это легче, чем все остальное.

      Наверное, сейчас еще рано, но точно он не знал это. Элиотт не позаботился о том, чтобы открыть шторы и занавески в комнате, поэтому в помещении было темно. Однако, маленький лучик солнца прочертил в воздухе дорожку, приземлившись на его разгоряченную кожу.       — Позволь мне побаловать тебя, — прошептал Демори хриплым голосом, и его руки уже ласкали тело парня. В тот момент он все еще был довольно сонным, чтобы понять смысл происходящего, но теперь, когда губы Элиотта работали под простыней, ему было все равно.       Задыхаясь, он опустил руки вниз по своему животу, позволяя теплому чувству поглотить его целиком. Его глаза были закрыты от удовольствия, и он думал, что минет еще никогда не был так хорош. Они делали это не так часто, потому что либо они сразу начинали мастурбировать, либо просто наслаждались другим видом прелюдии. Но он знал, что каждый раз, когда они практиковали этот тип орального секса, они всегда спешили. Возможно, потому что они становились возбужденными посреди чего-то неуместного или, может быть, потому что это всегда было просто знакомством с чем-то другим.       Прямо сейчас Элиотт не торопился, полностью использовал свой рот, и, боже, он действительно знает, что делать. Его язык медленно двигался по всей длине, иногда, поворачиваясь столь удачно, что Лука удивленно открывал глаза. Он просто не мог заставить себя перестать стонать. Простыни все еще покрывали его от ступней до колен, и Элиотт держал его ноги поднятыми. Он мог бы дотронуться до лица Демори бедрами, если бы захотел, но именно образ бойфренда, буквально зарывшегося между его ног, и мысль о том, что его единственная цель — доставить ему удовольствие, заставляли его пальцы сжиматься, а тело дрожать.       — Элиотт… — его имя звучало почти неслышно из-за прерывистого дыхания. К этому моменту его глаза наполнились слезами, и это не заняло много времени, пока все не взорвалось чудесным образом. Теперь его ноги полностью лежали на матрасе, и он чувствует себя онемевшим, усталым и невероятно огромным. Элиотт оставлял влажную дорожку на его коже, пока не добрался до нежного поцелуя в губы.       — С Днем Рождения, любимый, — поцелуй. — Ты можешь поспать еще немного, если хочешь, — еще один поцелуй. — Пойду принесу пирожных, — и вновь поцелуй.       Лука улыбнулся одними губами, закрыв глаза.       — Окей. Но не задерживайтесь слишком долго.       — Не буду, — произнес Элиотт, снова целуя его.

***

      Баз: с днем рождения, Лулу!!! ❤️ 🎉 🍺 🏳️ 🌈 🤘🏻 😚       Ян: с днем рождения, сука!       Артур: тебе уже восемнадцать лет!!!       Баз: да! теперь ты можешь курить, пить и… о, подожди.       Артур: лол, он развивался с самого рождения.       Ян: не буду сильно дразнить тебя, потому что это твой день рождения, но когда Элиотт удовлетворит тебя оргазмами, скажи нам, чтобы мы могли прийти пораздражать тебе 😚 💕 🎉 🎉 🎉       Баз: эти похотливые монстры забудут о нас, мы будем в шесть с гулянкой, ТАК ЧТО ОДЕВАЙТЕСЬ.       Ян: да, так лучше.

Лука: идите нахуй, ребят. Но спасибо <3

***

      — Мы раскрасим твой нос в синий цвет.       — У меня не будет нос синим, что за фу, Элиотт!       Очевидно, это не первый раз, когда Элиотту приходится раскрашивать его нос, но все но он все еще злился. Его очень раздражало, когда он обнимал его как ребенка, и смотрел на его лицо, как будто это самая милая вещь в мире. Он это терпеть не мог.       — Как я и говорил, — продолжил парень, подходя ближе до тех пор, пока их лбы не соприкоснулись, — твой нос будет синим… и я люблю тебя.       Лука улыбнулся, потому что глаза его парня сверкали под ярким светом солнца, и это было так красиво.       — Вау, ты действительно король романтики, не так ли?       Элиотт что-то напел, и Лалльман начал смеяться.       Сейчас, должно быть, примерно одиннадцать утра. В такое время парк не слишком переполнен, но даже, будь это иначе, все равно все было бы прекрасно. Перед ними стоял холст, достаточно маленький, чтобы они могли сидеть во время рисования. Лука практически распластался на теле Элиотта, положив голову ему на плечо, не переставая мягко поглаживать бархатную кожу. Вновь его обнимали как ребенка, и этого вполне хватало, чтобы чувствовать себя таким любимым и крошечным, что сердце могло просто взорваться.       Элиотт поднял еще один карандаш с травы, где лежали все предметы для рисования, но на этом карандаше не оказалось краски. Лука думал, что, может быть, он и дальше будет работать с холстом, но тут кто-то кисточкой провел ему по кончику его носа, где синяя краска, должно быть, уже высохла. Он смял ее.       — Ебать, ты как маленький щенок.       — Иди нахуй, — произнес Лалльман, и его смех ясно показал, что на самом деле он не раздражен. — Ты постоянно это делаешь.       Прежде чем он успел что-то сказать, Элиотт поцеловал его медленно и нежно. Он был почти уверен, что мог бы растаять прямо в этот момент, когда их губы двигались друг по другу без спешки. Лука положил руку на щеку Демори и притянул его чуть ближе, пытаясь поцеловать под другим углом, но тот отстранился.       — Я ненавижу тебя, — он улыбнулся ему в ответ. Вот ублюдок. — Прекращай это, я хочу тебя, — Элиотт поцеловал его в лоб. — Я действительно хочу, — теперь его нос синего цвета. — Я все еще хочу, — его губы. — Видишь ли, может быть, если ты будешь продолжать делать это, я перестану тебя ненавидеть и снова полюблю, — и теперь Элиотт открыто засмеялся, целуя его так, как ему хотелось.

***

      Они решили вернуться, когда начало приближаться время обеда. Лука внимательно взглянул на маленькое полотно, будучи уже освобожденным от объятий бойфренда. И это так.       — Детка.       — Да? — откликнулся Элиотт, кладя карандаши на футляр.       — Там… ничего нет.       Демори нахмурился, словно не понимал, о чем тот говорит, но потом кивнул.       — А, это. Я немного увлекся объятиями и поцелуями и… да, наверное, я вообще забыл что-нибудь нарисовать.       Это так мило с его стороны.       — Но не волнуйся, мы повесим его так.       Что?       — Повесим его? — спросил Лука.       Элиотт взглянул на него без всякого беспокойства, как будто то, что он говорил, не нуждалось в объяснении.       — Да-да. Мне хотелось иметь что-нибудь на память о твоем восемнадцатилетии, и я подумал, что картина могла бы быть великолепной. Для этого я и принес сюда холст.       Лука все еще в замешательстве.       — Но тут ничего не нарисовано.        Элиотт пожал плечами.       — Детали.       Может быть, действительно…       — Детка, мы не будем вешать пустой холст в нашей гостиной.       — Нет, повесим.       — Нет, не вешаем.       Тогда Лалльман подошел ближе и обнял парня за талию. Губы Элиотта касались его губ, и его дыхание казалось теплым, когда он сказал:       — Вешаем.       И если парни придут в шесть, как они обещали, и спросят, почему пустой холст — это часть их украшений гостиной, они не смогут это объяснить.