Подари мне зажигалку

В спальне Сокольского было тихо и темно. Теплый желтый свет бра мягко ложился на кровать, оставляя остальную часть комнаты в шоколадной полутьме. «Как на подиуме», - подумал Марк. Пирсингованный Сашенька довел его до самого порога, приоткрыл дверь и, дождавшись, пока подопечный войдет, тихо испарился. Щеки до сих пор пылали при одном воспоминании, как он и впрямь позаботился о Марке в ванной: быстро, умело и, надо отдать должное, деликатно. Показал, рассказал, а поняв, что у подопечного трясутся руки и ноги подкашиваются, попросту сделал все сам. Марк только всхлипывал тихонько от унижения и прятал глаза. И вот теперь пути назад нет. Мелькнула дурацкая идея: дать каким-то образом Сокольскому по башке и попросту сбежать - но симка так и осталась в кабинете, вычислить его по номеру никакого труда не составит. А между ним и выходом куча гостей Корсара… Марк вдохнул – глубоко, как мог – и выдохнул, не решаясь сделать шаг. - Иди сюда. А ведь показалось сначала, что спальня пуста. Нет, Сокольский был здесь. Полулежал в глубоком низком кресле на границе сумрака и полной тьмы, светлые глаза по-звериному поблескивали из темноты. Неизменный стакан на широком подлокотнике ловил отблески света, золотясь, и таким же золотом поблескивала монета, которую Корсар крутил в пальцах, ловко перебирая ими так, что кругляш то скрывался в ладони, то выныривал на свет. - Если мне придется повторить приказ или вопрос, ты об этом пожалеешь, мальчик, – спокойно сказал Сокольский. Марк на негнущихся ногах сделал шаг вперед, еще один. Встал перед креслом в свете бра, падающем из-за спины. Подумал, что никакой гребаной инициативы проявлять не станет: посмотрим, как Корсару понравится иметь дело с бревном. И трепетать пугливой ланью – тоже нельзя. Он же этого добивается, сволочь. Не просто поиметь, а заставить подчиняться… Губы Сокольского тронула улыбка. Поднеся стакан к губам, он медленно глотнул, не сводя глаз с Марка. - Раздевайся. Стакан тихонько стукнул о полированное дерево подлокотника. Блеснул раскаленным угольком дублон. - А что, музыки не будет? – ядовито поинтересовался Марк, берясь за верхнюю пуговицу. - Не будет. Но если тебе не хватает романтики, могу пригласить зрителей и болельщиков. Многих выступление на публике заводит. Голос Корсара был мягок и сладок, он словно растекался, обволакивая, ласкал уши, но Марк помнил, как быстро в этой мягкости прорезается сталь – и сжал губы. Наверное, нарываться не стоит. Еще и правда позовет кого-нибудь, извращенец. Пуговицы расстегивались легко. Скинув тонкую рубашку с коротким рукавом, Марк оглянулся вокруг, ища, куда положить. На ковер бросить, что ли? Щелкнул пряжкой ремня, взялся за пуговицу на джинсах. По голой спине бежал холодок, вот и всего зазнобило… Сокольский молчал, глядя, как он раздевается до трусов, и только когда Марк негнущимися пальцами подцепил резинку, разомкнул губы: - Хватит пока. Лучше бы сразу. Иначе потом наверняка прикажет особенную гадость… Марк перевел дыхание, стараясь делать это незаметно, замер, опустив руки по швам. Взгляд Корсара – привязалось же прозвище – блуждал по его телу, ощущаясь просто физически: лицо, шея, живот, пах, ноги… И назад, снизу вверх. - Ты красивый, - уронил он равнодушно. – Девушкам нравишься, наверное. У тебя есть постоянная девушка? Девушка… Внутренности скрутило привычным спазмом, но Марк был готов. - Не ваше дело. Каштановые пряди разметались по загорелым плечам, зацепились за бретельки голубого топика. Наташка смеется, выпутывая их. Эти пряди вспыхнули, как бумага, окружая ее голову жутким ореолом, и крик длился, длился… Тихо, Марк! Не думай, просто не думай… Этого не было, не было, не было… Что-то Сокольский у него на лице все же увидел, но понял наверняка по-своему. Хмыкнул, чуть меняя позу, потягиваясь. - Пожалуй, не мое. Кстати, ты будешь звать меня мастером. Это достаточно вежливо и не так интимно, как все остальное. Иди сюда. Он протянул руку, ладонью вверх, поманил. Марк послушно сделал последние шага три к креслу, старательно глядя мимо выступающего из тьмы лица. - На колени. Теперь избегать взгляда стало куда труднее. Так что Марк просто закрыл глаза, когда уже знакомая прохлада жестких пальцев легла ему на подбородок, приподнимая его, погладила по щеке. - Глаза не закрывать, - послышался совсем рядом ненавистный тихий голос. – На меня посмотри. Да чтоб ты провалился! Марк с усилием разлепил ресницы, глянул в мерцающие, словно расплавленным серебром наполненные радужки глаз. Близко, как близко. Ладонь Корсара легла ему на спину, нажала между лопаток, заставляя согнуться, уткнувшись лицом в светлую костюмную ткань, обтянувшую колени. Марк было попытался удержаться, но ладонь поднялась выше, пригнула голову, не позволяя дернуться. - Ты понял, как меня называть? Повтори. Да что за игры дурацкие? Ладно, от этого его точно не убудет. Только вот губы уже пересохли. - Да… мастер. - Хорошо. Ладонь тяжело и властно давила на затылок, не позволяя дернуться, второй рукой его обхватили за плечи, прижимая, потом кончики пальцев провели по позвоночнику: нежно, невесомо, так что мурашки побежали от основания шеи к самой пояснице. Круги, спирали, дорожки… Марк едва не застонал от удовольствия. И жестоко прикусил губу, чтобы прийти в себя. Не дождешься, сволочь… Это не ты мне приятно делаешь, это просто я сам давно без секса. Едва давление ослабло, отстранился, поднял голову, с вызовом глядя в прищур серых глаз. - А побыстрее нельзя? Мне завтра в универ с утра… - и добавил нарочито-подобострастно - Мастер… - Не терпится? – усмехнулись узкие губы. – Ничего, успеешь. Никак его образ не складывался из отдельных черт, рассыпался, ускользая. Глаза – вот они. Холодные, скучающие, серый лед… Только на дне тлеет какая-то безуминка, и лучше не всматриваться, иначе рискуешь всерьез испугаться. Губы – резко очерченные, без всяких намеков на капризность. Излом бровей, высокие скулы, прямой нос с едва уловимой горбинкой. Вот он весь, а взгляни – и целого не видно! Но я тебя запомню. Хорошо запомню – и когда-нибудь придет мое время. Ну, чего тянешь? Словно откликаясь на его мысли, Корсар снова улыбнулся. Оттолкнул, поднялся, оставив Марка стоять у кресла на коленях. Поднял его же брюки и вытянул из них ремень. Сложил вдвое, похлопывая по ладони… - Шкодливых щенков наказывают, знаешь? – сообщил доверительно. – Неплохая кожа. Или возьмем что-нибудь из моей коллекции? - Нет, спасибо, - вежливо ответил Марк, не торопясь подниматься. – Свой как-то роднее, ближе… Страх и злость кружили голову, стучали молоточками в висках. Это у тебя такая разминка, да? Плевать! Что я, ремня испугаюсь? Не ребенок же… Темная глубокая ярость поднималась откуда-то изнутри. Корсар с оттяжкой ударил себя по ладони – силу отмеряет? Теперь пересохло и во рту. Марк молча встал, повинуясь жесту, подошел к свету. Чужие ладони бесцеремонно легли на плечи, разворачивая спиной и подталкивая. - На колени, - подсказали ему. – Животом на кровать, руки на затылок. Тебя в детстве пороли? - Нет, - сквозь зубы процедил Марк. И не удержался, добавил: - У меня в семье извращенцев не было. Против ожиданий, Корсар не разозлился, из-за спины послышался тихий смешок. - Хорошо, мальчик. Молодец. Скучно, когда сразу ломаются. Не дожидаясь повторного приказа, Марк лег на кровать, уперевшись коленями в пушистый ковер, сцепил руки на затылке. - Ах да, - все так же равнодушно прозвучало сзади, - трусы сними. Совсем забыл. Забыл он, как же! Сука. Специально ждал. Чтобы подчеркнуть. Сжав зубы, Марк дернулся, стянул плавки и вернул руки на место. - Итак, правила такие. Я бью – ты считаешь. Вслух. Громко. После каждого удара говоришь: «Я никогда не буду воровать». У нас же не просто игра, а наказание, если помнишь. Играть будем позже… И снова на последней фразе он понизил голос, ласково, обещающе, так что Марка передернуло от омерзения. - Вопросы? - До скольки считать? - Хороший вопрос. Молодец. Скажем… до двенадцати. Если уберешь руки с головы – добавлю. И за хамство тоже. Не орать, не ругаться, не дергаться… Воспитатель гребаный… Первый удар обжег неожиданно, дыхание перехватило. Не от боли даже – боль пришла потом – а от стыда. Потому что проклятый Сокольский вслух заставлял признавать то, что хотелось скрыть от самого себя, забыть, как случайно сделанную неловкую глупость. А он вор. И платит теперь именно за это. - Считай, - ровно напомнили сзади. - Раз, - проговорил Марк и, переведя дух, добавил: - я никогда не буду воровать. Ремень обжег снова. И еще, и еще… Шипя от боли сквозь зубы во время ударов, Марк все-таки считал, выкрикивал эти проклятые слова, ненавидя себя за дрожащий голос, и снова считал. Потом понял, что сбился. Десять или уже одиннадцать? Сука, сволочь… Это он сказал вслух? Вроде нет. Корсар хмыкнул, останавливаясь. - Ты сбился, мальчик. Это не по правилам. Начнем заново? Что, опять? Зад горел огнем, Марк чувствовал, как по щекам текут слезы. Он, конечно, не кричал – еще чего – но рука у Сокольского была тяжелая, бил тот всерьез, не жалея. Только не снова! Корсар молчал, выжидая. И Марк, не отрывая сплетенных пальцев от затылка, помотал головой. Облизнул сухие губы. - Не надо. Пожалуйста, не надо. - Мы остановились на десяти. Это будет одиннадцатый, - ровно подсказали ему сзади. Удар! Марк еле успел стиснуть зубы и плотнее прижаться к кровати. - Одиннадцать! Зад обожгло еще раз – последний! - Двенадцать! - Я не разрешал тебе кричать, - сухо сказал Сокольский. – И ты два раза не повторил про воровство. Не говоря уж о том, что не назвал меня мастером, когда просил. Это тоже не по правилам… Марк замер, прижимаясь к кровати. Да он же издевается? Ну да, издевается… В том-то и смысл. И он, дурак, повелся, просил этого гада? - Еще три раза, - промурлыкали сзади. – Не бойся, мальчик, я же не зверь – начинать все с начала. Три раза? Это можно вытерпеть. Надо же, оказывается, как быстро он учится терпеть. И как это противно. Но лучше порка, чем… То, что будет потом. Но вместо немедленного продолжения к нему наклонились, просунули руку между бедром и кроватью – чужая ладонь легла на член, погладила его умело и ласково. И Марк чуть не задохнулся, поняв, что у него вот-вот встанет. - Это наркоз, - шепнули ему в ухо. – За послушание. И теперь можешь не считать, лежать молча. Скажи спасибо. Ну? - Спасибо, - услышал он себя словно со стороны. – Мастер… Ладонь и не думала убираться, уверенно хозяйничала у него между ног. Пальцы гладили чувствительные места, находя их так безошибочно, словно Корсар знал Марка лучше него самого. Вот же черт… Знал бы – подрочил перед тем, как идти на дело. А, похоже, не помогло бы! И то ли его, наконец, пожалели, то ли кожа и без того горела, но эти три удара прошли куда мягче. Больно, конечно, но то, что делал в это время Сокольский, затмевало боль, оттягивало ее. А может, он просто бил не с размаха, наклонившись к спине Марка ближе. Прижимаясь к кровати, Марк уперся локтями и глубоко дышал, стараясь отвлечься. Не хватало еще удовольствие с этой тварью получить. От порки! Напоследок, бросив ремень – Марк с облегчением услышал, как звякнула пряжка, – его снова погладили по спине. Лениво, медленно – и вправду, как нашкодившего щенка. Наказали – приласкали… Встав, Сокольский отошел куда-то вглубь спальни, но почти сразу снова вернулся. Марк, понимая, что повернуться все равно придется, не стал дожидаться приказа. Оторвался от покрывала, с трудом расцепив закаменевшие пальцы, сел на кровать. Возбуждение спало: не совсем, но Корсар лишь скользнул взглядом по прикрытому ладонями паху Марка, ничего не сказав. Вместо этого он щелкнул зажигалкой, поджигая свечи в низком кованом канделябре у изголовья кровати. И выключил бра. Ужас накатил ожидаемо, но от этого не менее сильно. Марк еле отвел взгляд от дрожащих золотых язычков – а Сокольский не торопился гасить зажигалку, любуясь – сволочь! – огнем, делая его то маленьким, почти не страшным, то высоким и широким, так что в висках болезненно заломило, а в животе заворочался спрут. - Официальная часть кончилась, переходим к фуршету, - промурлыкал Корсар. – Ты любишь свечи? - Нет, - сказал совершенную правду Марк. - Жаль… А я вот люблю огонь. Он прекрасен. Кстати, в таком освещении ты смотришься еще лучше. Только одной детали не хватает. Он поднял то, что держал в другой руке. Широкие наручники с длинной цепью. Массивные браслеты обшиты кожей – предусмотрительно как! – цепь матово поблескивает… - Вы это серьезно? - А ты сам как думаешь? – поднял брови Корсар. – Ложись на кровать повыше и руки вытяни. У изголовья горели свечи. Целый канделябр: штук шесть - не глянуть, чтобы посчитать – свечей. И приблизиться к ним было совершенно невозможно, даже невозможнее, чем выполнить приказ, после которого наверняка начнется самое мерзкое. Но теперь, вытерпев уже столько, отступать было поздно. Да и некуда. Вот только свечи… Марк подумал, не попросить ли мучителя вернуть электрический свет, но признаться в слабости было не лучшей идеей, пожалуй. И он, решившись, лег. Не к самому изголовью и подальше от той стороны, где стоял канделябр. Ну, свечи… Подумаешь… Они же стоят. Далеко. Просто стоят сами по себе. А что с той стороны тянет теплом и запахом разогретого воска с какими-то слабыми душистыми добавками, так это тоже можно вытерпеть. Это куда проще вытерпеть, чем зажигалку в руках Сокольского. Которую тот, кстати, налюбовавшись, положил на кресло, рядом со стаканом. Марк облегченно вздохнул, стараясь, чтоб это вышло незаметно. И вообще, сейчас ему, похоже, будет не до свечей. Сокольский сел рядом. Замкнул на правом запястье Марка наручник и, протянув цепь через резную металлическую спинку кровати, приковал его левую руку. Подергал наручники, проверяя. - Не жмет? - Нет, что вы, все замечательно, - съязвил Марк. - Вот и хорошо, - улыбнулась эта непробиваемая сволочь. Подушка под голову, вторая – под поясницу. Дрожь по всему телу. Стиснуть зубы покрепче, закрыть глаза. Не выходит. По щеке тут же легонько похлопывает ладонь. - Глаза открой. Я хочу, чтобы ты меня видел. Не бойся, будет не очень больно. В самый раз. Утешил. Сука. Замерев, Марк с трудом дышал, уставившись мимо Корсара в темноту спальни. Изнутри накатывала паника и горячий, мучительный стыд. Лучше бы он его всего привязал. Или не лучше? Полная неподвижность – страшно, но и так он все равно беспомощен. - Ноги раздвинь. Вот так. И в коленях согни. Лицо уже горело не хуже задницы: онемевшей, пылающей. Щеки, уши, шея… Марк никогда не отличался особой стеснительностью, но одно дело пофорсить красивым телом перед девочками в институтском бассейне, а другое – вот так вот. А Корсару нравилось. Он держал лицо, смотрел равнодушно, как на пустое место, но в глазах, Марк видел, проскакивали искры. Ему нравилось – и это пугало. Оказаться во власти маньяка? Марка даже на эксперименты с девушками никогда особо не тянуло. Секс должен быть нежным, страстным, но ласковым. Корсар пугал, как штормовая волна. Как-то в детстве Марк попал в прибой и хорошо запомнил абсолютную беспомощность перед стихией, уносящей его в море, крутящей, как щепочку, и чудом не разбившей о камни. - Ну что же ты, мальчик. Скажи что-нибудь. Пошути, - попросил-приказал Сокольский, прежде чем оказаться совсем рядом. Усмехнулся, заглянув в глаза, легко и небрежно поцеловал. Одна рука ласково и совсем не страшно взъерошила волосы Марка, а вторая легла ему между раздвинутых ног, не позволяя сжать их – и осталась на члене, продолжая играть, как во время порки. Марк, сжавшись, молчал. Его обволакивал чужой запах: теперь куда меньше пахло одеколоном и сильнее – самим Корсаром: сильным, здоровым мужским телом. Запах свежести от волос, теплое дыхание на шее и лице Марка, умелые и совсем не грубые прикосновения… Стыд мешался с желанием, в паху ныло и тянуло, а член уже явно показывал, что все хорошо – Марк и не помнил, когда у него так стояло. Но с мужчиной! «А почему и нет? – закралась подленькая мысль. – Если будет не больно. Ты когда последний раз был с кем-то? Полгода назад? Надравшись дешевой водкой и решив победить комплексы? Вроде даже получилось. А потом ты вспомнил. Теплую кожу, каштановые волосы, запах огня и дыма… Выскочил из квартиры и отдышался только на лестнице. Помнишь?» Марк помнил – даже слишком хорошо. Но все же… Прикрыл глаза – теперь уже на законных вроде основаниях, потому что его целовали: властно, горячо и умело. Пока еще без языка, но это было настолько не похоже на поцелуи девушек, что Марк невольно отстранился. Попытался, точнее. Руки не пустила цепь, а голову – ладонь Корсара. Вторая вытворяла у него между ног такое, что Марк сам невольно раздвинул колени. Тут же, снова откликаясь на это движение, к его заду притронулись пальцы, исчезли и вернулись снова, уже скользкие и прохладные. Осторожно толкнулись внутрь: сначала один, раздвигая, скользя и вкручиваясь, потом другой… Марк протестующе охнул, дернулся – но кто бы ему позволил. Поцелуи, руки, запах – крышу сносило от всего этого. Чужой язык во рту ласкает его. Никогда не нравились ему такие глубокие поцелуи – но… Оторвавшись от губ Марка, Корсар улыбнулся торжествующе, дал ему отдышаться, не прекращая гладить и растирать внизу, прошептал: - Нравится, мальчик? Я же вижу, что нравится. Давай, попроси. Попроси сделать тебе хорошо. Еще мгновение назад готового если не на все, то на многое Марка накрыло осознание того, что происходит. Попросить, да? Ах ты ж, сука. Думаешь, я разомлел и вот сейчас сам, по своей воле? Да лучше бы ты меня просто молча… Нет, тебе поиграть надо! Приподнявшись и повернув лицо к Сокольскому, Марк облизал губы: - Пожалуйста… Прошу вас… Идите вы сами на хрен к кому-нибудь! Ма-а-а-астер… Изумление, промелькнувшее в глазах Сокольского, дорогого стоило. Может, даже, всего того, что с ним сделают. Но Марку уже было все равно. За такое – не жалко и опять ремня получить. Или по морде… Но по морде ему не дали. Просто отпустили, прекратив ласкать. Сев рядом, Сокольский улыбнулся. Весело, ласково, будто ему комплимент отвесили. И вот тут Марку стало страшно. А Корсар, наклонившись к его лицу, сказал четко и ясно, сверкая серебром совершенно сумасшедших глаз: - Не хочешь по-хорошему, да, мальчик? Тогда будет по-моему… Кажется, ты забыл, кто здесь подарок на день рождения.