Почти как рождаться

— Мой друг Лорка… — он повторял это, дряхлый болезненный старик, погружённый собственным гением в полнейшее безумие, звал и звал всякий раз.       Сальвадор сам едва ли осознавал, что шептал в бреду, когда приступы отступали перед лекарствами, что не переставали ему колоть, хотя ничего уже давно не помогало, когда медсёстры, ухаживавшие за ним, отчаявшись, оставляли его в одиночестве. Он звал давно погибшего друга, будто надеялся, что безразличная Смерть проявит к умирающему творцу последнее милосердие.       Кто-то коснулся его лица, не боясь его злости и агрессии, убрал седые волосы с покрытого испариной лба; ладонь легла на скулу мягко, но он чувствовал сухость и жёсткость подушечек пальцев, присущую всем творцам, невольно касавшихся бумаги от рождения и до смерти. Это не могла быть какая-то из его медсестёр. — Мой друг Лорка… — кто-то тихо усмехнулся, и Сальвадор открыл глаза. Он был почти таким, каким Сальвадор его запомнил тогда, в тёплом сентябре тридцать пятого — его друг, кажется, презирал теперь старость. Он вдруг вспомнил некстати, глядя в мягкое скуластое лицо, полное спокойствия и смирения, в чёрные загадочно блестящие глаза, что Федерико не было и сорока тогда, у него почти не было морщин на гладкой смуглой коже, даже от улыбок в углах глаз и губ. — Милый Федерико, я совсем не слышал, как ты пришёл. — Немудрено, я ведь теперь совсем не хожу, — он опустил взгляд на свои колени, и Сальвадор с трудом приподнялся, чтобы взглянуть тоже: на ослабевшие бессильные ноги, на разорванную ветхую одежду, не замеченную ранее Сальвадором, покрытую засохшими пятнами крови и чего-то бледного, не то гноя, не то… Едва ли он мог идти тогда на собственную казнь самостоятельно, как видно, не смог прийти и к нему сегодня. — Неужели и после смерти? — Федерико улыбался ему как живой и смотрел всё так же — восхищённо, немного влюблённо, будто за его эксцентричной гениальностью, единственный из миллионов, видел не только Божественного Дали. — Никто не гарантировал, что смерть станет избавлением, друг мой, — он сидел в изголовье кровати на скромном стуле, оставленном медсестрой, и едва касался ладонью его плеча, не желая взять его руку в свою перед тем, как отпустить в последний путь, хотя, вероятно, просто не способный это сделать. — Скажи мне, — ему вдруг невероятно важно узнать ответ на вопрос, невольно возникавший у него, кажется, сотни раз за эти пятьдесят лет, прошедших без него, — ты ведь знал тогда, что едешь на смерть? Знал, что тебя убьют там? Федерико отвёл взгляд, промолчав, и Сальвадор воспринял это по-своему: — Мой друг Лорка…. Милый Федерико, зачем ты поехал? — ладонь на его плече сжалась болезненно сильно, призывая к молчанию, заставляя прекратить этот разговор. — Не все вопросы должны быть заданы, мой дорогой Сальвадор, и не на все должны быть получены ответы, — Федерико ослабил хватку, мягко огладил пальцами высохшее до костей тело, будто извиняясь за собственную излишнюю резкость. — Ты явился ко мне в таком виде, — он окинул Федерико взглядом, отмечая незамеченные ранее красные масляные мазки краски на грязной свободной рубахе, кажется, порванной по вороту. Такой могли бы нарисовать смерть самые искусные художники человеческой истории: прекрасной и противоречивой, художественно-тонкой и чувственной, такой по-испански яркой. — Смерть запомнила меня таким, — он почти виновато пожал плечами, насколько позволяла ему стеснённая грудь, — не мне с ней спорить, — Федерико смотрел на него из-под ресниц с тонкой улыбкой, будто не имея сил улыбнуться шире. — Тебе страшно, друг мой? — А тебе было страшно? — Сальвадор не получил ответа, но, протянув ослабевшую руку, почувствовал под дрожащими от Паркинсона пальцами его холодную знакомую кисть. — Ответь. — Божественный Дали… Боги бессмертны, ведь так? — невпопад ответил Федерико, и эти интонации чужды тому человеку, которого Сальвадор знал… но они потеряли почти семь лет их жизней, семь лет их дружбы, а позже успели свидеться всего один раз, за год до трагичного августа тридцать шестого… Кто мог знать, была ли в голосе Федерико тяжесть прожитых без него, без них, лет, или чем-то другим. — Не нужно страшиться смерти, мой милый Сальвадор, — он аккуратно отнял свою ладонь из руки Сальвадора, стёр пальцами каплю пота на его виске, — она так же естественна, как жизнь. Ты не заметишь. Это почти как рождаться.       Федерико оставил его одного, исчез так же тихо, как и появился, позволил насладиться мгновениями жизни в одиночестве. Дверь приоткрылась с тихим надрывным скрипом, видно, вернулась его медсестра, проверить состояние своего подопечного. Он тратил последнее дыхание на это и не жалел ни секунды: — Мой друг Лорка…