неправильное воспитание хван хёнджина

хёнджин теряет все жизненные ориентиры в двадцать лет. он не знает, виной ли тому затяжной карантин, вероломно откусивший от его жизни кусок в виде весны, или внезапно закончившийся год обучения на факультете социологии в университете для зануд и заучек, после которого к хёнджину приходит осознание того, что социология — это вообще не его, потому что хёнджин в равной степени не понимает ни себя, ни общество. хёнджин — это кофе с молоком в пропорции два к одному, постоянная сонливость и топографический кретинизм, но совсем не социология. хёнджин злится на приёмную комиссию, которая не увидела в нём полного отсутствия интеллекта и предрасположенности к выбранной при поступлении дисциплине и разрешила ему переступить порог университета год назад. хёнджину бы на какой-нибудь военной кафедре учиться, чтобы из него там всю дурь выбили, или стать дрессировщиком собак — но точно не быть социологом. социология — это наблюдательность и эмпатия, и макс вебер, и философия, которую хёнджин сдаёт только со второго раза, и бессонные ночи за чтением георга зиммеля, которые хёнджин благополучно тратит на итэвон класс и прочие прелести всемирной сети интернет, и сынмин в твидовом пиджаке в клетку. у этого самого сынмина хёнджин проводит весь июнь и первую половину июля, потому что в пустой съёмной квартире торчать уныло, а ехать к родителям уже поздно. и с этого самого сынмина всё и начинается. хёнджин сидит за столом на его кухне, пока сынмин без твидового пиджака в клетку возится с посудой, ворует черешню с керамического блюда и киснет. длинные волосы, отросшие за время карантина до чего-то среднего между маллетом и каре, щекочут веки и шею. хёнджин на эмоциях красит волосы в какой-то сомнительный соломенный цвет, который ни за что бы не понравился его маме, и начинает напоминать очень худую и высокую девочку со спины. сынмин заканчивает с посудой, оборачивается, смеряет хёнджина, растёкшегося по столу унылой перепачканной черешней лужей, скептическим взглядом и выдаёт: — тебе бы на природу съездить куда-нибудь, — он молчит минуту, задумчиво жуёт губу, размышляя о том, как обуза в виде постоянно ноющего безынициативного хёнджина омрачает ему лето, и добавляет. — и перестань воровать мою черешню. хёнджин смотрит на сынмина самым беспомощным и вымученным взглядом, какой только может из себя выдавить, мол, родной, у меня тут экзистенциальный кризис, если ты не заметил, о какой природе речь, и, вообще, дай мне поворовать твою черешню, мы ж не чужие друг другу. сынмин его взгляд намеренно игнорирует и начинает говорить о каком-то хёне с четвёртого курса факультета психологии, с которым он познакомился в университетской библиотеке, потому что они оба читали шопенгауэра (на этом моменте повествования хёнджин умоляет сынмина избавить его от занудных подробностей), и который рассказал сынмину о том, что каждое лето ездит в квартиру, доставшуюся ему от недавно умершей бабки, куда-то на побережье, и принимает гостей любых природ и пород при условии, что они разрешают ему на них практиковаться. — то есть копаться у них в мозгах? — уточняет хёнджин, отрывая черешню от веточки и отправляя её себе в рот. — то есть копаться у них в мозгах, — кивает сынмин и добавляет более серьёзно. — абсолютно бесплатно. это пошло бы тебе на пользу. я могу позвонить хёну и договориться. тебе стоит к нему съездить. — ни за что, — вопит хёнджин и чуть не давится черешневой косточкой. следующее, что он помнит, — это то, как стоит напротив подъезда девятиэтажного дома посреди хвойного леса в каком-то прибрежном городе, в который его привёз разваливающийся на ходу междугородний автобус, на который хёнджина заботливо посадил сынмин в твидовом пиджаке в клетку, и отбивается от особенно кровожадных комаров. город размером с половину среднестатистического района сеула, с одним крупным магазином на тысячу с лишним жителей и домами не выше девяти этажей, встречает хёнджина запахом хвои после дождя и цветущей гречихой. в таких городах, по опыту хёнджина, живут либо пенсионеры, либо панки. бан кристофер чан, которого сынмин ласково называет хёном просто за то, что он занудно читает шопенгауэра в университетской библиотеке, оказывается и пенсионером, и панком одновременно. он встречает хёнджина у подъезда, сразу же отбирает у него спортивную сумку с наспех собранными вещами и улыбается так, словно хёнджин не какой-то незнакомый ему мальчишка с девчоночьей причёской и грязными шнурками на кроссовках, а лучший друг, младший брат или внук — такая у него улыбка дедовская и пропитанная средством против комаров, чабрецом и кислыми яблоками. хёнджин чана сразу вспоминает, потому что видел его в университетских коридорах, в шерстяных и колючих на вид свитерах, со стопками каких-то книг в руках, улыбающегося и умничающего, как все двадцатидвухлетние психологи. чан хёнджина не узнает и окидывает заинтересованным взглядом с соломенной макушки до грязных шнурков на кроссовках. — я тебя совсем не таким представлял, — честно признаётся он и открывает тяжёлую дверь в подъезд, пока хёнджин мнётся рядом и гадает, чего такого сынмин о хёнджине чану наплёл, что он его совсем не таким представлял. — у нас домофон не работает, но ты не волнуйся, тут с преступностью беды, — хёнджин заметно напрягается. чан нервно смеётся и поспешно поправляется. — в смысле, у преступности беды. в смысле, преступности здесь нет вообще. квартира чана кричит о том, что здесь когда-то жила старушка, или о том, что у чана совершенно нет вкуса. на паркетном полу лежат ковры в уродливых узорах. цветастые стены увешаны однотипными натюрмортами. на окнах с широкими подоконниками висят кружевные занавески. не хватает только пузатого телевизора на полу где-нибудь в спальне и десятка кошек. пахнет гвоздикой и пылью. чан снимает кроссовки в коридоре, и хёнджин замечает, что на нём разные носки: один красный и длинный, а второй полосатый и короткий. чан в выцветшей замызганной ветровке и закатанных почти до колен джинсах выглядит очень умным и гармоничным в этом старушечьем интерьере. в квартире четыре комнаты, не считая ванную, кухню и длинный коридор: две спальни, гостиная и что-то среднее между кабинетом и библиотекой с высокими рядами шкафов из красного дерева. хёнджин замечает книгу о шоковой терапии на полу и спрашивает себя, почему вообще во всё это вписался. — это твоя комната, — чан открывает дверь в одну из спален, почти пустую, с кроватью с чугунным витым изголовьем у стены, деревянным письменным столом у нараспашку открытого окна с дырявой москитной сеткой и настольной лампой, почему-то стоящей на полу. — ты, главное, меня не стесняйся. тебе здесь понравится. свежий воздух благоприятно влияет на психическое состояние. может, звучит по-бумерски, конечно, но, пройдя несколько километров по побережью, невозможно тосковать. звучит и правда по-бумерски. хёнджин с лезущим из ушей подростковым максимализмом решает, что всё равно будет тосковать, даже пройдя несколько километров по побережью. хёнджин чана не стесняется. он вообще никого не стесняется. там, где у всех людей находятся железы стеснения, у хёнджина находятся железы крутости, или, во всяком случае, он пытается себя в этом убедить. хёнджин отвоёвывает у чана свою спортивную сумку и закрывается в спальне, чтобы переодеться. через нараспашку открытое окно видны верхушки сосен и кусочек океана. хёнджин меняет свой любимый свитер на просторную мятую футболку и падает на кровать. она не подходит ему по размеру, и ему приходится поджать ноги. на высоком потолке сидит комар или муха, или ещё какая-то не самая приятная и желанная букашка. хёнджин смотрит на неё и думает, что он сам как эта не самая приятная и желанная букашка, как грегор замза кафки, только не в масштабе комнаты, а в масштабе всей своей двадцатилетней жизни. хёнджин весь какой-то нескладный, высокий и худой, с родинкой под левым глазом, не помещающийся на кровати для человека со среднестатистическим ростом, добавляющий слишком много молока в кофе, разочаровавшийся в себе, закусанный комарами и потерянный где-то на побережье, в чужой уставленной старой мебелью квартире, смотрит на букашку на потолке и думает, как его вообще сюда занесло. за дверью чан переставляет брошенные хёнджином кроссовки с грязными шнурками на подставку для обуви и думает, что занесло хёнджина сюда тёплым западным ветром, пахнущим морской солью и гречишным мёдом. когда хёнджин выползает из спальни, вдоволь порефлексировав в присутствии комара или мухи на высоком потолке, чан варит томатный суп на узкой кухне. он, уже без ветровки, в какой-то огромной рубашке в вертикальную полоску, со слегка вьющейся короткой тёмной чёлкой, мешает красную бурду в кастрюле деревянной ложкой с длинной рукояткой и улыбается, когда замечает хёнджина в дверях. хёнджин плюхается на табурет у стены в мозаичных узорах и вытягивает ноги почти до батареи под широким подоконником. на микроволновой печи в углу разделочного стола стоит радиоприёмник с вытянутой вбок антенной, к которой привязаны пучки каких-то трав. чан отрывает несколько листьев от стеблей тимьяна и кидает их в суп. — сынмин сказал, что ты своим соседям мозги вправляешь, — с каким-то ему самому непонятным вызовом говорит хёнджин. — так и сказал? — вскидывает бровь чан и не перестаёт улыбаться. улыбка у него по-настоящему добрая, какая-то такая, какая бывает только у воспитателей в детском саду или продавцов из фургончиков с мороженым, или актёров из «улицы сезам», или у любых других представителей профессий, которые внезапно могут оказаться педофилами и насильниками. — ну, не совсем, — хёнджин рассматривает свои скучные белые носки и покрасневшие комариные укусы на голой коже под краем вручную обрезанных джинсов. — он сказал, что ты практикуешься на сожителях, — в ухе чана мерцает маленькое колечко, как у пирата или фавна. — это жутковато, если честно. — любое социальное взаимодействие — это практика, — глубокомысленно изрекает чан, поднимая перепачканную супом ложку в воздух. — мне будет достаточно того, что мы с тобой подружимся. я не буду доставать тебя своим психоанализом, — он наклоняется к кастрюле с дымящимся супом и втягивает ароматный воздух носом. — ну, только если иногда, — он выпрямляется и довольно улыбается. — а, вообще, у меня есть постоянный летний пациент, поэтому у меня не так много времени для того, чтобы вправлять тебе мозги, — он усмехается, кладёт деревянную ложку на тарелку у газовой плиты и отряхивает руки. — а тебе, кстати, надо их вправлять? — хёнджин слишком активно отрицательно мотает головой. его соломенные волосы рассыпаются по лицу. — ну, и хорошо. суп будешь? они едят из деревянных мисок со странными ведьминскими узорами на кайме. чан достаёт банку с самодельным кимчи из холодильника, увешанного разноцветными магнитами, ставит на стол доску с нарезанным чесночным хлебом и будто бы невзначай включает радио. оно приглушённо бубнит, пока хёнджин смотрит на чана из-за завесы длинных соломенных волос. чан, приземлённый (или просто заземлённый лесом, океаном и томатным супом), улыбчивый, сразу же ловит его любопытный взгляд и смотрит в ответ, но ответов не даёт. а у хёнджина в голове вертится целая куча вопросов, например, в чём резон этой социальной программы, заключающейся в том, чтобы свозить хёнджина на природу, почему такой красивый по конвенциональным меркам красоты молодой человек с таким красивым именем (бан кристофер чан — даже звучит солидно) оказался в университете для зануд и заучек, почему он так радостно хёнджину улыбается, где он взял этот невероятно вкусный чесночный хлеб, может ли хёнджин звать его хёном и чем чан занимается в свободное время, кроме как читает шопенгауэра и заманивает незнакомых студентов в какую-то глушь. но задать все вопросы одновременно нельзя, поэтому хёнджин начинает с одного: — а кто твой постоянный летний пациент? чан улыбается немного насмешливо, так, будто бы всё это время читал мысли хёнджина, а теперь даже удивляется тому, что он спросил не про чесночный хлеб. — мой друг, — хёнджин замечает, что верхняя пуговица рубашки чана расстёгнута, и не знает, что с этим знанием делать. — его зовут минхо. он здесь постоянно живёт. мы с ним в детстве познакомились, когда я ездил к бабушке летом. он на удалёнке дизайнером работает. он суперский, — чан размазывает остатки томатного супа по дну миски. — у него депрессия лет с семнадцати, а я просто торчу рядом, поддерживаю, — он сдувает тёмные пряди волос со лба. — и действую ему на нервы, наверное, но он этого никогда не признает, — после этих слов мозг хёнджина настойчиво кричит ему о том, что чану верить не стоит, и, вообще, всё это очень сомнительно, и сынмин будет гореть в аду за то, что хёнджина во всё это втянул. но улыбка чана настолько располагает к себе, что хёнджин непроизвольно расслабляется, как накормленный соседский кот, и понимает, что ещё чуть-чуть, и он будет готов дать чану себя погладить. на пальцах у чана тяжёлые металлические кольца и ещё какие-то побрякушки, которые он во время учёбы в университете не носит, но это даже как-то символично. хёнджин тянется за ещё одним кусочком чесночного хлеба. — я собираюсь вечером к нему пойти, он не так далеко от нас живёт. не хочешь присоединиться? я тебе заодно окрестности покажу. минхо не против компании. — я против компании, — с порога заявляет минхо, когда потерянный хёнджин и чан снова в выцветшей замызганной ветровке, какие носят только деды или панки, с пакетом свежих абрикосов, купленных у какой-то бабушки по дороге, заваливаются к нему в квартиру на закате. он правда недалеко живёт — десять минут пешком вдоль леса, и чан и хёнджин уже на месте. над верхушками сосен небо горит и пылает оранжевым — абрикосовым. волосы у минхо тоже абрикосовые. он оставляет дверь открытой и уходит куда-то в коридор, пока чан и хёнджин неловко разуваются. — он шутит, — чуть понизив голос, сообщает чан, игнорируя возмущённое «не шучу» из недр квартиры. — он гостеприимный, просто цундэрэ местами. однокомнатная квартира минхо заметно меньше и чище квартиры чана, но в ней всё равно присутствует какая-то ничем не передаваемая атмосфера хижины гоблина. запах кардамона, кошачьей шерсти и гниющей листвы. на одной из стен висит застеклённая рама с энтомологической коллекцией бабочек. по паркету между керамическими горшками с декоративными папоротниками бродят кошки (хёнджину не сразу удаётся определить их точное число, но, кажется, их три). чан ведёт хёнджина на маленькую кухню, залитую оранжевым светом из-за высокого узкого окна с поднятыми жалюзи. хёнджин видит минхо снова, в этот раз при естественном освещении, сидящего на краю разделочного стола прямо у раковины, и почему-то думает, что минхо совсем не похож на человека, у которого депрессия с семнадцати лет. он похож на нежную-нежную абрикосовую фею или на модель с парижской недели моды (хотя рост не совсем подходящий), или на актёра, который пришёл сниматься в дораме с пак соджуном, и кастинг-директор сказал ему что-то вроде: «а ты, смазливое личико, будешь играть мальчика с депрессией», но по-настоящему у него депрессии нет. минхо босой, в футболке с моими маленькими пони, смотрит на хёнджина с неприкрытым раздражением, переводит взгляд на чана и спрашивает: — это кто? — голос у минхо бархатный, как кожура у персика, но сам он колючий-колючий. — хёнджин. он из города. мы в одном университете учимся, — чан садится за круглый стол в углу кухни и ставит пакет с абрикосами на клеёнчатую скатерть. одна из кошек, белая в оранжевые, как волосы минхо, пятна, запрыгивает чану на колени. — первокурсник. он будет жить у меня некоторое время. — а здесь-то он зачем? — минхо на хёнджина не смотрит и ведёт себя так, будто бы его и нет в комнате вовсе, хотя хёнджин неловко стоит в дверях на кухню, в любимом свитере поверх просторной футболки, и переминается с ноги на ногу. — я показывал ему город, — чан правда показывает хёнджину город. они идут вдоль леса, тянущегося по всему побережью до поля гречихи и утёсов над разбивающейся о скалы тёмной водой. на улице чан здоровается с каждой встречной бабушкой и кивает на пробегающую мимо весело виляющую хвостом собаку со словами: «это берри, я её кормлю иногда». хёнджин пока не различает одинаковые девятиэтажки в серой каменной облицовке и коттеджные дома за живыми изгородями, но ориентируется по однозначным числам на фасадах. чан уверяет его в том, что скоро он будет чувствовать себя уверенным на улицах, стоит лишь больше гулять. — а тебе полезны новые лица в окружении. — я сам знаю, что мне полезно, — огрызается минхо, спрыгивает с края разделочного стола и смотрит на хёнджина. — тебе имбирь в чай потереть, радость моя? хёнджин смущается, всё ещё мнётся в дверях и не понимает, в какой момент успел переквалифицироваться в радость минхо из «это кто?». — я не хочу чай, спасибо, — неуверенно бормочет хёнджин. минхо смотрит на чана, безмятежно гладящего пятнистую кошку на своих коленях, возмущённым взглядом «кого ты ко мне в дом притащил вообще?». — а вопрос, родной, совсем не в этом был, — хмыкает минхо и достаёт из застеклённого буфета три пузатые кружки. — имбирь тебе добавить или нет? через несколько минут хёнджин сидит за столом рядом с чаном и пятнистой кошкой и пьёт чай с имбирём и лимоном из кружки в виде лягушки. небо за окном становится всё более и более насыщенно красным, как грейпфрутовая мякоть. чан молчит, хотя, хёнджин уверен, что обычно они с минхо разговаривают без умолку или молчат, но по-другому, не так напряжённо, а как все друзья, познакомившиеся однажды в детстве. сейчас оба не произносят ни слова для чего-то, хёнджину непонятного (для психологического эксперимента, вероятно). минхо изучает хёнджина взглядом, задерживаясь на блестящей серёжке в ухе и скучных белых носках на его ногах, и медленно проговаривает, обращаясь к чану: — его здесь загрызут. — почему? — таких как он, — минхо трогательно держит кружку с чаем двумя руками и болтает босыми ногами в оранжевом пряном воздухе. — столичных, — поясняет, глядя на чана нечитаемым или просто непонятным хёнджину взглядом. — здесь всегда загрызают. ты, хён, просто хорошо сливаешься с ландшафтом, но его, — минхо кивает на хёнджина с кружкой-лягушкой в руках. — точно загрызут, — пятнистая кошка перебирается с колен чана на колени хёнджина и ластится. хёнджин ставит кружку на стол и по привычке зарывается в мягкую кошачью шерсть пальцами. кошка довольно мурчит. минхо замечает это, наконец смотрит на хёнджина, внимательно сощурившись, и добавляет чуть мягче. — а, может, и нет. — даже если так, — задумчиво произносит чан, разглядывая хёнджина так, будто бы он какой-то никогда до этого не встречавшийся ему жук или гриб, благополучно прятавшийся в кустах до этого. — он теперь со мной. пусть только попробуют. от чана пахнет лимонными маффинами и слойками с вишней (как-то по-разному: вроде и кисло, и сладко, и терпко, но всё равно гармонично), какими-то горькими травами и ромашковым мылом, и совсем не пахнет духами. чан в полосатой рубашке с разноцветными пуговицами совершенно не похож на чана, которого хёнджин видит в университетских коридорах. но у хёнджина всё равно нет ощущения, будто бы чан, который впускает его в свою квартиру, и университетский бан кристофер чан — это разные люди. чан и есть чан: неоднообразный, но естественный. он нравится всем пенсионерам в городе, потому что всегда вежливо с ними здоровается, улыбается своей располагающей к себе улыбкой, помогает дотащить пакеты с продуктами до дома, после чего ему обязательно дарят банки с какими-нибудь домашними маринованными томатами или связки шпината, и рассказывает забавные истории из университетской жизни так, будто бы все эти скучающие в лесу бабушки и дедушки — его самые близкие друзья. чан делает всё так, будто бы заранее знает все возможные исходы, или просто заблаговременно рассчитывает все варианты. прежде, чем посадить люпины, он готовит почву. прежде, чем спросить минхо, не увеличили ли ему дозировку таблеток, он делает комплимент его персиковому тинту для губ (что кажется хёнджину очень смущающим, но минхо, закатив глаза, всё равно довольно улыбается). прежде, чем устроить революцию, чан читает карла маркса и ленина, а потом гюго, (само)отверженно плачет над судьбой козетты и снова читает маркса. прежде, чем пустить хёнджина к себе в квартиру, он звонит сынмину ещё раз, находит личное дело хёнджина на сайте университета, узнаёт, на какие продукты у него аллергия, и пролистывает его социальные сети до первых публикаций из две тысячи шестнадцатого года. это хёнджин выясняет следующим утром, когда они с чаном сидят под яблоней в саду одной из старушек, которой чан помог починить газонокосилку. поэтому сказанное чаном при первой встрече «я тебя совсем не таким представлял» относится не к его внешнему виду, а к ауре или кислому выражению лица. солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву, пятнами ползают по щекам и слепят глаза. чан снимает кроссовки и говорит о том, как полезно заземление, зарываясь в мокрую из-за росы траву пальцами ног. он рассказывает о том, как яблони в этом году совсем не цвели, зато цвели груши и вишни. хёнджин немного сонный, потому что привык просыпаться не раньше полудня, а чан будит его в восемь и тащит с собой на прогулку, но даже это продуманный ход с его стороны, потому что хёнджину легче восстановить режим не засыпая раньше, а раньше просыпаясь. чан никогда не делает ничего просто так, или, во всяком случае, выглядит как человек, который точно знает, что делает. джисон совсем не такой. у джисона, если сажать люпины, то только сейчас. если поднимать революцию, то сразу, без подготовки и чтения маркса. в нём подросткового максимализма ещё больше, чем в хёнджине. он делает всё, не подумав, бьёт наотмашь и целует тоже наотмашь, но этого хёнджин ещё не знает. впервые хёнджин встречает джисона на парковке у самого крупного магазина в городе. дерутся они впервые там же. вечером чан снова собирается к минхо (просто потому что они друзья, а друзья торчат друг у друга дома и не дают друг другу залипать в интернете в одиночестве). старушка, которой чан помог с газонокосилкой, пока сонный хёнджин беспомощно стоял рядом и улыбался, даёт им две банки самодельного клубничного джема. чан благодарит её низкими поклонами и по дороге домой говорит хёнджину, что клубничный джем — любимый джем минхо. после вчерашнего хёнджин слабо представляет, как минхо вообще что-либо может любить, но всё равно согласно кивает, мол, да, прикольно, минхо любит клубничку, ну, что за сладуся? вечером чан отправляет хёнджина за миндальным молоком, которое минхо тоже любит, предварительно объяснив ему, как добраться до магазина. от их дома пешком идти минут пятнадцать. от дома минхо — все пять, поэтому чан говорит, чтобы хёнджин шёл к минхо сразу после штурма супермаркета. по городу совсем не ходит общественный транспорт, только одна маршрутка, и то не по расписанию, а хаотично, чтобы подбирать заблудившихся бабушек. вечером в магазине мигают белые электрические лампочки и нет никого и ничего. хёнджин с всунутыми чаном в карман его куртки купюрами стоит напротив пустых полок с альтернативным молоком и злится на маленькие прибрежные города с их непостоянными поставками продуктов. не то чтобы хёнджин так сильно хочет порадовать минхо миндальным молоком, скорее, он не хочет расстраивать чана, которому минхо, видимо, дорог и который печёт вкусные французские тосты на завтрак и разрешает хёнджину воровать их прямо в процессе готовки. хёнджину вообще очень легко понравиться: достаточно хорошенько его накормить, заглянуть в спальню, харизматично прислонившись к косяку двери плечом, и сказать: «тебе очень идёт этот цвет волос, кстати. ты похож на хаула. ну, который из ходячего замка». где-то на краю сознания хёнджин понимает, что всё это одна большая психологическая манипуляция, потому что чан — лучший студент-психолог на потоке, но хёнджину так хочется его искренней доброте и заботе верить, что он берёт и крадёт пакет миндального молока из кем-то оставленной в проходе между холодильниками с молочкой тележки. хёнджин понимает, что владелец тележки, скорее всего, ищет себе гречневую лапшу где-то на полках в отделе с макаронными изделиями и точно заметит пропажу, когда вернётся, но его это мало волнует. он быстро пробивает пакет молока на кассе, обнимает его руками так, как матери обычно обнимают младенцев, и выскальзывает из стеклянных дверей магазина. небо над головой лиловое, как люпины. парковка пустая. воздух влажный и по-вечернему холодный, каким он часто бывает на побережье в середине июля. хёнджин задирает голову и щурится, чтобы лучше рассмотреть перламутровые облака над верхушками сосен, и вздрагивает, когда слышит голос за спиной: — эй, ты, — голос у джисона как гром среди ясного неба, «бултых», который издаёт вода, когда в неё кидают камень, и ещё что-то такое же внезапное и интригующее вроде гитарного проигрыша в рок-песне или фейерверков. — да, ты, блять, я к тебе обращаюсь. это ты у меня молоко спёр? это минхо подразумевал под тем, что хёнджина загрызут? хёнджин оборачивается и смотрит, всё ещё обнимая пакет молока так, будто бы это самое дорогое, что у него есть (а у него, между прочим, кроссовки от баленсиаги). джисон, имя которого хёнджин ещё не знает, выглядит воинственным и смешным одновременно. он почти на голову хёнджина ниже, какой-то нелепый в огромной оранжевой куртке, с раздувающимися ноздрями и сжатыми в кулаки руками. — отдай молоко. волосы у него торчат во все стороны, тёмные, но выгоревшие на солнце местами. и сам он весь какой-то солнечный и звёздный, как млечный путь, и грозовой, как град, разбивающийся об асфальт стеклом, или шаровая молния. и эта шаровая молния направляется прямо к хёнджину с пакетом миндального молока в руках. хёнджин думает, что сказать «не отдам» будет совсем уж глупо, но зачем-то говорит: — не отдам. и это самое глупое знакомство, которое у него когда-либо было, потому что джисон его бьёт, прямо в губу, кулаком (самый глупый первый поцелуй, который у хёнджина когда-либо был). хёнджина шатает. он смотрит на джисона сверху вниз не то испуганно, не то потерянно. губа болит так, будто бы её ужалила пчела. хёнджин гадает, стоит ли ударить джисона в ответ (хотя хёнджин никогда не дрался до этого и не имеет ни малейшего представления о том, как кого-то бить) или убежать от греха подальше с миндальным молоком и разбитой губой. на языке чувствуется неприятный привкус крови. хёнджин хочет его сплюнуть или просто плюнуть джисону в лицо. джисон трёт сбитые костяшки пальцев и смотрит зло и до смешного грозно. из шоппера на его плече торчит стебель сельдерея. хёнджин решает, что убежать — лучшее, что он может сделать. уже в дверях квартиры минхо хёнджин прислоняется к косяку плечом, съезжает куда-то на паркет и переводит дух. чан, открывший хёнджину дверь, стоит над ним в фартуке для готовки и смотрит взволнованно. из кухни выползает минхо с кошкой на руках. хёнджин победоносно протягивает ему пакет молока. — кто тебя так? — чан садится на корточки рядом с хёнджином и хмурится. от него пахнет клубникой и свежескошенной травой. минхо отпускает кошку и наклоняется, чтобы лучше рассмотреть разбитую губу хёнджина. — я дрался за это молоко, — честно отвечает хёнджин и хватается за протянутую руку чана, чтобы подняться. — точнее, я не дрался. меня били. — боже, я жалею, что отправил тебя в магазин одного, — чан продолжает хмуриться и позволяет хёнджину опереться на своё плечо так, будто бы у него не просто разбита губа, а, как минимум, сломано несколько рёбер. — прости, это очень безответственно с моей стороны. — у меня есть перекись, — сообщает минхо. на нём мягкий на вид свитер, и хёнджин думает, что он идеально подходит его внешности, но совсем не вяжется с его характером. — ради бога, только не заляпайте мне кровью стены. и, только когда хёнджин, чан и минхо пересекают заставленный горшками с папоротниками коридор под приглушённые причитания чана, хёнджин вспоминает, что не закрыл входную дверь. и тогда хёнджин слышит, как эта дверь открывается, а потом за спиной раздаётся знакомый голос, как гром среди ясного неба или фейерверки. — хён, прости, что врываюсь вот так без предупреждения, но мне просто надо кому-то это рассказать. короче, представляешь, только что какой-то пряник отжал у меня последний пакет миндального молока и свалил в закат, — хёнджин испуганно оборачивается. джисон стоит в дверях в нелепой оранжевой куртке. его брови медленно ползут куда-то под выгоревшую на солнце чёлку. — что за хуйня? — подожди-ка, — почему-то смеётся минхо, хотя ни хёнджину, ни джисону совсем не до смеха. — так это джисон тебе личико подпортил? хёнджин думает, что этот джисон хёнджину не только личико, но и всю жизнь подпортил. во второй раз они дерутся в коридоре минхо, который совершенно не спешит их разнимать. зато их разнимает чан, у которого на удивление легко получается это сделать. он разводит джисона и хёнджина в разные стороны, держа их за шкирки, как подравшихся несмышлёных котят. джисон продолжает махать кулаками в воздухе. хёнджин думает, что смех минхо всё же очень кстати, — это и правда смешно. — вы знакомы? — хёнджин смотрит на чана, а потом на минхо через плечо. джисон пытается вырваться из крепкой хватки чана, но тот лишь сильнее сжимает ворот его оранжевой куртки. — мы друзья, — жмёт плечами минхо и прячет пальцы в рукавах свитера. — хён тоже джисона знает. город-то маленький. ну, и мы встречались почти год, — хёнджин слышит, как вдребезги разбивается его последняя надежда на то, что они с минхо смогут подружиться, потому что он встречался с тем, кто заехал хёнджину по лицу при первой встрече, почти год (с тем, кого хёнджин уже мысленно отнёс к разряду своих заклятых врагов), и вероятность потепления в их отношениях стремительно близится к нулю. а ещё хёнджин искренне не понимает, как можно дружить со своим бывшим и как кто-то настолько красивый, как минхо, мог встречаться с этой нелепой оранжевокурточной катастрофой. — но мы друзья. мы расстались три месяца назад вроде, да? — четыре, — поправляет его джисон так, будто бы это имеет значение, грозно смотрит на хёнджина и переводит взгляд на чана. — но это неважно. почему этот воришка миндального молока здесь? — его зовут хёнджин, — чан наконец отпускает хёнджина и джисона и вытирает руки о фартук. хёнджин отскакивает в конец коридора, как ошпаренный, и на всякий случай прячется за спиной минхо. — он учится со мной в одном университете. будет жить у меня некоторое время. мы друзья. — но он украл моё молоко, хён, — жалостливо произносит джисон так, словно это должно заставить чана сиюминутно выгнать хёнджина из квартиры, а потом из города и страны, лишить его титула друга и отпинать по почкам. — а ты разбил мне губу, — возмущённо напоминает хёнджин, всё ещё прячась за минхо. — если бы ты не сбежал, как трусливая сучка, я бы тебе не только губу разбил, — вопит джисон. чану приходится схватить его за локоть, чтобы он не бросился на хёнджина снова. — я бы тебя по асфальту размазал так, чтобы тебя потом три недели пришлось бы от него отскребать, — он дёргается в сторону хёнджина, но чан держит крепко и смотрит совершенно спокойно. джисон ловит его взгляд и сводит брови. — хён, он украл моё молоко. я готов поспорить, он даже не веган. а мне пить нечего. — психология конфликта — это очень интересно, — чан отпускает чужой локоть. — но у нас будет достаточно времени для того, чтобы с этим разобраться, — он улыбается своей тёплой, как молоко с мёдом, улыбкой. — но раз ты уже здесь, не хочешь поужинать с нами? у нас есть миндальное молоко. хёнджин теряет все жизненные ориентиры в двадцать лет. джисон смотрит на хёнджина из-под сведённых бровей, бурчит что-то, слабо напоминающее «ладно», и проводит языком по обветренным губам. на его языке блестит шарик пирсинга. последнюю клетку мозга хёнджин тоже благополучно теряет. в добрый путь.