Это была ужасная идея, поэтому я, конечно же, решил попробовать

Последние две недели учебного года тянутся невыносимо долго, переливаясь на солнце вымытыми после субботника окнами, будто мёртвыми витражами, и щекочут нос приторно сладким запахом сирени. Торфинн опять фыркает и думает пересесть внаглую на следующем уроке. Подальше от распахнутых окон и озверевшего в край препода, что разгульно, с ленцой вышагивает меж партами. Злющий от жары и накопившейся усталости, заёбаный под конец года похлеще школьников, одетый в одну только рубашку с расстёгнутым воротом и закатанными рукавами. Аскеладд красивый. Торфинн по нему сохнет с восьмого по десятый, остаётся одиннадцатый, победно-провальный, после которого поступление и никаких привычных перепалок. Он уже предчувствует, как будет забивать болт со второго курса, пить жигулёвское в общажных клоповниках, жить на государственные пиздливые щедроты, по ошибке именуемые стипендией, и ненавидеть матан, который сам же благополучно проебал, пока строил глазки Аскеладду. Ему, конечно, не светит ровным счётом нихуя. Только обжимашки с кем-то другим по облупившимся и ощерившимся подъездам да мокрые поцелуи с девочками. Человеческое такое будущее. Традиционная, исконно-русская перспектива, что по сути своей противоположность вкладываемому смыслу. Торфинну оно до сраки. Торфинну оно вместе с поступлением нахуй не сдалось. Торфинну бы на колени к преподу матеши сесть, томно вздохнуть и уткнуться в этот блядский расстёгнутый ворот, проводя носом по влажным солёным ключицам. Аскеладд на него даже не смотрит. Пальцами белыми (от мела, от мела, от мела, блять) потирает устало лицо и тихо ругается, надеясь, что его никто не услышит. Душный раскалённый воздух его, кажется, совсем доконал. Видно сгорбленную усталую спину и страдающее лицо, потому что это у торфиннового десятого «Б» каникулы начнутся через пару недель, а учителя будут ещё месяц ебаться с экзаменами своих любимых выпускников, истериками их родителей и истерикой уже самих выпускников. Аскеладд выглядит откровенно заёбанным, практически убитым. Красивым. Торфинну он даже такой нравится. Как-то это по-больному, конечно, получается. Запасть на математика, тем более, на математика-мужика, сорокалетнего, вредного, к удивлению, холостого. Тут же без шансов, без вариантов, даже без тех пресловутых перспектив, которые «не». У Торфинна с профилем вообще-то хуёво всё, но он и то понимает кристально ясно, что вероятность здесь нулевая, можно не пересчитывать, не перепроверять, а сразу сдаваться и лелеять своё душевное крошево, ранящее изнутри. Аскеладд взрослый и состоявшийся. Торфинн мелкий и ничего из себя не представляющий. Раскалённая крышка парты будто бы сейчас взлетит на воздух или начнёт вскипать пузырями краски. Торфинн не слышит звонок, продолжает сидеть на месте, сходя с ума от отчаяния и обиды, пока его не окликает хриплым голосом препод. — Карлсефни, ты идёшь? Мне ещё ключ на вахту сдавать. — Щас. Иду. «Иду нахуй со своими невсравшимися никому чувствами, спасибо».