неправильное воспитание хван хёнджина

джисон влюбляется быстро и болезненно. в музыку, в новую купленную на распродаже футболку, в блюдо малайской кухни и в людей. сначала отнекивается и плюётся, мол, не нравится мне японский инди-поп, хуйня это всё какая-то, а потом начинает только его слушать, постоянно, двадцать четыре на семь, без перерывов на вроде бы любимый британский панк-рок. на самом деле, джисон влюбляется сразу, просто борется с самим собой, прежде чем признать это. а нет способа более проверенного и действенного для того, чтобы дать себе время на подумать о своих чувствах, чем сделать вид, что объект обожания ненавидишь. от врагов к любовникам — динамика, которую джисон во всём непреднамеренно преследует, и хёнджин не исключение. хёнджин наоборот самое настоящее подтверждение правила. джисон влюбляется быстро и по уши, но любит тоже быстро. поболело и перестало — неделю, месяц, год от силы, потому что у джисона всё из крайности в крайность: сначала полное отторжение, потом страсть, такая, что лесным пожаром полыхает за окном и ничем этот пожар не потушить, а потом медленно накатывающая скука, потому что по пеплу ходить не очень-то увлекательно. но если хождение по пеплу пережить, то любовь будет навсегда. так у джисона только с британским панк-роком, оранжевой курткой, жизнью в маленьком прибрежном городе (и, он надеется, что так же у него будет с хёнджином). джисону не то чтобы есть с кем об этом поговорить, да и говорить он не очень-то любит. ближе минхо у него никого нет, но обсуждать хёнджина со своим бывшим кажется каким-то глупым и неправильным. минхо, конечно, поймёт (они с джисоном всегда друг с другом честны были), даст пару советов, может, даже приободряюще улыбнётся, но проблему не решит. а джисон от окружающих ждёт либо ничего, либо всё — ответы на все вопросы и загадки вселенной. джисон сидит в своей захламлённой комнате, прямо на полу, в одной длинной футболке (его таким только минхо видел) и растрёпанных чувствах, и думает, что делать дальше. на губах, как пчелиный укус, жжётся поцелуй. джисон думает, что у него что-то вроде аллергии на хёнджина и таких как он, пахнущих шампунем с ароматом мадагаскарской ванили, красивых до желания отвернуться и никогда не смотреть больше (но не смотреть невозможно), к которым хочется подбежать и в лицо закричать грубое «да в чём твоя проблема?», потому что не бывает же на свете таких нежных и до неправильного правильных. джисон хочет написать о хёнджине песню, состоящую из одних лишь неозвученных вопросов: почему хёнджин ещё не столкнул джисона с утёса, прямо на выступающие из тёмной воды скалы? почему не оттолкнул тогда? позволил стоять напротив под звёздным небом и кричать? говорить? нести бред? почему? почему? почему? — для джисона это всё одна большая провокация, на которую хёнджин почему-то не ведётся или ведётся, но очень хорошо это скрывает. джисон сидит на полу на сквозняке, натягивает футболку на острые разбитые коленки и издаёт глупый почти подростковый скулёж, когда обратиться за помощью не к кому, да и не хочется. джисон не любит говорить о своих чувствах и спрашивать совета. джисон любит делать всё сразу, глупо, необдуманно, странно и плохо (потому что, в его случае, «плохо» всегда превращается в «хорошо» в какой-то момент). — случилось кое-что странное, — решает сообщить хёнджин, когда возвращается в квартиру чана после утренней прогулки вдоль леса, стоит в дверях в гостиную и нервно теребит край любимого свитера. — и очень плохое. чан и минхо играют в уно, сидя на ковре, и в унисон оборачиваются. — ты убил какую-то пенсионерку, потому что разработал странную псевдофилософскую теорию, украл все её деньги, а теперь сталкиваешься с последствиями своего высокомерия и господином экзистенциальным ужасом его собственной персоной? — или ты зашёл в ведьмин круг в лесу и случайно разрушил его своими длиннющими ногами? мухоморы в порядке? — или ты встретил собаку, пока бродил по городу, пошёл за ней в какой-то сомнительный дом, а она превратилась в злого духа, который предложил тебе вновь изведать радости опостылевшей тебе жизни, но сказал, что платой за это будет твоя душа, и ты согласился? — или ты съел те странные чёрные ягоды с кустов, растущих на опушке? ну, такие кисло-сладкие, с крупными косточками, как у черешни? если это так, радость моя, тебе осталось жить меньше пяти минут, мои соболезнования. здоровья погибшим. хёнджин непонимающе хлопает глазами и вспоминает, что у чана на третьем курсе факультативом была литература, а минхо просто странный (и, может быть, ведьма). — убил пенсионерку? съел странные ягоды? — переспрашивает хёнджин. — вы какого мнения обо мне вообще? — плохого, — честно признаётся минхо и тянется к колоде карт. — так, что у тебя случилось, родной? хёнджин плюхается на ковер рядом с чаном и обнимает колени. у чана в руках карт, кажется, больше, чем в колоде на полу. хёнджин почему-то думает, что чан минхо поддаётся, насколько это вообще возможно, когда речь идёт об игре в уно. хёнджин уже почти открывает рот, когда минхо его опережает: — нет, погоди, не говори, — он гордо кидает карту смены цвета в стопку на ковре. — красный, — чан послушно кладёт красную двойку сверху колоды. — я попробую угадать, — минхо закусывает губу. на нём почему-то принадлежащая чану футболка (дырявая местами, с покемонами). — это из-за джисона, да? — да, господи, почему вы думаете, что все мои проблемы из-за него? — надувается хёнджин. минхо смотрит недоверчиво. чан — насмешливо. — но, да, ладно, это из-за джисона. — уно, — радостно сообщает минхо, скидывая в стопку предпоследнюю карту, и переводит победный взгляд на хёнджина. — ну, и чего джисон учудил в этот раз? — мы, — хёнджин поджимает губы и думает, что говорить об этом с минхо немного неловко, но желание поделиться вытесняет из организма всю нерешительность и смущение. — он что-то вроде, — чан вскидывает бровь. минхо тянется к стоящему на ковре блюдцу с клубникой. — я гулял один вечером как-то, пару дней назад, да? ну, и, короче, я его встретил, и мы почему-то начали спорить, ну, не спорить, а так, ну, знаете, и джисон, кажется, был немного пьян, ну, и, короче, он говорил очень странные неоднозначные вещи, ну, и в общем, — хёнджин запинается. — ну, и в общем. — я в последний раз настолько бессвязную речь в детском саду слышал, ей-богу, — прерывает его минхо. — ближе к делу, родной. — минхо, — одёргивает его чан (хороший и плохой полицейские). — не торопи его. это не педагогично, — он поворачивается к хёнджину и улыбается своей доброй почти материнской улыбкой. — так, и что случилось дальше? хёнджин собирается с духом и выпаливает всё на одном дыхании, скомканно и испуганно: — он поцеловал меня. кричал, а потом поцеловал, а потом сказал, что не хотел ничего про любовь от меня узнавать, и умчался куда-то в лес или ещё куда. а я там стоял и думал, что за хуйня вообще происходит? и так и не понял, — хёнджин переводит взгляд на жующего клубничину минхо, начинает мелко трястись и почти плачет. — честно, хён, я не хотел его целовать. ну, может, чуть-чуть хотел, но не тогда, а вообще. правда, хён, это не я, это он сам. извини, пожалуйста, правда, я не специально. хотите, я вернусь в сеул? я тут только деструктив вношу, меня взашей гнать отсюда надо. и я правда один ведьмин круг по неосторожности разрушил. мухоморов там, правда, не было, но всё же. вы только не ненавидьте меня, пожалуйста. — боже, успокойся-ка, — бормочет минхо, переползает по ковру ближе к хёнджину и смотрит на чана встревоженно. — может, валерьяночки ему заварить? он чего? — хёнджин, ты чего? — услужливо спрашивает чан, так, словно хёнджин минхо не услышал. — может, тебе правда каких-нибудь трав попить? — он прикладывает тыльную сторону ладони ко лбу хёнджина и хмурится. — вроде не горячий. хёнджин отмахивается от руки чана и цепляется за запястье минхо: — хён, прости, правда. спроси у джисона, он первым ко мне полез, и, вообще, между нами ничего не было, прости, прости, прости, пожалуйста, такого больше не повторится. хёнджин смотрит на минхо из-за завесы длинных волос и шмыгает носом. минхо окидывает его задумчивым взглядом и выносит вердикт: — шиза. — минхо, это эйблизм, — не слишком уверенно напоминает чан. — эйблизм — это когда ты моих кошек не различаешь, а у меня депрессия, между прочим, — хмыкает минхо. — а это, — он переводит взгляд на хёнджина. — шиза, — он сводит брови. — ты зачем прощения у меня просишь, дурилка малолетняя? — ну, — хёнджин нервно выдёргивает ниточки из ковра под ногами. чан успокаивающе кладёт ладонь ему на плечо. — ты же с джисоном встречался, и всё такое. — и что, у меня теперь авторские права на него, по-твоему? — фыркает минхо. — забирай его на здоровье, ради бога, мне-то что? хёнджин глупо моргает и ищет поддержку (и ответы) в тёплом взгляде чана. чан поддержкой одаривает даже просто через прикосновение, но ответов не даёт и пожимает плечами. — с правовой частью проблемы разобрались, — кивает минхо, больше самому себе, чем хёнджину. — с поцелуем-то что? — вы с джисоном поговорили после этого хотя бы? — интересуется чан. хёнджин качает головой. чан вымученно вздыхает. — ситуация, конечно, — он растерянно чешет тёмный кудрявый затылок. — странная. после того вечера хёнджин и джисон видятся лишь однажды, в единственном в городе большом супермаркете. стоят на разных кассах, но всё равно друг друга замечают через стенды с упаковками жвачек. хёнджин пробивает коробку зелёного чая, которую у чана выпросил минхо, а в магазин отправили хёнджина (то ли он для них мальчик на побегушках, то ли минхо и чан его усыновили и пользуются преимуществами отцовства), а джисон не может выбрать, какую арбузную жвачку взять: с сахаром или без. хёнджину хочется спрятаться, но он знает, что джисон его уже видел, и залезать под транспортерную ленту было бы уж совсем глупо. джисон хочет провалиться сквозь землю только от одного мимолётного взгляда в затылок, но знает, что попасть в ад, так и не выбрав, какую жвачку купить, ещё глупее, чем спрятаться за стеллажами со сладостями. поэтому он натягивает капюшон куртки на голову и решает обойтись без жвачки совсем. — надеюсь, ты понимаешь, что он тебя не просто так поцеловал, радость моя, — минхо легко поднимается на ноги и делает несколько неустойчивых после долгой игры в уно шагов, чтобы открыть окно. на улице солнце светит нежно и сливочно, как цветочный мёд на ржаном тосте. хёнджин не понимает. — если не просто так, — он теряется. — то зачем? — звучит надуманно, наверное, — чан ловко мешает колоду карт в руках. — но у джисона что-то вроде синдрома восьмиклассника. если ему нравится девочка, он дёргает её за косички. просто у него вот такой вот очень сомнительный способ показать, что он испытывает к кому-то чувства, когда ещё сам себе в этом не признался, — хёнджин непонимающе моргает. — ты ему нравишься, родной. хёнджин мотает головой, будто бы отгоняя рой громко жужжащих пчёл, кружащихся вокруг него. — вряд ли. — ничего не вряд ли, — подаёт голос минхо. через подоконник в гостиную перескакивает сладкий ветер, пахнущий сиренью и яблоками. — джисон быстро и болезненно влюбляется и ведёт себя странно, потому что по-другому не умеет. родители не научили его правильно проявлять любовь. ну, или он сам не научился ещё. — пусть учится в таком случае, — бормочет хёнджин и прячет пальцы в рукавах свитера. — мне-то что, что он болезненно влюбляется? — врёт. ему очень даже что (до бессонных ночей, случайно съеденной банановой гигиенички с искусанных губ и постоянного поиска чужой выгоревшей макушки на улице). — не у меня же к нему чувства, а у него ко мне. чан пытается не улыбаться (выходит плохо). минхо поправляет сползшую с плеча футболку и хмыкает что-то нечленораздельное. из колоды в руках чана выпадает карта смены хода. хёнджин прячется в свитере, как запуганный зверёк в норе, и мысленно обещает себе придушить сынмина за то, что он его во всё это втянул. той ночью минхо ночует у чана. хёнджин этому совсем не радуется, но молчит, лежит за стенкой и прислушивается. в квартире тихо, ни звука, ни ветра, ни шороха, так, как никогда не бывает в столице. для жителей больших городов тишина — это однотонный шум несущихся по шоссе автомобилей и лай собак под окнами, и бормотание радио на кухне у соседей сверху, и звуки непрекращающейся стройки на соседней улице, но в маленьких городах тишина — это тишина, настоящая, как в открытом космосе, где нет атмосферы, которая могла бы позволить звукам пройти сквозь время и пространство. в этой настоящей тишине даже скрип сосен за окном кажется оглушительно громким. хёнджин лежит на спине, подогнув ноги, смотрит в потолок и гадает, сколько ещё ошибок ему придётся совершить, прежде чем понять, что никакие это не ошибки, а опыт. и уже (ещё не)привычно длинные волосы дурацкого кукурузного цвета — опыт, и поездка в глушь — опыт, и минхо, спящий в комнате чана (а, может, и не спящий. чёрт знает, чем они там занимаются), — опыт, и джисон — опыт, и его глупый поцелуй — опыт. не ошибка. потому что хёнджину не нравится ошибаться, а ошибаться так часто всего лишь за одно лето, тянущееся с начала апреля, кажется совсем уж глупым. хёнджин повторно прогоняет разговор с чаном и минхо в голове, закидывает босые ноги на витую спинку кровати, обжигая кожу металлическим холодом, и думает, каково это, задушить себя подушкой, чтобы не думать, не чувствовать, не рефлексировать — просто избавиться от кислорода и атмосферы, позволяющей звукам пройти сквозь время и пространство. но хёнджин себя не душит, потому что покончить с собой из-за джисона ещё глупее, чем в него влюбиться, а из двух зол хёнджин всегда выбирает меньшее. в комнате внезапно становится нестерпимо жарко. хёнджин стягивает футболку через голову, путается в растянутой из-за долгой носки ткани и выругивается себе под нос. ему вдруг очень хочется кислых яблок. хёнджину снятся звёзды. в окно с восточной стороны стучатся сатурн и юпитер. хёнджин просыпается непривычно рано, просто потому что внезапно чувствует, что ему нужно кое-что сделать (что именно, он ещё не понимает). на улице пасмурно, но так, как обычно бывает перед дождём, смывающим засохшую кровь с ран и заставляющим грибы расти. после таких дождей небо становится чистым, как омытое солёной водой стекло, и от одного взгляда на него глаза слезятся. хёнджин накидывает первую попавшуюся толстовку на плечи, спотыкается о разбросанные по полу кроссовки в неосвещённом коридоре (значит, чан ещё спит), хватается за стены в дедовских обоях, выползает на кухню и натыкается на минхо, сидящего на краю разделочного стола и дымящего в открытую форточку. у океана туманов почти не бывает, но и абрикосовых фей не бывает тоже — но вот одна из них сидит перед хёнджином, без макияжа, разодетая в одну из почти цыганских рубашек чана, и колдует гвоздичный туман, прямо не выходя из комнаты. — привет, хён, — хёнджин стягивает со стола обычно противно свистящий чайник и набирает в него воду из-под подтекающего крана (чан обещал починить, но, кажется, забыл). — как дела? — пока не родила, — минхо спрыгивает с края стола и тушит сигарету о подоконник, размазывая гвоздичный пепел по пластмассовому покрытию. — ты чего так рано подорвался? он выкидывает окурок в форточку и оттряхивает ладони. — чан-хён убил бы тебя за такое, — замечает хёнджин, кивая на окно. с губ минхо слетает смешок. — я так не думаю, радость моя, — он садится на скрипучий табурет у стола и кладёт подбородок на сложенные на скатерти руки. — так, ты чего так рано? ты же не жаворонок вроде. хёнджин ставит чайник на газовую плиту и неопределённо жмёт плечами: — не спится. — неправда, — минхо хитро прищуривается. — ты о чём-то думаешь. что довольно похвально, конечно, учитывая количество блича, вылитого тебе на голову, но всё же, — он хмыкает. — скоро дума думается, да не скоро дело делается, — хёнджин тяжело вздыхает. — поделишься? чан-хён всё равно, когда проснётся, всё выпытает, так что можешь потренироваться овершейрить без запинки на мне. минхо выглядит как довольный зацелованный и затисканный кот, нализавшийся сметаны в чьём-то подвале, мурлыкающий, но всё равно ждущий большего (но, если большего не дадут, он не расстроится). хёнджин (или что-то подростковое и злое внутри него) думает, что такой вот минхо его никогда по-настоящему не поймёт. и чан тоже. и родители. только джисон поймёт. не ясно, конечно, как и почему, и что именно он поймёт: обливающееся кровью сердце где-то в груди или звёзды в лёгких, которые не выкашлять, не выкурить, или, может, восстание против восстания ради восстания. хёнджин смотрит на минхо немигающим взглядом, хмурится и отходит к окну, открывая его нараспашку, чтобы выветрить весь этот гвоздичный дым, висящий под потолком грозовой тучей. за окном небо трескается, как раритетная слегка запылённая кружка. верхушки сосен медленно качаются. влево. вправо. влево. вправо. океан за лесом шумит и молчит одновременно. будто ему есть что сказать, но как это сказать, он ещё не придумал, поэтому кричит. хёнджин опирается на подоконник ладонями и почти вываливается за раму. рука минхо мягко и внезапно ложится ему на плечо. — послушай, — он смотрит туда же, куда и хёнджин, а, может, даже дальше, куда-то за океан, где ещё ни разу не был, но обязательно будет. — насчёт джисона, — он переводит взгляд на хёнджина и слабо улыбается. — я знаю, ты о нём думаешь. это нормально. я бы тоже думал, если бы был тобой, но, слава богу, я не ты, — он хмыкает. та частота, с которой минхо упоминает бога в устной речи, настораживает. но для минхо это в порядке вещей, ничего необычного, просто для красного словца: он в бога верить бросил ещё раньше, чем курить. — так вот, — минхо прокашливается. — единственная ошибка, которую я в этой жизни совершил, и единственное, о чём я жалею, — это, — хёнджин зачем-то жмурится и думает, что если минхо скажет, что единственное, о чём он жалеет, — это о том, что они с джисоном расстались, то хёнджин расстанется со своей жизнью и всё-таки вывалится из кухонного окна прямо на мокрую из-за росы траву. — это о том, что мы с джисоном вообще встречались, — глаза хёнджина широко распахиваются. — ну, в смысле, не знаю, заметил ли ты, но его вообще терпеть невозможно, — минхо горько усмехается. — я имею в виду, ну, он же отвратительный человек. он раздражающий. от него не отвязаться. он просто катастрофа, но, — он поворачивается к хёнджину и несильно тычет ему в солнечное сплетение указательным пальцем. — ты, вообще-то, тоже катастрофа ещё та, — он улыбается. почти добро. почти понимающе. хёнджину непривычно. — тебе самому решать, конечно, что со всем этим делать, но иногда коллапс неизбежен, — минхо смотрит снизу вверх. — иногда двум звёздам надо столкнуться, чтобы образовалась сверхновая, понимаешь, о чём я? — от него пахнет гвоздикой, напряжением, которое висит в воздухе только перед грозой, и совсем не пахнет пряными духами из римской ромашки и прочей дребедени, которую парфюмеры, как ведьмы-капиталисты, собирают в бескрайних полях. из-за едкого сигаретного дыма у хёнджина предательски слезятся глаза (или, во всяком случае, он так себе повисшие на ресницах капли росы объясняет). — ладно, а теперь, с твоего позволения, я пойду отлить. чайник на газовой плите противно свистит. хёнджин вздрагивает. минхо салютует хёнджину знаком пис и скрывается в коридоре. бесшумно, как кошка. хёнджин нервно сглатывает и думает, что, когда две звезды обращаются друг вокруг друга на близких орбитах, эмиссия гравитационных волн уменьшает момент импульса системы и заставляет звёзды приближаться друг к другу по спирали. если во время их слияния суммарная масса превышает предел чандрасекара (то есть, если звёзды всё ещё белые карлики, если изъясняться простым языком, что в этой метафоре значит, что и хёнджин, и джисон всё ещё маленькие глупые упёртые люди), то ни тепловое давление, ни даже давление вырожденного электронного газа не в состоянии уравновесить гравитацию, и происходит гравитационный коллапс. он приводит к увеличению плотности и температуры в недрах и началу ядерных реакций горения углерода, в результате чего температура повышается ещё больше. повышение температуры ускоряет ход ядерных реакций, но не приводит к увеличению давления и расширения звезды. процесс приобретает цепной характер. разгонная реакция ядерного синтеза быстро нагревает внутреннюю часть комбинированной звезды, и это приводит к зарождению сверхновой. в течение нескольких секунд всё вещество звезды разлетается по сторонам (и это невыносимо больно), чтобы потом собраться в нечто большее. в солнце, например. дождь начинается через четыре часа после полудня. чан всё же чинит подтекающий кухонный кран, закатывает рукава рубашки до локтей, а минхо, совсем не пускающий слюни на его выступающие из-под бледной кожи вены прямо хёнджину в тарелку, вдруг вспоминает, что кошки у него в квартире вообще-то не кормлены, и тащит чана к себе. чан, впрочем, и не сопротивляется. хёнджин остаётся на кухне совсем один, без подтекающего крана, но с тарелкой подгоревших по вине чана скрэмбл эггс. за окном стучит дождь, разбивается о металлические карнизы, шлёпает по плотным листьям кустов, растущих у подъездов, мерцает на траве и затекает джисону за шиворот. джисон выходит из дома, забыв взять зонтик, но за ним не возвращается, потому что лень, да и дела у него неотложные. когда у джисона спрашивают, как его жизнь проходит и ощущается, он отвечает, что иногда ты просыпаешься утром с одним простым человеческим желанием — приготовить омлет, но омлета не получается, получаются скрэмбл эггс, ещё и подгоревшие, но, в целом, на вкус всё то же самое: яйца, молоко, соль, приправы по вкусу — просто не совсем в той форме, в которой планировалось. в таких ситуациях остаётся лишь давиться тем, что есть, и ждать следующего утра, чтобы приготовить омлет так, чтобы он обязательно получился. этим утром джисон просыпается непривычно рано, просто потому что внезапно чувствует, что ему нужно кое-что сделать (что именно, он ещё не понимает). этим утром джисон просыпается с желанием приготовить омлет. мокрые выгоревшие на солнце пряди липнут ко лбу. джисон кутается в свитер и крепче сжимает флешку в кармане брюк. на ней брелок с дораэмоном, подаренный минхо когда-то очень давно. джисон смотрит на запад, где у горизонта над океаном небо уже чистое, цвета пыли фей, лаванды и чего-то безумно нежного и космического. дождевая вода стекает по позвоночнику и оставляет дорожки мурашек на коже, под которой бьётся (и почти разбивается) драгоценное, одинокое и очень нежное сердце. джисон бы его обязательно растоптал толстыми подошвами своих ботинок, если бы мог. но он не может, поэтому просто склеивает его разноцветным бумажным скотчем, заходит в знакомый подъезд, вытирает ноги о коврик «добро пожаловать», здоровается с шушукающимися на первом этаже старушками, взлетает по лестнице вверх и настойчиво стучит в нужную ему дверь, почти так же громко, как по крышам стучит дождь. хёнджин открывает через две минуты и, кажется, даже не смотрит в глазок перед этим. в растянутой толстовке на голое тело, застёгнутой лишь до середины груди, с кружкой чая в руках, какой-то потерянный, грустный и босой, он выглядит как ангел. джисон стоит напротив и внезапно думает, что разноцветный бумажный скотч ни капли не помогает. тут бы пригодился клей-момент или степлер. — чан-хён дома? — нет, — хёнджин звякает молнией на толстовке, застёгивая её до ключиц. — он у минхо-хёна. они вроде фильм собирались смотреть, но что-то мне подсказывает, что это эвфемизм для чего-то очень непубличного. передать ему что-нибудь? — ну, — джисон внезапно мнётся, крепче сжимает флешку в кармане и сглатывает. хёнджин высокий, опирается о косяк двери плечом и делает глоток чая из кружки. джисон рядом с ним выглядит как мокрая крыса (очень маленькая и влюблённая). — я хотел, чтобы он мою песню послушал, но, если его нет, я позже зайду, ничего. и джисон уже собирается развернуться и уйти, как: — хочешь, я её послушаю? — сердце джисона пропускает удар (по себе же. толстой подошвой ботинка или босой ногой). хёнджин прячет взгляд на дне кружки. — ну, или просто зайди. я тебе сухую одежду дам. и зонт. они сидят на ковре в гостиной и пьют чай, который хёнджин делает слишком крепким, как пощёчина. он даёт джисону свой любимый свитер, в котором джисон тонет, и какие-то широкие длинные штаны, которые приходится подвернуть. они стаскивают ноутбук с рабочего стола чана, чтобы послушать написанную джисоном песню, и молчат. почти не неловко. настолько, насколько неловко молчать позволено. джисон выругивается и только с третьего раза попадает флешкой в usb-порт. — ты знаешь, что чан-хён и минхо-хён вместе? — вдруг спрашивает хёнджин и переставляет тарелку с медовыми тостами ближе к джисону. он делает их сам, специально к чаю, щедро мажет засохший без всяких тостеров хлеб гречишным мёдом и даже посыпает лимонной цедрой сверху. — ты так атмосферу разряжаешь? — фыркает джисон, но тост с тарелки берёт. цедра ссыпается на ковёр. — балдёж, что я могу сказать. времени зря не теряют. рад за них. — тебе не обидно? — а должно быть? — не знаю, — хёнджин обнимает себя за плечи. — понятия не имею. они снова молчат. джисон подключает наушники к ноутбуку и протягивает их хёнджину. он послушно и доверчиво берёт провода из чужих холодных и ещё не высохших после дождя рук и бьётся током, вздрагивает, выдавливает из себя смущённую улыбку и ждёт, когда джисон кликнет по нужному файлу. название файла состоит из лаконичной комбинации двух букв «х». джисон сглатывает и включает трек. обычно джисон пишет музыку о революции и сам до конца не понимает, о какой именно: великой французской, апрельской корейской, социалистической или той, что у него внутри изо дня в день разрушает всё бережно взращенное и выстроенное. но эта песня не такая (эти две глупые записанные рядом друг с другом «х» не такие), как и всё у джисона в последние дни — не так. испуганно, потерянно, нежно, разбито и собрано из маленьких кусочков заново, наспех склеено пластилином, желающе, просяще и влюблённо. чан обычно на джисона не смотрит, пока его музыку слушает, просит приносить текст, записанный в блокноте, делает пометки цветным карандашом и только потом хвалит, гладит по голове и улыбается, мол, супер, так держать. хёнджин слушает и смотрит джисону в глаза всё это время. вслушивается в текст через наушники или читает его у джисона по губам. джисон, не в силах отвести взгляд, смотрит в ответ, кутается в свитер, пахнущий хёнджином (шампунем с ароматом мадагаскарской ванили, почти детским, девчачьим, кофе с молоком и двумя ложками сахара и хвоей), и дрожит. это песня не о революции и не о боге, который джисона уже давно покинул, не о звёздах и даже не об этом маленьком прибрежном городе, заросшем гречихой, а о любви (о хван хёнджине): о банановой гигиеничке на разбитой губе, о соломенных волосах, о молчании, о криках, об ангелах (падших и не падших), о миндальном молоке, о качелях на детских площадках, о руках, о пальцах, о каждой маленькой родинке (особенно о той, что под левым глазом), о дождевой воде, капающей с ветвей яблонь в чужом саду за высоким забором, о бесконечном космосе, который весь куда-то вверх, и о глубоком океане, который весь куда-то вниз, и о ветрах, срывающих с губ слова и поцелуи (и внезапно о революции и о боге, который вот прямо здесь, всегда был рядом с джисоном, и о звёздах, и даже об этом маленьком прибрежном городе, заросшем гречихой, из которого никогда не хочется уезжать). и голос у джисона как гром среди ясного неба. как удар кулака по губе. как удар губ по губе. хёнджин смаргивает влагу с ресниц (сигаретный дым после минхо так и не выветрился, видимо). песня обрывается на полуслове. джисон и хёнджин не замечают, как дождь за окном прекращается. хёнджин всё ещё смотрит. джисон всё ещё смотрит в ответ. небо над лесом становится бледным, цветочным, душистым и чистым до слезящихся глаз. слезящихся ещё сильнее, чем у хёнджина, который медленно снимает наушники. океан за лесом шумит и молчит одновременно. будто ему есть что сказать, но как это сказать, он ещё не придумал, поэтому он кричит. поэтому он пишет песни. — это очень красиво, джисон. — прости. — это очень красиво. джисон нервно сглатывает. слюна сладкая от гречишного мёда и кислая от лимонной цедры. кисло-сладкая. почти ядовитая. — это ты, — он прокашливается. — это про тебя. хёнджин всхлипывает и стирает влагу из-под глаз тыльной стороной ладони. — это ты, — зачем-то повторяет джисон. хёнджин думает, что иногда коллапс неизбежен. иногда двум звёздам надо столкнуться, чтобы образовалась сверхновая. хёнджин думает, что знает, что ему нужно делать. — пойдём, — он поднимается на ноги и протягивает джисону ладонь. он за неё цепляется, так легко и нежно, будто бы не эти руки разбили хёнджину губу несколько недель назад. хёнджин тащит джисона вниз по лестнице, мимо старушек на первом этаже, мимо парковки у супермаркета, сквозь лес, куда-то вперёд, вперёд, как восточный ветер, несущий облака на запад, к океану. джисону вдруг очень хочется просить хёнджина о чём-нибудь глупом и несбыточном громко и отчаянно. никогда не бросай меня. люби меня. останься здесь навсегда. увези меня с собой в сеул. давай убьём друг друга. давай будем жить друг для друга вечно. поцелуй меня. поцелуй меня. поцелуй меня. хёнджин крепче сжимает руку джисона. джисон сжимает руку хёнджина в ответ. они выбегают на утёс, с которого ангелом когда-то сбегал чан. стоят на самой вершине, у обрыва, пытаются отдышаться. небо над их головами хрупкое, нежное, лёгкое, еле заметное в своей красоте, простоте, доброте — в чём угодно. как виноградные леденцы. как кровь, текущая по венам. как венок из незабудок и гречихи. как: — послушай, джисон, я тебя ненавижу. я тебя не понимаю. я тебя люблю. я тебя люблю. я тебя люблю. меня так не воспитывали. мне всегда говорили, что всё вокруг важно. у всего есть смысл. у нас с тобой должен быть смысл, и он, наверное, есть, но мне это неважно. мне неважно, есть там бог, есть там доброта, красота, есть там капитализм или злоба, или воровство, большие города, маленькие города, яблоки, сливы, мёд, что угодно, — хёнджин переводит дух. в грудь ему бьёт космический ветер, потому что на утёсе, над тёмной бесконечной водой, между небом и землёй, сумасшедше высоко. джисон тонет в одежде хёнджина, как в океане, выглядывает из-за воротника свитера и смотрит, смотрит, смотрит. в его глазах загораются звёздочки. — я знаю, что любовь есть точно. чем бы она ни была, она есть, и тебе придётся мне поверить, если ты, — хёнджин набирает больше воздуха в лёгкие, вдыхает лепестки незабудок и лаванды, вдыхает облака и чужое дыхание, и вдруг смеётся. — если ты — это ты — это твоя музыка, твоё лицо, твои мысли, твоя революция — то ты должен мне поверить, что любовь есть. она есть, и она — это ты, — он окончательно путается и отмахивается от мыслей, как от громко жужжащих пчёл. — ты — это любовь, окей? пожалуйста, поверь в себя. джисону вдруг совсем нечего сказать (не с чем поспорить. ни одной циничной мысли в голове. ни одного противоречия). он молчит, как океан где-то под утёсом. космический ветер перебирает его выгоревшие на солнце волосы. хёнджин, растрёпанный, почему-то заплаканный, смотрит и дышит в метре от джисона, смеётся (почти не нервно), и джисон начинает смеяться тоже: — мне кажется, что весь мир сейчас схлопнется. — конец света? — ага. электроэнергию отключили до первого августа. хёнджин, в кроссовках на босую ногу, стоит в мокрой траве по колено, запрокидывает голову назад, смотрит на лавандовое небо, чистое после дождя, омытое солёной водой, слезливое, поцелуйное, и улыбается. — что бы ты сделал, если бы бог так сильно разозлился на нас с тобой прямо сейчас, что взял бы и натравил на нас чёрную дыру размером с грейпфрут? — я уверен, что чан-хён не стал бы так поступать, — хмыкает джисон и поднимает глаза к небу. акварельные облака стекают к горизонту блестящими каплями. — или ты о другом боге? — о другом, — смеётся. — ну, а всё же? что бы ты сделал? джисон переводит взгляд на хёнджина. его спутанные волосы треплет ветер, вплетает в них созвездия и космическую пыль. хёнджин смотрит на джисона в ответ. их взгляды сталкиваются. любая звезда во вселенной может столкнуться с другой звездой, независимо от того, «жива» она ещё (процессы термоядерного синтеза все ещё происходят в ядре) или уже «мертва» (процессы синтеза уже исчерпали себя). — поцеловал бы тебя ещё раз. губы у хёнджина сладкие, как гречишный мёд. губы у джисона кислые, как ворованные и самые вкусные в городе яблоки. хрупкое небо над их головами впервые не трескается, только дрожит, цветёт, плачет и смеётся. они целуются на утёсе, кисло-сладко, пока столкнувшиеся восточный и западный ветра бьют им в спины, пока где-то внизу шумит поле гречихи и молчит океан, пока у каждого из них в груди бьётся сердце — зарождение сверхновой. хёнджин находит жизненные ориентиры в двадцать лет.