Толстой что-то бухтит про трудовой кодекс и важность этого документа, однако мне откровенно наплевать. Я пришел на этот урок не ради занудной общаги, которая и так в жизни не пригодится… Я пришел ради него. Господи, почему я так хочу прикоснуться к его щеке? Почему мне так нравится его вечно идеально выглаженный костюм? Чем он отличается от других? Он не самый красивый парень, которого я видел. Он не самый умный или харизматичный.… Однако его глаза.… Я готов утонуть в этих жемчужно-серых океанах, словно полных самой чистейшей жидкости на этой дрянной планете. Интересно, как он выглядит, когда плачет? Наверняка, это очень красивое зрелище, хотя я и не желаю, чтобы этот неограненный алмаз расстраивался по какому-либо поводу.… А его улыбка, я видел ее единожды, но она ослепила меня слишком ярко. В голове рождается лишь одно сравнение: пляж. Тот самый пляж с фотографий, где песок отчетливо напоминает муку…. И вот ты смело шагаешь по этому неповторимому творению природы и понимаешь — красота сего места должна принадлежать лишь одному человеку.… Тебе. Потому что другой просто не увидит той неописуемой эстетики, которую дарит этот пляж, другой просто примет за должное сию красоту и надругается над ней…. Хотя, возможно, сейчас я просто оправдываю свои собственнические замашки и….
— Григорий, что Вы там пишите? Почему-то мне не кажется что это конспект данного урока. Хотя может я ошибаюсь, и Вы прилежно записывали каждое мое слово.… Зачитайте, если Вам не сложно, иначе же прошу пройти к Василию Андреевичу… — весь класс сейчас смотрел на пойманного с поличным писателя. Равнодушный карий взгляд лишь упал на человека, который стал причиной последней дневниковой записи Печорина, после чего Григорий начал собирать свои вещи и поспешно вышел из кабинета. «Старый истукан» — подумалось ему, когда он закрывал дверь кабинета №11. Урок продолжился в том же ритме, однако одного ученика очень волновал один вопрос… — Саш, почему это Печора на тебя взглянул, перед тем как уйти? — полушепотом проговорил повернувшийся к Чацкому Ленский. — Вов, сейчас за Печориным последуешь, если Толстой заметит — предупредил его сидящий рядом Онегин. — Отстань, Жень. Так что Саш? — А мне откуда знать? Может он вообще в окно взглянул — пробубнил Александр после чего вновь вернулся к конспектированию. Владимир отвернулся. Однако он соврал, их глаза встретились в то мгновение, и Саша что-то увидел в тех черных глазах…. Вот только что, он не понял. «Показалось, видимо» — пронеслось у него в голове при написании очередного определения…Не знаю, чем он отличается от других. Но я просто хочу быть ближе к нему….
***
Ненавижу! Ненавижу себя! Почему я просто боюсь заговорить с ним?! Он ведь обычный парень, ему не за что меня бояться или презирать…. Так почему мое сердце начинает выпрыгивать из груди, когда он просто проходит мимо меня? Боже, помоги мне забыть его коричный парфюм, помоги забыть его пшеничные волосы, помоги забыть его…. Видимо, вот что чувствовали те бабы, что сохли по мне? Хе-хе, как иронично, что я получил такое наказание…
В грязный мужской туалет, где ныне и в одиночестве на подоконнике покоился Григорий, зашли главные кутежники десятого класса — Долохов Федор и Курагин Анатоль. — О, Гриша. Привет. Не думал, что ты пропустишь немецкий…. — Проговорил Анатоль. — Был повод. — Сухо выплюнул Печорин, убирая свою тетрадку откровений и доставая пачку сигарет, которые он любит покупать в одном ближайшем ларьке. Маленькую комнату начал заполнять дым. — Прикинь, — начал Федор, — попросил у Чацкого списать матешу, а он: «Сам хоть раз что-нибудь сделай». Петух эгоистичный. Не удивительно, что у него друзей нет. Подсос у учителей. Затяжки стали глубже, а кулаки непроизвольно сжались. Однако глаза виду не подали. Это особый талант Григория — никогда не показывать ни перед кем своих истинных мыслей и чувств… — Соглашусь, Федь. Постоянно строит из себя не пойми кого… Ладно, похуй. Просто пошел он… –заключил Анатоль и продолжил листать ленту в «Instagram». — Слушали новый альбом Гуфа… Гриш, ты куда? — вопросительно воскликнул Долохов. Ответа не последовало. — Что язык проглотил? Или я что-то не так сказал? Неужели ты Чацкого оправдываешь? — уже с насмешкой в голосе промурлыкал Федор. — Он не виноват, что ты долбаеб с двумя извилинами… — прошипел, словно самая ядовитая змея, Григорий. — Повтори-ка, что ты там мямлишь. — Пацаны, успокойтесь. — Попытался привести в чувства вспыльчивого Долохова и обозлившегося Печорина Курагин. Попытка однозначно была неудачной, поскольку спустя секунду оба держали друг друга за грудки, а Анатоль же всячески порхал вокруг них, повторяя, что, если они так продолжат — придет Щедрин, и пизды получат все.… Будем честны, Гришу это мало останавливало, поскольку иначе поступить его бойкое влюблённое сердце никак не могло. Да, он сам мало понимал, зачем его главный орган раздул из маленькой претензии настоящий конфликт, однако уладить всё это дипломатически уже не представлялось возможным. Одно радовало, что по росту и силе он не уступал Долохову, потому их драка в тесном «толкане» была бы относительно честной… Если бы Григорий пользовался честными методами. Гриша мгновенно перенес свою руку в кудрявую пышную шевелюру Федора, о которой последний заботился, наверно, больше, чем о любом другом живом существе в этом мире. Сильнейший захват и молниеносный мах вниз заставили Долохова склониться перед Печориным. Анатоль просто застыл, ожидая последующих действий зачинщика. — Отпусти, мудак. Больно же! — Феденька, помнит ли твоя пустая голова, что в моём телефоне остались фотографии с твоих последних именин, где ты во всей красе хвастаешься алкоголем? Так вот, если я ещё хоть раз услышу, как ты говоришь различные оскорбления в сторону Чацкого, то эти снимки попадут к твоей милейшей матушке. Мы с тобой друг друга поняли? — Поняли, поняли…. Только отпусти волосы. — рука разжалась, и Федор под действием силы тяжести буквально пал на колени перед Гришей. — Одно не пойму. Зачем тебе это? Ответа не последовало. Григорий нерасторопно взял свои вещи и вышел из туалета в ту же секунду, как прозвенел звонок на перемену.***
Естественно, что после сего происшествия вся компания Курагина отвернулась от Григория, а по классу начали ходить слухи о данной стычке. Хотя все не особо то и верили в то, что кто-то, даже такой как Печорин, сумел «повалить» Долохова. Однако это не мешало юным девочкам из 7 «Б» восхищаться данным поступком их «краша». Самому же Печорину было абсолютно плевать как на фанаточек, так и на различных сплетников за спиной, ведь он привык быть одиноким, лишним. Теперь в школе он мог переброситься парой фраз разве что с Болконским или Безуховым, которые были разумными, но очень скучными для Григория. Потому чаще всего на всех переменах он прятался в различных закоулках школы, где просто изливал свои мысли и чувства на бумаге.***
Звонок с урока. Скучнейшая алгебра, которую Александр, к счастью, понимал, наконец закончилась. Как бы Чацкий не любил методы обучения своего математика, он не мог отрицать, что Гоголь был очень душным учителем. Вещи уже были собраны, и как только Саша собирался уходить, его остановил голос Николая Васильевича. — Саш, мог бы я тебя попросить об услуге? — копошась в своих материалах и документах, своим хриплым басом сказал Гоголь. — Да, конечно, что такое? — грузно выдохнув, ответил единственный оставшийся в кабинете ученик. — В кладовке на втором этаже есть свободное ведро, не мог бы ты его принести. У меня сегодня девочки из 9 будут прибираться, а я не хочу, чтобы они тяжелое несли… — все ещё не отрывая взгляда от макулатуры, дополнил математик. — Да, конечно. Кладовка закрыта? — уточнил Чацкий. — Нет, их никогда не закрывают. У нас люди честные и не воруют, поэтому никто не закрывает. — Ясно. Тогда сейчас принесу. — Александр удалился из кабинета и направился к маленькому складику, называемому кладовой комнатой.***
Очередной день без общения и социума. Ха, интересно то, что я начал задумываться извиниться перед Долоховым. Не думал, что я так низко мог бы пасть. Главное случайно не довести себя до мыслей о суициде, а то это уже будет какой-то совсем не смешной анекдот. Скоро начну сюда записывать шутки, и сам с них же буду смеяться. Ха-ха-ха… А может попросить родителей меня перевести?.. Класс без меня ничего не потеряет, они найдут себе другого вездесущего добытчика алкоголя… Я вот только потеряю его, но может так будет лучше? В конце концов, расстояние больные души лечит. Да и разве не я чуть выше писал, что хочу его забыть…. Вру самому себе. Ха-ха….
Вдруг покой маленькой обители Печорина, которую освещал лишь тусклый свет переносного фонарика, был нарушен резким лучом коридорного света. В голове ослепленного успела пронестись мысль: «Лишь бы не Щедрин», после чего глаза закрылись, и из левого прокатилась слеза. Вроде благородный свет, а заставляет плакать. Забавно. — А ты что тут делаешь? — прозвучал тихий ученический голос. До боли знакомый голос. Неужели… Гриша спустя пару секунд смог сфокусировать взгляд и понять, что слух его не подвел. — Точно такой же вопрос, Чацкий, — с наигранной претензией сказал Григорий.***
Неожиданная встреча привела Сашу в некий ступор, но всего на мгновение. — Я пришел по поручению Гоголя: мне нужно ведро… на котором ты сидишь. — со своей привычной равнодушной манерой прокомментировал Александр. — Я просто тут зависаю, классное место, никто не мешает… Обычно — Саша был осмотрен оценивающим взглядом Печорина, после чего на лице его отразилось свойственное ему коварство, словно он уже придумал, как обвести тебя вокруг своего пальца. Саша не любил эту его нахальность. Было вечное ощущение, что этот человек не только собаку на таланте лжи и притворства съел, но и пару младенцев. Однако чистой ненависти к Григорию ему питать было не за что. Видимо, Саша никогда не интересовал Печорина в роли своей жертвы. «Настолько я скучный» — усмехнулся в мыслях Чацкий. — Сейчас уйду, только отдай мне ведро. — Ведро я дам. Но канал нужно завалить камнем. Камень я не дам! — Отшутился Гриша, протягивая Саше железное новое ведро. На лице русого засияла улыбка. — Неплохо, Григорий. Неужели играете в WOW? — более заинтересованно ответил Саша, забирая ведро из чужих рук. — Раньше играл, сейчас же совершенно нет времени. Максимум успеваю слушать музыку и читать вечерами. — проводя освободившейся рукой по своим вьющимся черным волосам, говорил Григорий. — Солидарен, также трачу своё свободное время. А кого слуша…. — Вопрос Чацкого был прерван заливистым звоном, который сообщал о начале нового урока.***
«Блять — пронеслось в голове Печорина. — Ведь выпал такой удивительный шанс… А что если…» — Саш, там следующая физкультура. Может, хочешь прогулять? Глядя сейчас в карие глаза Печорина, Александр заметил одно — они избавились от того коварства и высокомерия, которым полны каждый школьный день. В них появилось то самое необъяснимое чувство, которое он заметил тогда на обществознании… Чацкий сам себе не признавал, но он невольно каждый раз искал в кабинете Печорина. Возможно, это было простое желание в очередной раз посмотреть на красивого человека (его красоту и харизматичность Саша признал ещё при первой их встрече в девятом классе на линейке) или просто странная потребность знать, что все одноклассники на месте… что он на месте.… Он не знал, да и признавать даже для себя подобного волнения не имел желания. Вновь проскочила мысль о предложении Григория. «А собственно, почему нет?» — заключил для себя в голове Чацкий, невольно ассоциируя своё согласие со смелым шагом в топь болот. — Окей. Только я пойду ведро Гоголю отнесу встретимся?.. — На третьем этаже возле люка на крышу. — Хорошо. — Саша схватил объект своих поисков и направился быстрым шагом к кабинету математики. Как только Александр вышел из кладовой, на лице Печорина выступила улыбка во все тридцать два зуба, а на душе начали петь соловьи свою самую бойкую и красивую мелодию на свете. Однако, приведя себя в чувства легкими пощечинами и осмотрев свой внешний вид, он решил не терять ни секунды и отправиться к обговоренному месту встречи.***
— И что, ты, правда, формально поставил его на колени? Жму руку, Гриш, это было сильно, ха-ха-ха — уже практически час они, сидя на крыше своей школы, вход на которую на удивление был открыт, без умолку разговаривали на все темы мира: начиная от политики и заканчивая любимой формой макарон у каждого. Саша даже не заметил, как быстро пролетело время. Оказалось, что с Печориным у них много пересечений и во взглядах, и в интересах. Поразительно, что они никогда до этого не имели возможности разузнать друг друга получше. — Ещё один вопрос. — Задавай. — Печорин также загорелся этим долгим диалогом, потому как давно он не общался хоть с кем-то, а тут подвернулся собеседник не какой-то там, а самый желанный и востребованный для кареглазого десятиклассника. Ведь Александр не был ни глупцом, ни всезнайкой, не потакал мнению большинства, но и не уходил в субъективные конспирологические бредни… Он был таким, каким надо. Хотя это Гриша понял уже достаточно давно. — А что это за тетрадь, с которой тебя тогда Толстой поймал? — задал давно его интересовавший вопрос Саша, потирая свои немного замерзшие из-за холодного ветра руки. — Это не тетрадь, а дневник. Я туда записываю свои мысли. Так сказать, доверяю бумаге свою душу и сердце. — откровенно признался Печорин, хотя и привычная скрытность не позволила слишком развернуто изложить задачу так называемого дневника. — Звучит интересно, хотя это, скорее всего, личное, поэтому не буду настаивать на прочтении. — уважительно и понимающе произнес Чацкий, взглянув на собеседника сквозь призму своих круглых очков. — Спасибо… — понимающе кивнул Григорий, параллельно выкидывая с третьего этажа окурок сигареты, которую он курил, наверно, весь их неспешно протекающий разговор. — Ох, урок физкультуры скоро кончится, — взглянув на ручные часы проговорил Саша, — я пойду тогда. Спасибо за компанию, Гриш. Правда, очень хорошо посидели. — вставая с бетонной пегородки, что служила сидением для двух одноклассников, дополнил Чацкий. Он отряхнул невидимую пыль со своей формы и уже хотел было взять свой рюкзак, как его действие, будто физически, прервал голос собеседника. — Постой. — М? — плавно обернувшись к Печорину, Александр стал ожидать вопроса. — Можно последнюю странную просьбу? — Конечно. Что такое? — добродушно поддержал Саша, становясь близ собеседника. — Можно я рассмотрю твои глаза. — …Конечно. — малость сконфуженно и замедленно проговорил Чацкий, не понимая подвоха или правил игры, но почему-то искренне доверившись этому парню напротив. Сам Печорин, наверно, не сказал бы зачем это ляпнул, видимо, ему просто хотелось поймать тот самый удивительный блик души, который всегда кроется в человеческих глазах. Гриша знал об этом потому, что не раз видел его в глазах своих обожательниц, но если в те разы ему просто льстил факт их преданности и влюбленности, то в это он искренне жаждал поймать его конкретно в этих небесных очах. И знаете, он мелькнул. Правда, мелькнул; ему не показалось. В этих сапфировых глазах, сравнимых разве что с красотой величественного водопада, мелькнули чувства. Какие? Печорин не знал.… Он в целом сейчас ничего не знал кроме бархатных глаз напротив… — Гриша… Не устоял и поддался. Поддался себе. И вот потресканные губы накрывают мягкие пунцовые. Печорин прижимает к себе застывшее тело Александра, желая, чтобы его не оставили, не бросили одного.… Не этот человек. Не сейчас. Напор со стороны Григория все усиливался и усиливался, словно стремясь доказать и себе, и давнему объекту воздыхания свои чистейшие и светлейшие любовь, привязанность и верность. Будто, ощутив вкус слюны, Саша осознает все те чувства Гриши, которые тот скрывал многие месяцы. Воздух в легких закончился, из-за чего Печорину пришлось отстраниться. Первый взгляд на потупленные молочно-голубые глаза и он осознает, что совершил. Руки опускаются и отпускают из плена Чацкого. — Господи, Саш, прости, я… Секунда и отрешенное тело вновь приходит в сознание, одним шагом приближается к Печорину и, вставая на цыпочки, вновь прикасается к губам со вкусом никотина. Хрупкая рука кладется на затылок провокатора, а глаза невольно закрываются, в надежде получить максимум эндорфина от всего происходящего.Наверно, я ещё побуду в этой школе.