Winolove anthem

      Глаза твои изучают переходящий из одного полутона в другой горизонт, пальцы устало перебирают струны — мотив не меняется уже который день. С моря веет прохладой и… каким-то томительным ожиданием. Чего-то. Кого-то.       Вот уже месяц, как ты не мыслишь и вечера, чтобы не прийти сюда в предзакатную тишину, взяв гитару, бутылку сидра и до жути едкого дыма сигары. Дергаешь за струны или просто гладишь их, оперев подбородок на теплую деку гитары.       Берег моря — словно мозаика — сплошь камни, ракушки и пробивающиеся сквозь них Бог знает откуда взявшие силы расти незабудки. Виталий… Виталий… старик, так никуда не годится. Все словно застряло между волнами — твое прошлое, настоящее и будущее. Ищешь ответы у водной стихии, но она — молчалива. И холодна.       В один из таких сонно перетекающих в сумерки вечеров ты уже собираешься уходить, как замечаешь между волнами подобие движения. Приглядевшись, понимаешь, что, минуя прилив, к берегу направляется человек, точнее сказать, юноша — очень светлая кожа, мокрые волосы, облепившие точеные скулы и… едва прикрытая какими-то свисающими с бедер растениями нагота. Наверное, задумался, пока играл, не заметил, как кто-то здесь появился — неподалеку рыбацкий поселок.       Но у родившегося из пены морской мальчика нет с собой ничего из даже самых нехитрых рыболовных снастей — только какое-то подобие кошелки из старой сети, что перекинута через его плечо. Юноша и вида не подает, что кем-то замечен — лишь наклоняется к берегу и начинает перебирать камни. Вскоре смекаешь — он собирает ракушки.       Замираешь. То ли от неожиданно нарушенного им твоего одиночества, то ли оттого, что твое тайное место раскрыто, то ли оттого, как сияет в лучах заходящего солнца его нагая спина и исток того, во что она превращается книзу. Черт возьми!..       Бутылка сидра, задетая твоей ногой, опрокидывается и вот уже остатки терпко-пряного, с привкусом сладости, яблочного напитка затекают меж каменных щелей. Но это не главное — Бог с ним, с сидром, — от удара стекла о камни юноша тоже замирает и распрямляется, вытягивая свое стройное тело.       Молчать и делать вид, что не видишь его — как минимум, глупо.  — Это… я… извини… не хотел пугать. Бутылка, — неся околесицу, тянешься к стеклянке, — бутылка упала нечаянно, вот, — показываешь ее с интересом наблюдающему за твоими попытками внятной речи мальчику, — вот она. Я… я пойду, извини еще раз.       Ты уже разворачиваешься, попутно беря за гриф гитару, как со стороны берега раздается что-то сродни то ли смеху — то ли журчанию талой воды по весне.       Так чисто, непорочно, но в то же время — так завораживающе, так отдающееся тягучими нотками тревоги и упоения на твоем становящемся под стать прохладной воде сердце.  — Кх-м, прости, — вновь встаешь к юноше ликом, — а что здесь смешного?       Юный насмешник вмиг замолкает. Вновь вытягивается всем телом, а затем пятится назад, к воде, и ты, кажется, даже не замечаешь, как он вновь исчезает там, откуда и появился — между мягких волн бескрайнего Северного моря.       Что еще за чертовщина! Совсем уже я… всё, пора завязывать — к бесу и сидр и сигары… и это сидение каждый вечер. Так и до дома с мягкими стенами можно дожить.       Ночь без сна. И дело не в хмельном тумане — ты все гадаешь и гадаешь — был ли тот полунагой мальчик видением или же… Нет. Так не бывает. Не бывает…       И ты лишь убеждаешься в своей правоте во все последующие дни и недели — никто больше так и не нарушает твоего одиночества. А слово свое ты не сдерживаешь — ноги сами тянут тебя туда, к берегу; ты не хочешь — боишься — признаться даже себе самому — отныне твое сидение здесь не бесцельно. Ты ждешь. Кого-то. Не веришь, но ждешь.       Почти теряешь надежду, но видимо силы — небесные ли, морские — дарят милость твоей томимой тоской груди — сквозь полуприкрытые веки ты вновь замечаешь, как волны будто выносят на камни то прелестной наготы существо.       И ты бы радовался как ребенок — совсем не скрывая восторга и благодарности за милосердие — но то, что ты видишь заставляет тебя лишь броситься к нему.       Он лежит на этих острых камнях и едва дышит. Совсем близко преклоняешь колени; сквозь быстро сглатываемые комки в горле пробиваются твои полные тревоги слова:  — Что с тобой? Ты ранен?       Юноша хрипит, а затем, через силу открыв глаза — невообразимой красоты океана глаза — и печали — начинает что-то бормотать на непонятном тебе языке.  — Я… я не понимаю… ни слова не понимаю, прости, — быстро и виновато моргаешь. — Ты не здешний… тебе врача надо… я сейчас позову кого-нибудь.       Юноша начинает шарить рукой по камням, пока не касается твоей ладони — резко и неожиданно для тебя сжимает ее своей — и ты, наконец, слышишь:  — Море… отнеси меня к морю…  — Нет, — мотаешь головой, — нет — ты только что оттуда… зачем? Давай лучше помогу тебе встать. Не отпуская твоей руки, мальчик лишь слабо повторят свою просьбу:  — Море… Дальше…       Какая-то неведомая, лишенная всякой логики сила, заставляет тебя подхватить это хрупкое существо на руки.       Вода уже по колено, но ты все продолжаешь идти с ним на руках до тех пор, пока она не коснется твоих локтей и не скроет наполовину его наготы.  — Уверен? — не веря самому себе, зачем-то ждешь подтверждения.       Мальчик вновь тянется к твоей руке и только тогда начинает говорить:  — Да, — призрачно улыбнувшись тебе, — добавляет: — через три дня… в полночь… возвращайся сюда. Ты медленно опускаешь его в море и тихо шепчешь:  — Я вернусь… я приду за тобой.       Может, он уже и не слышит, но сейчас уже поздно давать волю сомнениям — шипящие волны скрывают его от тебя, словно бы унося на самое темное дно.