Катарина
Дверь, наконец, открывается, и Рокэ возникает на пороге. Герой печален, сутул, и лишен привычного лоска человека, который всегда и все может решить. Он еще не видит меня и позволяет себе устало привалиться к стене, запрокинув голову. Ричард Окделл все-таки человек выматывающий. В прошлый раз Рокэ выглядел так плохо только после той истории с отравлением. Хотя в первую ночь он, конечно, просто злился. — Рокэ, — зову я, и он вздрагивает. Находит меня взглядом, хмурится, подходит. — Что ты тут делаешь? Усмехаюсь. Действительно, что можно делать в такой час в королевской приемной? Уже и не скажешь, сколько я тут сижу. Сколько раз я вот так ждала Рокэ? То беспокойно ходя по спальне, то засыпая в неудобной позе на диване, то в жалких попытках отвлечься на книгу. — Приятно провожу время, как и ты, видимо. Рокэ ирония не впечатляет, но он садится рядом, спрашивает: — Где Ли? Лионель гневается. Еще один наш с ним разговор превратился в беспощадный обмен обвинениями, и мой прекрасный граф счел за благо гордо удалится. — Бегает по дворцу и бесится. Ты же знаешь, я могу вывести и святого. А Лионель человек вспыльчивый. Теперь Рокэ все же улыбается: — Ты клевещешь на господина кансильера. О его сдержанности ходят легенды. — Пустые слухи, — беспечно отмахиваюсь я. — Мы-то с тобой его знаем. Рокэ снова усмехается, потом устало откидывается на спинку дивана, я осторожно касаюсь его плеча. — Что Окделл? Уснул? Рокэ кивает, привычным жестом надавливает на глаза, прогоняя мигрень. — А ты? Не будешь ложиться? — Нет. Герцогу Окделлу не следует завтра просыпаться в одиночестве. Только сам Рокэ может не слышать, как это звучит. И не помнить, что во дворце есть куча людей, которых можно приставить к мальчишке. — Ты сердишься на меня? — Рокэ поворачивает ко мне лицо. Качаю головой. Поднимаю руку, глажу его по волосам, чуть притягивая к себе — Рокэ послушно опускает голову мне на плечо. Едва ли я могла бы сердится на Рокэ. В самую первую ночь он поймал мою руку, распускающую завязки пеньюара, и вместо поцелуя сказал просто: «Ли мне все объяснил». И я заплакала, и с тех пор кажется, только и делала рядом с ним, что плакала, заламывала руки и волновалась. А он успокаивал и утешал. Два года назад после недолгого и в общем довольно безнадежного спора, он решил утешать еще и Окделла. Это казалось отличным планом: подобрать обиженного судьбой и большими политиками юнца, беречь, обучить, привлечь на свою сторону. Приручить. Но Рокэ в него влюбился. — Нет, — мне грустно об этом думать, а не думать давно не получается. — Я, знаешь, все сержусь на себя: что тогда сказала тебе про план Штанцлера, и ты взял Окделла в оруженосцы. — Что? — Рокэ пытается отстраниться, но я упрямо тяну его голову к своему плечу. — Что слышал. В каком-то смысле вся эта каша заварилась из-за меня. — Это был Штанцлер. Ты же знаешь, он и в будущие королевы тебя выбрал уже имея в виду всю эту историю с твоим отцом. — Я могла отказаться. На любом этапе. — Катари, не говори ерунды. Тебе было семнадцать, и ты хотела жить. Это естественно. — Не утешай, — перебиваю я. Что бы ни думал Рокэ, и как бы ни оправдывал меня Ли, я-то знаю: когда Штанцлер, только рассказал мне правду об отце, мне ничего не стоило перестать. Не начинать. Это были просто слова. И просто мой страх. И только моя жизнь. Но я не смогла. Я согласилась. Соблазняла Рокэ. Рассказала всю эту историю Лионелю. И втянула их обоих в эти игры. И вот теперь, в конце всего, мы с Ли можем быть свободны и счастливы, а Рокэ — в еще большем плену. Мы обыграли Штанцлера, но цена высока: разбитое сердце лучшего из людей. Из моих друзей. Ричард Окделл оказался не разменной фигурой. Он стал ахиллесовой пятой Алвы. И не потому даже, что Рокэ готов был всем пожертвовать для него, но потому, что Ричард никогда не хотел быть сильным для своего эра. Или не мог. Дыхание Рокэ меняется, смотрю на него. Заснул. Снова глажу по волосам, осторожно, чтобы не разбудить, откидываюсь назад. Сколько уже было бессонных ночей из-за Окделла? У Рокэ, у меня, у Ли… Если что-то можно было истолковать превратно, пустить себе во вред — Ричард всегда выбирал этот путь, множа и множа наши тревоги. Даже если хотел, как лучше. Наверное, иногда он и правда хотел как лучше… Во всяком случае Рокэ верил в это. А однажды Рокэ просто поверил мне. Пусть и из-за Ли, но Ли ведь тоже верил, потому что любил. Значит, и в Окделла стоит верить. По стенам лежат неверные, причудливые тени — не люблю их, и перевожу взгляд на окно. В саду темно, до рассвета еще несколько часов. Самый темный час всегда перед рассветом. Долгие месяцы войны, пока Альдо бесчинствовал в столице, пока Рокэ был в Багерлее — я повторяла эти слова. Как было страшно тогда: за детей, за Ли, за Рокэ, за Селину и Айрис, за Фердинанда… Он ведь тоже был ни при чем. Такая же пешка, как многие, кем нам приходилось играть. Слышу шаги и без труда узнаю их. И, хотя стоило бы все еще сердиться, губы против воли растягиваются в улыбку. Стараясь не потревожить Рокэ, поворачиваюсь. Ли мрачный и недовольный стоит перед диваном. — Скажи мне, что он сбежал. Качаю головой. — Рокэ убаюкал его. И готова поклясться: спит он с большим удобством, чем сам Ракан. — Почему некоторым так везет? Ли устало опускается на пол, прижимается лбом к моим коленям. Прикрываю глаза от удовольствия, опускаю руку. Его волосы скользят между пальцами, шелковистые и мягкие. — Ты тоже можешь пойти спать, — ласково говорю я, но Ли оскорблённо отодвигается. Вот так обычно и начинаются все наши ссоры. — Не сердись, но должен же хоть один из нас быть к утру в уме. Ли упрямо вскидывает подбородок. — Я всегда в уме, в отличии от вас двоих, — он кивает на Рокэ. — Ты сказала ему, что он дурак? — Я говорила это еще тогда, в день святого Фабиана, но он сказал, что я преувеличиваю. Не люблю повторяться. Ли фыркает, но возвращает мне свою упрямую голову. Гладит колени через юбку, спрашивает печально: — Ты не боишься? — Окделла? — я думаю не больше секунды. — Не очень. Он был в тот день не в себе, а я подлила столько масла в огонь, сколько нашла. Тогда… Тогда мне даже хотелось, чтобы он ударил, закончил это бесконечное ожидание смертей и боли. — Тогда? — Ли запрокидывает голову, глядя внимательно и встревоженно. — Тогда тебя не было рядом, и мне было совершенно некого доводить, — пытаюсь отшутиться и улыбаюсь ему. Хочется думать — беспечно. Ли вдруг приподнимается, ловит меня за подбородок, сближает наши лица, шепчет гневно: — Если ты еще раз так мне улыбнешься, клянусь, я убью Окделла. — Ли… Он накрывает мои губы своими, властно проникает языком в рот, целуя исступленно и яростно. Совершенно позабыв о Рокэ, поддаюсь навстречу, и нас тут же прерывает вежливый кашель. — Вам надо бы переместиться в более уединенное место, — сообщает Рокэ в ответ на испепеляющий взгляд Ли. — Первая твоя здравая мысль за сегодня, — Ли встает, расправляет плечи. Выглядит он весьма внушительно и сурово, но и он ужасно устал за этот долгий вечер. — Сегодня началось совсем недавно, — улыбается Рокэ, — я смогу изречь немало мудростей. Не удерживаюсь и тихонько смеюсь. Лионель скрещивает руки на груди, но смотрит уже без раздражения. — Особенно, если поспишь хоть несколько часов, — отвечает он. — Я привяжу к герцогу колокольчик, то есть я хотел сказать: приставлю человека, который разбудит тебя при первом же шевелении. Рокэ упрямо мотает головой. — Рокэ, он прав, — вмешиваюсь я. — Ричард определенно не умрет, если, проснувшись, увидит не твое лицо. А вот каковы его шансы, если господин кансильер опять вспылит… — Я образец благоразумия, — перебивает Ли. — Но вы опять хотите испытывать мое терпение. И Окделла еще притащили для этого. — Видишь, о чем я? — картинно вздыхаю, встаю, ищу ладонь Ли, чтобы опереться, но он без лишних церемоний подхватывает меня на руки. — И, хотя, теперь руки у меня заняты, ваше величество Ракан, я все же прошу тебя, если ты не хочешь послушать меня, то поверь этой волшебной женщине. Она всегда права… И это утверждение не предполагает возражений. Рокэ поддается не сразу, раздумывает. Наконец, кивает. — Спасибо, — Ли облегченно выдыхает, поворачивается к выходу. — Я даже лягу спать, но ты… обещал мне колокольчик — голос Рокэ звучит устало, но в нем слышна добрая улыбка. — Как только Окделл откроет один глаз, — заверяет Ли. А потом он утыкается мне в волосы, невесомо целует в макушку. Я закрываю глаза, обнимаю его за шею. Ли пахнет моим мылом, и это так же головокружительно, как и быть в его руках. Он несет меня до самой спальни, больше не волнуясь, что кто-то увидит.Ричард
Поднять голову страшно, невозможно снова смотреть в глаза Рокэ. — Ричард, доброе утро. Все собираются к завтраку, ждем тебя. — Что? — от растерянности говорю вслух. — Завтрак, — спокойно повторяет Рокэ. — Тебе нужно поесть. Это необходимо, чтобы поправиться. Он опять издевается, да еще и так изощренно?! — Нет! — Голос срывается. — Я никуда не пойду! Если мне придется… есть с вами, то лучше я не буду есть вообще! Повелитель ветра, Первый маршал, король Ракан. Смотрит на меня в упор. Красивое, тонкое, словно совершенное лицо… — вмиг застывает — неживое теперь. Кажется, он стискивает зубы так, что слышен скрип. Алва вздыхает. И от этого взгляда, от этого вздоха — меня уже нет. И нужно что-то сделать, прекратить это, разбить эту пустоту и тишину. Его спокойствие… Я кричу, не замечая этого — он все равно не слышит. Время остановилось, воздух сгустился, пахнет грозой. Мой голос звучит в полной тишине, звуки, буквы, слова, фразы. Я не улавливаю смысла собственной пламенной речи. Это не важно — Алва даже не пытается понять. «Отпусти меня, брось меня, не подходи, не трогай!» — Не знаю: говорю или думаю. Он прикрывает глаза — отгораживается от меня. Складывает на груди руки — сдерживается. Значит так, да?! Будете изображать каменную стену, монсеньор?! Не позволите себе пачкать руки о такого как я? Кажется, я улыбаюсь. Глупо. Нет сил справляться… с ним. С тем, как меня восхищает каждый его жест, его сдержанность, его умение держать себя в руках. Что…я…делаю? Бью неожиданно даже для себя самого. Первый клинок Талига не уклоняется. Кулак врезается в челюсть. Невозможно! Губы короля Талига изломанно улыбаются. Кровь стекает по подбородку и капает на пол. Он мог меня остановить, он должен был меня остановить! Рокэ просто стоит напротив — смотрит и улыбается. — Ну что же вы остановились, юноша? Это несерьёзно. Давайте, я жду. Бей, Ричард, может, хоть так тебе всё-таки полегчает, — он почти смеётся, — а от меня не убудет. Вы не вкладываете в удар душу, Окделл. Так никто не поверит в вашу ненависть. Хотя речь до этого была хороша… — Простите, — голос пропадает. Сбежать, провалиться, исчезнуть, только бы… — Стойте на месте, — и ноги, как всегда, прирастают к полу — я неспособен ослушаться его приказа. — За что ты извиняешься? У тебя есть целый ряд причин желать мне смерти, и уж точно их полно, чтобы хотеть набить мне морду. Давай, я уже устал ждать, только кулак сожми посильнее, чтобы я поверил в серьёзность твоих намерений. Он подходит ближе. Синие глаза — глаза смерти. Я всё смотрю, но до сих пор еще живой. Почему? Отчаянно мотаю головой. — Н-н-нет! Нет, я не хочу! Перестаньте! Не хочу. Все неправильно — не так! Вы должны меня ненавидеть, вы давно должны были меня убить. Вы! Вы… тот которого невозможно опередить, который даже не отвечает ударом на удар — бьет первым за секунду до… всегда. Почему вы позволили… мне? — Юноша, ваш выпад был действительно хорош — я его пропустил — старею. Вот только сила… Повторим? Может быть, моя новая попытка сопротивления окажется более удачной. Меня трясёт, как в лихорадке. — Перестаньте… Я не хотел… не хочу! Не надо… Хватит! Я не хотел вас ударить, простите! Его голос обманчиво мягкий, проникающий куда-то в самую душу: — Успокойся, я знаю. Знаю. Тише, хочешь, чтобы весь двор сюда сбежался? Не думаю, что мы сейчас в подобающем виде. Ты ждал, чтобы тебе ответили, только и всего, но мне не хочется. Рассматриваю пол под ногами. Необычный узор — блики и тени. Не молчать: — Я… понял. Закрываю глаза. Темно, светлые смазанные пятна на черном, вспышки. Реальность схлопывается, напоминая коробку без окон и дверей. Одиночество. Ворот рубашки душит, не хватает опоры. Рокэ все еще рядом стоит? Ему следовало бы запереть меня в Багерлее, отправить в ссылку, выставить вон в объятья жаждущей возмездия толпы, хотя бы просто уйти. Я всего этого заслуживаю. Дышать… Хватаюсь рукой за воздух. Жду, когда ему вслед хлопнет дверь. Тихо. Усилием воли — открыть глаза, как окно распахнуть. К нему. Светло — моргаю. Темный пол пытается мне что-то сказать, шепчет в уши что-то странное на своем языке — я не понимаю. Кажется, я падаю. Рокэ. Он обнимает. Ловит, когда стоять становится почти невозможно. Почему? Почему? Почему?! Его руки — это все на что можно опереться. Не оттолкнуть. «Не отпускай, » — думаю, и это мучительно стыдно. Утыкаться ему в грудь — скоро войдёт у меня в привычку. Силы сразу кончаются. Он гладит по голове так, как даже в детстве никто не гладил. — Не уверен я, что ты понял, но это и неважно, успокойся только. Всё хорошо, Ричард, всё будет хорошо. — Не будет… У вас кровь. — Да? Значит, выпад был действительно неплох. Да не смотри ты на меня так, от удара в челюсть ещё никто не умирал. Улыбка у него тёплая и усталая. Я мерзавец. Куда бы деться? Сбежать от него, не позволить вот так… вот так… что?! Я себе вру. Неправдоподобно и не вовремя. Это почти невозможно — сказать себе сейчас правду — когда меня вот так обнимают и гладят по голове, я никуда уйти не способен. — Ты спустишься к завтраку. Если хочешь, я его пропущу. — Нет! — Ты сказал… — Пожалуйста, не надо. Забудьте. Я сейчас приду.Рокэ
Поверив Ричарду, и чего уж там, кивку одного из людей Ли, двигаюсь к столовой. Завтраки вошли в нашу жизнь с выздоровлением Катарины. Отчего-то ей оказалось важным начинать день так. Первый завтрак прошел для самого узкого круга: я, Катари и Ли, Селина, Герард и маркиз Сабве. Но уже на второе утро к нам присоединились Марсель и Робер. С тех пор гости иногда менялись, но неизменно оказывались теми, кого без страха можно было назвать друзьями. А я вот позвал Ричарда. Представляю реакцию. Еще повеселей будет, чем у самого герцога Окделла. Но драться, наверное, не станут. За завтраком обсуждают планы на день, смеются, радуются успехам… Из всего, что было в моей жизни после смерти отца — это больше всего похоже на то, что называется — быть семьей. Понимаю, что иду медленнее, чем всегда. Сказал бы — боюсь, но мне не положено. Вспоминаю истерику Ричарда. От его удара еще немного саднит губа. Ну не дурак ли я? Могу ли ждать, что они простят его… Просто ради меня? У любого из них гораздо больше прав ненавидеть его. Как он ненавидит меня… Прокручиваю в голове все сказанное Ричарду. Все сделанное. Его горячий лоб, прижатый к плечу, его вздрагивающие плечи. Не могу на него злиться. Не могу не хотеть видеть его среди тех, кого считаю близкими.Ричард
Стекло гладкое на ощупь, глянцевое, прохладное… прозрачное — неожиданно чистое. Когда я отниму от него ладони — останутся отпечатки. Так и есть — дымчато-белая кайма. Медленно тает на глазах, но едва заметный след все равно остается. Окно больше не такое чистое… Прячу руки в карманы, пытаясь согреть онемевшие пальцы и решиться уже выйти из комнаты. Я же обещал. Столько обещаний уже нарушил, нужно сдержать хоть это. Совместный завтрак — тоже часть заслуженного наказания. Боюсь зеркала. Если присмотреться к стеклу, то вместо скучного пейзажа за ним, можно увидеть в окне собственное размытое и нечеткое отражение. Бледную неживую копию себя. Стараюсь привести себя в порядок. Выгляжу неплохо, но у меня совершенно не подобающее выражение лица. Спуститься по лестнице оказывается трудно. В груди болит, плечо ноет, хватаюсь за перила. И вижу… Колиньяра. Закатные твари, нет! Что он тут делает? Он отодвигает стул Селине, подает ей руку. Кажется, она улыбается. Мне хочется протереть глаза, но нельзя отпускать перила. С трудом не разворачиваюсь обратно. Делаю шаг, оступаюсь. Колиньяр поднимает голову и смотрит на меня. Прожигает взглядом дыру у меня в груди. Жалко, что это не срабатывает. Почему-то я не падаю замертво. Хотя это было бы прекрасным выходом. Создатель, пожалуйста, может я проснусь? Я ожидал увидеть их всех, конечно, но… Колиньяр — это слишком! Выпрямляю спину, расправляю плечи… Хочется сказать ему что-нибудь резкое, неприятное… Такое, чтоб он некрасиво покраснел и перестал уже на меня пялиться. Такая выходка обойдется мне дорого, значит, она — непозволительная роскошь. И я молчу. Он вдруг кивает мне, совершенно овладевает собой, присаживается между Селиной и Лионелем, говорит что-то. Правильно сейчас было бы улыбнуться? Подойти к ним уверенно, сесть. Рядом с Рокэ пустует одно место. Леворукий? Завести непринужденную беседу… И поскорее, пока интерес к моему необычному поведению не перешел в вопросы. Я просто не знаю, как отвечать. Знаю, как надо, но не могу. Ни язык, ни тело меня не слушаются. Сажусь рядом с Рокэ, молча, утыкаюсь взглядом в тарелку. Не могу взять прибор, все заметят, как дрожат руки. Хватит, перестань же! Но я не Могу. Все это похоже на пытку. С запозданием замечаю, что в каком-то неуверенном детском жесте передергиваю плечами. Это потому, что здесь холодно… В какой момент я перестал до конца владеть собой? Вопрос лишний, острый… Повторяю его про себя несколько раз со всем сарказмом на какой способен, не позволяя вслушиваться в звучание коротких пауз между словами. Слова перетекают друг в друга — смысл теряется. Остается злая ирония и кривая усмешка, как у Лионеля сейчас. Хочется в это верить. От напряжения сводит скулы. За столом висит тишина и нарастает напряжение. Неожиданно раздается голос Катарины: — Герцог Окделл, доброе утро. Королева остается королевой. Она больше не кажется напуганной девочкой. Она хозяйка. Она царственна и спокойна. Она улыбается. — Вы, Рокэ, своим дурацким поручением лишили меня общества Робера сегодня, и решили принести мне в жертву другого Повелителя? Эр отвечает в тон. Слуги расставляют блюда. Внимание перестает доставаться только мне. Как кажется. Лионель замечает: — Это просто омлет, Эстебан. Его нельзя вызвать на дуэль. Вздрагиваю, ожидаю удара. Колиньяр не спустит насмешки. Но он неожиданно просто смеется. Они все вдруг начинают говорить. Рассказывать что-то. Словно отмирают. Я глупо смотрю в тарелку. А потом эр сам кладет мне одно из блюд.Рокэ
— Жизнь наша стала, несомненно, насыщеннее, — говорит Катари, склоняясь над младшим принцем. Из-за раны она не может брать малыша на руки, и потому всегда просит поставить его люльку на пол, а сама садится рядом. Она показывает принцу ленточку, протягивает к нему, водит ею по маленьким ручкам. Игра всегда одна и та же, но также завораживает. — Он все время говорит, что я должен ненавидеть его. А ты — должна меня… — Глупости, — Катари смешно распахивает глаза, округляет рот, все ее внимание будто поглощено младенцем. — Я теперь свободная женщина, и ничего никому не должна. — Вот Ли-то порадуется… Она смеется, теперь уже мне, но принц не замечает подлога, улыбается ей. — Уж не сомневайся, чем его порадовать я придумаю. Да, мой славный, — обещает она принцу, — господин кансильер будет весь в нашей власти. Принц тянет ручки довольный, я прячу смешок в ладони, а Катари вдруг вздыхает. — Очень неудобно не брать его… Ну да вернемся к нашим баранам. Барану. Она поворачивается ко мне, улыбается. Усталой своей улыбкой, старой, которая так огорчает Ли. — Я ненавижу очень много людей, Рокэ. Даже Фердинанда немножко. Если бы он… Я бы могла быть хорошей женой… Присаживаюсь к ней, беру за руку. — Конечно. Ну зачем ты сомневаешься? Она качает головой. — Затем, что не была. Но это уже и неважно. Я не жалею. Как и ты не жалеешь, что взял его оруженосцем. Так к чему ненавидеть? Он совершил массу… гадостей, но покуда ты веришь в его бессмертную душу, стоит стараться. — А если я ошибаюсь? — Тогда нас ждет долгое брюзжание Ли, поэтому я ставлю на твою правоту. Рокэ… Он что совсем безнадежен? Я не знаю. Он так изломан, запутан… Так не пускает к себе, что доводит до отчаяния. Иногда, обнимая вздрагивающие плечи Окделла, хочу встряхнуть мальчишку как следует, дать ему по морде, в конце концов, — не меньше, чем успокоить. Но его нельзя трогать. Мне нельзя. Он только этого и ждёт — и постоянно боится. Чего? Я только глажу его по голове и не даю убежать, потому что он никуда убегать не хочет. И ничего, кроме как сидеть с ним рядом, не остаётся, даже говорить нет смысла. Но молчание его пугает. Он тогда слышит… себя. Приходится постоянно что-то ему рассказывать. Зачем мне всё это нужно? Если бы меня перестали изводить этим вопросом окружающие, возможно, Окделл уже давно был бы отправлен в Торку или в Надор. Глупости! Что он там будет делать? Убивать себя? Обойдётся! Тем более что юноша даже этого, к счастью, неспособен сделать толково… Катари понимает без слов. Сжимает мою ладонь. Принц ревниво сопит, она смотрит на него, опять корчит смешную гримасу. — Иногда, Рокэ, я думаю о том, что было бы не расскажи я Ли о Штанцлере. Если бы все прошло, как спланировал он? Я бы стала твоей любовницей, манипулировала тобой, как Штанцлер мной… И ты бы возненавидел меня. И вероятно, тоже заслуженно. Я думала тогда, что совсем одна, что выхода нет… И я не сама его нашла. Может, поэтому мне и легко не осуждать Ричарда. Он никогда не имел друзей, не видел любви — где ему было узнать ее? Киваю. Верить ее словам всегда так просто. Даже когда я точно знал, что она лжет, бывало, трудно удержаться. Просто всегда верил, что мне говорит правду. И ее правда не раз спасала меня, хотя Катари так и не думает. В дверь стучат. На пороге Герард. Смотрит виновато. Значит пора мне перестать быть просто Рокэ, и даже просто герцогом Алва с беспокойным оруженосцем. Поднимаюсь. Катари смотрит снизу вверх, просто и ласково, обещает на прощание: — Все наладится. Самый темный час перед рассветом.Ричард
Я стараюсь как можно больше времени проводить в комнате. Завтраки, за которыми царит королева, сменяются вечерами у камина, которыми незримо руководит эр. И то, и другое — пытка. За высокомерностью и расчетливыми фразами, проскальзывающими невзначай в разговорах в гостиной правителя Талига, прячусь от себя самого. Загоняю в дальний угол постоянно бьющуюся внутри тревогу, забываю мрак что внутри меня, запах пыли, спокойный и сильный голос Рокэ. Демонстративно, напоказ, позволяю себе не помнить, что Рокэ в который раз приглашал меня к себе… Он ведь именно приглашал, а не вызывал. Шутки, общий смех, треск пламени в камине лишь усиливают тревожный сигнал внутри. Стараюсь быть незаметным, читаю сидя в кресле, перекинув ноги через подлокотник, не забывая перелистывать страницы и старательно отслеживая, чтоб книга не оказалась вверх тормашками. Когда противное дребезжание внутри становится пронзительным рваным визгом и, сливаясь с голосами вокруг, превращается в гул, начинает болеть голова. Она до отвала забита воспоминаниями. Она вот-вот лопнет. От любой неосторожной фразы Лионеля или Марселя в груди клокочут уязвленная гордость и обида. Хочется наорать на них или по-детски расплакаться. Я, конечно, не делаю ни того, ни другого, понимаю — это со мной что-то не так. Чувствую повсюду запах камней и мха. Ветошь Надора. Мои руки и волосы пропитались им. От этого запаха накатывает тошнота. Напряжение усиливается настолько, что кажется давит на плечи. Я медленно и с достоинством покидаю комнату. Проклиная Рокэ, который не может оставить меня в покое. Я этого хочу? Тогда можно будет просто закончиться. Мою руки снова и снова, хотя уже знаю, что это бесполезно. Они по локоть в крови… Навязчивый запах не исчезнет — он у меня в голове. Засовываю голову в таз с холодной водой. Противная вода стекает по волосам и щекам, иногда затекает за воротник, вокруг шеи цепочкой по ключицам — становится легче. Рокэ приходит ко мне. Оставляет своих гостей, если спросить, шутит, что им куда приятнее общество Катарины. Ему, наверное, тоже. И нет сил его прогнать. Он всегда появляется в самый трудный момент. От его слов мне делается спокойнее. Он пытается меня успокаивать, твердит, что я зря переживаю, что он верит в меня, что все обязательно будет хорошо… Он говорит, говорит, говорит… И я тону в этом голосе. Вязну в приятной лжи его слов. И засыпаю. Пока он держит меня в руках — без кошмаров.Рокэ
Он наконец спит. Подсовываю подушку вместо собственного плеча. Он дёргается и всхлипывает, но не просыпается. Ещё бы! Лицо с ввалившимися щеками и огромными синяками под глазами, по-детски чумазое, всё в разводах от слёз — смешно. Если бы не было так грустно. Ричард Окделл спит неудобно, поджав под себя ноги. Во сне он странно, сбивчиво дышит и выглядит нездоровым. Закатные твари, мальчишка в последнее время только и делает, что выглядит нездоровым! Пожирает себя изнутри, чуть что — то вспыхивает, как спичка, то бросается в глупые провокации, то впадает в истерики. Так недолго и с ума сойти. Ещё один вечер прошел совсем не так, как хотелось. Вспоминаю те дни, которые заканчивались гитарой и вином… Пока Сильвестр был жив — наши игры были лишь играми, он даже снисходительно улыбался, иногда сердясь… А с его смертью все вдруг стало правдой. Оказалось, он берег нас так от многого. И оставалось время для себя, для песен… Сильвестр не был мне отцом, но при нем, я мог позволить себе не взрослеть до конца. Как он сердился за Фабианов день! Они с Катари словно зеркальные копии: «Создатель, что ты делаешь?» Я смеялся. Напрасно. Редкий случай их полного согласия. Зачем я? Пожалел мальчишку… Ведь я был виновен перед ним. Выполнил свой долг, но… Ричард стоял на площади. Один, покинутый всеми, преданный теми, кому верил… Брошенный… Я просто хотел, чтобы ему было кому верить. Думал — смогу… Но он всегда верил только себе… Вот и теперь Ричард должен поверить мне: что всё хорошо, что его не бросят. Тогда, может быть, завтра он, наконец, оглянется по сторонам и поймёт, что все давно его простили, осталась малость — суметь простить себя самого.