Его раны начинают заживать

И вот снова Верховенский возвращается домой после насыщенного интригами дня. Наконец-то он может прекратить играть улыбчивого шута. Первым делом снимает эти чёртовы перчатки, которые он носит не снимая, так как ужасно не хочется, чтобы кто-то заметил шрамы, покрывающие все руки. Кажется, его почти никто не видел без перчаток, Верховенский тщательно за этим следит. Затем Пьер медленно снимает пиджак с жилетом, вешает их на стул, стоящий около туалетного столика, и изнеможённо садится. Перед ним стоит зеркало, Верховенский не может смотреть на своё отражение без отвращения, настолько ему осточертело это постоянное положение шута, от которого он, кажется, уже никогда не отделается. Петрушу никто не воспринимает всерьёз, кажется, даже он сам. Он закрыл лицо руками, просидел так с минуту, а затем запустил их в волосы, руша идеальную укладку. В итоге, как обычно, достаёт из ящика в столе красивый резной, деревянный футляр с небольшим ножиком внутри, привезённый им из Швейцарии, и принимается за дело. Он делал это не раз, руки уже не так трясутся. Все руки Верховенского, от локтя до кистей, были покрыты шрамами разной свежести, каким-то была уже не одна неделя, а какие-то совсем свежие, покрытые корочкой только засохшей крови. Также отличалась глубина и длина, в зависимости от эмоционального состояния Пьера в момент нанесения. Наверное, одним из главных страхов Пети было то, что об этом кто-нибудь узнает. Он считал это занятие мерзким, низким и отвратительным, но продолжал это делать, ему так было проще переносить каждодневное самоуничижение и осознание, того что в этом мире, кажется, не существует человека, который бы его не то что любил, а хотя бы не презирал. Физическая боль хорошо заглушала душевную, и вот отражение в зеркале уже не такое мерзкое, каким было пару минут назад. Закончив, Верховенский аккуратно вытер кровь с лезвия платком и убрал нож обратно в футляр, а футляр в ящик и на ключ. Ещё раз взглянул на себя в зеркало, медленно поднялся и лёг на кровать. Он лежал и смотрел в потолок, сложив руки по швам, дожидаясь, когда свежая кровь на ранах высохнет. У Верховенского не было бинтов, но не потому что нет денег, а потому что он считал, что бинты будет легче заметить, да и жарко, лето же всё-таки, поэтому на некоторых его рубашках были видны небольшие пятна крови, благо существуют любимые клетчатые пиджаки. Пьер не заметил, как в раздумьях о своей никчемности заснул, прямо так в рубашке и брюках, утром он, естественно, будет ругать себя за это. Проснулся Верховенский достаточно рано, ведь у него всегда много дел. Он, как обычно, умылся, привёл себя в порядок, переоделся и снова выглядел идеально, как и всегда, совсем не думая о вчерашнем вечере. Пьер собирался сегодня первым делом заглянуть в Скворешники к Ставрогину. Николай Всеволодович в последнее время совсем стал затворником, никого к себе не пускает и даже дверь начал запирать, ведь это была единственная возможность ограничить себя от общения и с Верховенским, для которого не существует словесных запретов или правил этикета в принципе. Из-за этого они стали реже общаться, но Пьер всё равно не теряет надежду и каждый день заходит, авось в этот раз повезёт. Сегодня не исключение, он надел шляпу, улыбчивую маску и отправился в путь. И вот он снова стоит перед дверью в кабинет, дёргает ручку и... О боже, неужели открыто? Верховенский влетает в комнату с широченной улыбкой. – Ну здравствуйте, Николай Всеволодович, как же давно мы с вами не виделись. Ставрогин, как всегда, сидел над своими любимыми бабочками и что-то записывал, но когда вошёл незваный гость, тут же остановился и поднял на него глаза. – Что же вы, всё с одними только бабочками общаетесь, совсем затворником стали, в ваше отсутствие в городе столько всего произошло, я в отличии от вас зря времени не терял, нам столько всего нужно обсудить, – с блеском в глазах начал сыпать словами Верховенский, подходя к столу, и садясь напротив Ставрогина, – но я очень рад, что именно сегодня мне удалось вас поймать, потому что завтра проходит собрание наших под видом дня рождения Виргинского, у него дома. И понимаете, мне очень нужно, чтобы вы там присутствовали, ну очень прошу. Ставрогин всё это время сидел, задумчиво приложив к губам палец, и смотрел куда-то в пустоту, будто бы совсем не слушая. – Ну? Что скажете, Николай Всеволодович? – протараторил Пьер, машинально приближаясь корпусом к собеседнику. Ставрогин снова внезапно перевёл взгляд на Верховенского и абсолютно непринуждённо сказал. – Слушайте, Пётр Степанович, а не хотите прогуляться до озера, на улице такая прекрасная погода, я как раз собирался сходить пополнить свою коллекцию бабочек. Это было настолько неожиданно и не к месту, что Верховенский опешил от такого предложения. – Прямо сейчас? – недоверчиво поинтересовался Пьер. – Прямо сейчас, если вы согласитесь подождать пока я соберусь. Конечно, Верховенский не мог отказать. Николай собрался на удивление быстро, и вот они уже идут по тропинке по направлению к небольшому озеру, принадлежащему к имению Ставрогиных. По пути Верховенский в красках описывал все события прошедшей недели, кому и сколько лапши он навешал на уши и прочее. Как обычно, сам задавал себе вопросы и сам на них же с энтузиазмом отвечал, ведь Николай Всеволодович, как известно, немногословен. На улице стоял тёплый, даже жаркий летний день. Птиц и насекомых было немало, пока они шли встретили уже не одну бабочку, видимо улов у Ставрогина сегодня будет неплох. Когда они подошли к озеру, Верховенский решился снять шляпу, галстук и пиджак, постелил всё на траве недалеко от берега и лёг. В этот момент ему было удивительно хорошо и легко, его освещало яркое солнце, а тёплый ветер слегка шевелил волосы. Не часто Верховенский отдыхал на природе. Хотелось, чтобы этот момент длился как можно дольше. Он сложил руки за головой и наблюдал за, так мило и с таким интересом охотившимся на бабочек, Ставрогиным и на удивление молчал, ему не хотелось портить красоту момента этими глупыми светскими сплетнями, от которых самого уже тошнило, или, так раздражавшими Николая, речами о революции. Хотелось просто нежиться в тёплых солнечных лучах и наблюдать эту великолепную картину. Кажется, Пьер почти никогда не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас, хотя казалось бы ничего сверхъестественного, но на душе так тепло и приятно, будто бы даже все его раны начинают заживать. Ставрогин наконец заметил на себе блаженный взгляд Верховенского, и вообще вспомнил о его присутствии, и таки нарушил тишину. – Пётр Степанович, а не хотите ли освежиться? – с хитрой улыбкой сказал Николай. Верховенскому даже показалось, что он подмигнул. Пьер был в шоке от такого предложения, он приподнялся на локтях и недоверчиво посмотрел на Ставрогина, он его сегодня, конечно, удивляет. – Но у меня нет запасной одежды, – неловко промямлил Верховенский и, кажется, покраснел. – А зачем? Не смущайтесь, мы ведь здесь только вдвоём, – неизвестно понимал ли он, что именно это обстоятельство так смущает Петра. И ей-богу, Пьеру показалось, что Ставрогин опять подмигнул. Николай Всеволодович, не дожидаясь ответа, отошёл от озера и начал раздеваться. Верховенский, конечно же, молча наблюдал за этим процессом и чуть ли не пускал слюни, ибо оторвать глаза было непросто. Ставрогин заметил на себе этот взгляд Петра и ухмыльнулся. – Что же вы всё лежите, если смущаетесь, я отвернусь, зайду первый и подожду вас. – сказал Николай, уже стянув штаны, и направляясь к воде. Верховенский понимал, что Ставрогин неизбежно увидит его шрамы, если он согласится на эту авантюру, но при этом Пьер ещё и понимал, что это просто невероятная возможность, и он себе не простит если упустит её. Поэтому он, естественно, тоже начал очень торопливо раздеваться, а Ставрогин в свою очередь обещание сдержал и, уже погрузившись в воду, так и не оборачивался. Пьер быстро подбежал к воде и дошёл до той глубины, где он ещё мог стоять, а Николай Всеволодович уже отплыл немного подальше и таки обернулся. Только когда Верховенский вошёл в воду, понял, что это глупо и скрыть шрамы под водой точно не получится, но пути назад уже не было. – Что вы всё на одном месте топчетесь, подойдите, – Ставрогин махнул ему рукой, а затем окунулся с головой. – Я не умею плавать, – опустив взгляд сказал Пьер. – Да ну и что, нашли проблему, сейчас научим. С этими словами Николай подплыл к Верховенскому, схватил его за руку и потащил за собой на глубину. Пётр в панике, забыв о шрамах, начал судорожно хвататься за Ставрогина обеими руками, прижимался к нему всем телом и таки повис у него на шее. А Николай всё это время дико весело хохотал и в итоге сам начал немного поддерживать настолько напуганного друга. Но тут Ставрогину бросилось в глаза обилие ран и шрамов на руках Пьера. Он резко замолчал. Верховенский понял в чем дело, и его сердце замерло в ожидании реакции, как смертного приговора. А Ставрогин всё молчал. Кажется, это были самые длинные две минуты в жизни Верховенского. Наконец Николай взглянул на него. Пётр смотрел широко раскрытыми глазами, в его взгляде читалось смущение, стыд и невероятное отчаяние. Ставрогин первый раз видел этот взгляд и был даже немного напуган и обескуражен. Кажется, он хотел что-то сказать, но осекся и снова опустил глаза. – Ладно... потом, – сказал он таки, и чтобы разрядить обстановку шутливо брызнул на друга водой и засмеялся. Верховенский, конечно, сконфузился от брызг, но этот тяжёлый взгляд всё-таки пропал, и появилась какая-никакая улыбка. Они быстро отошли от этой ситуации и уроки плавания продолжились. Ставрогин старался что-то объяснять, поддерживал за руки, показывал на своём примере и прочее. Они ещё какое-то время так пробултыхались, совсем как дети малые, постоянно обжимаясь и касаясь друг друга. Верховенский за это время просто бесчисленное количество раз краснел и вздрагивал от каждого прикосновения, благо в воде это было не так заметно и можно было списать на то, что ему просто холодно. Накупавшись вдоволь, они наконец-то решили закругляться и выходить из воды. Ставрогин опять, как настоящий джентльмен, отвернулся и прошёл вперёд, чтобы не видеть Петра Степановича. Надевать на мокрое тело сухую одежду было не очень приятно, но выбора не было. Когда Верховенский начал застёгивать рубашку, Ставрогин резко взял его за руку и начал пристально её разглядывать. Пётр, конечно, снова был ошарашен и не отрывал взгляд от его лица. Ставрогин выглядел очень напряженно и озадаченно. – Почему? – резко вырвалось у Николая, он не знал зачем это спрашивает ведь ему здесь и так всё крайне ясно. – Потому что больно... – спустя минуту ожидания, еле слышно промямлил Пьер, - а так проще... – и опять этот взгляд, направленный ровно в глаза напротив. Ставрогин сам не знает, что хотел услышать в ответ, но он его устроил. Внезапно он поднёс руку Верховенского к губам и начал целовать. Николай зацеловывал каждую костяшку, каждый шрам на руке, прижимал кисть к лицу. А Пьер просто стоял в полном оцепенении и смотрел, не зная что делать, и вообще не веря в то, что происходит. Ужасный, отчаянный взгляд пропал, появился шок, смешанный с непониманием и даже, кажется, счастьем. Глаза Верховенского быстро наполнялись слезами, заметив это неожиданно Ставрогин крепко прижал его к себе. Пьер неуверенно обнял его в ответ, уткнулся носом куда-то в плечо и зарыдал. Они простояли так какое-то время. Николай поглаживал плачущего Верховенского по волосам, пока тот не успокоился. – Слушай, пообещай мне в следующий раз, когда тебе захочется это с собой сделать, ты придёшь ко мне? Эти отметины совсем не украшают твою кожу – мягким, немного дрожащим, но убедительным голосом почти прошептал Ставрогин, проводя большим пальцем по щеке Пьера. – Хорошо... – еле слышно и неуверенно прошептал ему в ответ Верховенский, снова невероятно красный от рыданий и, кажется, ещё от чего-то. Наконец-то на его лице засияла искренняя улыбка, и он снова уткнулся лицом в плечо Коли. Кажется, его душевные раны и правда начали заживать.