...и я бы мог стать
самым главным поводом жить
в твоей весне,
но должен был сжечь
все руки холодом,
чтобы узнать
хоть что-то
о тепле.
© 7 Раса – "Инерция"
Корабельный кубрик еще никогда не казался Джону настолько тесным, а расстояние до суши – таким мучительно непреодолимым.
Если на то пошло, обычно суши не было даже в радиусе видимости, и он нормально с этим справлялся – в отличие от того же Эдда, который вечно повторял, что «обречен помереть посреди океана и пойти на корм акулам», – но сейчас до берега оставалось рукой подать, сквозь иллюминатор виднелись темные зазубрины портовых зданий Норфолка, а где-то в их тени ждал, изнывая от нетерпения, Ренли.
Ждал и без того уже слишком долго.
– Ну что там такое-то?.. – Джон оттянул ворот в попытке избавиться от удушающего чувства. – Час уже разворачиваемся. Сколько можно? – и вновь нервно прошелся из угла в угол.
Друзья проводили его снисходительными взглядами.
– Минут пятнадцать от силы. Не дольше, чем обычно.
– Погоди, – хмыкнул Эдд, – еще пока проверять всё будут, сколько времени пройдет! – И в кои-то веки это был не личный его неутешительный прогноз, а строгая констатация факта.
Джон до боли сжал кулаки и медленно втянул носом воздух. Успокоиться не выходило, хотелось послать всё к черту: и протокол, и устав, и писаные-неписаные традиции – всё, что отделяло его от заветной встречи. Сердце колотилось так, словно готовилось совершить прыжок на расстояние – прямиком в конкретные руки.
– Ладно тебе, Джонни-бой, – добродушно пробасил Тормунд, чьи широченные плечи, казалось, грозили вот-вот разорвать по швам форменный китель. – Хорош мельтешить. Так и так ведь первым пойдешь.
– Я б на тебя посмотрел, будь там снаружи твоя красотка, – поддел его Пип. – Уже бы за борт выпрыгнул и орал, как стадо обезьян, – и, вытянув руку, ободряюще похлопал Джона по спине. – Эй. – Насмешливый тон враз сменился участливым. – Сам подумай: его на два года хватило. Еще за полчаса тем более никуда не денется.
В этом Джон не сомневался никогда. В его случае беспокоиться стоило скорее о том, что Ренли, не выдержав неизвестности, взломает какую-нибудь базу данных, чтобы вычислить его координаты, и угодит за решетку. От главного же опасения большинства товарищей – что его банально не дождутся из плавания – он был избавлен по умолчанию, уверенный в своем парне целиком и полностью.
Да и как иначе, если почти не помнил себя без него – с того самого дня, когда дядя, собрав всю семью в гостиной, объявил, что его друг детства только что вернулся в город и уже вечером придет к ним на ужин вместе с младшим братом.
Джон ожидал увидеть скованного, растерянного мальчишку, но из тени за широченной спиной Роберта Баратеона блеснули живым интересом лукавые глаза – словно переезд в другой штат был не кошмаром, а чистой воды приключением. А потом Ренли вдруг проскользнул между Роббом и Сансой и оказался напротив него. Выбрал сразу и без колебаний.
– Привет. – Так естественно и просто, как если бы они уже были знакомы раньше. Как если бы заранее знал, что станет для Джона неизменным вторым слагаемым и затмит в его жизни все остальное. В многодетной семье всегда приходилось всем делиться, но Ренли четко обозначил свое желание дружить именно с Джоном, и тот, пожалуй, впервые в жизни позволил себе сжадничать.
Потому что мог. Потому что Ренли позволял. Ренли, по-видимому, и самому это нравилось – а остальным оставалось только смириться.
Рядом с ним Джон ощущал себя как под лучом софита: к Ренли, по-хулигански обаятельному, неуемному, точно сотканному из чистой энергии, света и хаоса, тянулись безотчетно, и он принимал это без лишней скромности – но, выбираясь из толпы, всякий раз возвращался к Джону. Подкрадывался сзади, отбирал один наушник и, склонившись вплотную, заговорщицким шепотом выдавал что-нибудь в духе:
– Я сказал Берику, что переезд нам организовало ФБР в рамках программы защиты свидетелей. Если вдруг всплывет – подыграй мне, ладно?
Истинная причина, к слову, была не в пример прозаичнее: Роберт влип в громкий сексуальный скандал, стоивший ему репутации, отношений со средним братом и шестизначной суммы в долларах – вот и пришлось в срочном порядке перебираться подальше от дурной славы. Впрочем, выводов он все равно никаких не сделал: в доме у них вечно мелькали какие-то женщины, и Ренли, кажется, привык к ним настолько, что даже не замечал – а вскоре это перестало смущать и Джона. Слишком уж манила, затягивала водоворотом атмосфера вседозволенности, пропитывающая холостяцкую обитель Баратеонов вместе с запахом кожаной мебели и дорогого алкоголя. Там они с Ренли были предоставлены исключительно сами себе: Роберт, даже если был дома, не следил за ними и ни в чем не ограничивал. Там Джон попробовал и абсент, и коллекционный скотч, и свою первую сигарету – и там же Ренли впервые признался ему, что не любит девушек.
– Братец, наверное, удружил, – пояснил то ли в шутку, то ли всерьез. – Отвратил на всю жизнь своим примером.
Ни тревог, ни сомнений по этому поводу он не испытывал, принял себя легко и буднично, с той же беспечной уверенностью, с которой в принципе шел по жизни. Джона это в нем всегда изумляло и восхищало одновременно. Сам он, скептик и рационалист, так не умел: хотел бы, да не получалось. Если Ренли к десятому классу уже имел за плечами целую череду интрижек – коротких, не дольше пары свиданий, но сути дела это не меняло, – то Джону потребовалось больше года, только чтобы элементарно предложить Игритт Уайлд сходить с ним в кино.
Игритт – рыжая, бойкая, всем своим панковским видом выражающая один сплошной протест – выслушала его со снисходительной ухмылкой и, пинком захлопнув дверцу шкафчика, вздернула проколотую бровь:
– Ты что, с парнем своим поссорился?
– Э-э… Чего?
Первой мыслью было, что она попросту дразнится, и он даже попытался изобразить улыбку, однако Игритт это нисколько не впечатлило.
– Слушай, без обид, но не впутывай меня в ваши дрязги, ладно? Как по мне, весь этот театр с вызовом на ревность – дурь полная, так что…
– Да нет же! – Джон едва сдержался, чтобы не хлопнуть себя ладонью по лбу – до того неловкий оборот начинала принимать ситуация. – Ренли, он не… Мы с ним не встречаемся!
– Да ну? – Игритт надула пузырь из жвачки. – Ничего ты не знаешь, Джон Сноу, – и, обогнув его, двинулась дальше по коридору.
Ему бы рассмеяться да махнуть рукой, как сделал бы Ренли – но именно в этом и состояло их главное отличие. То, чему один не придал бы значения, другой прокручивал в голове раз за разом, пытаясь понять и разобраться – точно что-то внутри подтачивало, не давало покоя теперь, когда чужие домыслы прозвучали в открытую.
И внезапно начал замечать.
Что больше никто из их ровесников уже давно не остается друг у друга на ночь.
Что Ренли, обнимая его со спины, зарывается лицом ему в волосы точно так же, как Робб – своей Дейси.
Что всё самое важное в его жизни связано с Ренли и только с ним.
Он мой лучший друг, твердил себе Джон, но голос Игритт почему-то все равно звучал громче, настоятельнее, и собственное восприятие, внимая ему, начинало сдавать позиции. Даже сам Ренли будто бы стал выглядеть иначе – по-особенному красивым, хотя по факту ничего в нем не изменилось. Те же сияющие глаза, лукавый прищур из-под челки, та же фирменная улыбка, что не в одном парне пробудила бисексуальное начало.
Вот только Джон не хотел и не согласился бы быть «одним из». Слишком привык быть «одним, кто»: тем, к кому Ренли неизменно шел после каждого из своих свиданий. И, наверное, где-то в глубине души всегда таился неосознанный, безотчетный страх, что однажды – не придет, останется там, где был, и что-то новое, по-настоящему серьезное проляжет между ними невидимой пропастью. И все же никогда прежде это не ввергало в панику столь откровенную, как в свете новых открытий: стоило лишь представить Ренли в чужой постели, подумать о том, что он, должно быть, вовсю целуется сейчас с Брайсом – и горло сдавливало невидимыми тисками.
Истина открылась в метаниях по комнате, где вдруг стало невыносимо мало воздуха, под бешеный стук пульса, в один миг и с предельной ясностью. Гей, бисексуал ли – значения не имело. Ренли был нужен ему безраздельно, весь целиком, проник под кожу давно и напрочь. Ренли, делающий его смелее, годами сражающийся с его страхами и всегда выходящий победителем. Ренли – смешение цветов, ураган эмоций; Ренли – исключение из всех правил.
Всегда – Ренли.
К тому времени, как снаружи скрипнула калитка, Джон уже готов был лезть на стену. Понадобилась вся имеющаяся выдержка, чтобы не броситься к окну сразу, а дождаться сигнала о новом сообщении. Пусть не думает, что он ждал, как приклеенный.
Ренли стоял внизу, запрокинув голову, и щурился на свет. Такой же, как и всегда: яркая вспышка среди темноты; такой – его, что у Джона защемило сердце: то ли от нежности, то ли от мысли, что рано или поздно кто-то другой – какой-нибудь очередной Брайс – может сделаться важнее.
– Я уж подумал, ты не появишься.
– Могу вернуться, – ухмыльнулся Ренли и сделал шаг назад – короткий, едва заметный, но даже его хватило с лихвой.
– Нет!.. – сорвалось с губ прежде, чем в дело успел вступить самоконтроль.
Снизу донесся смех, но лица Ренли Джон уже не видел: как ошпаренный, шарахнулся назад, в комнату, отступил в тень, лихорадочно соображая, как объяснить свою реакцию и краску, залившую щеки. Он стиснул кулаки в беспомощном порыве, зажмурился, как никогда желая провалиться сквозь землю –
испортил, все испортил! что теперь делать? – и вздрогнул всем телом, когда бок вдруг пощекотали чужие пальцы. А затем уже обе ладони, такие теплые, словно трубу, по которой Ренли карабкался к нему, наполнял кипяток, скользнули вверх по спине Джона и замерли на его плечах. Как и десятки, если не сотни раз до этого, и в то же время – совершенно по-новому.
– Дурень, – прошептал Ренли, и Джон замер, расслабляясь в его объятиях. – Мог бы давно уже позвонить.
Оказалось, он и вправду не знал так многого: о себе, о Ренли, и почти ничего – о них вдвоем. Не представлял, что способен кому-то принести столько счастья. Что причина, по которой его лучший друг всячески избегал серьезных отношений, каждое утро смотрела на Джона из зеркала, и все, что происходило между ними до тех пор, являло собой лишь верхушку айсберга, и все вело к тому, чтобы два кусочка души, треснутых, несовершенных по отдельности – сплавились, сплелись, срослись наживую. Что уступить контроль и передать себя чужой заботе будет так упоительно хорошо, а касаться – так необходимо.
Больше Ренли уже и не отпускал его по-настоящему: даже за тысячи морских миль Джона грело ощущение их неразрывной связи.
Решение уйти на флот стало самым сложным, самым мучительным в его жизни – и тем не менее принципиально необходимым. После провала на экзамене он должен был убедиться, что все еще может себя проявить, а уязвленная гордость требовала вызова посерьезнее. Как говорил дядя Бенджен, «только выйдя из зоны комфорта, понимаешь, на что годишься на самом деле».
– Ты меня… ненавидишь теперь? – спрашивал Джон у Ренли, не смея поднять на него глаз. – Я пойму, если да.
– Тебя – не могу, – изрек тот после паузы, показавшейся бесконечно долгой. – Вот чувство долга твое проклятое – не то слово. И дядьку твоего – тоже. Он бы еще про Афганистан тебе наплести додумался! Или про космос!
Главного это, впрочем, не отменяло: именно Джон был тем, кто решил уйти, именно Джон подверг их испытанию – и потому с готовностью принял на плечи весь груз вины. Поднимался по сходням, а казалось, что падает: в бездну, в бурлящую черноту – и лицо Ренли, искаженное болью, так и стояло перед глазами, будто отпечатавшись на изнанке век.
– Не смей говорить, что это ради нас! Что ты бросаешь меня ради нас!
– Я не бросаю.
А разве нет?..
Он обводил взглядом тех, с кем предстояло провести ближайшие два года, всматривался в новые лица в попытке уловить хоть малейшее отражение собственной тоски – и злился, злился безотчетно: на себя, на них, на целый мир, враз сделавшийся таким чужим и огромным. Не терпелось поскорее оказаться в каюте и, пока есть возможность, добраться до телефона: он ведь столько не успел сказать Ренли в момент прощания.
Как бы не так.
– Но… почему?.. Мы же стоим пока,
должна быть сеть!
– Так блочат ее здесь, – словоохотливо пояснил Тормунд, – секретность, все дела. В паре мест, если повезет, поймается, но их еще поискать надо. А ты думал, что ли, на Фейсбуке будешь сидеть, как дома?
На подобные вольности Джон, конечно, не рассчитывал – и все же реальность матросских будней оказалась весьма далека от его ожиданий. Дядя Бен рассказывал о ветрах и волнах, о бескрайних просторах и солёных брызгах; учения в полной мере продемонстрировали всю тяжесть предстоящих нагрузок – истине полагалось бы пролегать где-то между, однако на деле миновало больше месяца, прежде чем они впервые отплыли из порта. До тех пор так называемая почетная служба не выходила за пределы грузовых отсеков, которые приходилось надраивать днями напролет; и Джон готов был выть от досады. Перебарывал, собирал себя по частям, тогда как внутри все кричало, что не ради этого он оставил Ренли, что натирать полы и выжимать тряпки мог бы и на заправке за углом, – и себе же каждый раз наступал на горло, чтобы в очередном дежурном сообщении не выдать ничем своего отчаяния.
«Все нормально». Не знаю, как выдержу еще столько времени.
«Скучаю по тебе». Не переставай в меня верить, пожалуйста: я не уверен, заслуживаю ли, но мне нужно это больше всего на свете.
«Люблю». И прости, что меня нет рядом.
Где и как ловить сигнал, ему показал Тормунд: «Чтоб ты за борт не сиганул, а то нас же ведь потом тебя доставать отправят», – но Джон в любом случае оценил жест. И, к собственному удивлению, обнаружил, что в одиночку справляться вовсе не обязательно.
Преодолеть дистанцию, им же и обозначенную, вышло на удивление легко – легче, чем принять тот факт, что остальные не так уж от него и отличаются. Большинство – такие же вчерашние школьники и несостоявшиеся студенты: Пип пошел на службу по наущению отца, Гренн надеялся разделаться с семейными долгами, а Эдд, по его словам, «просто хотел сменить обстановку».
– Всё рекрутер, морда трепливая. Наплел мне, мол, от девчонок отбоя не будет. Я как в форме себя увидел, мигом понял, что не прокатит ни черта, да деваться уже было некуда.
Что до Тормунда, он в свои тридцать пять считался одним из «возрастных», хотя дерзни кто назвать его так в лицо – без промедления отправился бы в нокаут. Сам он уверял, что в плаваниях провел полжизни, и охотно делился рассказами – однако правдивость их вызывала серьезные сомнения.
– Смотрю, а там – акула-молот! Здоровенная, с во-о-от такой башкой! И как давай нам о корпус долбиться!
– Они мне всё про Моргану какую-то талдычили, но я-то знаю, что я видел! Призрак это был, корабль-призрак! Может, и сам «Голландец»!
– А один мужик, Орелл, у нас прям на сходне убился! Спускался, оступился и – брык! Что при жизни всем гадил, что после смерти умудрился. Думали, состаримся, пока разборки кончатся.
Верили ему или нет, Тормунда заботило в последнюю очередь. Ежедневную норму историй он выдавал несмотря ни на что и по любому вопросу считал необходимым высказать свое авторитетное мнение. О чем бы ни заходил разговор, он всегда знал какого-то парня, с которым было что-то «похожее, но еще круче».
– Многовато как-то парней, тебе не кажется? – съязвил однажды Пип, и все разразились дружным хохотом, слишком увлеченные, чтобы заметить, как Джон, сжав губы, отвернулся к иллюминатору.
Он не откровенничал с ними. Что его есть кому ждать, новые приятели поняли и так, а остальное их не касалось никоим образом. Джон вообще не имел привычки распространяться о своей личной жизни, но привычное «мы» иногда вырывалось поневоле: «тоже ходили на этот фильм», «собирались в Бостон вместе поступать, да вот как все вышло». И в конце концов Гренн не преминул поинтересоваться:
– Имя-то у твоей пары есть какое-нибудь?
– Ренли. – Но, к удивлению Джона, этим все и ограничилось. Подробностей у него никто не выпытывал, за что он был благодарен всей душой – во всяком случае, до тех пор, пока не обнаружил, что детали его товарищи благополучно додумали сами.
Они решили, что Ренли – девушка.
Следовало бы развеять заблуждения на месте, после первого же услышанного невзначай комментария о своей так называемой «подружке», внести ясность и не усложнять ситуацию еще больше: Джон честно собирался открыться, не одну ночь провел без сна, терзаясь совестью, – но каждый раз будто проседало что-то в груди, будто в попытке оградить, уберечь, оставить для себя то сокровенное, что принадлежало только им с Ренли. Даже Старки узнали далеко не сразу, даже им признаться было сродни шагу в пропасть, а здесь – новые люди, едва знакомые. Неплохие, безусловно, – однако ручаться за их терпимость Джон бы не рискнул. Было бы крайне наивно полагать, что с отменой закона «Не спрашивай, не говори» гомофобия в рядах армии исчезнет, как по взмаху волшебной палочки, и он не питал иллюзий на этот счет. Бойкий Пип, прямодушный Гренн, говорливый Тормунд – все они с равным шансом могли оказаться противниками однополых отношений – и кто знает, до какой степени. Выкрики в спину доводилось слышать и раньше, но в армии проблема грозила приобрести совсем иные масштабы, а Джон, сколько бы ни храбрился внешне, не был уверен, что готов столкнуться с ней один на один.
Не возникало сомнений лишь в отношении Эдда. Тот, по умолчанию не ждущий от жизни ничего хорошего, на всё, что бы ни происходило, реагировал с меланхоличностью, которой позавидовали бы и шаолиньские монахи. Казалось, даже если бы из водных глубин вдруг взметнулись щупальца, Эдд бы просто посетовал, что лейтенант Торне своими воплями разбудил великого Ктулху, и своим фирменным скорбным тоном зачитал молитву древнему божеству.
Джона он выслушал, не перебивая, с абсолютно непроницаемым лицом – разве что сигаретой затянулся крепче обычного. Курево у него не заканчивалось никогда, как если бы Эдд и не держал в потрепанном своем рюкзаке ничего другого. А может, и впрямь не держал.
– Надо же, – хрипло пробормотал он и щелчком отправил окурок за борт. – Я-то думал, ты вообще всё насочинял, а оно вот как… Парень, значит.
– Да.
– Ну, парень так парень. Дело твое, – философски заметил Эдд, и близко не представляя, какое облегчение принесли его собеседнику столь простые слова. – У меня лично проблем с этим нет. Но я понимаю, почему ты их не поправляешь.
Потому что так спокойнее, раз за разом напоминал себе Джон. Безопаснее. Разумнее, если посудить… но правильно ли? Всю жизнь его учили быть честным – как с другими, так и с самим собой; а игра по чужим правилам словно выворачивала наизнанку, и все чаще мелькала тревожная мысль: а тот ли он еще Джон, которого Ренли любит и ждет, или сроднился уже с маской другого, несуществующего? Ответ на этот вопрос мог дать ему только сам Ренли, видящий его насквозь, проявляющий, как фотографию в темной комнате, – однако даже ожидание встречи омрачалось теперь тянущим чувством вины. Ренли снился ему и во снах уходил прочь, презрительно кривя губы. Джон знал, что не вынесет, если такое повторится и наяву, и потому в первое мгновение, выхватив взглядом в толпе вокзала знакомую зеленую ветровку, застыл как вкопанный, весь обратившийся в жадное любование. А бросаясь в объятия, растекаясь в них теплым воском, как никогда желал, чтобы время остановилось сейчас и здесь – лишь бы не кончалась отведенная им неделя, лишь бы не разделяли больше ни мили, ни города.
Не отпускай меня, держи, не дай мне исчезнуть. Я твой – вот и всё, что важно. Всё, что имеет значение.
Твой, выстанывал охрипшим, срывающимся голосом под мерный стук дождя по крыше лесного домика.
Твой – прогибаясь под Ренли, сжимая коленями его бока, отдаваясь с таким пылом, какого и сам от себя не ожидал до сих пор.
Сильнее. Глубже. Не сдерживайся. Пусть мышцы ноют наутро. Пусть будут следы – россыпью синяков на бедрах. Пусть продержатся дольше. Я тот, кто я есть. Я – твой.
Ренли не возразил против его конспирации ни словом, но настоящий ответ прозвучал между строк. Джон прочел его в тенях под глазами, в глубокой складке меж бровей, в заострившихся линиях скул. Его парень справлялся с разлукой гораздо хуже, чем пытался показать в сообщениях, и изо дня в день вел свою борьбу, измотавшую его до предела. Джон обрек его на это – и чего ради? Чтобы прятать за личиной выдуманной девушки?
Черта с два.
Фраза дяди Бенджена внезапно приобрела совершенно новый смысл – или просто Джон после стольких месяцев наконец понял ее по-настоящему.
Прикосновения Ренли еще горели на коже, когда он поднимался на борт, когда отчитывался Мормонту о прибытии (– К девчонке ездил? – Нет.) и когда парни, галдя наперебой, ввалились к нему в каюту.
– Ну что, Джонни-бой, – Тормунд по обыкновению не разменивался на церемонии, – оттянулся, поди, на вольных берегах? Может, и фотки нам привез?
Джон не сомневался, что это прозвучит.
– А как же. – И недрогнувшей рукой протянул телефон.
Тормунд выхватил его с ликующим возгласом, Гренн и Пип, придвинувшись ближе, вытянули шеи. С места не тронулся один Эдд, с обреченным видом прикрывший глаза. «Да ты рехнулся!» – в открытую читалось в выражении его лица, и Джон не взялся бы спорить – но и отсиживаться в зоне комфорта больше не собирался. В конце концов, если его выбор станет проблемой для их дружбы – значит, невелика ей была цена.
– Тут мужик, – констатировал Тормунд после короткой паузы.
– Это Ренли. Мой парень.
Статистика утверждала, что к гомофобному поведению склонен каждый третий. Напротив стояли как раз таки трое – и в изумлении осознавали услышанное. Четвертый же, вышагнув из-за их спин, с тяжелым вздохом встал подле Джона: кислая мина его никуда не делась, зато плечо рядом ощущалось крепким, как скала. Что ж, один друг – уже немало.
Один ли?..
Уголки губ Пипа дернулись вверх.
– Системный сбой, – объявил он механическим, каким-то неживым голосом, но глаза блеснули задорно. – Похожих знакомых в базе не найдено. Требуется перезагрузка, – и от души пихнул Тормунда острым локтем. А затем переглянулся с Гренном – и оба затряслись от беззвучного хохота.
Джон и сам рассмеялся бы – не столько над шуткой, сколько от облегчения, – если бы только Тормунд не смотрел на него исподлобья, угрюмо сдвинув рыжие брови.
– То есть, выходит, – начал он, и улыбки остальных вмиг погасли, – ты всё это время дураков из нас делал, да? И как, нравилось?
Потребовалось усилие, чтобы выдержать его тяжелый взгляд и сохранить внешнюю браваду, тогда как в висках стучало набатом почти до боли. Нельзя быть хорошим и правильным для всех сразу, любил повторять Ренли. Наверное, и правда нельзя.
– Нет.
– Ой ли? – рявкнул Тормунд, выдвигаясь вперед. Гренн попытался удержать его за плечо, но он с легкостью вывернулся – и навис над Джоном угрожающей глыбой. – Я думал, мы друзья.
– Друзья. – И Джон знал, что, как бы всё ни обернулось, останется за многое ему благодарен. За то, что первым из всех подошел завести разговор. За помощь со связью. За умение встряхнуть после самого утомительного дня. – Но я не был готов… рассказать.
На несколько секунд вновь воцарилась напряженная тишина: Тормунд молчал, лишь сопел шумно в бороду. И вдруг молниеносным движением вскинулась тяжелая ручища – но не кулаком, а раскрытой ладонью. С лежащим на ней телефоном.
Ренли с заставки улыбался открыто-обескураживающе, и Джон даже при желании не смог бы отвести от него глаз – да и к чему теперь было таиться? И так ведь всю душу распахнул. Вот она: поймана в кадр, щурится на вспышку.
Из груди Тормунда вырвался снисходительный смешок, и он, тряхнув головой, отступил назад, к Гренну и Пипу, чтобы встроиться между ними, точно никуда и не отходил.
– Одного не пойму. – Вид у него при этом был, как у человека, вернувшего себе контроль над положением вещей. – Что это за парень такой, который сюда тебя отпустил, где столько мужиков?..
Перебиравший в голове сплошь худшие из вариантов, Джон никак не ожидал, что его недоверие заденет друзей куда как больше, чем правда, которую он оберегал так старательно. Его и раньше обвиняли в скрытности: Робб – и тот, бывало, бросал в сердцах что-нибудь вроде: «Ты, кроме Ренли, никому слова лишнего не скажешь!»; однако эти трое оказались гораздо памятливее, а уж по части изобретательности и подавно не знали себе равных. И что главное – им не надоедало. Вообще. Месяцами.
– Джон, там Торне с утра ходил, спрашивал, кто по-испански прочитать сможет, я обещал у тебя уточнить. Ну, мало ли, вдруг мы еще чего про тебя не знаем.
– Просто из интереса: а в переписке вы тоже шифруетесь? Как – нет? Вас же правительство читает!
– Погоди-погоди, а это было до того, как Ренли пол сменил, или уже после?
– Вот приедешь теперь домой, твой как увидит – стопудово подумает, это мы, уроды нетерпимые, тебя подпалили, – ворчал Тормунд после случая с замкнувшей проводкой, когда Джон в одиночку полез сбивать пламя и обжег руку до волдырей. – Ну вот на черта тебя туда понесло, а? Больше всех надо, что ли? Или проверить решил, будет он тебя любить без смазливой физиономии или не будет?
– Будет.
– Ишь ты, уверенный какой. И опять этот взгляд блаженный! Тьфу, влюбленные! Что ж вам голову-то всем отшибает, а?
Чего он не представлял уж точно, так это что сам в не столь отдаленном будущем с боевым кличем ворвется в их ряды и все категоричные заявления вернутся к нему бумерангом. Тем острее в итоге вышла ирония: будто бы даже боги устали от его бесконечного бахвальства, и Тормунд, закаленный, неукротимый и, по собственным его уверениям, абсолютно невосприимчивый «ко всей этой романтической дури», нежданно-негаданно встретил
Её. Капрала Бриенну Тарт.
Они тогда возвращались на базу после двухмесячного рейса и по пути завернули в чарльстонский порт. Младший состав, на время стоянки отпущенный на берег, опьяненный долгожданной, хотя и мимолетной свободой, скатился по сходне чуть ли не кубарем, и Джон уже на ходу набирал сообщение Ренли, а Гренн во всю глотку орал, что умрет, если сейчас же не закинет в себя гамбургер из ближайшего «Макдоналдса», как вдруг Эдд перед ними затормозил, словно налетев на невидимую преграду:
– Эй, гляньте-ка! – и ткнул пальцем в статный силуэт в форме, возвышавшийся над другими больше чем на голову. – Мне кажется, или вон тот бугай даже здоровее нашего будет?
– Так это ж баба! – присвистнул Пип, сощурив глаза. – Охренеть, дылда какая! Да ей факел в руки – и за Статую Свободы сойдет! – хохотнул он – и едва не улетел за парапет от мощного пинка. – Эй! За что?
– Не говори так о ней! – рыкнул Тормунд, уставившись на него, как бык на красную тряпку.
– Вы что, знакомы?!
– Ещё нет, – Тормунд шумно прочистил горло и, приосанившись, устремил на женщину взгляд, полный откровенного любования. – Но запомните: я на ней женюсь.
В первую секунду это впору было принять за шутку – надо сказать, весьма забавную: Гренн с Пипом вволю посмеялись, – однако Тормунд от слов тут же перешел к действиям с рвением, достойным рыцарского романа. Не смутило его ни то, что дама сердца, судя по нашивке на рукаве, стояла выше него по званию, ни её крайне скептичная реакция на его порыв. Тормунд не был бы Тормундом, если бы сдался так легко. Исчезнув из вида на несколько часов, он вернулся на корабль уже перед самым отплытием, сияющий не хуже золота высшей пробы.
– Бриенна Тарт! – грянуло на всю палубу, и всем тотчас сделалось ясно, что забыть это имя он уже никому не даст.
Именем Тормунд, впрочем, не ограничился. Оставалось лишь догадываться, где и насколько легальным способом он сумел раздобыть еще и номер телефона, но с тех пор ни одна стоянка не обходилась без ритуального звонка Бриенне Тарт. И какой бы отборной бранью та ни крыла привязчивого поклонника, в какие бы дали ни посылала, Тормунд все равно продолжал настаивать, что любые дороги приведут его к ней. Несговорчивость избранницы не смущала его, а наоборот – только раззадоривала, пробуждая в азартной и без того душе первобытный инстинкт завоевателя.
– Ну а если у нее уже есть кто-то?.. – Джон взял на себя смелость озвучить вопрос, в равной степени занимавший каждого из компании.
– Если бы был, давно бы вышел на меня и спросил, что за дела, – со знанием дела объяснял Тормунд. – Но я нутром чую, что нет никого. Моя она. Из кожи вылезу, а добьюсь.
– Запрета судебного ты от нее добьешься, – пророчил Эдд. – Помнишь, что она тебе в прошлый раз сказала? «Еще раз позвонишь – обращусь в полицию!».
Однако Тормунда было не пронять.
– Много ты, Скорбный, в женщинах понимаешь! Да она уже раз десять могла на меня заявить, или заблокировать, или номер сменить… да хоть просто не отвечать! Но она отвечает. Всегда!
– Ну да. Любо-дорого послушать.
– А ты и не слушай, тебе не надо. Мы сами разберемся. Я-то знаю, в чем тут соль! Она проверить хочет, на сколько меня хватит. А как поймет, что я к ней по-серьезному – так сразу лед и тронется! Не волнуйся, милая, я не подведу!
И билет на сегодняшний вечерний поезд до Чарльстона как нельзя лучше доказывал серьезность его намерений. За то время, что они ожидали высадки, Тормунд уже дважды проверял его в кармане и, похоже, ни на йоту не сомневался в успехе операции – в отличие от друзей, которых его уверенность ужасала и восхищала одновременно.
– Напиши тогда, как там у тебя, – спохватился Джон, усилием воли заставив себя отвлечься от личных переживаний. – Хоть в двух словах. – Лучше всего, конечно, подошли бы «не пострадал» и «не арестован».
– Или позвони из участка, если все-таки загребут, – ввернул Пип, словно перехватив эту мысль. Сидящий между Тормундом и Гренном и на их фоне еще больше теряющий в росте, он лениво крутил в пальцах телефон, который с утра уже успел разрядить подчистую. – Будем всем миром на залог собирать.
Тормунд в ответ лишь хмыкнул снисходительно.
– Не терпится снова меня услышать, а? – парировал он, а спустя миг Пип оказался пойманным в захват, пока широкая мозолистая ладонь с энтузиазмом ерошила ему волосы. – Ладно, чего там: я тоже скучать буду по вам, болванам. Но совсем-то уж не потеряемся! Фейсбук есть, всякое такое… А там и на свадьбе чьей-нибудь соберемся. Не у меня, так у Гренна. Или у Джона.
А Джон смотрел на них, и насилу верилось, что дальше каждый пойдет своей дорогой – и не будет больше ни хвалебных од капралу Бриенне вместо будильника, ни искрометных пародий Пипа на старших офицеров, а Гренн с Эддом не заведут очередной спор о том, что круче – Xbox или Playstation. Он ничего не хотел так, как вернуться к Ренли… и все же было бы здорово, если бы хоть кто-то из друзей жил поближе, чем на другом конце необъятных Штатов.
– Свадеб ждать, чтоб собраться, это вообще не дело, – подал голос Гренн. – Предлагаю так: раз в полгода общий слет у кого-нибудь в гостях. Если надо будет, даже на машине подберу.
Джон поддержал бы любую инициативу, но в случае с этой был совершенно искренен:
– Отличный план.
– Что угодно, лишь бы по суше, – проворчал Эдд, не отвлекаясь от унылого созерцания своих ботинок. – Не знаю, как вы, а я лично с берега больше ни ногой.
– Мне кажется, я и из дома-то в следующий раз выберусь нескоро, – Пип с хрустом потянулся, разминая спину. – Там и «Ходячих» новый сезон вышел, и нового сколько всего – на целый марафон!
Тормунд, ухмыльнувшись, покосился на Джона, и бородатая физиономия приобрела то самое плутоватое выражение, за которым обычно следовала очередная история о славных временах.
– Сдается мне, кого-то здесь ждет марафон покруче.
Прозвучало слишком громко: в их сторону немедленно повернулись головы. Албетт, склонившись к Халдеру, зашептал что-то ему на ухо, Доннел одобрительно присвистнул, а Карл с компанией, напротив, скривились, как от зубной боли. То ли еще будет, усмехнулся про себя Джон и тут же получил от Тормунда локтем в бок:
– Смотри не забудь: ты должен нам шоу!
Впрочем, он и не возражал. Даже если бы захотел, не смог бы. Не сейчас, не после того, как друзья провернули такую авантюру, чтобы подарить им с Ренли их звездный час.
По давней флотской традиции право первым сойти на берег и на виду у всех разделить со своей половинкой долгожданный поцелуй разыгрывалось случайным образом: моряки по старинке писали свои имена на клочках бумаги, складывали в коробку, а кто-то из командования вытягивал один и тем самым выбирал счастливчика. Не то чтобы Джон так уж стремился им стать, но и отказываться от возможности не собирался. Друзья же, обнаружив его участие, оживились не на шутку:
– То есть, ты готов заявить о вас публично, если выиграешь?
– Не выиграю. Вытянуть единственного нетрадиционного – это надо сильно постараться.
– Может, и не единственного, почем нам про других-то знать, – фыркнул Гренн. Тормунда же больше волновало другое:
– Ну а если все-таки выиграешь? Как же твоя конспирация?
Джон только отмахнулся: в свете предстоящего воссоединения с Ренли стороннее мнение заботило его в последнюю очередь. И все же, когда лейтенант Нойе, развернув бумажку, прочитал его имя, это выглядело уж слишком провокативным стечением обстоятельств – и лукавые улыбки друзей служили тому лучшим подтверждением.
–
Как, черт возьми?..
– Конфундусом, – отшутился Пип, а Тормунд как ни в чем не бывало развел руками:
– Тут, понимаешь, какое дело… Я ж все это проходил уже не один раз. Думал, оно везде одинаково: в смысле, что те, кто без пары – или вроде меня, кого просто встречать не приедут, – другого кого-нибудь пишут на бумажке. Ну, мы и написали, – пояснил он, глядя на Джона совершенно честными глазами. – Кто ж знал, что больше никто не в курсе.
Дар речи Джон вернул себе не сразу. Всматривался в торжествующие лица – и голос не шел из пересохшего враз горла.
– Вы…
– Просто немного увеличили шанс. Могло и не выгореть.
– Но… это же…
Нечестно, собирался сказать он. Не по правилам. Не стоило. Но взгляд остановился на Гренне, таком же довольном, как и остальные трое, и на первый план выступила совсем другая мысль:
– Ты тоже?.. А… как же Вайолет?
Гренн в ответ лишь повел плечами.
– Она все равно не любит шумихи.
– Отказов не принимаем, – предупредил Тормунд. – Ну, если, конечно, ты не хочешь, чтоб какой-нибудь Торне начал выяснять, что да почему, и мы огребли напоследок по полной программе. Ты же не хочешь?
– А как Ренли обрадуется, – вкрадчивым тоном добавил Пип, чем развеял последние сомнения.
Ренли, ясное дело, пришел в восторг, облеченный в десяток восклицательных знаков:
«Мы станем легендой!!! Как те двое на Таймс-сквер!» – и Джон будто наяву видел его трепещущие ресницы и закушенную губу; и от нетерпения самого бросало в жар, словно в приступе внезапной лихорадки. Как в детстве, когда он слег с пневмонией и метался в бреду, а Ренли сбегал из школы, чтобы быть рядом, и, сколько бы Старки ни выпроваживали его домой, раз за разом упрямо возвращался на свой пост. «Я звал тебя, – сказал он Джону, когда тот пришел в себя. – Ты разве не слышал?».
Всегда слышал, Рен. Всегда шел на голос – и сейчас, отсчитывая последние минуты порознь, едва ли не задыхался взаперти. Фора превратилась в жизненную необходимость: первым, никак иначе – смотреть кому-то вслед было бы выше его сил.
Это наше, родной. Только наше. Ради всего святого, ну почему так долго?
– Не поломалось бы там ничего, – Эдд страдальчески наморщил лоб. – А то нас же и чинить заставят, пока не разбежались.
Тормунда от такой перспективы аж передернуло.
– Да хрена с два! Мы свое отпахали. У меня вообще поезд! А еще до вокзала надо доехать, а еще пожрать где-нибудь успеть…
– Тебе лишь бы пожрать, – съехидничал Пип.
– Ну это ты у нас приедешь на все готовенькое, к матери под крылышко, а мне еще почти целый день в дороге трястись!
– Да заткнитесь вы! – шикнул Раст, полоснув их раздраженным взглядом. – Слышите? – И гомонящий на все лады кубрик затих, будто по волшебству. – Идет вроде.
Тяжелая поступь Джиора Мормонта внушала трепет и в обычные дни, но с таким энтузиазмом его совершенно точно встречали впервые. Скрип двери потонул в приветствии, прогремевшем, как иерихонская труба. Джон, оказавшийся рядом с Тормундом, готов был поклясться, что оглох на одно ухо.
В глазах капитана, однако, читалось благосклонное понимание.
– Смотри-ка, сразу и строиться научились! – оценил он, чинно перешагивая порог. – Давно бы так, – и по-отечески похлопал по плечу кого-то из крайних. – Ну что, все готовы?
– Да, сэр! – вновь грянул хор голосов.
– Еще бы вы не были, – проворчал Мормонт с напускной строгостью, но уголки губ выдали улыбку. – Вольно, бойцы! Сноу?
Джон рванулся вперед, весь превратившийся в один оголенный нерв.
– Да, сэр!
Вышло хрипло и сдавленно: дыхание сбилось, не поспевая за пульсом. «В случае обнаружения на борту взрывного устройства, – вспыхнула в памяти строка из руководства, – немедленно сообщить командованию и организовать эвакуацию».
Тик-так, тик-так: он с мольбой взглянул на Мормонта – и тело прошило дрожью, когда тот коротко кивнул в ответ.
– Вещи бери и пойдем. Остальные за нами. А то там, говорят, уже кто-то в воду прыгать собрался.
– Это мой, – с нежностью выдохнул Джон, ощущая, как по венам разливается дурманящее тепло.
Тормунд между тем уже протягивал ему рюкзак, выдернутый из общей кучи.
– Давай, Джонни-бой. Твой выход.
– Пока он там не утопился, – добавил Эдд вполголоса – так, словно сам каждый день вылавливал по утопленнику.
– Парни, я… – Джон благодарил их столько раз, что сбился со счета, но все равно казалось, что мало, чертовски мало, недостаточно. – Спасибо…
– Иди! – рявкнул Тормунд, разворачивая его к двери.
Мормонт ждал снаружи, в коридоре: стоял, по-военному заложив руки за спину, и то ли в силу освещения, то ли просто под влиянием момента показался вдруг по-настоящему старым. Надолго ли еще его хватит, невольно подумал Джон и сразу устыдился своей мысли. Поравнялся с капитаном и замедлил шаг, не решаясь обгонять старшего по званию, однако тот сам подтолкнул его в спину:
– Да ступай уже. Заслужил.
Два долгих года Джон представлял себе этот миг, два долгих года видел его во снах, чтобы после в бессильной ярости выть в подушку, – и потому, когда ветер хлестнул по глазам, заставляя зажмуриться, подсознательно ждал подвоха. Но палуба, залитая солнечным светом, никуда не делась: слева по борту до самого горизонта простиралась гладь океана, а справа…
За ограждением на берегу теснилась толпа. Десятки лиц смотрели на Джона снизу вверх, но все – женские, все – незнакомые, и он в растерянности скользил по ним взглядом, пока ноги сами вели вдоль фальшборта. Разве Ренли не должны были тоже пропустить вперед? Разве не для того Мормонт спрашивал его имя и как с ним связаться? Какой тогда вообще во всем этом смысл, с раздражением вопросил про себя Джон, зажимая в кулаке лямку рюкзака.
А потом увидел.
Охранники у прохода уже расступались, готовые дать дорогу, но Ренли ловким движением проскользнул под рукой одного из них и стрелой, спущенной с тетивы, понесся навстречу.
Мир промелькнул перед глазами калейдоскопом осколков и собрался заново. Джон не заметил, как миновал сходню и оказался на земле. Кажется, в спину звучали чьи-то крики, хотя он не разобрал ни голосов, ни интонации – всё сделалось неважным, всё, кроме улыбки, способной осветить города. А в следующее мгновение Ренли уже врезался в него, выбивая из груди остатки воздуха, а из-под ног – опору, и с разбегу крутанул в объятиях, чем, несомненно, развеял в пыль весь образ бесстрастного и невозмутимого северянина; однако Джону уже не было до этого ровным счетом никакого дела. Вздумай Ренли начать раздевать его прямо здесь – и то не встретил бы особого сопротивления. Джон цеплялся за его плечи, словно в попытке удержаться в этой реальности, все еще не решаясь поверить до конца… И, наверное, еще не скоро вспомнил бы о традиции, если бы Ренли сам не прижался к его губам, увлекая в поцелуй.
Те двое на Таймс-сквер не могли испытывать ничего подобного хотя бы потому, что видели друг друга впервые в жизни. Тот моряк целовал просто красивую девушку – вернее, всех девушек на своем пути, а фотограф поймал наиболее удачный кадр. Джон же целовал человека, которого любил больше всех на свете, к которому все это время мечтал вернуться – и вот так обмякнуть в его руках. Сколь угодно надолго. Хоть бы и на целую вечность.
– Ух, вам бы комнатку!.. – громыхнул за спиной знакомый бас.
Отстраниться даже на пару дюймов было сродни еще одному испытанию на прочность, а стоило взглянуть Ренли в глаза, сияющие чистым, безудержным восторгом, – и тут же захотелось поцеловать его снова. Но друзья уже успели подойти почти вплотную, и Джон заставил себя повернуть голову.
– Это Ренли, – только и выдавил он под нестройные смешки.
– Привет, – ухмыльнулся тот, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. Остальные из состава, проходя мимо, косились настороженно, некоторые и вовсе кривили губы, однако он обращал на них внимания не больше, чем на чайку, надрывающуюся криком где-то неподалеку, – лишь четверку напротив рассматривал с искренним интересом.
– Привет, – Гренн первым протянул ему руку, тогда как Тормунд с довольной миной склонился к Пипу:
– Ну, что я говорил? Давай деньги!
Ответом стало короткое, но емкое ругательство, и две мятые сотенные купюры перекочевали в подставленную ладонь.
– Ничего личного, дружище. – А это адресовалось уже Джону, в замешательстве сдвинувшему брови. – Бриенне на цветы.
– Вы… вы
о нас спорили? – медленно переспросил Джон, чувствуя, как лицо вспыхивает предательским румянцем. – Серьезно?.. Нет, не отвечай. Я не хочу знать.
– Полтинник ему верни, – зазвучал вдруг над ухом голос Ренли, невозмутимый, точно речь шла о погоде или курсе валюты. – Чтобы совсем уж по-честному.
– Боже, Рен!.. – Джон обреченно прикрыл глаза: кажется, он не краснел так с того дня, когда тете Кет вздумалось уточнить, пользуются ли они презервативами. Зато Тормунд в своей бесхитростной манере расхохотался чуть ли не до слез.
– Мне нравится этот малый! – объявил он, раскидывая руки, и между делом едва не свернул Эдду нос.
– Взаимно, здоровяк! – в тон ему откликнулся Ренли, а секундой позже они уже ударили кулаками, как старые приятели. В этом был весь он: очаровывал сходу, играючи вливался в любую компанию, да и, что скрывать, парня тоже мог бы заполучить почти любого. Но он мой, повторил про себя Джон, и тотчас, словно в подтверждение, виска коснулись теплые губы. Я – его, а он мой. Всегда был моим. Даже когда еще этого не понимал. Даже когда я не понимал и сам. Не иначе как в прошлой жизни довелось совершить какой-то поистине легендарный подвиг, раз в нынешней мироздание вознаградило так щедро. Можно ли вообще быть настолько счастливым? Был ли сейчас во всем мире хоть кто-то счастливее их двоих?
– Мне вы все тоже очень нравитесь, – вмешался Гренн, – но там дальше есть кое-кто, кто мне нравится еще больше. Так что на этой радостной ноте…
Закончить ему не дали: все в едином порыве потянулись, чтобы обнять, – все, включая Ренли, так и не расцепившегося с Джоном, – и по асфальту растянулась громоздкая многоногая тень. Будто бы солнце сделало снимок себе на память.
– Не пропадайте, ладно? – шепнул Гренн, прежде чем тень вновь распалась на составляющие. – И берегите себя, все вы.
– Ты тоже, – пожелал Джон уже ему вдогонку.
Они двинулись сразу следом: мимо охраны и дальше, углубляясь в толпу, поредевшую, но все еще гудящую, как и в любом другом порту, как в каждом из тех, где Джону доводилось сходить… За главным отличием: теперь Ренли был с ним, Ренли шел рядом, держал его за руку, крепко и так потрясающе знакомо, и два минувших года таяли в их переплетенных пальцах.
Им удалось, черт возьми.
– Джон!
Он знал, в каком составе должны приехать Старки, однако в глубине души все равно ожидал увидеть Робба, или Арью, или Брана в его бессменных очках виртуальной реальности, да даже маленького Рикона… Но не они звали его по имени, не они, а Санса – девочка-солнце с золотистыми бликами в волосах, – и Санса же бросилась ему на шею и обняла так крепко, как не обнимала даже в далеком детстве. Впрочем, Джон со своей стороны только рад был это изменить.
– Наконец-то! – воскликнула она, запечатлевая на его щеке короткий поцелуй. – Мы тебя уже заждались, – и в подтверждение озорно переглянулась с Ренли. – Еще немного – и кое-кто бы на штурм сорвался.
– С возвращением! – Чета Старков появилась как всегда рука об руку, оба – с улыбками на губах, но если в случае с тетей в этом не было ничего необычного, то все те разы, когда вот так в открытую улыбался дядя Нед, Джон мог бы пересчитать по пальцам, и сейчас на его глазах буквально творилась история.
– Наш бравый морской волк. – Дядина ладонь легла ему на плечо и стиснула почти до боли. – Я горжусь тобой, слышишь?
Ком застыл у Джона в горле, и все, на что его хватило, – благодарно моргнуть в ответ. Спасибо, что вы здесь. Спасибо, что примчались ради меня в такую даль. Они всегда старались относиться к нему как к родному, однако в этот миг он действительно почувствовал себя их сыном – и ощущение семейного единства прокатилось по телу теплым потоком.
– Мы все гордимся, – с нежностью проговорила тетя Кет, разглаживая отворот его кителя. – И, милый, как же тебе идет форма!
– Ничего подобного, – пробурчал Ренли вполголоса, но она все равно услышала – и, рассмеявшись, с растроганным «О, мальчики!» шагнула к ним, чтобы заключить в объятия обоих разом.
Глядя поверх ее плеча, Джон по привычке высматривал друзей в надежде еще раз перемигнуться на прощание. Первым нашелся Пип, окруженный плотным кольцом из родителей и сестры, кудрявой девочки лет десяти: та вертелась возле него волчком, а он, хоть и отмахивался для виду, вниманием явно был доволен. Гренн возвышался чуть дальше, с матерью и красивой блондинкой в спортивном блейзере, прильнувшей к его груди; но взгляд Джона перехватил без промедления – и радостно отсалютовал в ответ. Тормунда видно не было: надо думать, уже на всех парах летел на вокзал. Наверное, и Эдд тоже не стал задерживаться, предположил Джон, как вдруг заметил его у самого ограждения.
Эдд стоял в стороне от всех, зажав в зубах незажженную сигарету, и хлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Мимо него сновали люди, вокруг царила оживленная суета, но он казался призраком, которого забыли забрать на ту сторону, до того неприкаянным, что у Джона сжалось сердце.
Реакция его не укрылась от родных: Ренли и Кейтилин повернулись с разницей в секунду, и оба нахмурились в недоумении.
– Почему он один?
– Его что, никто не встречает?
– Там все сложно, – пробормотал Джон, и тетя с укором поджала губы, всем своим видом демонстрируя, что думает о родителях, не пожелавших разделить с сыном столь памятный момент. С этим было не поспорить, и все же на себя Джон сетовал не меньше – за то, что, ослепленный счастьем, чуть не ушел, оставив позади друга.
– Эдд!
Кто и откуда его зовет, тот обнаружил не сразу – пришлось вскинуть руку и помахать, привлекая его внимание. Но даже тогда Эдд не тронулся с места, только уставился вопросительно – и лишь после того, как Джон сделал ему знак подойти, выкинул сигарету и наконец зашагал навстречу.
– Эй, дружище. Сколько лет, сколько зим.
– Как ощущения на суше? – поинтересовался Джон, подавив смешок.
– Ощущаю действие эволюции, – по обыкновению меланхолично откликнулся Эдд. – А ведь она предупреждала: не зря все эти амфибии, или кто они там, из воды на берег повылезали. Не от хорошей жизни. И что в итоге? Знали бы они, что нам теперь платят, чтоб мы снова туда вернулись!
Взрыв хохота со стороны Ренли был ожидаем, но кто действительно удивил не на шутку, так это Санса, вопреки своей отточенной сдержанности рассмеявшаяся вслед за ним. Старки же ограничились тем, что коротко переглянулись между собой, и Джон, опомнившись, поспешил их представить:
– Эдд, это – мои дядя и тетя, мистер и миссис Старк. И Санса, моя кузина.
– Очень приятно, – прощебетала та, изящным движением заправляя за ухо рыжий локон.
– Здравствуйте, молодой человек, – деловито кивнула тетя Кет. – Вам с нами по пути? Мы поедем по пятьдесят восьмой, можем подбросить, если хотите.
Уголок рта Эдда, по обыкновению сжатого в скорбную линию, едва уловимо дернулся вверх.
– О, спасибо… мэм. Но мне тут недалеко.
– Так вы местный? – Тетя уже готова была выдохнуть с облегчением, однако Джон, в отличие от нее, знал ответ на этот вопрос – и улыбка его погасла окончательно. Что они за друзья такие, если никому и в голову не пришло спросить у Эдда, есть ли ему вообще куда вернуться? Слышали ведь, все четверо столько раз слышали, с каким сарказмом он говорил о своей семье – хотя, конечно, Эдд обо всем говорил с сарказмом и вечно находил повод для жалоб… И тем не менее – должны, обязаны были выяснить. Как минимум озаботиться.
А если бы и он, последний, не обернулся вовремя?..
– Куда ты пойдешь?
– Да хоть куда, – Эдд передернул плечами. – Как там у Керуака было: «Нет такого места, которое бы не надоело». Перекантуюсь пока где-нибудь в мотеле, отосплюсь толком, а потом... Может, трейлер куплю и буду… а, нет, не буду – права просроченные. Ну, тогда…
– Можешь поехать с нами.
Джон понимал, что не должен решать это в одиночку, без обсуждения с семьей, но иного бы себе не простил. Пусть даже сам Эдд привык удары судьбы принимать как данность, он не заслуживал вот так стоять и смотреть, как все, кого он знает, уходят восвояси – в жизнь, где для него места нет. Джон никому не пожелал бы такого. Только от мысли становилось не по себе – и не ему одному. Ренли, вмиг посерьезневший, замер, крепче сжав его руку, Санса вытянулась струной.
Эдд, однако, не повел и бровью.
– Помнишь, мы говорили, что шутник из тебя неважный?
– Никаких шуток. – Порыв ветра растрепал волосы Кейтилин, когда она выдвинулась вперед, решительная и строгая, и они с дядей обменялись быстрыми взглядами, достигая согласия без слов. – Мы вас приглашаем.
Средоточие идеалов дзен-буддизма на лице Эдда сменилось выражением легкого изумления, с каким человек оборачивается к незнакомцу, окликнувшему его по имени. Вы это мне? Точно? Ни с кем не перепутали?
– Э-э… Спасибо, конечно, – отозвался он после паузы, – но я не… В смысле, вы очень добры, просто это… не лучшая идея, – и неловко прочистил горло. – Даже мамаша моя – и та говорила, что от меня, как от тараканов, – потом не избавишься.
Глаза тети сверкнули надвигающейся грозой, и, если бы в завтрашних новостях сообщили, что над Колорадо пронесся ураган и камня на камне не оставил от фермы одной конкретной семьи Толлеттов, в происхождении его не было бы ни малейших сомнений.
– У меня бы тоже нашлось, что ей сказать, – процедила она тем самым тоном, который обычно использовала при общении со старшим Баратеоном. «Роберт, ты в своем уме? Как ты мог оставить брата одного на все выходные? Мальчику десять лет!». «Да, Роберт, Ренли у нас, очень мило, что ты озаботился. Нет, не заедешь: я бы вообще не советовала тебе в таком состоянии садиться за руль, а уж его с тобой не отпущу тем более». «Бога ради, ты что, прямо при детях притащил в дом этих девиц?». Джон даже годы спустя отчетливо помнил, с каким подчеркнуто спокойным видом миссис Старк прошествовала тогда мимо них с Ренли, в испуге застывших на крыльце – вдруг она больше не позволит им общаться? – подняла с газона садовый шланг и, включив полный напор, направила его прямо в окно Робертовой спальни. А затем под несущуюся оттуда брань усадила обоих в машину – и аккурат с того самого дня у Ренли появилось персональное место за старковским столом и собственная зубная щетка у Джона в ванной.
Но Эдд, само собой, всего этого знать не мог – и потому, даже следуя за Старками в сторону парковки, продолжал бормотать себе под нос:
– Вот тут я обычно и просыпаюсь… Ну, или замечаю, что я голый, а все вокруг пальцами тычут и смеются. – Впрочем, Санса, шедшая сразу за ним, и сейчас была предельно к этому близка: лицо у нее раскраснелось, плечи дрожали от беззвучного хохота, а ладонью она зажимала рот, дабы не сорваться на полную громкость. Джон и не помнил, когда в последний раз видел ее такой, но, глядя на нее, сам не сумел сдержать улыбки. И тут же представились Тормунд с Пипом, картинно хватающиеся за головы: «Захлопнись, Эдд, ради всего святого, или хочешь, чтоб девчонка бежала от тебя до канадской границы?».
Однако Санса бежать и не думала, а даже наоборот: благодарно кивнула, когда Эдд придержал для нее дверь машины, и передвинулась дальше на сиденье, чтобы он мог сесть с ней; хотя то, что на задний ряд уйдут Джон и Ренли, было очевидно и без подсказок.
– Моя очередь выбирать музыку, – шепотом уронил Ренли, пробираясь мимо нее на свое место. – Как насчет сэра Элтона?
– Не понимаю, о чем ты, – Санса, обернувшись, сверкнула глазами – совсем как мать, и все же Джон успел заметить, что щеки ее порозовели вновь.
Снаружи раздался резкий хлопок: дядя Нед, сражавшийся с заевшим в очередной раз багажником, наконец переупрямил его и торопливо прошагал к водительской двери.
– Ну что, поехали? – поинтересовался он, усаживаясь за руль, и окинул салон испытующим взглядом. – Пристегните ремни, как говорится. Дорога долгая.
Долгая?.. Джон и Ренли обменялись ухмылками. Настоящее «долго» разбилось волной о причал в ту самую секунду, когда сомкнулись объятия. Здесь был пункт назначения, здесь – с Ренли, лицом к лицу, и Джон нигде не чувствовал себя собой больше, чем рядом с ним. Служба на флоте заставила многое переосмыслить, на многое посмотреть под другим углом – как и предсказывал дядя Бенджен, и почти во всем он в конце концов оказался прав. Во всем, кроме одного: Джон в любом случае не смог бы впустить океан в свое сердце.
Сердце его с самого начала осталось на берегу.
Откинувшись спиной Ренли на грудь, он из-под полуприкрытых век наблюдал, как тянется вдоль горизонта ровная синева. Цвет, еще с утра окружавший со всех сторон – цвет не бесконечности, но разлуки, – отступал теперь, словно в час отлива.
– Будешь скучать? – поддразнил Ренли, небрежно кивая в сторону окна.
Джон повернул голову и, подавшись вперед, прижался лбом к его лбу.
– Больше нет, – выдохнул в самые губы, прежде чем поцеловать – так крепко, как никогда еще не осмеливался в присутствии семьи.
На душе у него впервые за долгое время царил полный штиль.
Бесконечность была только впереди.
