Не в звёздах, нет, а в нас самих ищи

Жанр: романтика, флафф, психология чуть-чуть и немного отменной драмы, куда ж без неё Рейтинг: R Тайм-лайн: пост-канон Описание: вместо безупречной логики автор решил начать сборник с неожиданного уруруру, совершенно недопустимого в этом пейринге, и Бакугоу, который умнее Яойорозу. Хуй ли. Момо раздражает эта необходимость, ждать. Ожидание вообще неприятно: первые несколько минут, пока покалывает пальцы и приятное томление, разливающееся по телу, не похоже на слабую версию судорог — тогда ещё куда не шло, а дальше уже совершенно невыносимо. Яойорозу беспокойно курсирует от стенки до стенки в собственном кабинете, полученном на прошлой неделе вместе с повышением, и пытается перестать представлять в своей голове всякое. Но фантазии, больше похожие на воспоминания, с каждой минутой становятся всё детальнее, всё настырнее, всё красочнее. За час до ланча Момо думает даже запереться в уборной и разобраться с этой навязчивой проблемой. Но она зачем-то терпит. Зато Бакугоу жутко удивляется, когда она оттаскивает его от двери кабинета, выдёргивает из рук ещё не распакованную булку для быстрого ланча, и вдруг набрасывается с поцелуями. Без объявления войны, без каких-либо пояснений. Протискивает язык между его зубов, цепляется за чёрную майку его геройской формы и силится представить, насколько жалко выглядит в этот момент. — Головой стукнулась? — мычит он ей в рот, ошарашенный таким тёплым приёмом. Яойорозу и сама не особо понимает, что творит, учитывая, что предыдущую неделю лишний раз с ним даже не заговаривала от греха подальше. Но теперь ей просто необходимо, чтобы он был снисходителен. Момо делает жалобное лицо и ничего не поясняет — молча сдирает с него костюм, удивительно, что не вместе с кожей. — Мешается! — злится Момо и ловит пристальный взгляд, в происхождении которого уверена. Катсуки просто не знает, что она бывает вот такой, вот и удивляется. Она и сама не знала. Ей так ничего в жизни не хотелось. Зато она понимает теперь стремительность Бакугоу, который всегда живет в схожих желаниях. Может разве что не сексуального толка, но Бакугоу хочет всё себе так страстно, что Момо ясно, от чего у него частенько рвёт крышу. Это же совершенно невыносимо — ждать, когда можешь забрать. Если кто-то и в состоянии её понять, то точно он. Может, именно поэтому Яойорозу заранее уверена в его снисходительности. Поэтому, а ещё потому, что он сам ей рассказал, что о ней думает. — Да хорошо, хорошо, понял я, — рычит Катсуки и милостиво забирает себе инициативу. Руки у него тёплые, и в них так хорошо, что на короткое мгновение ей становится полегче, становится надо не так сильно. Обманчиво кажется, что хватит и просто этих крепких объятий, что настойчиво пульсирующее желание успокоится, отступит под ними. Но рот у Бакугоу ещё теплее и ещё лучше, поэтому секундное умиротворение рассыпается недодуманной мыслью. Катсуки неосторожен и не особо ласков, но та сила, с которой её вжимает в стол — именно она нужна Момо сейчас. Не любезности и не уговоры, уж точно не осторожная прелюдия. И что всего этого не будет, что прошлый раз был скорее исключением чем правилом, становится очевидно, когда Бакугоу хватает ее под коленки. Момо откидывается на стол, гостеприимно и с энтузиазмом радушной хозяйки раздвигает перед ним ноги, и тут же чувствует собственное возбуждение — Катсуки вжимается в неё бёдрами и пахом, и чужое становится на мгновение более интересным, более захватывающим. Момо предполагает, что она хороша, но ей непонятно вместе с тем, как она может завести кого-то вроде Бакугоу. Она и в прошлый раз не поняла, но тем не менее. — Ты твёрдый, Бакугоу-сан, — её наблюдение хоть в блокнот записывай. Мидория бы точно записал. — Если не собираешься говорить чего-то, чего я не знаю, то закрой рот, — отзывается Катсуки, склоняясь над ней, как жрец над жертвенным бараном. — Бакугоу-сан! — Яойорозу не любит, когда он говорит с ней в таком тоне. Его это никогда не останавливает. — Ладно, я сам. Впрочем, действия его с инструкциями расходятся — рот Момо приходится открыть, с закрытым неудобно. Бакугоу целует её удивительно долго и старательно, словно бы тянет время. Тонкая материя из её терпения и выдержки расползается по швам. Момо елозит под ним, как может, иногда у неё даже получается не просто потереться, а обеспечить плотный контакт. Но через одежду недостаточно, трение и вибрация не приносят облегчения, Момо хочет другого. Когда она пихает его пяткой в напряжённый пресс, Бакугоу растерянно отступает не просто из вежливости и предусмотрительности — Яойорозу лягается совершенно серьёзно, применяет силу. Не словами же его останавливать теперь! Он делает шаг назад, пятясь, и недоумение на его лице, пульсирующая эрекция в форменных брюках, собранное напряжение во всём теле, — Момо откровенно наслаждается зрелищем пару секунд, прежде чем пояснить. — Сзади тебя стул. Садись. Ей необходимо иметь над этой ситуацией хоть какой-то контроль. Не иллюзию контроля над Бакугоу, а отчаянную необходимость диктовать свой темп. Это не замашки принцессы, которая пытается взять вверх, это её попытки не свихнуться от возбуждения и мыслей о последствиях, которые никак не желают отступать. До той странной ночи неделю назад Момо даже предположить не могла, что Бакугоу может быть таким возбуждающим, никогда не задумывалась, что он будет на неё так влиять: она смотрела на него и видела коллегу, видела мальчишку, с которым познакомилась на первом курсе ЮуЭй и который вырос у неё на глазах; она видела что-то знакомое, необузданное, живое, дикое, привлекательное своей энергией и опасной аурой просто по-человечески, и в её голове даже не возникало желания смотреть на него по-другому. То, что Катсуки показал ей другую сторону этой привлекательности, было явно не по плану и не на руку им обоим. Но сделал он это без лишних колебаний и совсем без раскаяния. И это Яойорозу понравилось больше всего: Бакугоу был тем человеком, который брал лишь то, чего искренне желал. Ему не нужно было чужое, ему не нужно было мимолётное — его удивительная преданность делу распространялась на все сферы жизни. И то, что она тоже вписывалась в его понятие серьёзных вещей, Момо поняла ещё в тот момент, когда он поцеловал её впервые на вечеринке по случаю повышения. Хоть для него, судя по удивлённому выражению лица, это была точно такая же неожиданность. Этой его серьёзности, применённой на неё, Яойорозу испугалась так сильно, что всю неделю после проведённой в его квартире ночи пресекала всяческие попытки взаимодействия. За эту неделю в ней накопилось столько невысказанных претензий, сомнений, недомолвок и, трудно поверить, сексуального напряжения, что дальше оттягивать было странно. Требовалось разобраться. Подошёл бы любой способ. Момо зачем-то выбрала самый радикальный. Видимо, она слишком долго работала с Катсуки. Бакугоу оглядывается, смотрит на неё недоверчиво, словно она сейчас его к этому стулу шарфом Айзавы примотает, но делает, как велят. Даже усмехается в нагловатом предвкушении от её затеи. Ему интересно — уже неплохо. Яойорозу делает несколько уверенных шагов к нему, но застывает перед самым стулом, потому что знает: если она сделает то, что задумала, обратного пути не будет. И сколько бы она ни думала, не может понять, что именно ей надо от Бакугоу. Ужасно стыдно думать о себе то, что тут же приходит ей в голову — она хочет от него тех трёх оргазмов, которые случились с ней в их прошлое тесное общение. Но чем больше Момо об этом думает, тем больше логики находит: у неё такого любовника как Бакугоу никогда не было, кого-то, кто знает её так хорошо, кто способен всё контролировать, с кем не приходится быть самой умной и изобретательной, не приходится стараться впечатлить каждую секунду. Потому что с тем желанием, с которым он утаскивает её из офиса в тот вечер, сдаётся ей, она и так для Бакугоу довольно впечатляющая. К тому же, он не оставляет ей особого шанса теряться в догадках: говорит, как есть, пока стягивает с неё чулки, и даже объясняет, почему говорит сейчас. Не полтора года назад, когда они были назначены напарниками, не в выпускном классе ЮуЭй, когда у него появился интерес к ней, а только теперь — говорит, что момент подходящий. Момо не знает, что там до подходящих моментов, но собственный внезапный физиологический интерес осознаёт хорошо. Однако эту идеально логичную и в каком-то смысле даже правдивую мысль перебивает осознание, что Момо за время совместной работы успела узнать его ничуть не хуже: ей спокойнее, если они вдвоём на миссии, ей интереснее, если он спорит с её аргументацией, ей грустно, если они расходятся во мнениях до ссоры, ей тоскливо, если они неделями не пересекаются. И ей ужасно сложно решить: чувствует ли она всё это потому, что ценит Катсуки как человека, или потому, что способна увлечься им теперь, когда видит не только напарника. Бакугоу смотри на неё снизу, расслабленно облокотившись на спинку стула, и острая ухмылка вырывает Момо из задумчивости. — От игнора к приказам. В твоём королевстве это нормально, Принцесска? — Прекрати, Бакугоу-сан, я не люблю это прозвище, — отзывается Момо и машинально, повинуясь инстинкту противоречия, скорее, чем принятому решению, перекидывает через него ногу, усаживаясь на бёдра. — Потому что правда, — парирует Катсуки, и ладони его тут же оказываются на её талии, скорее, для страховки. Момо и вторую ногу перекидывает, придвигается, обхватывает за шею. Бакугоу совсем не изящен в поцелуях, но Момо нравится эта раскованность, эта натуральность: как часто он использует язык, как заставляет её держать рот открытым. Это её предел терпения. Момо опускает руку между их телами, наощупь находит молнию его брюк, тянет замок ширинки вниз. Разобраться с остатками ткани она доверяет ему, а сама просто сдвигает плотную ткань своего костюма вбок — снимать его слишком долго, слишком сложно. У них совершенно одинаковая температура кипения, если Момо верит ощущениям, когда приближается оголённой кожей к его члену, и в кабинете, она может поклясться, влажно как в джунглях. До пола Момо достаёт разве что мысками и то лишь потому, что у её сапог высокая платформа, но этого хватает, чтобы чуть приподняться для идеальной точки входа. Её потряхивает от ощущения, всё внутри сжимается из-за долгого ожидания, и она хочет опуститься аккуратно, медленно, но Бакугоу подбрасывает бёдра, а затем резко тянет её вниз. На сиденье они опускаются вместе, идеально соединённые, и у Момо не получается сдержать стон. Ужасно странно, если задуматься, вместо привычной свободной пустоты ощущать, как всё сжимается вокруг его члена — болезненная томительность, так её раздражающая, исчезает. — Ещё. Момо хочется убедиться, что это именно из-за Бакугоу, хочется двинуться ещё раз так же, но хватка на её талии вдруг крепнет, делается почти что грубой, и двигаться сложно. Катсуки удерживает её на месте, и Яойорозу, когда поднимает глаза к его лицу, пугается обращённого на неё взгляда. — Слезай, — говорит Бакугоу, и судорога сводит уголок его жёсткого рта. — Что? — Я тебе не мальчик для потрахушек, Принцесска. Слезай. Эта враждебность редко обращена в её сторону, но в эту секунду Момо кажется, что она его злейший враг. Она теряется, задетая его злостью и самой фразой. — Я не… — Момо пытается найти слова, но не знает, как оправдаться, когда он может быть прав в своих наблюдениях. Она захлопывает рот, отворачивается, не зная, куда деть глаза. То, что вылетает из горла Бакугоу, больше похоже на шипение вулкана, чем на человеческий звук. — Могу и сам снять, но тебе не понравится. Так что давай по-хорошему, — рычит он и убирает руки. Яойорозу кажется — чтобы не ударить ненароком. Но это гораздо больше похоже на капитуляцию, и Момо не знает, почему так думает. Она видела Бакугоу злым и разъярённым — то, что происходит с ним сейчас, это не злость. А что-то менее звериное, что-то более человеческое. Ранимое даже, что ли. Он сидит, застыв, и не делает никаких попыток поторопить её, спихнуть, причинить вред, даже не материт и не ругает. Это совершенно не свойственная Катсуки уязвимость и необыкновенное смирение, ожидание чужого решения заставляет её чувствовать не только стыд, но и отчаянно подталкивать себя на поиски правды. То, что она его обидела, Момо догадывается не головой, а ощущениями: у Бакугоу дрожат пальцы, он медленно моргает и каждый мускул в его теле так напряжён, что, кажется, Катсуки может лопнуть, если она просто ткнёт его пальцем. Яойорозу хочется стукнуть его за подобные выходки, за все несвоевременные и неудобные решения, за то, что вообще всё это начал. Ей хочется стукнуть себя за то, что она никак не может найти правильный вариант. Ей кажется, у неё бы встали мозги на место, если бы она позволила Бакугоу её стукнуть, но это слишком виктимная мысль, слишком плохая, и Яойорозу отказывается так думать теперь, когда она та, кто есть. Когда она та, кем стала, не в последнюю очередь благодаря присутствию в её жизни Бакугоу. Она думает обо всём, что он сделал для неё за эти полтора года, о том, как наседал на неё с тренировками (благодаря которым она закончила академию третьей в общем рейтинге выпускников) на последнем курсе — тогда по совершенно неясной для неё причине. Ещё она думает о том, что он сказал ей тогда, утащив с вечеринки и выслушав обвинения. — Бакугоу-сан, это праздник в нашу честь! Нельзя уходить, не попрощавшись. Тем более, так рано! Что подумают о нас коллеги? — она возражала, пока Катсуки запихивал её в такси, ещё не понимая, что у него есть другие планы на вечер. — Мне плевать, что они подумают. Мне вообще плевать на мнение всех дегенератов в этом агентстве. Кроме разве что твоего, — он захлопнул дверь прежде, чем Момо смогла ответить, что она не дегенерат. Но это было далеко не последним откровением за ночь. Момо вспоминает об остальных, обо всём, что услышала о себе в тот вечер, что узнала о нём в ту ночь. Мысли, поплывшие от агрессии и возбуждения, покидают голову — остаётся только необыкновенная ясность. Такая же, какую она ощутила, когда Бакугоу признался ей между стонами и вздохами, что всё это не секундная прихоть, не алкоголь с вечеринки и не тупо гуляющие в мозгу серотонин и эндорфины. — Яойорозу, двигай, говорю! — Катсуки дёргает ногой, и она чуть не падает, хватаясь за его плечи. Слова появляются, нужные и правильные, правдивые и убедительные. Но слова — это так себе. У Момо только один по-настоящему подходящий аргумент. Она берёт его лицо в ладони и осторожно, медленно прижимается губами ко рту, словно спрашивает разрешение. Но гораздо больше — демонстрирует намерение, целуя так нежно и чувственно, как только способна. Не поторапливает, не настаивает, но констатирует факт. Кончики ногтей задевают кожу его головы, пальцы путаются в жестковатых, неуложенных светлых волосах, и это чертовски приятно. Как Бакугоу смотрит на неё, когда вскидывает голову в ответ на её действия, ужасно приятно. Ощущение это расходится покалыванием по всему телу вместе со всей той симпатией, что Момо обнаруживает в себе к этому человеку. И ей странно, что она сразу не додумалась до самого простого аргумента: не стала бы она с ним спать ещё в тот раз, если бы ничего к нему не чувствовала; и целую неделю предпринимать манёвры уклонения, боясь осложнений и неблагоприятного исхода; и столько времени терпеть эту его невозможную дурость: от неуместной громкости и дурных манер до спонтанных смущающих признаний в самый странный момент. Или, может, стала бы, но не потому, что ей бы хотелось. А ей ведь хочется — не только повторных трёх оргазмов, а его присутствия. Потому что в присутствии Бакугоу она чувствует себя необъяснимо лучше, легче, уверенней. Если он говорит ей то, что её мнение единственное имеет значение, то и вовсе — всемогущей. — Я лучше так останусь, Бакугоу-сан, — уверенно отзывается Момо. Вообще-то, Бакугоу знает, какой упрямой она может быть. Ему просто придётся принять, что она бывает упрямой во всём. — Вот же прицепилась, — хмыкает Катсуки, с видимым обожанием прохаживаясь по её щеке костяшками пальцев. Яойорозу с облегчением думает, что нет ничего страшного в том, чтобы показывать кому-то свою привязанность. Если даже Катсуки это понимает, а у него явно проблемы с социальным дистанцированием, то ей и вовсе стыдно дурить. Она гладит его по затылку и пытается не моргать, глядя в неспокойные, искрящиеся красным глаза. — Ладно, но только потому что я лучший, — хмыкает Катсуки с задором. Это действительно смешной аргумент, но Момо, так и быть, согласна с ним в кои это веке. — Номер один, Бакугоу-сан, — всякая несерьёзность слетает с него, как если бы Яойорозу принесла клятву верности. То, что для Бакугоу значит этот титул, не сравнится просто с комплиментом. В конце концов, это цель его жизни, и Яойорозу не знает, почему он так одержим этой нуждой быть во всём первым, но она готова признать за ним это право. Момо использует эту фразу совершенно намеренно, совершенно сознательно, зная, в какие дебри мыслей и глубины сознания она их теперь затащит. В какие обещания и признания. — Ты… — Имею это в виду. Не существует двух первых номеров, в этом звании не может быть ничьей, не может быть компромиссов. Это титул победителя, титул самого лучшего, титул единственного. Бакугоу, получив своё признание, прячет лицо на её груди, и подушечки пальцев его скрипят о её геройский костюм, когда он сжимает ткань на её спине. Объятие это до того крепкое, что можно было б опасаться трещин в рёбрах, если б ни бережность, если бы ни вся та признательность, которая в нём читается. Они молчат пару минут. — Яойорозу… — Слезть? Момо впервые теперь думает, в какой странной ситуации очутилась: всё это время они так и сидели, закреплённые друг в друге, и за всем этим вдруг возникшем напряжением она ни разу даже не вспомнила о своём невыносимо-томительном желании физической близости. Но теперь, когда она вновь спрашивает об этом и неловко ёрзает на нём, оно возвращается с новой силой, настойчивое, уверенное, без тени сомнений. — Нет. Считай, — по-звериному скалится Бакугоу, и Момо не сразу понимает, о чём он говорит. Только минут через двадцать, уже лёжа спиной на полу, Яойорозу отвлечённо пересчитывает: «Первый. Второй. Третий».