Свидание в Версале

      Кажется этот безумный день никогда не кончится и будет повторятся раз за разом! Вызванный в отель дю Ботрей Великий Матье посмотрел рану Флоримона, назвал ее царапиной, прописал мазь и красное вино, мазь прикладывать к ране, вино — ко рту. Анжелика настояла, чтобы сын носил руку на перевязи и пока не ездил верхом. Но ее беспокоила не только рана Флоримона, но и его душевное состояние. Она видела, что сын опять переживает случившееся с ним и не может успокоиться. Она позвала его в оранжерею для разговора.       — Король ведь объяснил, что ты дворянин! Разве его слов тебе мало?       Флоримон исподлобья посмотрел на нее.       — Вы поэтому думаете, что завтра я и не вспомню о случившемся, да? Милость короля не отменяет того, что я сын преступника!       — Флоримон, если ты не перестанешь так говорить, то я вынуждена буду наказать тебя! Я понимаю, что ты расстроен, но не позволю говорить неподобающе о твоем отце.       Флоримон разинув рот, смотрел на нее широко открытыми глазами. Напряжение последних дней взяло свое, и он неожиданно зарыдал, слезы градом полились по щекам:       — А-а-а! Я ненавижу его! Ненавижу!       Анжелика была шокирована реакцией сына. Она никогда прежде не видела его таким. По всеобщему мнению у Флоримона был открытый и общительный характер. Он ни на кого не сердился и не дулся, умел услужить без лести, непринужденно говорил комплименты, несмотря на молодые лета. Анжелика знала, что мальчишеская вспыльчивость брала свое, он мог быть веселым и ласковым, а через минуту вспыхнуть как сухое полено. Но в основном он тут же остывал и умел так улыбнуться, все переводя в шутку, что даже поссориться с ним могло быть приятно.       Она могла бы дать ему пощечину, приказать выпороть или даже прогнать с глаз. Но мучения сына вызвали уколы совести в ее душе. Может быть она втайне надеялась, что они узнают сами как-нибудь об отце, кто-то осторожно расскажет, тот, кто возьмет на себя материнскую задачу. Флоримон и Кантор как-то сами пройдут через это. Как переживают дети первые столкновения с суровой жизнью, с теми обидами, которые она наносит, когда у тебя не получается то, что ты задумал, о чем мечтал. Когда вуаль невинности спадает с твоих глаз, и ты принимаешь жизнь без прикрас. Дети роняют слезы, которых никто не видит, пока не закалится детская душа, и мальчик не станет мужчиной.       — Представят меня новому знакомому! Он говорит, я такой-то, сын графа де... губернатора или маршала... А я? Что я скажу в ответ? Флоримон, сын колдуна? Колдуна! Какой ужас!       — Что я могу изменить? — воскликнула она, теряя терпение. — Что ты от меня хочешь? Чтобы я в монастырь ушла, с моста бросилась, потому что твоего отца осудили, и ты узнал об этом? Я говорю с тобой, как со взрослым. Считаюсь с тобой, как со старшим мужчиной нашей семьи. Ты думаешь, твоему отцу хотелось такого конца? Для мужчины важно нести свое имя с достоинством, уважать самого себя! Еще юношей, не намного старше тебя, он пережил немало потрясений, прежде чем вышел на дорогу жизни взрослого мужчины с ее отчаянной дерзостью, смелыми планами, желанием быть первым. Только первым и до самого конца. И если уж мужчина пошел по этой дороге, то большого мужества требуется идти по ней до конца и никуда не свернуть. И иногда за чувство собственного достоинства требуется заплатить жизнью. Тот кто разгорается ярко, быстро сгорает. И нет у него выбора. Я не говорила тебе об отце, чтобы ты не страдал. У меня тоже не было выбора!       Лицо мальчика было бледным, брови нахмурены, а губы подергивались от напряжения. Анжелика с щемящей нежностью посмотрела на него. Флоримон опустил голову. На его еще детские плечи легли грехи взрослых, которые хочешь не хочешь, а нести придется. Что ей сказать, как облегчить боль сына? Она погладила его по плечу, провела рукой по волосам, как делала, когда он был совсем маленький. Как замечательна эта способность родителей думать не о себе, а о детях, помогать им, спасать их. И не важно в каком они возрасте. При любой опасности, мы всегда готовы поддержать их. Анжелика долго молчала.       — Думай о будущем, мой дорогой. У такого молодого человека, как ты, нет ничего кроме будущего. Ты должен думать, мечтать, готовиться к нему. Иногда кажется, что будущее никак не приходит, но это иллюзия. Оно здесь, оно уже начинается, — она задумчиво смотрела на сына, но говорила будто бы не только ему, но и себе. Она поцеловала его в лоб. — Тебе нужны новые дела, тебе нужно учиться, ради этого будущего.       Мальчик поднял голову и повзрослевшим голосом сказал, обращаясь ни к ней, а куда-то в пространство:       — Я завоюю для нашего рода подлинную славу. Клянусь, я это смогу!       Флоримон выбежал в сад и долго там сидел возле старого разлапистого дерева, на которое они с Кантором любили забираться, когда только переехали сюда.       "Когда становишься матерью, смотришь на мир совсем другими глазами. Что значит видеть, как страдают твои дети? Боль ребенка чувствуется острее, чем своя."       Анжелика прошла за ним, когда стала беспокоиться, что он долго не возвращается. Мальчик сидел на лавочке и пинал ногой камешки, стремясь загнать их в ямку на земле.       — Я так волнуюсь за тебя, Флоримон. Когда я вижу как ты мучаешься, мне хочется заслонить тебя от всех бед и несчастий, которые только бывают на свете. Ты помнишь Пуату? Помнишь земли твоего деда, рудник Аржантьер? Он перейдет к тебе. Это фамильные земли рода де Монтелу. Сюда возвращались твои предки из крестовых походов королей Филиппа Августа и Людовика Святого, после битв с англичанами бок о бок с Жанной Д'Арк, после итальянской кампании короля Франциска I. Эта земля станет твоей. И когда тебя спросят "кто вы, сударь?", ты скажешь с гордостью "я шевалье де Моран из Аржантьера!"       Они оба улыбнулись, будто только что увидели друг друга.       — Пойдем, сыграем партию в шахматы.       Обнявшись, они прошли в гостиную и расположились за шахматной доской. Флоримон сосредоточенно рассматривал фигуры, прежде чем сделать свой ход.       — Матушка, а почему у нас все время какое-нибудь несчастье? — неожиданно спросил он.       Анжелика вздрогнула и выпустила из рук фигуру королевы, которой собиралась пойти.       — У нас нет никакого несчастья, милый мой.       — Ну как же! Сначала утонул Кантор, потом убили месье дю Плесси, потом вас отослали от двора.       — Давай лучше вспоминать то хорошее, что с нами случалось. Господин аббат, — обратилась она к де Ледигьеру, который вошел в гостиную в поисках своего подопечного. — Вы служитель церкви, вам лучше знать как в души прихожан поселить успокоение.       Аббат поклонился Анжелике и, похлопав Флоримона по плечу, расположился в кресле перед камином.       — Ну, прежде всего в этом богоспасаемом доме царит мир и достаток, господа и слуги прибывают в добром здравии.       — Так! Принято, — кивнул головой Флоримон.       — Вы, молодой человек, были приглашены в свите господина герцога Орлеанского сопровождать короля в Шамбор. Несмотря на ваши выходки, Его Величество не лишил вас своей милости, — продолжил загибать пальцы аббат. — Вы подрались на первой в своей жизни дуэли.       — Вот это конечно самое важно! — воскликнула Анжелика. — А еще от вашего деда пришло письмо, он в добром здравии и передает вам свое благословение.       — Мадемуазель Жавотта вернулась к нам в дю Ботрей, этому тоже следует радоваться.       — И мама улыбается, — тихо добавил мальчик.       Анжелика шутливо дотронулась указательным пальцем до его носа.       — Кстати, насчет двора Месье... Вам известно, друг мой, что я всегда хотела, чтобы вы учились. В возрасте, которого вы уже достигли, моих братьев отправляли из Монтелу в коллеж.       — Матушка! — возмутился Флоримон. — Я думал, вы отказались от этого намерения!       — Прошлой зимой, вернувшись из Плесси, я уже говорила вам о необходимости учиться, но вы упросили меня тогда оставить вас ненадолго при дворе. Подчеркиваю, ненадолго!       Аббат де Ледигьер поддержал ее:       — В коллеже вы заведете полезные знакомства, найдете друзей вашего возраста, станете частью студенческого братства, которое потом перерастет в военное, тем самым обретете настоящую опору под ногами. Там вас будут обучать истории, древней литературе, философии, красноречию...       — Ко мне милостив король, я подружился с дофином! Какие еще мне надо связи? — не дождавшись ответа, Флоримон разочарованно бросил. — Ну что ж, я отпущу волосы до плеч, надену ермолку и мантию, буду сыпать латинскими изречениями и распевать студенческие куплеты.       Он дерзко загорланил уличную песенку "Колумб Америку открыл, совсем для нас чужую, зачем он не открыл на нашей улице пивную!"*       Приятель дофина, виночерпий короля — судьба мальчика складывалась на редкость удачно, у Анжелики долго духу не хватало лишить сына придворной жизни, которая ему так нравилась. Она знала, что корпеть за ученической партой живому и непоседливому ребенку, каким был Флоримон, будет тягостно и скучно. И она откладывала вопрос о его учебе, пусть еще подрастет.       Анжелика вспомнила годы своего учения в монастыре урсулинок. Ей все время казалось, что монахини пристают к ней с какими-то нудными и скучными вещами, которые не нужны и никогда не понадобятся, и она их тут же забудет, как только выйдет из монастырских стен.       Тяжело обречь на такое сына, но тянуть больше нельзя, Флоримон не может оставаться при дворе. Парижское отшельничество раскрыло ей истинное положение вещей. Ни весной после скандала с Дюшесом, ни сейчас после дуэли, пусть оба раза проблема мирно уладилась, король не согласился вернуть Флоримона в свою свиту. Людовик XIV признал благородное происхождение мальчика, но речь не шла о том, что он оправдал Жоффрея, ведь действительно десять лет назад казнь была лишь заменена на заключение. Анжелика боялась, что сын, уже легко познав успех, но чувствуя себя ущемленным, мог, сам того не желая, повторить трагическую судьбу Жоффрея. Неужели король думает о том же? Флоримону нужна почва под ногами, как сказал аббат, и мир в душе.       Как все таки любит шутить жизнь! Не будь угроз герцога де Вивонна, она бы не вспомнила о руднике и не смогла бы сейчас сказать о нем мальчику. А ведь ему оказались так нужны эти слова! Адмирал замышлял зло, но сделал добро. Почему бы не отправить ему бочонок вина, которое прислал ей из Монтелу отец? Вивонн пуатевенец, как и она, он оценит вино их родной провинции, только тот, кто вырос в Пуату, понимает истинный аромат и вкус этого терпкого вина из местного винограда.       Мысли Анжелики обратились к Шарлю-Анри. Она опасалась, что принцу де Конде из-за дуэли Флоримона теперь труднее будет получить согласие короля об опеке над ее младшим сыном. Она сказала об этом Флоримону.       — Матушка, вы с ума сошли! Зачем Шарлю-Анри опальный опекун? Господин де Конде сражался против короля на стороне испанцев, был заочно приговорен к казни. Король простил, но не забыл, так говорят все! Шарль-Анри не сможет теперь сделать карьеру! — Флоримон театрально воздел здоровую руку к небесам.       — Мой мальчик, ты слишком горячишься. Ты не можешь не знать, что Его Высочество принц крови и большой военачальник, два года назад он командовал армией во Франш-Конте. Значит король ему доверяет.       — Да, командовал, но только после того, как убили вашего мужа, маршала дю Плесси! — закричал Флоримон. — А так бы король его не назначил!       — Да простит меня госпожа маркиза, но вам, сударь, как придворному надо понимать, что нельзя недооценивать представителей рода де Конде, — подняв палец, сказал аббат де Ледигьер. — Отец принца был не промах, выступал соперником короля Генриха IV из-за красавицы Шарлотты де Монморанси, будущей матери Великого Конде. Увез жену в провинцию, а потом в Брабант. Только после смерти короля они смогли вернуться во Францию, где принц за участие в заговоре оказался в тюремном заключении в Венсене и супруга добровольно разделила его участь. Каких только историй не найдется в семьях французских вельмож и принцев крови!       Флоримона позвал Шарль-Анри и он побежал к нему.       — А вы повзрослели, друг мой, — сказала Анжелика аббату. — Вы уже не тот юноша, который когда-то пришел в мой дом с наивно распахнутыми глазами.       Она серьезно поговорит с де Ледигьером, а тот уже найдет нужные слова, чтобы смягчить Флоримона по отношению к Жоффрею, сумеет объяснить, что важно если не понять, это нам не всегда доступно, то простить. Аббат должен и может помочь ей. Она продолжила:       — Мне спокойнее, если вы и дальше будете рядом с Флоримоном. В коллеж знатные ученики допускаются с людьми своего дома.       — Мадам, я бы предпочел остаться в вашей свите, мне кажется, я вам больше пригожусь, чем Флоримону. В коллеже и без меня хватает наставников. Может быть лучше мое место займет Мальбран?       — Нет, друг мой. В выездке и фехтовании Флоримон попрактикуется и без Мальбрана. Моему сыну нужна духовная опора, его душа растет, и добрый наставник, которым стали для него вы, важнее всего на свете. Однажды, на опасном повороте, именно добрый пастырь смог направить меня на путь истинный, смог найти простые и чуткие слова, которые внесли в мою душу успокоение. Я говорю об отце Венсане де Поле, — добавила она, увидев, что аббат не осмеливается спросить, кого она имеет в виду.       — О, мадам! Вы мне оказываете большую честь, ставя меня вровень с этим святым человеком! Вы были знакомы?       — Немного. Но даже одной встречи хватило, чтобы я на всю жизнь его запомнила и уяснила, как важна в трудную минуту духовная поддержка. Юной душе моего сына она нужнее, чем мне сейчас.       Анжелика уже решила, что Флоримон будет учиться в парижском Клермонском коллеже, который находился в ведении иезуитского ордена. Знатные отпрыски туда поступали со своими слугами и жили на полном пансионе. Раймон, которого она известила о своих планах, ее полностью поддержал. Он признавал только обучение у иезуитов и не любил университет.       "Приветствую ваше решение, сестра! — писал он в записке для нее. — Я похлопочу о Флоримоне. Ваш сын попадет в хорошее окружение, в списках учеников много знатных фамилий. Пусть вас не пугает строгая дисциплина, у нас большая забота о безопасности учеников. Куратор всегда находится рядом с ними, что позволяет избежать насилия старших над младшими, драк и дуэлей."       Обучение в монастыре или в коллеже, не все ли равно, — это конец детства, разлука с родителями. Когда она девочкой уехала в Пуатье к монашкам, ее Монтелу перестал быть ее. Вернувшись в замок отца перед тем как выйти замуж, она отчетливо поняла, что началась новая, взрослая жизнь, и Монтелу в ней уже не было места. Поэтому она все сделала, чтобы продлить детство сына. Пусть при дворе они редко виделись, но Флоримон все равно оставался ее маленьким мальчиком. А когда он, выучившись, вернется ко двору или отправится в армию — он будет уже самостоятельным, для него начнется взрослая жизнь.       Анжелика, открыв окно в сад, наблюдала за сыновьями. Шарль-Анри, одетый в новую атласную курточку, кюлоты, украшенные кружевами, и туфли с бантами, выглядел как маленький принц. Волосы его кудрями спускались на воротничок, что придавало ему сходство с отцом. Мальчик то прятался в кустах сирени, то с криком убегал по дорожке от Барбы, которая то всерьез, то в шутку пыталась поймать маленького господина в объятия. Флоримон сначала сидел в стороне и сосредоточено жевал соломинку, но не смог остаться равнодушным к этому веселью. И вот уже брови его разгладились, и он улыбнулся.       — Флоримон! Поймай меня! Ну же! — кричал Шарль-Анри, когда ему в очередной раз удалось увернуться от Барбы. Молодая женщина, уперлась руками в бока, подоткнула юбку, и шутливо пригрозила подопечному пальцем, показывая, что сейчас то уж она его точно поймает. Флоримон рассмеялся.       — Брат, держись! Я иду на подмогу!       Мальчик подбежал к младшему братишке и, несмотря на перевязанную руку, подсадил на дерево. Шарль-Анри уселся на ветке и болтая ногами закричал Барбе:       — Не поймаешь! Не поймаешь!       На помощь Барбе уже спешил учитель фехтования.       — Господин Мальбран, снимите месье Шарля-Анри! Он может упасть и удариться.       Шарль-Анри завизжал, когда Мальбран протянул к нему руки. Еще минута, и он стащил бы мальчика с дерева, но Флоримон пришел на выручку брату. Он сбросил перевязь с руки, запрыгнул мужчине на спину, схватил за шею и повалил на землю.       — Победа! Наша взяла! — хором крикнули дети.       Флоримон смеясь, восседал на спине своего наставника и не давал ему встать. Барба всплескивала руками и не знала то ли сердиться, то ли смеяться, Мальбран шутливо брыкался, изображая дикого скакуна, а Шарль-Анри визжал от восторга на дереве.       Анжелика уже хотела вмешаться и попросить снять мальчика, а то действительно не дай Бог расшибется, но тут увидела, что к дереву незаметно подошел аббат де Ледигьер и взял на руки ребенка.       Через минуту Флоримон верхом на Мальбране уже гнался за Барбой, угрожая взять ее в плен, а Шарль-Анри бегал вокруг них, пытаясь не дать няне убежать.       Анжелика смотрела на оживленного Флоримона. От сердца ее мягко отхлынула тревога за сына. Он сейчас искренне отдавался этой детской игре. Темные кудри прилипли к вспотевшему лбу, кружевное жабо сбилось на бок. Мальчик сбросил туфли, чтобы было удобнее управлять своим "скакуном".       — Но! Вперед! В атаку на Барбу!       Как он сейчас был похож на того малыша, который залазил когда-то на спину Флипо или Давида Шайлу на кухне "Красной маски" и, размахивая деревянной сабелькой, кричал "катай меня, катай!"       — Растите, дети мои, — прошептала Анжелика.       Голос тревоги, который в ее жизни всегда готов дать о себе знать, сейчас притих.       Среди ночи она впервые за долгое время проснулась от томления, от желания любви в самом плотском понимании этого слова. Оно распространялось по телу, убыстряя бег крови и сердцебиение. Она чувствовала себя открытой и обнаженной. В голову лезли фантазии.       А если бы она с Филиппом убежала в Лотарингию или Брабант, как когда то Шарлотта де Монморанси и ее муж Конде, то вторгся бы Людовик XIV в эти земли с войсками, чтобы завладеть ею? Испания конечно выдала бы ее Франции, и за прощение мужа она бы согласилась принять страсть короля.       Она видела чужой дом, походную кровать. Ее запястья прижаты руками в бежевых перчатках с золотой окантовкой к простыням, он разрывает воротник ее мужского платья и губами впивается ей в грудь... Стал бы Людовик XIV ради страсти к ней объявлять войну?       Простыни прилипли к влажному телу, ночная рубашка сбилась между ног. "Я не могу в этом доме мечтать о другом мужчине! Я поеду в Версаль! Пусть все идет своим чередом. Я хочу позволить любви случиться!"       Еще в Плесси в глубине души ее пугала мысль, что она может утратить влечение к мужчине, что станет отныне только матерью, чья жизнь полностью посвящена детям, их печалям и радостям, а своих желаний у нее больше нет. Сейчас она поняла, что это чувство для нее тяжелее страха перед соперницей или опалой. Оно высасывало из нее все силы, лишало радости жизни, надежд, иллюзий, мечтаний.       Конечно, женщина, у которой есть дети, уже никогда не будет принадлежать только самой себе, но нельзя чтобы они, влекомые бессознательным детским эгоизмом, заполнили ее жизнь, вытеснив все: мечты, желания, любовь, страсть. Они ростки рядом с ней, но главное — она, иначе не будет ничего. В тени ее засохшей кроны они тоже не смогут выжить.       Женщина счастлива, когда она может вызывать и испытывать желание плотской любви. Это и делает ее из существа, куклы, предмета мужского обихода настоящую женщину, Еву. Но и без любви детей чувствуешь себя опустошенной. Она будет скучать по старшему сыну.       Анжелика закрыла глаза. Флоримон уедет в коллеж на полный пансион. Не время мальчику быть при дворе, не сейчас. "Его присутствие около короля все усложнило бы между нами" пронеслось в ее голове в те секунды, когда человек еще не спит, но уже не контролирует свой разум.       * Строки популярной студенческой песенки значительно более позднего времени.