***
Катсуки распахнул ткань шатра, отыскал глазами фигуру в углу на шкурах, но так и не поприветствовал. Принцесса впилась в него внимательным взглядом, от каждого его движения будто ожидая опасности. Она была немногим старше его, может, на год жизни или чуть больше, смотрела на всех сверху вниз, звала дикарями, несмотря на в целом великодушное отношение к себе. А ещё от неё за версту разило магией — у Катсуки, когда она проходила мимо, по коже пробегали искры, как и у любого из его племени, столкнувшегося с источником волшебства. Колдовать в деревне она никогда не пыталась, видимо, зная лучше: магия здесь могла обернуться чем-то страшным. А даже если бы и нет, она всё равно не подействовала бы на детей огня: они веками никаких сношений с магией не имели и единственные были к ней неуязвимы. Потому и летали на драконах, когда люди большой земли даже подойти к ним были неспособны из-за той магической силы, что крылась в этих существах. Принцесса провела здесь уже две недели, попав к племени в ходе конфликта за спорные земли. Её держали пленницей, но расправой не угрожали. Вождь обменивалась письмами с её отцом, военачальником на большой земле. Строго говоря, принцесса не была принцессой, всего лишь какой-то аристократкой с владениями и длинной родословной, но вела себя капризно, заносчиво и по-королевски, и все в племени дали ей фальшивый титул, хоть и знали её имя — Момо. Вождь обещала, что вернёт её отцу при соблюдении некоторых условий. За девчонкой уже отправили корабли; говорили, сам король снарядил суда, чтобы вернуть её. Но пошла уже третья неделя, а её спасители всё никак не могли переплыть Бирюзовый пролив — шторма в это время года были знатные, и только драконы справлялись с полётами на материк. Вождь решила, что всё это время пленница будет жить под её присмотром. Вести её на родину самой — много чести. Вот принцесса и застряла в деревне, а Катсуки — с обязанностями служки. — Я не буду это есть, — скривилась девчонка, когда он подвинул к ней миску. Катсуки не понимал, чего она прилипла к этому шатру: ей разрешалось ходить, где вздумается, а она вместо этого круглыми сутками сидела на шкуре, будто солнечных лучшей боялась. Впрочем, пару раз всё же вышла. И так его довела, что он чуть в реке её не утопил, за что был сильно бит матерью. Посох вождя был тяжёлый, из благородного дерева и драконьей кости. Катсуки запомнил, но не научился: руки всё ещё сами собой тянулись навредить пленнице. — Сдохнешь тогда, — просто констатировал он. Принцесса действительно почти ничего не ела с тех пор, как её сюда привезли. Пару хлебных лепёшек в день и воду. Катсуки привык, что она кривится при виде их еды, и считал это ещё одним проявлением высокомерия. Конечно, разозлился он и на этот раз: сгрёб тарелку, ему не предназначавшуюся, запустил пальцы в похлёбку, вынул кость и с удовольствием обглодал, чтобы девчонке точно не досталось. У неё брови сдвинулись к центру переносицы, она вздохнула почти что обиженно, и мальчишка услышал, как заурчало у неё в животе. — Я не ем мясо убитых животных, — призналась Момо, покраснев от того, что пришлось признаться в чём-то дикарю. Катсуки взглянул на неё удивлённо — это как, не есть мяса? — кинул кость в миску, поднялся на ноги, вытерев руки о какую-то тряпку шатра. — Чего раньше не сказала? Так бы и померла. Здесь недалеко есть фруктовое дерево. Мы такое не едим, но его плоды точно съедобные — жрецы из него напиток делают, ядрёный, с ног на раз сбивает. Но тебе, впрочем, рано, — ухмыльнулся Катсуки, прекрасно зная, что сам младше её. Больно уж ему хотелось одержать верх, продемонстрировать своё превосходство: он был сильным, способным, настоящим наследником огня и не собирался проигрывать в статусе и опыте какой-то там девчонке с материка. — Вино? — уточнила принцесса невозмутимо, встала, чуть пошатываясь от слабости. Катсуки цокнул — и это она знала — и мрачно кивнул. — У моего отца в замке погреба им полны. Не знаю, правда, из чего его делают местные, но я согласна на любой фрукт. Идём же! Ему стоило трудов не стукнуть пленницу, посмевшую его торопить, когда он так великодушно предложил помощь. — Ты сказал, что это близко! — спустя каких-то восемь минут пути принцесса начала ныть. — Близко. — Мы идём уже целую вечность! — И половины вечности не прошло. — Ты что, слабоумный? Катсуки щёлкнул зубами, опасно двинулся в её сторону, но прежде, чем успел применить силу (видят Небеса, ему очень хотелось), девчонка переменилась в лице, вся просияла, ткнула пальцем в сторону и подпрыгнула на пятках. В ней вдруг откуда-то взялись силы. — Груши! — воскликнула она и рванула к дереву. — А вон там персики! Я уже несколько лун не видела персиков! Как это они так просто у вас растут? А это что, гранаты?! Послушай, сорви мне персик, — она махнула ему рукой, словно он должен был мгновенно повиноваться. Катсуки только привалился к стволу персикового дерева, не обращая внимания на горящее восторгом лицо, хотя это сложно было игнорировать, ведь диковинные черты принцессы, не похожей на людей огня, притягивали взгляд. Мальчишка скривился даже, увидев её впервые, настолько непривычная и странная была у неё внешность: белая, как смерть, со странно-раскосыми глазами, выше любой из девчонок его племени, Момо показалась ему отталкивающей. И даже теперь, когда глаза её искрились от восторга, привлекательнее она не стала — Катсуки испытывал к ней только бесконечное раздражение и совсем никакого интереса. Какой интерес? Человека заносчивее и упрямее ему в жизни не попадалось. — Ещё чего. Надо — лезь, — хмыкнул он. Принцесса кинула на него убийственный взгляд, подцепила свою длинную диковинную юбку и попыталась забраться на ствол. Как Катсуки и думал, без магии она ни на что не была годна: ноги её скользили по дереву, одежда цеплялась за ветки, и она свалилась, не преодолев даже половину. Мальчишка тогда усмехнулся и продемонстрировал ей настоящие навыки. Прыгнул, ухватился за ветку, подтянулся, оказавшись наверху, и скинул ей несколько спелых плодов. Прицельно — в голову. Он был ловким и сильным, ему это не стоило трудов, и ужасно понравилось, что вышло утереть девчонке нос так просто. Со своей ветки он спокойно наблюдал, как принцесса вцепилась в фрукты: она ела жадно, вся уляпалась соком и мякотью. Катсуки поверить не мог, что кто-то может с таким аппетитом лопать растения: у его народа не было традиции есть сырые фрукты, и всё, что делали из растений в деревне — крупа да мука для лепёшек. Он спрыгнул с ветки, прихватив и себе персик, покрутил его между пальцами, откусил. Сок брызнул в горло, разлился по языку сладостью. Было приторно, но не сказать, что не вкусно. Катсуки откусил ещё, пережёвывая, хотя фрукт, в отличие от мяса, даже не надо было жевать. — Вот видишь, — глянув на него искоса, подала голос принцесса. — Я же говорила, что это вкусно. А если бы вы не воевали с нами, ещё бы и не такое узнали. Но вместо того, чтобы позволить королевству принести вам знания и цивилизацию, вы, упрямые дикари, хотите продолжать войну и не пускаете нас на остров! Это было неправдой: никто в его деревне не хотел войны. И больше всех от постоянных распрей страдало как раз его племя, само по себе не многочисленное. Держались они до сих пор потому лишь, что маги королевства были им не опасны, а у людей огня были драконы. Но даже больше неправды Катсуки задело, что принцесса считала детей огня дремучими и дикими — что принцесса считала людей большой земли лучше. Он её только что накормил, а она вот чем ему ответила! Катсуки не видел смысла с ней разговаривать, с такой упрямой и непонятливой. Он выбросил персик, рванулся к девчонке, схватил её за волосы, намереваясь протащить по земле, пока не завопит. Но она вместо этого принялась отбиваться. Он тогда задрал её в воздух, пытаясь попутно держать на расстоянии от себя, а она засучила ногами и руками, молотя по воздуху. Долго так держать он её не мог, — он был сильнее, но не выше, — и пришлось швырнуть принцессу на траву. Лупить её всерьёз было бы странно, ведь она не могла ответить, и опасно, ведь за неё ему бы ответила вождь, и Катсуки не придумал ничего другого, кроме как нависнуть угрожающе, прижать её к земле. Когда он дурно себя вёл, шумел, проказничал, дракон его матери поступал точно так же, и Катсуки не мог выбраться, сколько бы ни брыкался. Зажатый межу когтистыми лапами и твердой землёй, он ощущал собственную беспомощность и мощь того существа, что держало его без каких-либо усилий. Могущество и величие дракона в итоге заставляли Катсуки сдаться, и ему почему-то казалось теперь, что это общий и единственно верный сценарий заставить кого-то замолчать — доказать собственное превосходство. Но у него не было могучих лап, а сам он был несильно больше и совсем не выше девчонки. Поэтому Катсуки навалился весь целиком, утрамбовал её в траву, стараясь удержать извивающееся тело под собой и одновременно уклониться от пинков и тычков. — Пусти! Слезь с меня, дикарь! — вопила пленница так отчаянно, будто он душил её или ещё что. — Признай, что не права — отпущу, — Катсуки угрожающе выдохнул ей в лицо. От девчонки тянуло персиком, какими-то ещё травами и цветами, каких не водилось в его краях, и их диковинный аромат бил в ноздри. Она вместо ответа вскинула голову, столкнувшись с ним лбами, ещё и по носу попала, явно специально. Сдаваться Момо не планировала, и когда её колено опасно проехалось по его ноге, стремясь выше, Катсуки пришлось придавить ещё сильнее ради собственной безопасности. Отступать, не добившись результатов, дикарь не умел, но принцесса была из такого же упрямого десятка. Несмотря на тяжесть придавившего её тела и отчаянность собственного положение, она всё же пыталась вывернуться, но её копошение только прибавило ей проблем. Чем сильнее она извивалась, тем крепче он держал, тем теснее становился контакт, тем глубже он наваливался. — Ну, говори же! — велел мальчишка и припечатал её по лбу своим, заставил откинуть голову под напором, упереться затылком в землю, да так и не отпустил. Мало ли, чего ещё ей бы в голову взбрело. — Не скажу, — ответила, точно плюнула, девчонка. Розоватая от гнева, злости и утомительного трепыхания, она была похожа на загнанного в угол оленя. Только ни одному охотнику ещё не попадался такой упёртый олень. Катсуки ощерился. Когда он смотрел на неё вблизи, иноземные черты её уже не казались такими диковинными, а если и казались, то были, скорее, прелестными, чем отталкивающими. В зрачке раскосых тёмных глаз виднелось его отражение, слишком светлая кожа её, не тронутая огнем и сухостью жара, была бархатистой наощупь, будто влагой напитанной, и об изнеженном теле ему думалось уже не только как о ненавистном источнике магической силы. А как именно думалось, он не понял. Что-то странное, незнакомое, похожее на нетерпение и жар драконьего пламени засвербело в мозгу, растеклось по телу, ухнуло в живот — Катсуки горячо выдохнул принцессе в лицо. Захотелось чего-то непонятного: всю её сгрести, подмять под себя, сделаться ещё плотнее, ещё ближе. Он никогда раньше такого не испытывал — было одновременно горячо, и приятно, и почему-то тяжело. Сердце стучало в висках, и Катсуки чувствовал замешательство, от которого его отвлекала непрекращающаяся возня, отзывающаяся сладким и томительным. Он зарычал, как рычали иногда чужие драконы (его, слишком маленький ещё, рычать не умел, но от старших Катсуки слышал этот утробный, гулкий звук), впился ногтями Момо в плечи, а затем что-то окончательно нашло на него, и он укусил её под скулу — зачем, так и не понял. Но ему захотелось вдруг прикоснуться губами к светлой коже, лизнуть, впиться, втянуть — ощутить её вкус во рту. — Ты что?.. Пусти, чудовище! — отчётливый страх, будто она могла знать, что с ним происходит, какие мысли, странные и смутные, витают в его голове, исказил её черты. Катсуки, растерянному, и самому передался этот страх: он не придумал, чем оправдаться, что сказать или сделать, он не смог бы объяснить, что на него нашло, даже если бы знал такие слова, и с перепугу только одно пришло ему в голову. Ещё не взрослые, но уже и не детёныши, драконы иногда покусывали друг друга точно так же, как он только что укусил принцессу. Прихватывали за загривок, чуть трепали, а потом тёрлись о место укуса, смешивая чешуйки, зализывали, если зубы проникали слишком глубоко. Катсуки тоже лизнул, и, честно слово, увидел пар от своего дыхания, осевшего на коже девчонки. Принцесса сдавленно пискнула, всё ещё напуганная, несмотря на очевидное, на взгляд дикаря, извинение, оттолкнулась от земли всем телом, пытаясь скинуть с себя чужой вес, и тут Катсуки понял, где скопилось всё это горячее и вязкое, застилавшее мозг — в паху было тяжело, и недавно стучавшая в висках кровь будто вся теперь пульсировала там. Он втянул воздух так шумно и так глубоко, что чужой запах застрял у него под рёбрами. От этого сделалось только хуже, а мысль, что это, должно быть, какое-то колдовство, нисколько не помогла. «Колдовство, и чёрт с ним!» — подумал мальчишка, прижимаясь теперь так, чтобы утихомирить разгоревшееся пламя. Это был инстинкт — тереться тем, чем больше всего хотелось. И это было хорошо, приятно: тяжесть, не просто тянущая, но приложенная куда-то, отозвалась по всему телу незнакомым удовольствием, стоило Катсуки двинуть бёдрами, повозиться. Дыхание сбило, будто он по тысячи деревьев вскорабкался, и он ощутил, как тело закололо от чужой магии. — Перестань, — тихо и просительно всхлипнула принцесса. Щёки у неё были красные от жара, а глаза — от слёз. Впервые за всё время в деревне пленница о чём-то его попросила, впервые высокомерие её расползлось под его напором, впервые она применила магию к тем, кто был к ней устойчив — впервые она сделала то, что всегда считала напрасным. Почему Момо стала бояться его только сейчас, когда он уже и думать забыл обижать её, Катсуки не знал. И было не до догадок. Он сжал зубы, — не хотелось реагировать на её слёзы — прислонил ладонь к её рту, стараясь заткнуть, но не надавливая слишком сильно, словно не мог решить, словно вместе со злостью испытывал к принцессе что-то ещё. Катсуки злило её поведение, собственное непонятное желание и то, что он почему-то вдруг остановился, хотя свербяще-пульсирующее ощущение никуда не ушло. Ему хотелось повторить ещё разок, ещё два, три — ему понравилось то чувство, ему казалось, что будет только лучше, зажми он её сильнее, двинься быстрее, напористее. — Да замолчи ты уже, я тебе не наврежу, — рыкнул Катсуки, не понимая совершенно всех её протестов и отчаянной борьбы. — Навредишь, — несмотря на то, что он так и не убрал руки, в приглушённом возражении её была сила. Она словно знала что-то, о чём не говорила — что-то, о чём Катсуки не знал. Драконье племя всегда берегло свои тайны от людей большой земли, но, видимо, у тех тоже были знания, недоступные дикарям. Или, может, недоступные только одному из них. Но думать об этом не хотелось — чувствовать себя ущербным и обделённым сын вождя не привык. Однако он всё равно подумал о её словах. «Как?» Между драконами, которые иногда прижимались друг к другу почти что также, Катсуки никогда не наблюдал такого противостояния. Он понятия не имел, что делал не так теперь, когда не таскал её за волосы и не пытался оставить синяки. Всё, чего ему хотелось, это каким-то чудесным образом прижаться к девчонке ещё крепче, но крепче было некуда — сколько бы Катсуки ни ёрзал, сколько бы ни копошился, а крепче не получалось. Он путался в мягкой ткани её длинного диковинного платья, хоть то уже давно всё задралось к бёдрам от его возни и её попыток вывернуться. Что-то подсказывало ему, что так быть не должно: хотелось толкнуться так, чтобы пленница его вдруг сделалась полой, чтобы он мог не прижиматься к ней вот так, скользя, наискось, а вжаться полностью — чтобы всю ту жаркую влагу, которую впитывала грубая ткань его штанов, впитывало её нежное тело. Хотелось невозможного — оказаться в ней. Катсуки свирепо затряс головой при этой абсурдной мысли, нахмурился от этого непонятного желания. Убрал мокрую, всю в солёных слезах руку от розовых губ, а следом завозился так отчаянно, что на секунду перед глазами вспыхнуло белым, во рту стало сухо, а в лёгких — слишком горячо. Он растерялся от яркости возникшего ощущения, опешил, ослабил хватку и упустил свой шанс — девчонка выскользнула, безошибочно подгадав момент. Вскочила на ноги, окинув его недобрым взглядом, и ошарашенный, обескураженный Катсуки, не успел увильнуть от затрещины. Боль отозвалась в нём как-то странно: неожиданно не обидно, но слишком жарко и так чувствительно, что его всего перекрутило, скрючило, а в паху точно вязкая лава разлилась. Он почувствовал это так же остро, так же захватывающе, как и свой первый полёт, так же ярко, как и свою первую боевую победу. Катсуки ждал чего угодно, но не такого, не какой-то смертельной лёгкости, не какого-то вулканического жара. Ошалелый, он даже не заметил, как принцесса дала дёру. Но когда он выпрямился, отойдя от ощущений, когда поднялся с земли, её уже нигде не было.***
К тому моменту как он вернулся в деревню (мокрый с головы до ног, потому что на обратном пути охладился в реке), ему и хотелось и одновременно очень не хотелось искать принцессу. Ради приличия Катсуки заглянул в шатёр, но даже обрадовался, когда её там не оказалось. Потому что он не хотел знать, что такое с ним было: если вдруг она его прокляла, то он бы предпочёл остаться в неведении. Но вождь бы ему голову открутила, если бы девчонка удрала и сгинула в лесу — он понимал, что это было на его совести. — Принцессу не видела? — как бы походя спросил он у матери, столкнувшись с ней у святилища. Вождь даже не взглянула на него, даже не выслушала. — Не до тебя сейчас, Катсуки. Всадники с побережья донесли, что причалило несколько кораблей. Должно быть, это наши гости. Я возьму пленницу. А ты возьми отряд. Будете прикрывать на случай сражения. — Давай я возьму девчонку, — предложил он прежде, чем успел подумать. — Ты лучше со своим драконом управляешься, — почему-то для самого Катсуки это прозвучало как оправдание. Вождь только хмыкнула, обозначая своё недоверие. — А ты с девчонкой — хуже, чем с драконом. Скинешь её ещё с седла, как мы потом с королевской армией разговаривать будем? — Да не сделаю я ей ничего! — он вскинулся, сверкнул белыми клыками и едва уклонился от посоха. Зачем все подозревали его в недобрых намерениях, когда он и не думал делать что-то недоброе? Они с вождём были сильно похожи: оба сперва били, потом думали. — Бери девчонку, раз настаиваешь, — после секундной паузы Митсуки кивнула. — И дракона моего бери. Но ежели что, я не посмотрю, что ты мой сын — будешь отвечать. — Да знаю я, — он только отмахнулся. Всю деревню он обежал быстрее, чем в детстве бегал от жрецов и их дурных обрядов, но девчонку всё-таки отыскал. И даже не посмотрел, что она вся сжалась при виде его, подобралась, как атакующий хищник. — Пойдём, за тобой пожаловали, — она только после этих слов взглянула ему в лицо. Замешательство в её глазах сменилось облегчением, она рванула к выходу с надеждой завидевшего родные края моряка. — Только не выкинь чего, а то я тебя выкину, — предупредил Катсуки, затаскивая её в седло. Хотя принцесса ничего не говорила, от неё тянуло неуверенностью, а во всём её облике читался страх. Хотя бы не из-за него: на этот раз она боялась дракона. Катсуки наклонился к его уху, прежде чем взлететь. — Давай сегодня полегче, — тихо попросил он. Впрочем, он никогда не мог отличить согласие от насмешки — не был ещё достаточно опытен как всадник, поэтому просто понадеялся, что дракон вождя его послушается. — Держись, – велел он девчонке и даже немного удивился, когда она беспрекословно подчинилась приказу, вцепившись в него так, что жилет затрещал. На первом же взмахе широких крыльев она передумала держаться за одежду — руки её плотным кольцом обхватили его поперёк торса, и сквозь ветер Катсуки расслышал тоненький писк. Он был слишком сосредоточен на полёте, чтобы снова думать об этой близости, и слава богам, иначе до берега они могли бы и не добраться. Дракон приземлился на одну из скал, вокруг опустились другие всадники, а вождь спрыгнула на песок прямо перед ожидающей делегацией. Катсуки ждал — засады или окончания переговоров. Пленница за его спиной высматривала кого-то в толпе людей с корабля и напряжённо молчала. Не отодвинулась, но хотя бы отпустила его. Наконец, вождь обернулась к своим людям, подняла руку, велев привести девчонку — значит, договорилась с чужеземцами. Катсуки спрыгнул с дракона, поманил девчонку к себе, молча велев прыгать. Она зажмурилась, но, видимо, так хотела к своим, что сползла с седла без возражений и прямо ему в руки — у него между ладонями словно искра пролетела. Катсуки схватил крепко, держал дольше, чем нужно, и чертыхнулся так смачно, что, должно быть, даже люди с кораблей услышали. Ему опять сделалось жарко и невозможно, он глянул девчонке прямо в глаза. — Если ты что со мной сделала, я тебя и по ту сторону пролива достану, — с силой и отчаянием пообещал он, тряхнув её слегка перед тем, как разжать хватку. Принцесса удивлённо приподняла брови, скользнула по нему рассеянным взглядом, словно бы не понимала, о чём он говорит, и просочилась сквозь его пальцы, как отступающая волна. Никто из тех людей её даже не обнял, не утешил, как непременно поступили бы его люди с любым пленником — её поприветствовали коротким поклоном, проводили на корабль, в каюте которого она тут же исчезла. Катсуки запрыгнул на дракона и на секунду подумал, что если бы захотел, смог бы обогнать самый быстрый фрегат королевства. Чего ему стоило бы спалить деревянное судно до чёрных угольков? Может, ему бы тогда в качестве трофеев и пленных отдали? Ему бы и одной хватило. Катсуки сжал поводья, тряхнул головой, прогоняя очередное наваждение. Чем дальше уходил корабль, тем слабее, он верил, делались сковавшие его чары. Чтобы проверить, самому убедиться, ощутить, как отпускает, он ждал, пока белый парус не скрылся за горизонтом. Небеса к тому моменту сделались нежно-розовыми, как фрукт персикового дерева. Почему-то, перед тем, как подняться в воздух, Катсуки припомнил слова матери: «Страх не проходит сам собой. Делай — уйдёт». Но он не знал ещё, что ему предстояло сделать, чтобы избавиться от своего.