поддержав ее смешливое настроение, но сам напрягся. Калиаана хотел оставить его на острове? Что, если к концу трехлетнего срока старик пойдет на более серьезные меры, чтобы удержать его здесь, чем невинное подселение к одинокой девушке? Нет, слишком плохо старик знал Фреда Уизли, раз искренне верил, что тот обменяет свободу на любовь. Он не отказался бы от свободы даже ради Гермионы.***
Вместо Рождества здесь отмечали священный праздник Йоля. В самую длинную ночь зимы по всему острову зажигались огромные костры, а все друиды — от карапузов до стариков — собирались вокруг огня. Девушки и парни отплясывали вокруг костров, языки пламени, казалось, взлетали до самых звезд. Фред не мог там находиться. Безудержный огонь пугал его, сводил с ума воспоминаниями о том, что случилось. Шрамы вспыхивали ненастоящей болью. Он остался дома. А Хельсина оделась в красное платье, украсила волосы диадемой, накрасила губы хной — и так глянула на него перед уходом на праздник, что Фред невольно загляделся на нее. Он любил Гермиону. Но его все еще тянуло к красоте, к сексуальности, к неистовому жару, который он вдруг увидел в другой женщине. Она ушла, а Фред остался и не мог перестать думать о ней. — Колдовство, — шептал он самому себе, но все никак не мог забыть ее взгляд. Когда Хельсина вернулась, она принесла с собой кувшин с сидром. Его пряный вкус приятно жег губы. Фред не помнил, кто первый потянулся к чужому лицу, но их поцелуй казался чем-то неизбежным, чем-то естественным. Сладость, и исступление, и жажда захватили их. Фред не отрывал взгляда от ее глаз, а его руки блуждали по ее телу, впитывая все ощущения, все касания. Она коротко дышала, тихо стонала, чуть прикрывая глаза, а он мял ее в своих руках, с болезненным наслаждением касаясь ее чистой и мягкой, совсем не израненной, кожи. На следующее утро они оба проснулись разбитыми. — Это все Йоль, — прошептала она. — Высасывает все силы и магию. — И мозги, — зло ответил Фред. Он кое-как оделся и выскочил из дома, прямиком в ясное и морозное утро. Ему хотелось оказаться как можно дальше отсюда, не видеть ее и не слышать ее голоса. Он чувствовал отвращение к самому себе: он предал Гермиону, изменил ей из похоти, не из любви. Не смог удержаться при виде красивой девушки. Не смог дождаться — не смог потерпеть чуть больше двух лет! На этом моменте он вдруг резко успокоился. Три года — слишком большой срок. Он вдруг подумал, что Гермиона тоже не будет так долго ждать его. Его тело не найдут и признают погибшим. Она будет скорбеть, но не будет же она оставаться одна целых три года. Может быть, она никого не полюбит так сильно, как его, и она останется с ним, когда он вернется. Но разве она будет хранить верность мертвецу? Нет. И он не может ее винить в этом. Но раз так — то он не может винить и себя. Он не предал Гермиону, он все еще любил ее. То, что произошло с Хельсиной, было лишь отчаянной попыткой справиться с одиночеством и болью. Фред еще около часа бродил по лесу, пока не продрог окончательно, и с трудом нашел путь обратно. Не было ничего удивительного в том, что он свалился с лихорадкой. Потом валялся в бреду, и ему все виделась Гермиона, которая потом сменялась Хельсиной. В его снах они обе целовали его, а потом они обе кричали на него. Однажды ему приснился Джордж. Он казался безумно уставшим и разбитым, он казался почти больным. И он молчал. Фред очнулся как от кошмара, потом пошел на поправку. Но только к началу весны стал выходить из дома. Болезнь едва не убила его, пытаясь закончить то, что начал огонь. Но Хельсина спасла его; она неотступно сидела подле него, подпитывала его магией и своими отварами. Он сказал ей, что не сможет полюбить ее сильнее, чем Гермиону. И объяснил, что никогда не бросит свой мир ради ее мира. Когда она поцеловала его, все мысли разом выскользнули из его головы.***
В начале апреля, в свой день рождения Фред проснулся от очередного кошмара. Его сердце было неспокойно, но он почти обо всем забыл, когда они с Хельсиной отправились в поход. Фред помогал собирать травы и много болтал — силы окончательно вернулись к нему. Хельсина смеялась, закатывала глаза, легко била его в плечо, и тем самым напоминала ему Гермиону. Под вечер они устроились на опушке. Хельсина наколдовала защитный купол, Фред разжег костер. Они сели рядом, обнялись. — Это был хороший день рождения, — тихо признался Фред. — Хотя это мой первый день рождения без Джорджа. Хельсина сочувствующе посмотрела на него. Он давным-давно рассказал ей о брате. — Только представь: ты думаешь о нем, а он в это же время думает о тебе. Как думаешь, ты смог бы почувствовать на расстоянии то же, что чувствует сейчас он? Фред покачал головой. — Это все сказки, про связь близнецов. Я весь год не чувствовал ничего. С чего бы почувствовать теперь? И в тот же миг его пронзило такой болью, что он скрючился, испуганно зажимая болящую грудь руками. Сквозь шум в ушах доносился обеспокоенный голос Хельсины, но он не мог разобрать ее голоса. В глазах потемнело, и он отключился. Когда Фред открыл глаза, над ним нависала Хельсина. Увидев, что он очнулся, она спросила осторожно: — Как ты себя чувствуешь? — Не знаю, — пробормотал он и сел на земле. — Что случилось? — Не понимаю… Ты так внезапно упал. Фред закрыл глаза и прислушался к себе. В груди было больно, но боль была терпимой. — Что-то случилось, — сказал он и едва узнал свой напряженный голос. — Мне кажется… Мне кажется, с Джорджем что-то не так. Он вскочил на ноги, покачнулся: — Я должен увидеть его! — Не сходи с ума, — в ответ крикнула Хельсина. — Ты не можешь покинуть остров! Фред обвел взглядом опушку, деревья, укрывающие их от звездного неба, прекрасную Хельсину с яростным взглядом. Она была права. Он ничего не мог сделать. Он не мог уйти.