В поисках истины.

      Один единственный светильник располагался на прикроватной тумбочке и сейчас приглушённо пускал редкие лучи во все стороны, создавая эфемерные образы, бросая блики на мебель и… Раскиданные по подушке белые локоны поблёскивали, ещё больше привлекая внимание. С собранными в хвост волосами Люциус выглядел, пусть и хорошо, но не настолько. В принципе, кто-то вроде него — пребывающий в здравии, разумеется, — просто не мог выглядеть плохо. Холод серых глаз прожигал насквозь каждого, кто позволял себе подойти непозволительно близко к его территории, а аристократ-собственник считал своей территорий всё — от денег и мэнора, до важных ему людей. И если кто-то лез в его дела касательно первого и наживал неприятностей с которых выходил изрядно потрёпанным, то при причинении вреда последним, в принципе терял возможность передвигаться.       Кто бы в Волшебном Сообществе поверил, услышав, что столь уважаемая персона, как Люциус Абраксас Малфой — полувейла? Никто. Однако каждый из его окружения хоть раз поддавался его небольшим… Особенностям. Дело состояло в том, что отказать его харизме, даже если она не была фальшивой, не мог никто. Встречались те, чей разум был надёжно защищён, и те, кто имел иммунитет ко влиянию амортенции. Таких аристократ запоминал. Искал к ним другие лазейки, но даже воспользовавшись их влиянием, заполучив их доверие, не останавливался. Связи в Министерстве всегда играли на руку, так что подъём даже самых секретных документов был для него делом пустяковым. Ещё ни разу этот метод поиска «своих» не проваливался. Достаточно было бросить копию документа на стол зазнавшегося чиновника, как тот сразу терялся и уже готов был на всё, лишь бы «позорная» информация не пробралась в массы.       Люциус всегда добивался своего. Так его приучили ещё с детства. Он был избалованным ребёнком, не чтившим ни взрослых, ни сверстников. Посторонние были для него грязью, единственным островком чистоты среди которой была семья. С младенчества он был приучен к нерушимости Законов Магии и презирал любое им неповиновение. С каким благоговением он смотрел на родителей, с таким презрением относился ко всем остальным. Даже чистокровные семьи не вызывали у него и капли доверия. Все эти настрои умело поддерживались отцом и, время от времени, порицались матерью. Она взывала к терпимому отношению к магическим народам, по чистоте крови не уступавшим волшебникам. Только в такие моменты Абраксас сдавался, уступая своей Леди. И эти отношения, связанный лишь браком и взаимным уважением, были идеалом для юного наследника. Лишь браком и уважением.       Любовь всегда была для него выдумкой. Родители привили самый жестокий закон жизни сразу, чтобы их единственный любимый ребёнок не страдал. И он принял его за единственную правду, множество лет подряд закрывал своё сердце и брезговал любыми упоминаниями о «Светлом Чувстве». Все, кто тараторил о нём, были для него слабаками, не способными принять Истину. Он знал, что имеет силу подчинять людской разум, туманить мысли так, чтобы его даже самая отпетая ложь казалась правдой. Он мог влюбить в себя одной лишь усмешкой и потому никогда не верил в искренность чьих-либо слов. И он не переживал — никто не был его достоин. Так что новость о том, что он обручён с представительницей благородного рода Блэков его ничуть не тронула. Он знал, что эту девушку — а после женщину, — он будет чтить превыше всего, а их ребёнок станет для него первым по важности человеком, как это было у его родителей.       Пять курсов подряд «Принц Слизерина» наслаждался всеобщим уважением и обожанием, которые театрально чтил. Пять курсов подряд он грелся в лучах славы. Пять курсов подряд он жил в своей крошечной сказке, в которой никто и ничто не стоит его внимания. Пять курсов подряд он был наедине с собой. И никогда это одиночество не давило на него. А потом на треногую табуретку сел какой-то оборванец и шляпа выкрикнула — «Слизерин!». Люциус долго и томительно перебирал все всевозможные фамилии, вспоминал ветки каждой семьи, но нигде — нигде! — не мог припомнить фамилию «Снейп». И какого же было его удивление, когда мальчишка и впрямь оказался полукровкой. И не абы каким, а от маггла! Осознание того, что ему придётся ещё два года доучиваться рядом с «маггловским выродком» било по самолюбию, как… Впрочем, после сотни гневных писем родителям, он смирился. И ровно на сотый день заметил, что с юным слизеринцем «что-то не так». Он был, конечно, как и многие из них, забитым и необщительным. Словно юный воронёнок он вечно носился с книгой, время от времени выныривая из-за страниц и утыкался взглядом в одну единственную гриффиндорку… Либо в него. Последнее удивляло больше всего. Он предельно чётко контролировал свои способности, и на мальчишек они точно не должны были распространяться. Да и то, с каким восторгом на него смотрел черноволосый оборванец мало напоминало влюблённость. Так что, ведомый любопытством, он ловко выведал у преподавателей об успехах полукровки — ему, как старосте, было положено об этом знать. Лихорадочно обдумывая, может ли он быть хоть когда-нибудь полезен, Люциус внезапно наткнулся на весьма классическую стычку между слизеринцем и… Однако, квартетом гриффиндорцев. Тут же разогнав зазнавшихся выскочек, он стал расспрашивать, на удивление, причину собственных тяжёлых дум. План, каким образом заполучить интересующегося зельеварением мальчишку — по словам Слизнорта его ждало большое будущее, а такое он упустить не мог, — был составлен в пару мгновений, а получивший протекцию мальчишка загорелся ещё больший обожанием. Это всего полтора года, но они запомнятся ему на всю жизнь. Во всяком случае Люциус считал, что они запомнятся мальчонке, а не ему. И он очень-очень сильно ошибся. Снейп оказался истинным слизеринцем, уже с первых дней выудив правду, и осознав, что его попросту планируют использовать в будущем. И — Мордред! — Малфой не без удивления отметил, что ему это нравится. Мальчишка был не по годам умён и испытывал такую жажду знаний, что удивительно, как это он не попал на рейвенкло. Никто из них не был удивлён, когда на выпускном полукровка получил личное разрешение писать ему в любое время. Второкурсник даже взглядом не повёл, будто случившееся совсем не было чем-то необычным.       Мальчишка был гостем на свадьбе с Нарциссой — весьма гордой и холодной девушкой на год Малфоя старше. Она была понимающей, по-настоящему смышлёной и имела те же ориентиры, что и он. Впрочем, это он понял ещё с первого года в школе. Она быстро осознала причину внимания юному полукровке. Более того, она отмечала, что без него мальчишка бы просто не выжил даже среди софакультетчиков, и Люциус понимал, что сам бы об этом не думал.       А потом… Потом был интерес. Те, кто возглавляли движение, что касалось его жизненных ценностей, немало привлекли его внимание. Чисто политическое. Оно было направлено на приобретение большей власти, и это было до боли соблазнительно. Чем больше власти — тем больше возможностей. Чем больше возможностей — тем больше уважения. И стоило ему примкнуть к Лорду, как всё завертелось…       Люциус и представить не мог, что эта затея, пропагандирующая чистоту крови, обернётся чем-то… Кровавым. Он не думал, что пришедший вслед за ним Северус Снейп станет столь важным в их… Компании. Неожиданностью стало и безумие их предводителя. Из холодного и расчётливого политика он превратился в бледную свою копию, ведомую лишь тягой к убийствам. Магглы, маги, иные существа… Жажда крови бурлила в нём похлеще, чем у вампира на диете. А потом все оказались в опасности. Перестали иметь значение и были клеймены. Не он, разумеется, но и на него нашлась управа. Клеймили и ученика, правую руку Великого Тёмного. И это стало настоящим ударом для Малфоя. Он долгое время разбирался в том, что именно гложет его в ситуации, пока не пришёл к настолько простому выводу, что стало тошно.       Он, будучи полувейлой, пал от любви. Глупого чувства, свойственному лишь слабакам. Ещё тогда, когда его «лучший друг» признался, что так и не избавился от мечтаний об одной рыжеволосой гриффиндорке, Люциус решил, что они слишком разного полёта птицы, но от чего-то ответил, что это не так важно. И впрямь. Это не было важно для него — не планировал строить с ним семью или даже уводить в стан любовников. Нет. Это было бы, как минимум, глупо и бессмысленно. Единственное, что привлекало в темноволосом волшебнике — непростой колючий характер. Северус был важной картой. Но Малфой не заметил, как спрятал её в рукав. Пропустил момент, когда захотел оставить её нетронутой. Из-за этого чувство, когда он осознал свою вину перед ним, не было сравнимо ни с чем. Даже пытка круциатусом казалась раем на фоне этого ужаса. Он потерял то, что принадлежало ему. То, что он считал своим. И не мог отомстить.       В зоне риска оказались все — его семья в том числе. Пожелай Лорд, и Люциус был бы вынужден убить их собственной рукой. Стало по-настоящему страшно, когда родился Драко. Всё шло совсем не так, как он себе планировал. Это не было тихой размеренной жизнью, как у его родителей. Это было Адом, который закончился, как он считал, когда Лорд исчез. Какими бы долгими не были разборки, но отсутствие метки, обаяние и деньги сделали своё дело. В мэноре был праздник, и только одно не давало покоя Лорду Малфою. Только одно заставляло желать свернуть устроенный балаган и рвануть в Министерство, всеми правдами и неправдами просить за одного-единственного Пожирателя, и так похоронившего единственную любовь всей жизни. Да, Люциус считал Снейпа слабым. Возможно даже жалким, в каком-то смысле. Он ненавидел и корил себя за то, что это не вызывает должного отвращения. Он корил себя за то, что сердце было слепо. За то, что никакая магия не смогла бы заставить его забыть прошедшие года.       А потом объявился он — Великий Светлый, и попросил за бывшего уже в течении нескольких дней на допросе Снейпа. Малфой чертыхался несколько часов, одолеваемый ни с чем не сравнимым гневом. С его влиянием у него не получилось вызволить…друга, а у этого вездесущего Дамблдора — раз и готово. А при победе первоначальной политики Лорда такого бы не произошло! Но он сошёл с ума, сдох и Мордред с ним. А вот Северус жив и, на удивление Люциуса, желал встретиться. Проклинавший мир и всё, на чём тот стоит, он уже готов был аваду в грудь принять и считал это вполне справедливым исходом. Но пришедший зельевар только предложил выпить. Одна бутылка огневиски, другая, третья… И вот с разговоров на светские темы они перешли на то, что волновало их обоих. Они говорили обрывками фраз, а Малфой не находил в себе смелости, даже под градусом, произнести заветные слова, что разрушили бы его образ. Он ждал, изнывал от того, насколько сильно тянется время, но… Снейп говорил о Лили. О её ребёнке от Поттера, о проклятом пророчестве… И ни слова, ни слова о принимающем его! Ни единого! И тогда он впервые по-настоящему сорвался. Плевать было, если Нарцисса услышит. Она не глупая, поймёт, а может, даже и поддержит. Она действительно особенная. Лучшая, как и говорили родители.       У него было время, пока вейловское влияние не угасло, но он так ни на что не решился. Не тогда, когда был на эмоциях, не тогда, когда готов был достать чёртов маховик и прикончить грязнокровку, посмевшую засесть в сердце единственного важного ему волшебника, ещё до её рождения. Как такая пакость вообще могла уродиться?       В ту ночь Снейп впервые остался в мэноре, а Люциус, в стельку пьяный, готов был до самого его пробуждение просидеть за дверью гостевой спальни. И просидел бы, если бы не Нарцисса. Она ничего не говорила об услышанном, просто выразила беспокойство за него. Этого было достаточно, чтобы Лорд Малфой поднялся и отправился в постель, приняв решение обдумать всё на трезвую голову.       Наутро всё случилось быстро. Оба, пришедшие в себя после пьянки, помнили о сказанном хозяином мэнора, и из-за этого воспоминания Северус желал как можно скорее вернуться к новой должности. Лишь бы не иметь с этим дела. Но уже на лестнице его остановил Люциус. Не слушая возражений, он трансгрессировал в собственный кабинет, где и объяснил вкрай смущённому подобным вниманием волшебнику, что покровительство с него никто не снимал, и что ему всегда есть на кого положиться. Снейп только лишь отстранёно кивал, что в итоге вывело Малфоя из себя. Когда же даже самое агрессивное проявление его натуры ни на что не повлияло, он впервые осознал, что бессилен перед умелым окклюментом. Сломай он защиту — навредит ему. И это заставило сделать выбор между чувством достоинства и ценностью персоны перед ним. Северус видел, как сложно тому дался выбор, и потому, уходя, он согласился навестить мэнор «как-нибудь ещё».       Он ничего не скрывал от жены, потому решение сделать Снейпа крёстным Драко было принято сразу же, хотя Нарцисса и подбирала иную кандидатуру. Люциус не желал об этом слышать. Ему нужно было больше ниточек, чтобы привязать «кредитора» к себе. И если он и до конца жизни не сможет выплатить долг, то он хотя бы попытается.       Редкие визиты в каникулярное время были глотком свежего воздуха. Став профессором в Хогвартсе, Северус не имел особо много времени, так что Люциусу пришлось смириться. На его доводы, что таланты высоко ценились бы в Мунго, получал настолько резкий отказ, что это просто выводило из себя. Малфой не терпел отказов. Малфой всегда получал то, что желал. Рано или поздно. И если ждать он умел, то принимать абсолютный отказ — нет. Так что он медленно, но уверенно шёл к цели, пока наконец не заполучил зельевара полностью. Точнее, он так считал. И снова просчитался. Его даже забавляло, с каким умением младший слизеринец использует его, в то время, как он ослеплён собственной непогрешимостью. Это всего немного злило его, но чувство долга не позволяло стоять против его воли.       Все потуги завоевать «сердце» Снейпа шли крахом, но никогда не прекращались. Люциусу хватало того, что время от времени в чёрных глазах скользила благодарность, которую при всём желании не выразить. Возвращаться в мэнор вместо дома стало для него привычкой, которую оценили все его жители. Нарциссе было достаточно того, что муж её никогда и ни в чём не упрекал, никогда не лишал её полной свободы. Если тот, с кем её связывает брак, неравнодушен к кому-то — это его воля, и она уважает его достаточно, чтобы этому не противостоять. Благодаря такой позиции она была ещё горячее любимой для мужа. Его идеал, которой одобряет разум. Жаль, сердце не было с ним солидарно.       В какой-то момент Малфой поймал себя на мысли, что ему нравится напускное равнодушие Северуса. Он знал, что тот давно принял положение члена их семьи и пусть никогда ничего не просил, взгляды говорили за него. При всей своей способности к манипуляции разумом, Люциус получал ни с чем несравнимое удовольствие в постепенности приобретения чего-то, что мог бы получить в считанные секунды. Те усилия, которые он прилагал, придавали ценности каждому моменту. Северус стал его интересом не только романтическим, но и к жизни в принципе. Поэтому поставленная цель была для него такой пугающей. Время неумолимо приближало «Час», когда свершится запланированное и Люциус боялся, буквально до дрожи в коленях, что если он коснётся, то мираж развеется. Единственный смысл жизни распадётся на воспоминания и те померкнут, оставив его одного среди, казалось бы, идеальной жизни. Нет, ему определённо не нравилась такая расстановка приоритетов. Но что он мог сделать? Только смириться. И потому он покорно принял то, к чему стремился долгие годы. Он считал, что достигнув цели, потеряет к ней интерес. Но Северус снова обошёл его, став наркотиком.       Одним поздним зимним вечером они подняли животрепещущие темы. Люциус, не перебивая, слушал отношение зельевара к их… Отношениям. Как взаимовыгодная сделка. И тогда Малфой привёл сравнение с табаком. Неприятным вначале, нужным в середине и невозможностью отказаться в итоге, когда тот уже откровенно убивает. Он по полочкам расставил всё, что между ними было, чётко разграничив каждый этап и прямо сказал, что достиг момента, когда Северус его убивает. Тот лишь пожал плечами, а потом долго-долго пил, ведя отдалённые темы, пока вдребезги не напился и не высказал всё, что было на душе. Все переживания, страхи, проблемы, мысли — всё вылилось на Малфоя в один монолог. Но Люциус не был рад, что в этот раз темой стала именно его персона. Он чувствовал бессилие перед ситуацией. Абсолютную невозможность помочь. И это разрывало его. Это заставило изменить взгляд на вещи. Владения этим человеком уступило заботе. Плевать, кто будет в его сердце. Плевать, что ему не добиться взаимности. Пусть только эта боль уйдёт. Пусть только сидящий перед ним сможет вздохнуть спокойно, отпущенный призраками прошлого. Нет смысла строить будущее с тем, кто не в силах в нём жить. Это означало долгую и кропотливую работу, на которую Люциус согласился без заминки. Слишком многое было на кону.       И теперь этот человек, потративший на какого-то жалкого зельевара такую кучу нервов, что на полное выздоровление не хватит и галлона восстанавливающего зелья, лежал рядом. Он ни разу не жаловался на выбранную участь. Он принимал факт того, что заботится ради самоуспокоение, чем только заставлял сердце биться чаще. Кому-то было важна его жизнь. Кому-то был важен он. Кто-то готов был тратить долгие годы, казалось бы, бессмысленно пытаясь проломить стену собственной головой. И этот «кто-то» так и не отвернулся. И, чёрт возьми, Лили не проделала и половины той работы, на которую подписался Люциус. Мерзко было от этого понимания. Понимания, что он уже давно остыл к рыжему миражу, и от того чувствовал себя предателем. Он боялся признать, что любовь не вечна. Насколько бы сильной она не была — она умирает. И он боялся, что чувства лежащего рядом также угаснут, оставив его в кромешной темноте. Каждым своим отказом он пытался держать расстояние, не переходить черту, чтобы в конце ему не было так больно. Но что по итогу? Он сдался под этим натиском, под уговорами, и позволил себе хоть в эти редкие мгновения быть любимым. И к Мордреду несправедливый мир с его проблемами. У него есть право на личное счастье и он будет им пользоваться.       На какой-то миг его посетила мысль, что эта неприязнь к «Поттеру» теперь основывается на другой вещи. Ранее она бесила из-за банального напоминания о Джеймсе, его издёвках и уведённой Лили. Теперь же этот «ребёнок» — напоминание о прошлом, которое только-только начал отпускать и к которому нет желания возвращаться. Он больше не любит Лили, и, чёрт возьми, это мешает любить их с ней сына. А ведь узнай он об этом на пару годков раньше, так всё могло бы закрутиться совсем иначе. И как бы поступил Люциус? Отпустил бы его изнывать от невыполнимого желания обернуть время вспять? Нет, он бы никогда не признал поражение. Может, он просто боялся такого развития событий, но не верил, что всё бы так закончилось. — А нельзя любоваться мною днём? — Сонно шепчет беловолосый, немного приподымаясь на локтях. — Или тебе двух недель мало было?       Северус не отвечает, опускаясь на подушку. Он смотрит в серые глаза и теряется в игре свете. Сейчас, при таком освещении Люциус, кажется, выглядит ещё прекраснее. Если это в принципе возможно. А, может, его расслабленность наконец позволила чарам работать? Возможно.       Будто бы прочитав мысли мужчины, беловолосый ухмыляется и тихо смеётся, ложась ближе. Какое удовольствие рассматривать его издали? Он не фарфоровая кукла, не мираж, а самый настоящий, из плоти и крови. А не веришь — прикоснись. Он никогда не против. — Что если всё это из благодарности? — Бархатный шёпот буквально тонет в тишине.       Чёрные глаза едва поблёскивают. Пальцы медленно поглаживают впалую щеку Люциуса. — Мне всё равно, если ты сча-… — Блондин перехватывает руку, нежно целуя каждый палец и ладонь. –….если тебя это устраивает.       Уголок губ Северуса едва заметно дрогнул. Как же хочется, чтобы этот момент длился вечно. Только они и чувства, что не нуждаются в оглашении. Потому что стоит произнести это вслух, как важность момента испарится. Нет, они слишком важные и хрупкие, чтобы опошлять их словами. Они куда выше, чем люди. Они — божественный дар. — Я ведь уже говорил, мне не важно, что ты чувствуешь ко мне, пока это не мешает.       Люциус хмурится, отпускает руку и обнимает рядом лежащего. Тот не сопротивляется. Недолго лежит неподвижно, а потом прижимается сильнее, после чего наконец засыпает. Это был утомительный день, и таких будет ещё множество. Но разве это важно, когда через всё это нет нужды проходить одному?

***

— Ты уверенна, что он это сказал? — Гарри неверяще смотрит на подругу, нервно отбивающую какой-то ритм ногой. — Я уже не в чём не уверенна! — В сердцах восклицает Гермиона, завалившись на кресло. — Ну не может же всё быть так худо… — Произносит кто-то из младшекурсников.       Нависает тяжёлая тишина. Им только что сообщили, — вернее, Грейнджер подслушала, — что соревнования между факультетами стоило бы отменить из-за конкуренции, которую они порождают. Слишком уж она нездоровая. Мол, это неправильно, что дети научены ненавидеть других чисто из-за расцветки вставок в мантии и галстуков. — Они говорили, что это неблагоприятно влияет на нашу учёбу, и… Что в большинстве своём ученики неважно сдают СОВ. — Гермиона тяжело вздохнула.       Она, конечно, не понимала всей этой гонки за школьный кубок, но если отобрать баллы факультета, то большинство совсем разленится! Это же только хуже сделает. Нет, нужен другой подход. Только вот какой? Их слишком много, чтобы искать дорожку к каждому. — Чёрта с два мы позволим подобное! — Крикнул семикурсник, которому, так-то, терять нечего. Зато его боевой клич одобрило большинство. — Да бросьте, пока ведь ничего не известно. — Произносит Кэти Бэлл. — Такие решения не принимаются за день или два. — Просто мы должны быть готовы к худшему. — Сокрушённо ответил Рон.       Долго ещё длились разговоры на эту тему. Введённые не так давно баллы стали одной из ассоциаций с Хогвартсом. Не одно поколение выросло, враждуя факультетами. Все оправдывали это, как здоровую конкуренцию. Были и те, кого не трогал ни кубок школы, ни квиддич, ни снятые очки. Они учились для себя, добывали знания и успешно сдавали СОВ и ЖАБА. На таких равнялась Гермиона, хотя ей нравилось получать баллы для факультета. К сожалению, за постоянные ответы она получила больше репутацию заучки. И так всегда. Стараешься как лучше, а получается…       Собрание ОД — посвящение всех членов в план поисков, — заняло чуть больше часа. Всплыло много неприятных подробностей, но пессимистичный настрой был оборван Гермионой, внезапно проявившей на удивление сильные ораторские способности. Поддержал её сразу только Гарри, потом Рон, а там уже и все подключились. Намеревались проверить каждый уголок Хогвартса. Это повлекло нахождение кучи тайных проходов и исследование множества заброшенных кабинетов. Некоторые были забыты настолько давно, что о них не заботились и домовики, о чём свидетельствовали паутина и чуть ли не в два пальца толщиной слой пыли.       Тренировки шли на удивление хорошо, если не учитывать переменные успехи Рона. Хоть с охотниками трудностей не было, да и загонщики радовали. В принципе, проблем как таковых не было. Так что после каждой тренировки члены команды шли и светились, как начищенные котлы. Джинни то и дело ссорилась с братом, но ко смене вратаря относилась крайне отрицательно. Если это будет МакЛагген, она сама команду покинет. Он же, чёрт возьми, ненормальный! Командир и выскочка. Отвратительный. Так она о нём и отзывалась, при чём некоторые из фраз говорила парню в лоб, а тот ходил потом и дулся.       Встречи Клуба Слизней особо не радовали, и Гарри каждый раз пытался избежать их, но в итоге Слизнорт настаивал так, что иногда и тренировки переносить приходилось. Сидеть в том кругу было, мягко говоря, скучно. Большинство членов Клуба были и до того самодовольными и напыщенными, а благодаря Горацию, стало ещё хуже.       Касательно ещё одних изменений, которые принёс Гораций в компании с Малфоем старшим — поведение Слизеринцев. С момента стычки Драко и тех четверых ублюдков прошло три недели, и за это время обстановка значительно улучшилась. Гарри заметил, что по вечерам на выходных Слизнорт мелькает в компании Снейпа или Малфоя — но чаще сам, а тех двух на карте не найдёшь, — в гостиной Слизерина, и там же собираются два, а то и три, курса. Что у них там происходит — Золотое Трио могло только гадать. Каким таким образом нужно было промыть мозги трём старшим курсам, чтобы они стали вести себя так спокойно… Будто бы все под Империо. Мрак. Хорошо, конечно. Но всё равно мрак.       Драко же изъявил желание встретиться, когда застукал Чжоу, осматривающую один из кабинетов четвёртого этажа. Она так быстро скрылась, что он тут же заподозрил неладное, потому и созвал парочку гриффиндорцев на их собрание. Разговор был коротким, а сама встреча до жути длинной, так как оба соскучились по своей змейке. Малфой собственной радости не показал, но по горящим глазам парочка всё поняла. Обсудив тему с крестражем и его поиском, они перекинулись на Слизнорта, и что это он и там вечерами на выходных рассказывает. Блондин тут же взвился и яростно стал утверждать, что это совсем не гриффиндорского ума дело, и сперва парочка даже поверила, но… Что-то такое было в его серых глазах, что не получалось так просто оставить эту тему. Боль, испуг, но никак не злость. Ещё, казалось, минуту назад он светился от плохо скрываемого счастья, а теперь сидел, весь сжавшись, будто бы ожидал типично-гриффиндорского выпада. Так что не удивительно, что именно на вражду факультетов те сразу и подумали. — Вы как были идиотами, так ими и остались. — Нахмурившись, пробурчал парень. — Тогда что у вас там происходит? — Не сдавалась Гермиона. — А вы не думали, что есть вещи, которые действительно вас не касаются? Что есть вещи, которые вам знать не обязательно? Потому что это только наши жизни. — Тем более это не должно быть тайной. — Брось, Малфой, ты что, думаешь, мы кому-то разболтаем, что вы там Тёмными Искусствами увлекаетесь? Да нам плевать! — Выпалил Гарри, и Драко нетерпеливо рыкнул. — По большей части, он говорит о том, чтобы мы не вели себя, как дикари, и что мы — приличное общество. — Сдался Малфой, сжав кулаки до побелевших костяшек.       Парочка была уверенна, что тот не лгал, но в то же время это выглядело отбелённой до неузнаваемости правдой. Не ложью, возможно, а частью картины. — Но никто не должен знать об этом, так как это… типо… Тайны факультета. — Взгляд серых глаз остановился на углу комнаты. — Очень странно, но… Ладно. — Гриффиндорка пожала плечами и ткнула друга в бок, заставив того прекратить сверлить парня взглядом. — А раньше эти лекции о хорошем поведении Снейп вёл? — Он и сейчас их ведёт. Иногда. — Драко закатил глаза и заметно расслабился. Видимо, эта тема была для него куда более простой. — Просто Слизнорт его заменяет. — Он всё ещё смотрел в сторону, когда на лице появилась ухмылка. — Видимо, моему крёстному куда лучше в компании семьи. — Он прыснул в кулак, после чего вернул себе напускное равнодушие. — И вообще, касательно семьи, ты на Пасху едешь в мэнор, ясно? — Удивлён, что ты сообщаешь об этом не в последний день. — Цокнул языком Поттер. — И тебя, Герми, это касается. — Меня родители с потрохами съедят, что я каникулярное время у друга провожу. А то ещё и сватать начнут. — Последнее девушка прошептала, уставившись в пол, а Малфой едва заметно покраснел. — Аристократ, ловец, отличник! Между прочим, завидный жених. — «Поддержал настроение» шатен, чем заслужил сразу два убийственных взгляда. — Спасибо за комплимент, Поттер. Я запомню. — Невозможно было точно определить по тону, серьёзно говорит Малфой, или нет. — К тому же, у нас куда лучше, чем среди магглов. Вам пора привыкать. — Самоуверенно закончил блондин, и никто не стал спорить.       Дальнейшие события стягивались в плотный клубок, нити которого состояли с однообразных событий, разряжаемых только прочтением Писаний, на которые практически не оставалось времени. Первый матч по квиддичу практически ничем не запомнился, разве что смертной скукой. Казалось, игроки сражались не за победу, а за то, кто кому уступит. По итогу игры победили Равенкло, так что следующий матч у них со слизеринцами. Драко весь путь до Хогвратса распинался о том, что его команда «заучек» на раз-два разбросает, на что Рон только фыркал, но молчал. Зато такими ненавистными взглядами перекидывались, что и слов не нужно. Случившееся в прошлом, а блондинчик всё ещё самодовольная заноза в… пятой точке.       Диадема нашлась внезапно. Гарри тактично не стал расспрашивать, что раскрасневшийся пятикурсник хотел спрятать, когда нашёл комнату, заваленную хламом, и среди этого хлама — искомую вещицу. Сразу же напрягли директора. Тот несколько дней разбирался с артефактом, а потом ещё несколько дней ходил хмурый-хмурый.       Видимо, в голове Дамблдора окончательно собралась картина происходящего, так как его взгляд всё чаще падал на Поттера, которому по итогу надоело вмешательство в личное пространство, что заставило его поставить профессора ЗоТИ перед фактом — возобновление уроков окклюменции. Снейп настолько опешил, что сразу даже не съязвил, в течении некоторого времени глядя на явно спятившего ученика. Отказывать не стал, но поставил условие — посвятить в причину. И Гарри так эмоционально рассказал обо всём — абсолютно всём, — что происходило, что Северусу потом пришлось отпаивать истеричку успокоительным.       Посвящённый в подробности Северус долго смотрел куда-то в сторону, обдумывая, что делать. Во-первых, защитить мелкого паршивца от старого интригана. Не хватало, чтобы тот разнюхал что-то о нём через мальчишку. Во-вторых, как-то утихомирить Люциуса. Этот чёртов аристократишка никогда не принимает «нет», что делу на пользу не идёт. Ему абсолютно плевать, узнает кто-то или нет. Идиот. Он отнимает слишком много времени. — По средам и пятницам. — После заминки, прошептал Снейп. — Если ты свободен.       Поттер тут же кивнул, ошарашенно уставившись на профес-…Отца. Мужчина слишком быстро прыгал от одного звания другому, что немало сбивало с толку. Сам ведь говорил, чтобы в школе от него ничего не ждали, и сам же время от времени нарушает собственную просьбу. Да, пожалуй, умом этого человека не понять. — Иди. До среды ещё далеко. — Брюнет так и не поднял взгляда на собеседника, который поспешил ретироваться.       Но и тут его ждали приключения, когда в двери он столкнулся с Малфоем старшим. Уступив дорогу и опустив взгляд, он выскользнул в коридор, услышав только: «…а он знает?». «У него, — подумал Гарри, — своих проблем достаточно.». И чтобы разобраться хоть с одной, собирался было отправиться в гостиную факультета.       Некоторое чудо случилось спустя всего каких-то пять занятий со Снейпом. Пусть Гарри и не возвращался после них, как раньше, выжатым, словно лимон, но теперь его начало распирать от желания поговорить с кем-то «по душам». Откровенничать было не с кем, так что он зачастил с походами на астрономическую башню, и там предавался долгим размышлениям, созерцая звёздное небо. Как только появлялись первые лучики, накинув мантию, он тут же спешил в спальню. Рон с Гермионой только бросали на него жалостливые взгляды, мол, неужели Снейп на занятиях опять мучит? Он ничего толком не отвечал. Драко приноровился отпускать шутки про тяжёлые ночи, за что получал подзатыльники от Гермионы. На третий раз и последующие уже успевал пригнуться.       После внепланового занятия в субботу, на лестнице Поттера встретила одна из младшекурсниц и передала письмо от Макгонагалл, которой его передал директор. Н-да, это вам не Лорд Параноик с самосгорающими письмами. Вот у того эффектно было, ничего не скажешь. С ястребом, конечно, Фоукс мог посоревноваться, но к фениксу парень привык, а вот ястреб! Это было удивительно. К тому же, совы были магические, потому с ними можно было найти «общий язык», и их разводили массово. Реже встречались голуби. Самыми редкими были вороны, но те практически никогда не сидели на месте и полному приручению не поддавались, хотя тоже были волшебными. Правда, он читал, что в некоторых странах есть свои виды особенные виды птиц, приученные к доставке посылок. Та благородная особа явно была выращена специально. Эксклюзив.       С такими мыслями Поттер дошёл до нужной двери и резко себя одёрнул. Ну, хоть здесь он может не волноваться. Вмешательство в разум в нелюдном месте — слишком глупая затея. Разве что Могучий Светлый будет использовать обливейт. На этот случай нужно было хоть как-то подстраховаться, так что, достав палочку, он наколдовал самое слабое заклинание, что рассекло кожу чуть ниже локтя. Нормальная такая напоминалочка, но сойдёт. — Гарри! Рад тебя видеть. — Дамблдор, как всегда, приветливо указал на кресло, но что-то в его виде выдавало напряжение.       «Думай о водопаде. Думай о водопаде.» — напоминал себе парень, присаживаясь напротив директора. — Что ж, учитывая последние события, — То, что старый волшебник сразу перешёл к делу, немного сбивало с толку. — о которых ты явно читал в Пророке, и то, что диадема также не оказалась крестражем, могу предположить, что Воландеморт… Вернее Том, более их не имеет.       «Лорд Слизерин.» — поправил про себя Гарри, и снова вернулся мыслями к бешено журчащей воде, спадающей с невероятной высоты. Укромное место, спрятанное от множества глаз… — Мы не можем знать наверняка, но, возможно, пророчество было не совсем верно.       Титанические усилия были приложены к тому, чтобы снова вернуться к отдалённой от этого места картинке. Зелень, камни, водопад. Больше ничего. Никаких возмущений. Никакой ярости. Ничего, что могло бы обратиться в стихийный всплеск. — В любом случае, его попытки пробраться ко власти до добра не доведут, но сейчас это полностью перебралось на политическую арену. Не понимаю, как они допустили его оправдания, если сыворотка правды, всё равно что вода, для опытного окклюмента. — Старый волшебник покачал головой, глядя на сцепленные руки. — Сражение переносится на политическую арену, и потому… — Я понял, сэр. Мир ошибался, признавая меня Избранным, а теперь, если вы не против, у меня множество дел. — Не выдержав, Гарри поднялся с места и вышел из кабинета, и только спустившись, позволил радости проступить на его лице.       Северус просто обязан похвалить его за такую выдержку. Нет, разумеется, Дамблдор так просто от него не отцепится. Ему важно быть уверенным, что Поттер не на стороне его врага. Так что занятия окклюменцией продолжить стоит. Да и в принципе, имея в распоряжении такого опытного волшебника, грех маяться дурью.