пача сан-паулу

У мальчика-слуги Роккенджимы имеется вреднейшая привычка - слишком уж соблазнительно заправлять такие длинные пряди челки за уши. Пусть непослушные локоны и выбиваются, стоит Канону едва ли склонить голову, это происходит само собой в самые разные мгновения - чаще всего, когда ему нечем занять руки. У Асмодеус же имеется привычка еще вреднее - рассматривать родинку на самом-самом краю юного личика, на самой скуле, как единственное доказательство неидеальности мальчишкиной кожи. Каждый раз, стоит ему поднести руку к волосам, младшая из сестер взволнованно задерживает дыхание, распахивает глаза, словно это едва ли заметное пятнышко может в какой-то момент исчезнуть. Для Канона же его и вовсе не существует. Слуга не особый любитель разглядывать себя в зеркале, что уже говорить о маленькой-маленькой точечке, так быстро покорившей чертовское, но все же дамское сердце. И спать на работе он не любитель, но и это выходит как-то само. Только бедняге выдается возможность присесть, как он тут же свешивает голову. Благо, Асмо успевает поймать вываливающуюся из рук посуду, и благо, некому спрашивать, что она тут забыла. Кинжал, казалось бы, похоти вполне себе миролюбиво укладывает трепетно любимого поудобнее, заостряет внимание на серой челке. Кусает губы. Не выдерживает. Мягко, чуть касаясь, вздрагивая от внезапного сопения, Асмодеус отодвигает тяжелые пряди, любуется. Помада, так язвительно и скорее в шутку предложенная словно предвидевшей все сестрицей Вельзевул, оставляет след прямо поверх столь любимой родинки. Не особо раздумывая, девушка целует еще, совсем рядом, и еще, убирая волосы и с другой стороны, на лбу. Канон чуть морщится, открывает глаза сразу после резвого смешка. Растерянно и сонно, он оглядывается, словно в тщетных поисках источника. Вскидывает бровью, пока не вспоминает о том, что вообще забыл на кухне. Быстрым шагом покидает ее, едва поставив злосчастную тарелку на законное место. Буквально спустя мгновение, как слуга оказывается в коридоре, его тормозит сестра. — К-канон, у тебя… — Шанон чуть копошится, пока достает зеркало и протягивает его тому, кто только и видит разве что раскрасневшегося юношу с мутно-розовыми следами на лице. В голове — одно лишь «Кто». И когда он идет смывать это безобразие, то наконец замечает. Замечает и смущается еще больше, решает наконец избавиться от виновницы-привычки. Безуспешно — все попытки ведут лишь к очередным самым разнообразным и таким незаметным поцелуям и постыдной мысли, что «почему везде, но не губы».