неправильное воспитание хван хёнджина

хёнджин забывает закрыть окно на ночь, хотя чан перед сном будто бы невзначай говорит, что у него болят колени, — к дождю. когда хёнджин просыпается, по подоконнику и паркету под батареей растекается дождевая вода. хёнджин очень непредусмотрительно наступает в лужу на полу прямо шерстяными носками, которые ему одолжил чан, и думает о том, какой же он всё-таки бестолковый. хёнджину не нравится ошибаться и признавать свои ошибки, поэтому он вытирает дождевую воду одной из своих футболок, прячет её где-то под кроватью и закрывает окно, за которым небо серое, пасмурное и пахнущее мокрым асфальтом и черничным вареньем, после которого губы и зубы становятся фиолетовыми. хёнджину не нравится ошибаться, а ещё не нравится черничное варенье (хотя с овсянкой сойдёт), работы роберта мёртона, лекции по общей психологии, ощущение, с которым затягивается кожа на разбитой губе, и джисон. хотя в данный момент джисон гордо возглавляет список, сместив с почётного первого места ненавистного роберта мёртона. джисон хёнджину не нравится по ряду причин, первая из которых царапается засохшей кровью по губам и жжётся невозможностью нанести на них любимую банановую гигеничку. джисон хёнджину не нравится до трясучки, скрипящих зубов и размазанной по дну тарелки остывшей овсянки. джисон хёнджину не нравится. — ты ему тоже не нравишься, — хёнджин вздрагивает и чуть не роняет ложку с прилипшей к ней овсянкой на пол. чан за кухонным столом доедает свою залитую черничным вареньем порцию, спокойно смотрит на хёнджина и, кажется, читает его мысли. — чего? — джисону, — поясняет чан, облизывая ложку. — ты просто таким скисшим выглядишь, что я решил, что ты о нём думаешь. о джисоне. — ничего я о нём не думаю, — хмурится хёнджин и продолжает размазывать овсянку по дну тарелки, как обиженный ребёнок на завтраке в детском саду. — и, вообще, он мне не просто не нравится. я его ненавижу. — даже так, — каким-то образом улыбка у чана получается поддерживающей и насмешливой одновременно. — почему? — потому что он меня ударил, — надувается хёнджин. — потому что он агрессивный, и куртка у него уродливая. оранжевый — хит сезона, вообще-то, но хёнджин этого не знает и не только кашу по дну тарелки размазывает, но и метафорические сопли пятилетней обиженки. — ты украл у него миндальное молоко, — напоминает чан и встаёт из-за стола. — ну, не украл, а увёл из-под носа, — он ставит грязную тарелку в раковину, заливает её тёплой водой и оборачивается. — но суть та же. тебе кофе сделать? — да, пожалуйста, хён, — на секунду отвлекаясь от страданий, просит хёнджин, отправляет ложку овсянки в рот, задевает ей разбитую губу и морщится. — но нельзя же все проблемы решать драками, — он театрально вздыхает и подпирает щёку кулаком. этим кулаком он мог бы дать джисону сдачи. — мне родители всегда говорили, что надо решать проблемы мирным путём. переговоры там, интервенция, все дела. — в это сложно поверить, — чан садится обратно за стол и подтягивает к себе колени в смешных домашних штанах в горошек. — но у всех людей разное воспитание, — на кухне серо и холодно. дождь кончается ещё до завтрака, и, кажется, будто бы никакой погоды и нет. хёнджин кутается в любимый свитер и мёрзнет. — и, вообще, вам с джисоном стоит помириться. просто из соображений всеобщей безопасности. я часто зависаю у минхо, и джисон тоже. вам придётся видеться друг с другом в любом случае. хёнджин не собирается с джисоном мириться. в мире хёнджина, мир с джисоном означает, что хёнджин сдался, так и не нанеся ответного удара: тоже в губу, в нос, в кадык или в сердце — неважно (главное, чтобы было болезненно и обидно до размазанной по дну тарелки овсянки). — кто вообще дружит со своими бывшими? — переводит тему хёнджин. — мой культурный код, состоящий в основном из девяти сезонов «как я встретил вашу маму», подсказывает, что практика общения с бывшими ничем хорошим не заканчивается для обеих сторон, — чан насмешливо вскидывает бровь. хёнджин с видом эксперта поправляет несуществующие очки на кончике носа. — что? у меня нет ни одной причины не верить культовым ситкомам двухтысячных. чан фыркает и встаёт из-за стола. хёнджин хочет ещё как-нибудь перед ним оправдаться, но вместо этого давится остывшей черничной овсянкой и прячется в воротнике любимого свитера. джисон невыносимый (по скромному мнению хёнджина). живёт в маленьком прибрежном городе всю свою сознательную жизнь, носит безвкусные яркие вещи и веганит. у него есть своя рок-группа, в которой он и продюсер, и гитарист, и барабанщик, и пиар-менеджер, и фронтмен, и единственный слушатель, не считая чана, потому что минхо в своё время музыкального флекса не оценил, мол, хуйня это всё, сосредоточься на том, чтобы меня целовать, а не песенки писать. джисон — ровесник хёнджина, закончил старшую школу год назад и решил взять гэп год, чтобы насобирать денег и перебраться в столицу. работает на десяти тысячах подработок, в основном состоящих из стрижки газонов в садах знакомых бабушек и дедушек, иногда пишет что-то для местной газетёнки (даже гороскопы) и много спорит. хёнджин искренне не понимает, как минхо джисона выносил во время отношений и выносит сейчас, потому что джисон невыносимый в своей уродливой оранжевой куртке, с растрёпанными волосами и блестящим шариком пирсинга на языке, о котором хёнджин совсем не думает, стоящий у подъезда минхо, когда чан и хёнджин встречают его, возвращаясь из супермаркета. хёнджин непредусмотрительно не надевает куртку и мёрзнет с пакетом яблок в руках. джисон спорит о чём-то с минхо, который выходит на мокрую улицу лишь с одной целью — покурить гвоздичные сигареты с очень задумчивым лицом. по этому самому лицу видно, что споры с джисоном не входили в его планы, и теперь джисон действует минхо на нервы, как назойливая муха. — хён, а если смысла нет, то зачем вообще жить? — из-под куртки джисона торчит полосатый шарф. хёнджин ставит пакет с яблоками на скамейку у подъезда, натягивает рукава свитера до кончиков пальцев и думает, что на улице не так уж и холодно. можно и потерпеть. — вот и я этим вопросом каждый день задаюсь, — глядя куда-то на затянутое тучами небо, проговаривает минхо и переводит взгляд на чана и хёнджина. его губ в персиковом приторно сладком тинте касается мученическая улыбка. — избавьте меня от него, ради иисуса христа. — хён, — джисон пропускает его слова мимо ушей и обращается к чану, замотанному в шерстяной шарф крупной вязки. — вот ты веришь в то, что у всего этого, — он неопределённо обводит пространство вокруг себя руками. — есть смысл? — ну, — чан задумчиво возводит взгляд к верхушкам сосен. хёнджин мёрзнет и чувствует себя маленьким ребёнком, мама которого встретила подруг по пути из магазина, и теперь они застряли на улице на весь оставшийся день с пакетами продуктов и голодным отцом дома. — я не думаю, что смысл в глобальном плане существует, но, всё же, каждый может сам себе его выдумать, — минхо хмыкает и выпускает гвоздичный дым в воздух. — ну, или смысл жизни в том, чтобы её жить, потому что каждое твоё действие приводит к ряду новых действий, которые в свою очередь приводят к чему-то по-настоящему важному. если не жить, одно из звеньев потеряется, и этого «по-настоящему важного» не случится. хёнджин обнимает себя за плечи и ни капли не жалеет о том, что прогуливал философию весь учебный год. джисон задумчиво смотрит на чана, переводит взгляд на мёрзнущего хёнджина и щурится. минхо докуривает гвоздичную сигарету, присаживается на корточки, тушит её о мокрый асфальт, выбрасывает в ближайшую урну и отряхивает руки. — то есть, — джисон всё ещё смотрит на хёнджина, пальцы которого начинают приобретать интересный голубоватый оттенок. — ты хочешь сказать, хён, что в моей встрече с молочным воришкой есть смысл? прозвище хёнджину не нравится. ему вообще многое не нравится. например, противный холод, забирающийся за воротник свитера, и кислые яблоки, но в основном джисон, смотрящий на хёнджина с подозрительным прищуром. — а «что-то по-настоящему важное» — это что? — джисон наконец переводит взгляд себе под ноги и пинает камушек на мокром асфальте носком ботинка. — любовь, — пожимает плечами чан, так, будто бы это очевидно. — дружба, забота, нежность, лекарство от рака. что угодно. хёнджин вздыхает и думает, что чан мастерски умеет заговаривать людям зубы. зная чана, все сказанные им слова сказаны не просто так и точно несут в себе смысл. но хёнджин знает, что никакого смысла нет, иначе люди давно бы уже были счастливы (и если бы смысл жизни был в жизни, то смерть не приводила бы к «чему-то по-настоящему важному», но она приводит, потому что смерть — такое же равноценное звено цепи ведущей к любви, дружбе, заботе, нежности и лекарству от рака). джисон тоже об этом прекрасно знает, поэтому ответ чана его не устраивает. он сводит брови, снова смотрит на медленно синеющего хёнджина у скамейки, тянет молнию на оранжевой куртке, снимает её, оставаясь в смешном полосатом шарфе, делает два широких шага по направлению к хёнджину и накидывает куртку ему на плечи. хёнджин смотрит ошарашено, то на джисона, то на чана, который улыбается своей загадочной непонятной хёнджину улыбкой, то на минхо, который предусмотрительно отворачивается, мол, даже смотреть на вас не хочу, философы хреновы, то снова на джисона. от него пахнет арбузной жвачкой и мокрой травой. — чего глаза вылупил? — он ловит взгляд хёнджина на себе и поспешно отворачивается. — у нас тут не перевал дятлова. сдохнешь ещё от холода, а чан-хёну отвечать. — чан-хён, я его ненавижу, — хёнджин сидит за столом на кухне чана, дуется и сам не понимает, на кого конкретно: на джисона с его грубым «чего глаза вылупил?», на его огромную оранжевую куртку, на чана с его всезнающей улыбкой или на минхо, который вообще тут ни при чём. чан чистит чеснок у раковины и смотрит на хёнджина через плечо. — ненавижу и не понимаю. то он дружелюбный, то пытается меня убить. пусть уже определится. — может, попытки убить тебя — это проявление дружелюбия, — глубокомысленно изрекает чан. хёнджин хочет дружелюбно его и его глубокомыслие задушить, если это вообще возможно. — я тоже его не понимаю. я вообще вас, молодёжь, не понимаю. — хён, ты всего на три года старше, — хмуро напоминает хёнджин. — это не так уж и много. — три года, — чан тоскливо смотрит на чеснок в раковине. — пропасть в три необратимых года. с одной стороны, хёнджин хочет громко и демонстративно фыркнуть, но, с другой стороны, он знает, что чан прав. и его правоту доказывает каждая новая встреча с минхо и джисоном, потому что в один прекрасный момент каждые их случайные или намеренные совместные посиделки превращаются в программу «бумеры и зумеры». а всё потому что джисон жуёт арбузную жвачку, ведёт себя как злой и очень настырный подросток и много спорит. в любой другой ситуации, хёнджин никогда бы не поддержал его, потому что джисон ещё с их первой встречи носит метафорический титул врага народа и предателя родины, но как-то так получается, что хёнджин и джисон всегда оказываются по одну сторону баррикад во время джисоном же инициированных споров. будь то вопросы жизни и смерти, высшего образования (которое, между прочим, очень переоценено), любви, отстаивания своего мнения или хотя бы того, какое варенье вкуснее: из черники или из крыжовника. хёнджин где-то в глубине души понимает, что минхо и чан правы в большинстве споров, потому что самоубийство и правда бессмысленно, а высшее образование получить надо хотя бы ради самодисциплины, да и крыжовник слишком кислый и вяжет рот, но подростковый максимализм не позволяет хёнджину с ними согласиться. хёнджин в основном в спорах и не участвует, просто стоит или сидит рядом, пока чан и джисон активно дискутируют, а минхо иногда вставляет что-то колкое, но умное, и мысленно джисону поддакивает. даже если это противоречит его моральному кодексу. хотя моральные установки хёнджин теряет вместе с жизненными ориентирами. он натыкается на джисона, с неподдельным интересом рассматривающего дождевого червя на асфальте, когда возвращается от минхо. чан отправляет хёнджина к минхо с завидной регулярностью, как красную шапочку к бабушке, то передать луковый суп в термосе, то занести кошачий корм, потому что у минхо нет сил, чтобы выйти из квартиры. хёнджин не жалуется, пока ему не приходится с минхо разговаривать. минхо всегда смотрит враждебно и цедит «спасибо» сквозь зубы так, будто бы злится на то, что луковый суп и корм ему приносит хёнджин, а не чан. хёнджин его понимает. он бы тоже злился. — привет, молочный воришка, — джисон выпрямляется и окидывает хёнджина скептическим взглядом. — смотрю, ты снова одет не по погоде. — привет, — неуверенно отзывается хёнджин. дождевой червь на мокром асфальте выглядит потрёпанным. хёнджин тоже. джисон садится на корточки, поднимает его пальцами и переносит на газон. — привет, — зачем-то ещё раз глупо повторяет он, когда червяк пропадает в траве, и смотрит на хёнджина. хёнджину от его взгляда не по себе. хочется спрятаться за ближайшим кустом шиповника или притвориться пнём. — ты же высокий, да? — хёнджин кивает и думает, что всё в этом мире относительно и, может, пнём притвориться не получилось бы. — пойдём, поможешь мне кое с чем. и хёнджин кивает, покорно следуя за джисоном куда-то в ту сторону города, в которой он ни разу не был с чаном, прежде чем осознаёт то, что джисон вообще-то хёнджина ударил (и рана на губе всё ещё затягивается) и следовать за ним куда-то в неизвестном направлении в маленьком городе, где повсюду одни непроходимые леса и океан, — очень плохая идея. но отступать уже поздно, а ещё хёнджин успокаивает себя тем, что быстро бегает и, если что, сможет умотать в закат, как при его первой с джисоном встрече. — ну, и каково тебе жить с чан-хёном? — спрашивает джисон, будто бы забывая о том, что хёнджин — молочный воришка, вытирает дождечервячные пальцы о джинсы и продолжает говорить, не дожидаясь ответа. — он такой классный. помню, два или три года назад летом мне было так паршиво, что я думал уже в воду с утёса сигануть, но хён приехал из своей столицы и возился со мной весь июль и август, и мне полегчало, — он легко перепрыгивает через лужу на асфальте. — и то, как он минхо помогает, — это же просто очаровательно. тебе повезло, что он позволяет тебе у него жить, — джисон смотрит на хёнджина снизу вверх. чёлка лезет ему в глаза, и хёнджин сдерживает себя, чтобы не протянуть руку и не поправить её. — хотя иногда мне кажется, что чан-хён продал душу дьяволу, потому что обычные люди не могут быть такими умными и понимающими, — джисон задумчиво кусает губу. — или чан-хён и есть дьявол. вообще, звучит реалистично. хёнджину перспектива жить с дьяволом не нравится. но хёнджину и джисон не нравится, но вот он идёт с ним по тротуару вдоль коттеджных домов за живыми изгородями и обсуждает то, какой чан-хён распрекрасный. джисон предлагает хёнджину пластинку арбузной жвачки из мятой упаковки. хёнджин предусмотрительно отказывается. джисон жмёт плечами, мол, ну, и ладно, не очень-то и хотелось. они доходят почти до окраины города. дома попадаются всё реже и реже, а лес вдоль заасфальтированной дороги становится всё гуще. джисон насвистывает песню, которую услышал утром по радио, и смотрит на затянутое тучами небо над головой (хёнджин смотрит на джисона и ищет что-то, что может ему в нём не нравиться: может, эта глупая лёгкая улыбка, вдруг откуда-то появившаяся на его губах, или звёздочки в глазах). они останавливаются на окраине, у дома за чугунным забором, из-за прутьев которого торчат ветви яблони. джисон смотрит на дерево снизу вверх и вздыхает. на одной из ветвей висит яблоко, кислое на вид и настолько слабо зелёное, что почти белое. — достанешь? — джисон переводит взгляд на сбитого с толку хёнджина. — мы за этим сюда шли? — джисон кивает. — ты шутишь? — нет, — джисон хмурится. — это самые вкусные яблоки в городе, — хёнджин думает, что эти самые вкусные яблоки в городе — кислятина полная. — так, достанешь или нет? — это воровство. — не воровство, — возмущённо возражает джисон. — тут раньше семья моего друга жила, пока он в столицу не умотал. он всегда разрешал у него яблоки брать. и его отец разрешал. и дед. и, вообще, маркс писал, что всё должно быть общим. — ничего такого маркс не писал. — ты, блять, достанешь мне это яблоко или нет, знаток марксизма? хёнджин обречённо вздыхает, подпрыгивает и срывает яблоко с ветки. оно мокрое после дождя, маленькое и незрелое. хёнджин хочет этим яблоком в джисона кинуть, но вместо этого просто протягивает его, чувствуя как его пальцев касаются чужие холодные. хёнджин отдёргивает руку и отворачивается. — спасибо, — джисон вытирает яблоко о ткань оранжевой куртки. — ещё немного, и ты из молочного воришки переквалифицируешься в мальчика-стремянку. — а я думал, я теперь знаток марксизма, — хмыкает хёнджин. джисон ничего не отвечает и показывает хёнджину язык, на котором блестит шарик пирсинга. хёнджин нервно сглатывает и физически ощущает, как его мысли превращаются в кашу (овсянку, размазанную по дну тарелки). — ладно, я его не ненавижу, — он роняет голову на стол на кухне чана. соломенные волосы рассыпаются по дереву, как пшеничный венок. — я его просто не понимаю, и мне от этого не по себе. чан моет посуду и смотрит на хёнджина так, будто бы он вот всё и всех внезапно прекрасно понимает, несмотря на пропасть в необратимые три года: и джисона, и хёнджина. хёнджин несколько раз бьётся головой об стол. мысли яснее не становятся. каша всё ещё на месте. когда хёнджин не понимает философию по гегелю, он перестаёт читать гегеля (и заваливает зачёт по истории философии, но это всё лирика). когда хёнджин не понимает, что происходит в сериале «тьма», он перестаёт его смотреть и переключается на ситкомы двухтысячных. когда хёнджин не понимает, нравится ему пюре из баклажанов или нет, он перестаёт его есть. когда хёнджин не понимает джисона, он продолжает о нём думать и доставать чана своим нытьём. чан (лучший студент-психолог на потоке) терпеливо его слушает и трёт кастрюлю из-под риса мыльной губкой. — и что ты собираешься с этим делать? — ничего, — хёнджин поднимает голову и жалостливо на чана смотрит. — делать вид, что его не существует? — игнорирование проблемы — плохая тактика, — замечает чан. хёнджин хмурится. — ну, я игнорировал математику все двенадцать лет обучения в школе, и как-то прокатило. — как скажешь, — чан усмехается и вытирает руки о махровое полотенце, висящее на крючке над раковиной. — хочешь сходить со мной и минхо к океану вечером? проветриться, — хёнджин подозрительно щурится. чан вздыхает. — джисона не будет. — хочу, — хёнджин ворует миндаль из хрустальной вазочки на столе. чан тянется, как кот, щёлкая суставами в плечах, и падает на табурет напротив хёнджина. хёнджин смотрит на него из-за завесы соломенных волос и медленно жуёт орех. — хён, — чан вскидывает бровь. — а почему ты минхо с собой везде таскаешь? в смысле, я понимаю, ты ему помогаешь, и всё такое, просто, — хёнджин запинается. — ты с ним возишься, как с новорождённым. вдруг он этого не хочет? — поверь, — чан смеётся. его смех похож на ощущение, с которым опускаешь раскалённую ложку в холодное карамельное мороженое или которое испытываешь, когда наступаешь на мокрый мох в лесу. — если бы минхо не хотел этого, он давно бы сказал мне об этом. если я не буду с ним таскаться, никто больше не будет. у джисона своя-то жизнь разваливается, у него ресурсов нет для того, чтобы с минхо возиться, хотя он и пытается. а у меня есть и ресурсы, и желание. минхо — мой друг, и я хочу, чтобы ему стало лучше как можно скорее, так что, если я могу этому содействовать, я буду. — если честно, минхо-хён не выглядит таким уж больным. (минхо не выглядит как человек с депрессией. минхо выглядит как мечта) — а кто выглядит? — хмыкает чан. — родители учат нас тому, что люди с психическими заболеваниями — это фрики с безумными глазами или обездвиженные таблетками чудики, но, вырастая, мы понимаем, что всё это время наши родители и были людьми с психическими заболеваниями, — чан зачёрпывает горсть миндаля из вазочки рукой и встаёт из-за стола. — пойдём, я тебе веночек из незабудок сплету. чан правда делает хёнджину венок из незабудок, когда они приходят на утёс. минхо стоит рядом и смотрит на этот кружок «умелые ручки» непонятным хёнджину взглядом. на нём длинное клетчатое шерстяное пальто с длинными рукавами. ветер с запахом морской соли треплет его абрикосовые волосы. к вечеру небо становится чище. редкие облака, кудрявые и переплетающиеся с ещё более редкими тучами, пятнами покрывают голубое небо. хёнджин замечает, что после слёз цвет глаз всегда кажется более насыщенным так же, как цвет неба кажется более насыщенным после дождя. венок сползает хёнджину на лоб и постоянно разваливается. чан поджимает губы и вплетает в незабудки какие-то сорняки и засохшую гречиху. за лесом, окружающим город кольцом, раскидывается широкое поле с одной вытоптанной особенно настойчивыми и целеустремлёнными бабушками тропинкой в высокой траве и поднимается к утёсу, который обрывается отвесной известковой скалой где-то между небом и водой. чан тащит минхо и хёнджина на самый край, туда, где ветер срывает шарфы с шей и вырывает букеты гречихи из рук, чтобы посмотреть на океан, и широко и обезоруживающе улыбается. чана хёнджин тоже не понимает, но это разные виды непонимания. чана хёнджин понимать и не хочет. он не гегель и не «тьма», и не пюре из баклажанов, он далёкая галактика или дно океана — что-то непонятное, неизведанное, но притягательное. джисон же — чёрная дыра, тоже непонятная и неизведанная, и даже притягательная (но в том смысле, что она притягивает к себе все окружающие её частицы и всасывает их в себя). хёнджин хотел бы побывать в другой галактике или опуститься на дно океана, не зная, что его там ожидает, но прыгнуть в чёрную дыру, даже если она размером с грейпфрут, он бы не хотел. а джисон и есть эта чёрная дыра размером с грейпфрут: вроде маленькая и безвредная, но вроде и поглотит в себя весь млечный путь однажды. хёнджин не хотел бы закончить свою жизнь в чёрной дыре размером с грейпфрут (хотя это звучит как неплохое окончание биографии: «хван хёнджин, великий южнокорейский учёный и общественный деятель, прожил честную и счастливую жизнь: выиграл нобелевскую премию по литературе за книгу «как я собирал себя по частям в корейской глубинке вместе с баном кристофером чаном и его друзьями», открыл лекарство от рака, вывел новую породу собак и спас планету от нападения инопланетной расы — а потом его засосало в чёрную дыру размером с грейпфрут. где он сейчас? кто знает. вероятно, вне времени и пространства»). — алло, радость моя, приём, земля вызывает, — минхо машет ладонью перед лицом хёнджина, и хёнджин вздрагивает. внизу утёса плещется тёмная океаническая вода, смешанная с дождевой. один шаг — и ты тонешь. намокшая одежда тянет тебя на дно, а на поверхности остаётся лишь венок из незабудок, сорняков и гречихи. — ты где? вне времени и пространства? я спрашиваю, на кого ты учишься? — на социолога, — заторможено отвечает хёнджин и прячет ладони в карманах брюк. минхо понимающе кивает. от него пахнет гвоздичными сигаретами и какими-то сладкими духами, которыми он щедро прыскается перед каждым редким выходом из квартиры. хёнджин искренне не понимает, как чан, пахнущий лишь воздухом, и минхо, который пахнет всем кроме воздуха, могут быть друзьями. чан смотрит на минхо так, будто бы минхо — самый хрупкий цветок в бескрайнем поле отцветающей гречихи, но минхо — вьюнок, и сильнее, чем кажется. минхо смотрит на чана так, будто бы чан — дождь — единственный, кто может этот вьюнок полить (и вместе с этим они будто бы совсем друг на друга не смотрят). чан проводит ладонью по высокой траве. на его коже остаётся желтоватая пыльца и дождевая вода. хёнджин поправляет незабудковый венок на голове. — но у меня такое ощущение, что социология — это вообще не моё. короче, я в своём сознании не преисполнился. — мне кажется, все хорошие социологи так думают, — подаёт голос чан и вытирает мокрые ладони о ткань брюк. — если ты не сомневаешься в своих способностях, значит, у тебя их нет. — ты в своей эмпатии и психологической проницательности никогда не сомневаешься, — фыркает минхо. в его глазах блестит что-то, что напоминает хёнджину капли дождевой воды на лапах сосен, мерцающие на солнце. — а вот и нет, — возмущается чан. он снова в разных носках: правый — синий, в каких-то незамысловатых разноцветных узорах, а левый — белый с пятнышком крови от расчёсанного комариного укуса на щиколотке. — ещё как сомневаюсь. — значит, — минхо встречается с чаном взглядом и выжидающе хлопает длинными ресницами, растягивая театральную паузу. чан улыбается. глаза у него тоже горят и блестят чем-то, к чему хёнджин обязательно придумает метафору позже. они оба (и чан, и минхо) какие-то неземные на этом утёсе, как два кельтских божества, которые собираются собирать гречишный мёд, или две русалки за минуту до того, как превратятся в пену, разбивающуюся об известковые скалы. хёнджин почему-то думает, что это их не первый разговор о сомнениях и способностях. — значит, ты умело умеешь свои сомнения скрывать. — а я вообще, — чан переводит взгляд на хёнджина и подмигивает (или хёнджину просто кажется. незабудки имеют свойство дурманить сознание, когда тебе двадцать и ты стоишь на утёсе над успокоившимся после бури океаном). — искусно обманываю людей. но эта ложь во благо, а, значит, она не приносит никому вреда, ведь так? — хёнджин загипнотизировано кивает, даже не до конца понимая, что чан на самом деле имеет в виду. — так, о чём мы? — чан поднимает глаза на небо в разноцветно-бесцветных облаках (белый, серый, серый потусклее). — хёнджин — хороший социолог, просто испытывает на себе метод радикального сомнения по декарту, вот и всё, — чан отворачивается и смотрит на поле вниз по склону, за которым туманно темнеет лес. хёнджин думает, что, может, он совсем и не хороший социолог, но вот чан — хороший психолог точно. — там должны быть куропатки, — он указывает рукой куда-то вниз по склону. — в траве, я имею в виду. и маленькие куропатки, — он запинается. — куропатята. куропёнки, — он хмурится и окончательно сбивается с мысли. хёнджин смотрит на чана, как на ангела, спустившегося с небес вместе со сливочным солнечным светом, пробивающимся сквозь спутанные между собой облака и тучи. — короче, птенцы куропаток. они очень забавные и социальные. а тут ветрено, — чан легко снимает с шеи шарф крупной вязки и накидывает его на плечи хёнджина. — не мёрзни. и он сбегает вниз по склону, легко и быстро, так, будто бы это ничего ему не стоит, хотя склон крутой и покрыт мокрой высокой травой, царапающей голую кожу на ладонях, запястьях и щиколотках. его выцветшая замызганная ветровка развевается на ветру, как ангельские крылья. хёнджин и минхо смотрят ему вслед. минхо сводит брови. хёнджин улыбается так, словно его рот свело кислотой недозрелого яблока. ветер вырывает лепестки из незабудок в венке на его голове и срывает с шеи шарф. — хён невероятный, — резюмирует хёнджин, поворачивается к минхо и сталкивается с его хмурым взглядом и сведёнными бровями. капли дождевой воды на лапах сосен в его глазах высыхают и перестают блестеть. — разве нет? — невероятный, — одними губами повторяет минхо. он смотрит куда-то себе под ноги, на носки чистых ботинок в капельках росы, и достаёт из кармана упаковку гвоздичных сигарет. хёнджин думает, что курить, когда у тебя депрессия, — очень плохая идея. хотя любая идея, когда у тебя депрессия, кажется очень плохой. хёнджин обматывает шарф чана вокруг своей шеи и замечает, что от него всё же пахнет духами (духами минхо: с корицей, римской ромашкой, горьким миндалём и мускусом). — он заставляет тебя чувствовать себя особенным, да? — минхо смотрит из-под трепещущих длинных ресниц, как очень красивая и смущённая девочка на первом свидании, когда у неё спрашивают, была ли она на свиданиях раньше. хёнджин медленно кивает. — да, — минхо поджимает губы. — конечно, — он слабо, но красиво улыбается. — у него хорошо получается заставлять людей чувствовать себя особенными. чан машет им рукой с подножия склона, по колено в траве и гречихе, и улыбается. хёнджин видит его улыбку даже с такого огромного расстояния, хотя обычно не может прочитать анонсы даже с самых больших и красочных баннеров в сеуле. минхо зажимает сигарету губами в персиковом тинте и достаёт из кармана пальто зажигалку. в воздухе мигает оранжевый, как его волосы, огонёк. минхо делает глубокую затяжку, выпускает гвоздичный дым в чистый мокрый воздух и снова смотрит на мёрзнущего хёнджина. — пойдём? — к нему? — зачем-то уточняет хёнджин и прячет нос в шерстянном шарфе, лишь бы не дышать едким сигаретным дымом. — радость моя, — минхо горько усмехается. — а к кому же ещё?