Скалы… Лед и Пепел, с гор обвал, Скалы… Миг и Вечность, штиль и шквал Скалы… Четверых Один призвал Скалы… Ветер… Ярость молний, стойкость скал Ветер… Крики чаек, пенный вал Ветер… Четверых Один призвал Ветер… Волны… Правда стали, ложь зеркал Волны… Одиночества оскал Волны… Четверых Один призвал Волны… Молния… Сквозь расколотый кристалл Молния… Эшафот и тронный зал Молния… Четверых Один призвал Молния Сердце… Древней кровью вечер ал, Сердце… Век богов ничтожно мал, Сердце… Четверым Один отдал Сердце… «Красное на красном» В.В. Камша
Ричард
После знамения ждать стало легче. Но ничего не произошло. Есть не хотелось, спать не получалось. Снились только кошмары, горячие и страшные. Лучше не спать вовсе, чем просыпаться от собственного крика. Иногда я вижу сны наяву… Может быть схожу с ума. Вижу, как падает Надор и знаю — это я виноват. Вижу, как падает Катари. Вижу, как Алва пьет из бокала вино и тоже падает. Он умирает. И это тоже кошмар. Вокруг меня все рушится и падает, как и я сам. Меня затягивает в воронку без конца и начала, так и рушился Надор. Через месяц в столицу возвращается Алва, стражники только об этом и говорят. Новоявленный король Талига. Закатные твари! Как так? Заточение длится. Мне кажется вечность. Но проходит еще месяц. Я знаю об этом от Робера. Он пришел однажды. И потом стал появляться часто. Кажется, каждую неделю. Робер обычно был сух и явно зол, но как только я спросил о Катари — словно смягчился и рассказал, что она уже поправляется. Это было чудом. А потом меня почему-то выпускают. Тихо, тайно, ночью, без суда. Куда идти не ясно… После возвращения эра, я был уверен, что меня ждет скорая казнь. Это милосердие Катарины? Она жива, это знание и спасло меня в Багерлее. Пришлось унижаться и умолять стражников, я это заслужил. Но все же они не рассказали. Мне и правда очень жаль, что все так случилось, я хотел, чтобы этого разговора с ней никогда не было. Ни разговора ни того, что после. Хотя о том, что Штанцлер мертв я не жалею. Теперь хотя бы он не сможет больше играть мной. Ноги сами приводят меня к особняку Алвы. Там пусто, а силы внезапно оставляют меня. И тогда я вхожу — дверь оказывается не заперта. Это знак? Кружится голова, сажусь на пол. Больше никуда пойти не получится.Лионель
— Он в особняке Алва, — Робер опускается в кресло, вздыхает. Еще один человек, который дорожит Ричардом. Помнит Эгмонта и верен эти воспоминаниям. Я тоже помню, но, видно, совсем другого человека. Может поэтому мне проще сердиться на действующего герцога Окделла. Еще утро, и предлагать Роберу вино неуместно, потому я говорю: — Хочешь его навестить? Робер кивает. — Можно? Как будто я мог бы ему запретить. — Робер, это ты мой сюзерен, — улыбаюсь ему. — Только давай вместе. Робер тоже улыбается, светлеет лицом. Что ж им всем так сдался Окделл? Терпеливо жду, пока Робер пробует достучаться через эту стену. Видимо, из лучшего надорского камня. Хватает пятнадцати минут, чтобы понять — герцог Окделл не в себе. Четверть часа слушаю его разговор с Эпинэ, всё больше холодея. Дурак, какой же он дурак! Я наивно полагал, что подобный бред мальчишка несёт только о Рокэ! Это хотя бы было закономерно. Если подумать, можно назвать два десятка причин, свидетельствующих о том, что для него Рокэ отродье Леворукого, но нести подобную чушь сначала про Валентина, потом про меня, а теперь вот про Робера, да ещё так убеждённо, в здравом уме никто не способен. Не получится просто… Робера если в чём можно упрекнуть, так в чрезмерной мягкости и неуверенности в себе — на большее фантазии не хватит. На месте ызаргов Повелитель Скал видит ласточек, а за хорошим отношением к себе двуличье, скрытый смысл, надоедливость и предательство — прелесть какая. Мальчишка уже давно живёт в выдуманном мире и не хочет оттуда вылезать. — Ричард ты понимаешь, что ты делаешь вообще? Что происходит с Рокэ, Леворукий тебя возьми?! Я запрещаю тебе вредить кому-либо, включая себя. Голос Робера тверд, спокоен, даже можно сказать успокивающ, но что до того Окделлу? Я бы предпочел выслать раздражающего народ Повелителя Скал из Олларии, и это весьма дальновидно. Но Рокэ утверждает — этого делать нельзя. А спорить с Рокэ в этом вопросе — безнадежно. И я продолжаю слушать. Раньше иллюзии Окделла хоть на чём-то держались, теперь их не к чему привязать, точнее, не к кому. Он останется один, потому что даже совестливый Эпинэ не способен долго выдерживать такое рядом. Ещё немного — и волшебная сказка поглотит своего создателя. Голос Робера звучит тихо, приходится прислушиваться. Надо шагнуть ближе, но я усилием воли заставляю себя стоять на месте. — Послушай меня, я стараюсь помочь тебе. Рокэ хочет только помочь. Тем более, что Окделл напротив, срывается в крик: — Я ненавижу вас! Вы пресмыкаетесь перед Алвой, а он все врет! Он — сам Леворукий. Робер на высоте — ему хватает нескольких секунд, чтоб прийти в себя. — Ричард, ты ведешь себя как ребенок. Я понимаю, что ты расстроен, но… Прикрываю глаза. Робер, как и обычно, преступно мягок. Это всегда его и подводит. — Да, я веду себя как ребенок! Да, я расстроен арестом… Да! А еще, я чуть не убил Катари, Алву, убил Айри, разрушил Надор, у меня нет ничего, и меня тоже нет… Наверное, мы можем закончить этот идиотский разговор! Не дожидаясь ответа, Ричард выходит из бывшего кабинета Алвы, распахнув дверь ногой. Она стукается о стену и противно скрипит ему в спину. Он уходит не оглядываясь, стараясь идти не слишком быстро, чтоб все это не выглядело бегством. Исчезает за дверью первой попавшейся комнаты, щелкает щеколдой. Едва ли замечает меня. Робер выходит следом, смотрит виновато. — Ты попытался, — просто говорю я. Что еще тут сказать? Робер всегда делает то, что должно, и надеется, что другие поступят так же. Не самое плохое заблуждение в жизни. Если бы и другие Люди Чести походили на Робера — ничего подобного восстанию Эгмонта или восстанию в Эпине не было бы. Но такими, как Робер легко манипулировать. Даже я не гнушаюсь. — Ты все делал, как надо, — повторяю я. — Никто не справился бы лучше. Робер, только не вини себя. Забудь на время об Окделле. Это не конец. Просто он пока не готов услышать. Но… это изменится. Конечно… Это самое начало. Как только люди узнают, что он на свободе начнется самое интересное. И моя охрана будет как нельзя вовремя. И может тогда герцог Окделл, наконец, заметит, что происходит вокруг него. Но Роберу я говорю только: — А за ним присмотрят, я обещаю. Он будет в безопасности. Робер кивает, силится улыбнуться. Благодарен. Золотой характер. — Скажи лучше, как там баронесса? Ты передал ей приглашение к завтраку? Мы медленно покидаем особняк Алва. За Робера я спокоен — теперь он будет думать о невесте и столице. Достаточно и того, что об Окделле непрерывно думает Рокэ… Создатель, почему? Почему из всех, кого мог бы выбрать Рокэ, это оказался Ричард? Хорошо, что он хоть жив, а то Рокэ, кажется, не побоялся бы за ним отправиться и в закат. Мне не нравится быть единственным человеком, кто пытается просто думать. Мне, кажется, не хватает Дорака.Рокэ
Каждый человек по отдельности — ценность и разум, но толпа жестока, и ей всё ещё нужен виноватый. Слишком многие знают Окделла в лицо. Стоит выпустить за ворота, и они его раздавят. Да и ехать ему некуда. В Багерлее, наедине с собой, Ричард свихнётся окончательно. Лихорадочный блеск в глазах и неестественная бледность его не красят. Он выглядит таким взрослым, но стоит повелителю Скал открыть рот — удивляешься, насколько он ребёнок. Ему пора взрослеть и знакомиться с объективной реальностью, пока не стало поздно. Сам он этого сделать не может, как оказалось. Разрушить его дивный мир, пополняя список причин для ненависти ко мне? Наверное, стоит. По крайней мере, мне это зачем-то нужно. К сожалению, тогда мальчишка ощутит весь ужас настоящего. Собирать его придётся по кускам, выцарапывая изнутри. Придётся забрать мятежного герцога к себе. Катари не обрадуется. Теперь, когда она наконец смогла почувствовать дворец своим домом, перестать играть, я собираюсь привести Окделла. Потому что дворец внезапно стал и моим домом тоже. И от этого мне никуда не деться… Как и от Ричарда. Конечно, она не возразит мне, но Лионель убьет нас с Окделлом обоих. Взглядом. И без выяснения причин и обстоятельств. Да и сам Окделл будет против моего общества, возможно, он даже пафосно предпочтёт моему гостеприимству смерть, но выбора у него всё равно нет. Рехнувшийся или мёртвый повелитель Скал правителя Талига не устраивает. Я разрушу его дивный мир и покажу настоящий. Тот, в котором Ричард Окделл не настолько бел, как о себе думает, зато тот, в котором у герцога ещё остались люди, которым он не безразличен.Лионель
Мне катастрофически не хватает времени рядом с ней. Моя королева, что бы там ни считали волшебные силы, движущие наш мир, и что бы ни решала сила кровного родства. Дочь графа или гувернера — Катарина настоящая хозяйка, властительница, хоть сама и сомневается в этом, но превосходно скрывает это ото всех. А я вижу… Катари высоко держит голову, величественная походка и осанка, она прекрасно помнит об этикете, но имеет свой подход к каждому. Словно подобрала ключи. Ключ ко мне потерян давно и для всех женщин, кроме нее. Катари… Не наглядеться, требуется усилие, чтобы оторвать взгляд. Каждый раз. Снова и снова. Она радушна к гостям, умна и утончённа с Рокэ, весела с Марселем и Эстебаном, добра и проста с Робером, тепла и приветлива с Валентином, безупречна со мной. Никто и не скажет, что пару месяцев назад она была при смерти, и только неделя, как встала с постели. Вечером, когда дети уложены спать, Катари обычно остается в библиотеке. Теперь нет нужды сидеть с придворными дамами, продолжая играть саму себя, и она проводит время с книжкой, шаль сползает с плеча и стелется по полу. Мне нравится даже просто смотреть на нее. Подхожу и опускаюсь на подлокотник ее кресла, она отрывается от чтения и чуть приподнимает голову ко мне, непроизвольно склоняюсь к ней, так, что стоит на полвздоха податься вперёд — и я коснусь губами её виска. Вспоминаю как это было раньше. Как всегда трудно… Ловить ее взгляды, встречать ее в коридорах, ждать. Оказываться рядом внезапно, ловить моменты, когда никого нет. Очень близко, так, что она уже прижата к стене. Чувствовать ее всем телом, жарко даже через одежду. Сходить с ума… Позволять себе непозволительно много, прижимать ее руки и вести языком по шее к ключицам, целовать и через несколько долгих мучительных секунд почувствовать, наконец, ее руки в волосах. Да… Сейчас вдыхаю знакомый запах ее волос, поправляю прядь, выпавшую из прически за ухо. Так хочется притянуть ее к себе, почувствовать, как она расслабится в моих руках, доверится, позволит мне… Но я сдерживаюсь, теперь когда она всегда может быть рядом, это гораздо проще. От прикосновения к уху Катари дышит прерывисто, переплетаю свои пальцы с ее — улыбаюсь. В дверь стучат незнакомо, нервно. Какого Леворукого?! Целую в шею — слегка. Мы выслушиваем новости вместе. Нападение на Окделла случилось неожиданно. Как назло, именно этим приятным и многообещающим вечером. Наблюдатели вмешались, сочтя ситуацию критической, каковой она и являлась. Гонец выехал сразу. Теперь Рокэ мне уже не остановить. К ызаргам! Только неадекватных беспокойных гостей ей недоставало. Извиняюсь перед Катари, уже готовый подняться. Не хочу отпускать ее руки. Но она все понимает и очень встревожена. Никто из тех, кто живет теперь во дворце или наносит визиты, не отличается столь своеобразным видением мира. И не покушался на ее жизнь. Чувствую ее напряжение, хотя Катари улыбается. Улыбка эта не настоящая, не живая. Как обычно на затянувшихся и обязывающих приемах. Как я ее ненавижу. Появляется злое желание спросить, чему она радуется сейчас: тому, что я ухожу, тому, что на Окделла напали? Тому, что Окделла спасли… Кажется я тоже улыбаюсь, криво… Нестерпимо хочется поцеловать, присваивая её всю, стирая неестественную улыбку, заставляя её губы приоткрыться на выдохе, проникая языком в ее рот. Но мы не одни — приходится ограничиться вежливым поцелуем руки. Кажется, я начинаю ненавидеть Окделла. Его доставляют в мой кабинет, как я и надеялся. Мне нужно поговорить с ним раньше, чем это сделает Рокэ. Ричард Распахнувшаяся дверь врезается в стену, со стены падает картина. Медленно, словно заколдованная. Грохот отражается у меня в голове, бьёт в виски. На выдохе к горлу снова подступает горький комок — тошнит. Плечо болит, в голове туман. Поднять голову страшно, невозможно снова смотреть в лицо Рокэ. Но это не он. На меня смотрит Лионель и кажется он в бешенстве. Стремительно подходит к столу, хрустит пальцами, откупоривает вино. Наполняет два бокала, один придвигает ко мне. — Пей, — его голос звучит как приказ и поэтому я возражаю, хотя выпить ужасно хочется. Но я отказываюсь не только от предложения выпить, я отказываюсь от его внезапно высокомерного взгляда, от его осуждения и явного желания читать мне нотации. Конечно, я буду вежлив: — Спасибо, я не хочу. Слова даются с трудом, очень холодно и хочется обнять себя руками. Черные глаза Лионеля похожи на бездны. — Я не спрашиваю, Ричард. Сейчас твое мнение не является определяющим. Считай, что это обезболивающее и ранозаживляющее. И повод к располагающей беседе. Пей. Мотаю головой, от чего в ней звенит, хочется сжать ее руками, чтобы почувствовать себя лучше, но я закидываю ногу на ногу. — Я арестован? — вскидываю голову, но смотреть ему в глаза сил нет. — Нет, конечно. Лионель садится в соседнее кресло, отпивает из своего бокала. — Но тогда… — Тогда что, Ричард? Ты, кажется, плохо понимаешь в чем дело. Я объясню. Госпожа Катарина убедила… хм… следствие, что ты… не виновен? И поэтому тебя освободили из Багерлее. Но только что тебя пытались убить. И этого не случилось только благодаря приставленной к тебе охране. Эти люди не следили, они охраняли тебя. Прежде всего по распоряжению Рокэ. Вскакиваю с кресла, но стоять очень трудно, хватаюсь за спинку, с трудом заставляю себя сделать вдох. — Но… почему? — Забываюсь и делаю большой глоток вина. Ли был прав, так гораздо лучше. В голове немного проясняется. — Почему что, Ричард? Почему Катарина решила простить тебя? Почему народ жаждет расправы над тобой? Почему у тебя внезапно не осталось друзей? Почему от тебя одни… неприятности — очень мягкое слово? Или почему, кажется, единственный человек, который остается на твоей стороне это Рокэ? Мне кажется, ответ на все эти вопросы кроме первого и последнего очевиден тебе. Или мне начать перечислять твой по истине впечатляющий послужной список, герцог? — Не надо… Не надо, я знаю. Лучше бы Лионель ударил. Допиваю вино залпом, и он наливает новое. Рокэ …По тому, как Ричард Окделл вцепился в бокал, вжав голову в плечи, понятно, что Лионель уже объяснил ему ситуацию. В выражениях кансильер, видимо, не постеснялся — алатский хрусталь того и гляди треснет. — Здравствуйте, господа. Юноша, спускайтесь вниз, там вас встретят и проводят ко мне. Вы меня крайне обяжете, если не станете делать глупости и убегать. — Но я.… — Ричард, — цедит Ли сквозь зубы, так что пробирает даже меня. Окделл смолкает на полуслове и очень низко опускает голову — что Лионель с ним сделал? — Простите, герцог Окделл, дождитесь меня в кабинете, там я отвечу на ваши вопросы, если они у вас ещё останутся. А сейчас нам с кансильером необходимо поговорить наедине. Нет, постойте, ещё одна просьба — это все еще дом госпожи Оллар, постарайтесь не навредить… никому. — Я никогда не обижу жен… — Да неужели? — Лионель изумлённо вскидывает бровь, точно так же, как это делаю я. Окделл запинается, смотрит бешеными глазами — наверное, раздумывает, не вызвать ли нас с Ли на дуэль. Ко всеобщему удивлению, вдруг сникает и, молча кивнув, встаёт с видимым усилием и идёт слишком медленно — ранен? Когда дверь за Окделлом захлопывается, Лионель тихо говорит: — Совсем не сильно — в плечо. И с ребром, кажется, что-то не в порядке. От врача он сам отказался, а я не нянька, чтобы уговаривать. Переживёт. Рокэ, скажи мне, это обязательно — усложнять свою жизнь? Позабытый Повелителем Скал бокал на полу у кресла, вино только чуть пригубили. «Чёрная кровь» в бутылке на столе кансильера, отражая пламя камина, кажется огненной, как и чёрные глаза невозможно усталого Савиньяка. В полумраке Ли выглядит седым. — Лучше ты расскажи мне, что ему наговорил. — В очередной раз правду, — Ли красиво, без единого лишнего движения наполняет бокал. Не сомневаюсь, что мальчишка дождётся меня. …Дверь кабинета приоткрыта. Лохматая макушка торчит над креслом. Успеваю увидеть, как бывший оруженосец знакомым жестом проводит ладонями от глаз к вискам до того, как он успевает заметить меня. Когда я прохожу мимо, мальчишка чуть вздрагивает. Даже страшно представить, что он себе навоображал, пока меня не было. Нездоровый румянец на бледных щеках мне совсем не нравится. Тихий и окончательно перепуганный Ричард Окделл теряется в огромном кресле. Присаживаюсь на край стола. Голова у меня тоже болит, но я не рискую копировать Окделла несмотря на то, что жест мой.Ричард
Алва входит неслышно. Больше не ждать — здорово. А с ним рядом — страшно. Истинные Люди Чести ничего не боятся. И я не боюсь, но все внутри словно живет своей жизнью, замирает и отмирает, дрожит, трескается, опадает осколками, и они впиваются в меня изнутри стоит только представить взгляд Алвы… Леворукий, почему он? Меня им наказали. За что? Почему так жестоко? Не лучше, не благороднее ли было оставить меня олларианцам, позволить мне ответить за свои ошибки перед людьми, может быть, объяснить им… Но все они боготворят Алву. Создатель, я сижу в его кресле — он устраивается на краю стола. — Доброй ночи, юноша, как вы себя чувствуете? Насмешка, как всегда. Сколько ещё мне их придётся стерпеть сегодня и в следующие дни? Первый маршал, нет, король Талига умеет бить словами не хуже, чем управляться со шпагой. Лучше бы он меня убил, но это слишком просто и незатейливо. Со мной наверняка обойдутся намного хуже. Уничтожать, делая вид, что спасает, умеет только он. Он и правда спасает — унижая, любуясь собой, выставляя это напоказ, но спасает. Тогда, когда больше никто бы не спас. Никто… Очередной его поступок всем назло. Зачем я ему? И я стараюсь сделать так, чтобы он показал истинное свое отношения, настоящие намерения. Чтобы перестал играть… со мной. — Может быть, мы не будем разводить церемонии… Ваше Величество? Какая вам разница, как я себя чувствую, вы же… Как закончить фразу, я не знаю. «Вы же всего-навсего хотите поиздеваться надо мной» — звучит невозможно глупо. Немного кружится голова и ребро болит оттого, что приходится дышать. — Продолжайте, Ричард. Непоследовательно как, даже невежливо начать посвящать меня в мои планы и остановиться. Мне интересно, что, по-вашему, я должен делать. Может, вы узнали обо мне что-то новое? Головокружение усиливается, смысл сказанного доходит до меня с трудом, а молчание режет уши. Он смотрит на меня, а я не могу почему-то поднять глаз — лицо, к счастью, завешено волосами. Меня пытаются спровоцировать, но я стал умнее, я не поведусь, как бы ни было трудно.Рокэ
Молчит, прикусывая губу, кадык дёргается, неровно вздымается грудь, как будто он задыхается, серые глаза занавешены растрёпанной челкой, побелевшие пальцы судорожно сжимают подлокотники — и я понимаю, что его трясёт. Всё-таки прикладываю ладони к вискам. Смотреть на него… тяжело. В груди давит знакомая больная нежность. Как глупо так много чувствовать при взгляде на даже уже не своего оруженосца. И, похоже, ранение не настолько несерьёзно, как думал Лионель. А может быть, мальчишка настолько меня боится. — Ричард, вы решили со мной не разговаривать? Ответа я от него не дождусь — прекрасно. Окделл, как всегда, выбрал самое продуктивное решение в данной ситуации. Что ж, этот балаган пора заканчивать. Время к ночи, и я не намерен всю её провести в монологе рядом с человеком, который ничего пока всё равно не слышит. На раны можно просто посмотреть и в случае необходимости обработать, а поговорить завтра, когда его перестанет так трясти. — Встаньте и снимите рубашку. Мальчишка дёргается, как от пощёчины, ударяясь затылком о спинку кресла. Кривится от боли, передёргивает плечами, замирает и таращится в пустоту вмиг потускневшими мёртвыми глазами. О чём он думает, закатные твари?!Ричард
Вздрагиваю, ударяюсь затылком о спинку кресла — не больно. С трудом удерживаюсь от желания обнять себя за плечи, спрятать лицо в коленях и больше не поднимать. Всё правильно, зачем ещё может понадобиться королю Талига предатель, клятвопреступник и убийца? Ненавижу. Его… Себя… И ведь, несмотря ни на что, очень трудно смотреть на него без восхищения. Я не справляюсь. Как это низко и подло, он ведь понимает, что для меня скоро в любом случае и так всё закончится. Я был честен и верил — мне постоянно врали. Я ошибался, но плохого не хотел. Теперь я совсем один, а лжец, бесчестный мерзавец, позор Людей Чести и пособник Леворукого — король Талига. Он в который раз всех обвёл вокруг пальца. Люди отдают ему души, хотя они Алве совсем не нужны. Он пришел за мной, чтоб забрать своё. Подобрал в самый последний момент. Спасал? Так это выглядит. И никто не узнает, не подумает, что всё дело в том, что раздавить насекомое глупо, интереснее насадить его на булавку. Ненавижу! Самое жуткое, что вокруг нет ничего, кроме его голоса, голова пустая, а воздух вокруг странно мерцает и вибрирует. Оказывается, я чувствую себя перед ним виноватым. — Юноша, я жду, — он почему-то серьёзен, хотя самое время насмехаться — я не могу ослушаться приказа, как будто мне шестнадцать. Проносится одна только мысль — пусть. Пусть он сделает то, что захочет. Так как захочет. На самом деле он имеет право. У него прав судить меня и казнить гораздо больше, чем у абстрактных людей, и я понимаю это. И почему-то хочу вот сейчас узнать, как же он смотрит, что там? Но я не могу решиться… Встаю, придерживаясь за подлокотник, чтобы случайно не упасть. Прикусываю губу — больно, — это немного отрезвляет. Поднять голову, расправить плечи, вздёрнуть подбородок, опустить глаза, чтобы только не узнать… его. Пальцы не слушаются, бессмысленно натыкаются на пуговицы*, руки позорно дрожат. Мне так страшно, что уже всё равно. Нужно убегать? Можно повернуться и ударить, сопротивляться? Кажется я.… не хочу. С трудом заставляю себя просто стоять. Как парализованный, словно в ступоре, бессмысленно теребя всего-то третью пуговицу. Каким он видит меня сейчас? Всё очевидно и просто — меня ждет абсолютное унижение, после которого нельзя не просто оставаться Повелителем и Человеком Чести — нельзя быть человеком. Абсолютная боль и абсолютное подчинение.Рокэ
Я зря беспокоился — возражений не будет. Окделл поднимается, придерживаясь за кресло, которое словно не хочет его отпускать. Мальчишку шатает. Он судорожно пытается расстёгивать пуговицы дрожащими пальцами, смотрит в пол, продолжая кусать губы. В диком ужасе, но удивительно послушный… как будто завороженный. Я, кажется, начинаю понимать, о чём он думает и чего так боится… Стоило догадаться сразу. Я-то думал, что хорошо прячу свои чувства к нему. Даже себя иногда удавалось убедить. Но он знает? Чувствует? Или просто верит в свою сказку, и я в ней — главный злодей. Тяжелый вздох рвётся из груди. Окделл открывает одну из пуговиц. На самом деле он давно решил, что виноват, хотя и сам себе в этом не готов признаться. Лионель сумел сказать как надо, только из этого в очередной раз сделали какой-то неверный вывод. О карах земных и небесных и о возмездии — пафосно-то как. С дланью правосудия меня ещё никто не сравнивал. Как же паршиво-то на душе, как всё просто и смешно. Усталость наваливается на плечи тяжелым мутным воздухом. Приди мне в голову и правда сделать с ним что-то подобное — он бы позволил. От этого несоизмеримо тяжелее, чем от того, что он просто в очередной раз поверил чужим грязным сплетням обо мне. Я привык не смущаться и того, что можно желать мужчину, но, герцог Окделл, я не собираюсь наказывать своего оруженосца столь сомнительным способом. Это тоже может быть любовь и согласие, только вы мне всё равно, не поверите. Проклятье! Вам нужны доказательства — вы их получите.Ричард
Пятая пуговица отрывается и с неожиданно громким звуком падает на пол. Он поломает меня, как куклу, закончит начатое четыре года назад. Тогда у него не получилось. Не получилось что? Вспоминается вкус вина, его голос, заглушающий все, разворот его плеч и то, как ужасно мне хочется оказаться рядом, хочется чтобы он подошел и даже… дотронулся… Проклятье. Так ли уж я не хочу? Чего я боюсь? Его? Себя? Того, что я для него даже не человек, вещь… Но все это не было поводом. Сейчас я заплачу сполна. Зато никому не буду должен. Алва не прощает, не забывает, не даёт вторых шансов. Хотя сейчас формально у него на это есть все права. Формально? Наверное, наказание лучше мне придумать было нельзя. Но… он спас меня. Снова. Я больше не понимаю и не могу думать… Шестая. Пол под ногами гнётся и растекается, словно я пьяный. Воздуха не хватает, рука немеет, внутри колет что-то. Кому нынче нужен герцог Окделл? Лионель доходчиво мне объяснил, что только вам, монсеньор. Леворукий, монсеньор, зачем же так?! Зачем спасать, чтобы потом сделать то, что намного хуже смерти? Ызарговы пуговицы! Долго, как же всё это оказывается долго — побыстрее бы закончилось. Последняя — и запонки**. Рубашка сама сползает с плеч, повисает на рукавах. Почти как наручники. Не убежать, не оттолкнуть. Повожу плечами. Смотри, Рокэ… Этого ты хотел? Нравится? Я силюсь улыбнуться и это почти получается… Почти усмешка. Развалины Надора такие же серые, тусклые и холодные, как был сам замок. Закрываю глаза — проваливаюсь в спасительную черноту и тишину, — оказывается, это убивает. Одному страшнее чем с.… тобой? Как же так вышло? Шаги громкие — всего четыре, ноги прирастают к полу окончательно — отступить невозможно. — Ричард, посмотрите на меня, — голос такой мягкий — никогда он так со мной не разговаривал. Хочется крикнуть: «Нет!» — но не слушается даже язык. Качаю головой. Страшно. Страшно. Страшно. Я не стану смотреть на тебя — ни за что! Но опять невозможно не сделать, как он сказал. Это получается само, помимо моей воли. Поднять лицо, но не глаза в глаза.Рокэ
Рубашка соскальзывает со ссутулившихся плеч на пол. Красиво, и больно… Мальчишка не шевелится. Рана на плече неглубокая, но довольно большая и болезненная, кровоточит, просто на чёрном кровь была не видна. Ребро не на месте, но, к счастью, тоже не критично. Как же ему объяснить? Да и что объяснять честнее? Что он напрасно опасается, потому что… Я вовсе не хочу его? Потому что я хочу его, но как бы мне не хотелось, рассчитываю дождаться, когда он захочет того же? Я уже не рассчитываю. Из всех любовных неприятностей, что сваливались на меня, хуже этой было бы только желать Катари. Вспоминается, как я в первый раз оказался в ее будуаре. Она дрожала почти так же, как Ричард. Едва не плакала, и вот точно с такой безнадежностью собиралась раздеться. И хватило одной фразы, чтобы она успокоилась. Но с Ричардом это не сработает. Да и правдой не будет. — Герцог Окделл… — говорю, так мягко, как только могу. Он отрицательно качает головой, из-под отросших волос торчит только упрямый подбородок. Идиот! Ну и я тоже хорош — одним своим наличием довёл его до такого состояния и не могу понять, как успокоить и объяснить, что ничего плохого с ним делать не собираются, а спать с ним — это последнее, что может прийти мне в голову. И не сейчас, и не так. — Я только осмотрю ваше плечо. Он поднимает глаза. Они распахиваются от удивления, большие и запавшие. Он бледнеет ещё больше, хотя, казалось бы, дальше некуда. Ненависть в них вспыхивает внезапно. — Вам это кажется смешным?! Я перехватываю руку в полёте, в нескольких сантиметрах от своего лица. — Не смейте смеяться надо мной! Вы… Перехватываю вторую. И вот теперь действительно не могу сдержать смех — нервный.Ричард
Кулаки сжимаются сами собой. Рубашка рвется. Удар почти получается — почти. Он ловит его у самой цели. — Не смейте смеяться надо мной! Вы… Резкий, нервный смех разрезает воздух, бьёт меня в грудь. Онемевшая рука движется медленно. Он перехватывает и её. — Вы!.. Он не тронет… Я чувствую, знаю, но остановиться не могу — неистово рвусь из железной хватки. Потому что оставаться так нельзя. — Дурак… Алва вдруг дёргает меня на себя, сцепляет руки в замок у меня за спиной. Теперь бессмысленно даже трепыхаться. Всё бессмысленно. Сил почти не осталось. И… он ничего мне не сделает. Ни-че-го. Неровные яркие блестящие то ли круги, то ли пятна скачут по внутренней стороне век. Всё неправильно, всё не должно быть так. Потолок и пол раскачиваются в унисон. Больше всего мне хочется, чтобы он не разжимал руки. Его руки… Тонкие длинные пальцы. Это его хватка сейчас не дает мне развалиться. Черт! Черт! Черт! Что со мной не так. Усилием воли я снова пытаюсь его оттолкнуть, сильнее вцепляюсь пальцами в его рубашку. — Вы… должны меня ненавидеть, отомстить мне… — говорить тяжело — это всё потому, что воздух отказывается попадать в лёгкие — для него почти не осталось места, и ребро болит. Монсеньор как будто чувствует это и ослабляет хватку. Голова тяжёлая. — Я всего-навсего не собирался вас насиловать, и не соберусь. Меня может и интересуют мужчины, но мне не так трудно найти того, кого заинтересую и я, — мои щеки начинают гореть, а Рокэ прикусывает губу, но продолжает спокойно: — Может быть, я и должен вас ненавидеть, но мне об этом ничего не известно. Прекратите вырываться, юноша, вам же от этого больно, а бить себя я всё равно не позволю. И… я не смеялся над тобой. — Но вы… должны!!! Должны меня ненавидеть… — голос срывается с крика на шёпот. Вы должны. Но не ненавидите. И спасаете. Так только хуже и ещё страшнее, но спокойнее. Обнаруживаю, что утыкаюсь лбом вам в плечо. — Вы же не можете… меня… простить?.. Что вы собираетесь со мной сделать? — Ничего. Ничего плохого. Обработать плечо, зафиксировать ребро и отправить спать. Я же уже объяснял, что не питаюсь детьми. Объясняли, но я забыл или не услышал. Он отпускает, но не отталкивает. Холодно, меня всего трясет. Нет сил поднять голову. Да и невозможно это сделать. Я, оказывается, плачу. Плачу на плече у человека, которого предал не один раз, которого чуть не убил. — Тебя нужно перевязать. Что? Зачем? Сейчас он увидит слезы и тогда уж точно снова посмеётся, тогда я обязательно умру. Попрошу его меня убить. У него на то есть все права. У него, у Айрис, у Катарины, Робера, толпы людей на улице… И Надора, чтобы скрыться там ото всех, больше нет. Я разрушаю всё, к чему приближаюсь. Я родился проклятьем Талига и не заметил этого. Не хочу. Тёплая ладонь вдруг касается затылка. Я с ума схожу.?. Мир вокруг ненастоящий, он таким никогда не был. Слёзы текут как ненормальные. Я не дурак, я убийца и предатель — позор… Твои пальцы гладят меня по голове, осторожно. Так не делала даже Айри в далёком детстве, и никогда — мама. Воздух кончается совсем, я больше не чувствую ничего, кроме тепла, которого не заслуживаю. Но отойти не получается.Рокэ
Больше не держу, а он стоит, спрятав лицо у меня на плече, и беззвучно плачет. На рукаве моей белой парадной рубашки расползаются ярко-красные пятна — рана на плече у Окделла кровоточит сильнее. — Тебя нужно перевязать, — повторяю я. Напрасно — он всё равно не слышит. Тогда я глажу его по голове. Он втягивает воздух со свистом и замирает. Почему это должно быть так сложно? Мы стоим так до тех пор, пока он сам не решается отстраниться.