***
Пожалуй, нет в Конохе места, стены которого знают больше искренних поцелуев, безумного секса, умоляющих стонов и сильной-сильной л ю б в и. Какаши и Ирука почти не экспериментируют с изменением места, отдавая предпочтение исключительно своей спальне. Изредка – кабинет хокаге, и то, весьма в редких случаях, когда хочется совсем экстремальных впечатлений. В конце концов, АНБУ преследуют на каждом шагу, а они, всё-таки, весьма необычная и громкая пара – глава деревни и учитель младших классов академии. И оба чёртовы фетишисты до мозга и костей.***
Жарко
Душно
Страстно
Окна спальни закрыты и завешаны плотными тяжёлыми шторами так, что единственным источником света является небольшой тусклый торшер в углу, окутывающий всё вокруг мягким тёплым светом. Шестой поджигает стоящие на прикроватной тумбе две парафиновые свечи, купленные накануне днём. У них есть всего каких-то пару минут, чтобы настроиться и подготовиться, пока парафин нагревается и плавится. Тени их на стене, колеблющиеся немного от дрожания огня, вторят им, сплетаясь в непонятный запутанный клубок. Ирука времени зря не теряет – тянется к Какаши, руками ведёт под футболкой, очерчивая каждый встречающийся на пути шрам, и тянет одежду вверх, сгущая воздух, и атмосферу в комнате делая всё интимнее. Жмётся к нему доверительно, кожа к коже, стирая любые между ними преграды, и целуя жадно-жадно, будто говоря, мол, смотри, Какаши, до чего ты меня доводишь, заставляешь лежать перед тобой раскрытым, совершенно беспомощным и подчинённым. Смотри, чувствуй и запоминай. И тот, без сомнения, всё видит, чувствует и запоминает.Ж е л а н и е
Хокаге улыбается своим мыслям, захватывает в плен губы Ируки нежным поцелуем и шарит рукой по тумбе в поисках нужного флакона. Оторвавшись от него, он выдыхает в чужие губы и льёт на чужой подтянутый живот массажное масло, аккуратными движениями втирает его, очерчивая большими пальцами едва торчащие рёбра, напряжённые кубики пресса и подтянутые мягкие бока. Мужчина под ним рвано выдыхает, втягивает живот и вздрагивает. Ресницы дрожат, а пальцы цепко и неконтролируемо хватаются за предплечья Какаши, не понимая, хотят ли они оторвать чужие руки от торса или, наоборот, прижать как можно ближе, оставляя на теле маленькие точки синяков. Задержавшись у тазовых косточек, Хатаке колеблется секунду, наклоняется, целует, кусает Ируку и очерчивает контуры указательными пальцами, не пропуская ни сантиметра кожи. Так и для Умино воск будет казаться менее горячим, и легче его потом с кожи снимать – они давно практикуют вакс-плэй, и каждый новый раз удовольствие приносит чуть больше, чем предыдущий.С т р а с т ь
В воздухе висит взаимное невысказанное «как же, чёрт тебя дери, ты пошло сейчас выглядишь, я хочу тебя до трясучки», и Ирука в нетерпении елозит под Какаши, замерев в ожидании. Хатаке отстраняется всего на мгновение от партнёра, хватает ближайшую к нему свечу с тумбы и льёт пару капель на тыльную сторону своей ладони. Он всегда так делает, с самого первого раза прежде проверяет их на себе, потому что его Ирука должен весь вечер не корчиться от боли, а сладко стонать от наслаждения. Кивнув самому себе, Какаши жадно облизывает пересохшие губы, усаживается поудобнее, перехватывая свечку в другую руку и льёт расплавленный парафин на чужой живот. Капли, немного остывая в полете, мягко приземляются на рёбра, пресс, тонкую кожу вокруг пупка, и Ирука забывает своё собственное имя. Облизывается, хнычет, хрипит и ластится под второй рукой Хатаке, которая мягко очерчивает его бедра, а вслед её движениям по телу растекаются красные капли воска. Они стекают немного по бедру и застывают, стягивая кожу, горячат до безумия, и воздух в мгновение тяжелеет. Такого определённо ни в одной книге Джирайи не описывалось. Ирука загнано мечется по кровати, а Какаши стремительно сходит с ума. Вернув свечу на место, он дрожащей рукой хватает из миски уже подтаявший лёд и ведёт им по горячей коже вокруг застывшего воска. Хатаке готов всё отдать ради эмоций партнёра. Умино готов умереть здесь и сейчас. Контраст вышибает мозги напрочь. Они целуются жадно, горячо, дышат часто в губы, периодически разрывая поцелуи, пальцы переплетают и трогают везде друг друга рвано, будто в последний раз, стараясь насладиться происходящим сполна.Ещё, ещё, ещё
Возбуждение сносит крышу, висит в воздухе, окутывает комнату плотным одеялом и туманом застилает пьяные от экстаза взгляды. Хатаке берёт в каждую руку по свече и снова капает парафином на чужую, местами остывшую от льда кожу. Ирука плачет от восторга, закрывает лицо руками, растирая слёзы по щекам и кусая себя за ладони. Джонин эти слёзы губами собирает, освобождает руки и гладит, лаская чужое тело. Умино пару раз бьётся головой об подушку, поджимает пальцы на ногах до судороги, хрипит и просит-просит-просит.Е щ ё
В руках шестого появляется почти растаявший кубик льда. Внутри Ируки фейерверк эмоций.А г о н и я
И с каждой секундой они стремительно летят в пропасть. Два пальца, смазанных маслом, без особого труда проникают в Ируку, потому что Какаши всегда уделяет внимание растяжке, сколько бы у них ни было времени на секс – пятнадцать минут или два часа. И чунин всегда ему за это безумно благодарен. Нащупав простату, Хатаке начинает быстрее двигать пальцами, разводя их внутри и проходя по комку нервов. С самого начала их отношений между ними повисла эта негласная игра – доводить друг друга до крайней степени возбуждения и ждать, у кого первого сорвёт тормоза. Безумно дико. Безумно пошло. Безумно распаляет.Б е з у м н о
Первый не выдерживает Хатаке. Они оба как два оголённых провода – глядишь заискрятся и сгорят друг в друге дотла, пропадая во взглядах и тихом шёпоте. Ощущения кружат голову до забытья. Он вытаскивает пальцы и, рыча Ируке в губы, резким, но максимально осторожным толчком входит наполовину, кусает за ключицу и срывается на бешеный темп. Чунин тянет мужчину на себя, зарывается пальцами в светлые волосы, ногами дрожащими обхватывает пояс и жмётся близко-близко. Через несколько толчков подстраивается под Какаши, что стоит ему искусанных губ и хриплого низкого смеха. А после слабый толчок в грудь. И вот Хатаке, прижатый к стене с восседающим на нём Умино. Целуя, тот плавно насаживается на член, постепенно возвращаясь к быстрому темпу. Шестой смотрит чунину в глаза и видит там себя – мокрого, растрёпанного, счастливого. Ирука во взгляде напротив видит то же самое. И это так правильно, что оба пропадают друг в друге, и реальность вдруг перестаёт существовать. Есть только глаза партнёра и тихое бормотание губы в губы. Да, вот так Ох Боже, Какаши Мне кажется, я сейчас умру Не сдерживай себя, пожалуйста Я люблю тебя Какаши случайно бросает взгляд на соседнюю стену и задыхается от вида сплетающихся на ней теней. Есть в этом что-то интимное, личное, только их, ничье больше. Только то, что знают они и стены их комнаты. Это сводит с ума. Так же сильно, как и Умино над ним прямо сейчас, да и вообще всегда. Хатаке меняет позу, и чунин снова под ним. А Ирука дрожит. Мечется. Перестаёт дышать. Жмурится до белых прыгающих точек перед глазами. Пальцы сжимаются в кулаки, и ногти до боли впиваются в кожу, оставляя красные следы. Боль эта – отрезвляющая – не даёт ему окончательно забыться, и он, балансирующий на грани, только и может, что стонать-задыхаться-кричать-целовать. До исступления. Какаши его грубо целует: крепко сжимает рукой челюсть, кусает свои-чужие губы, сталкивается зубами, подчиняет себе и пальцами своими красивыми в распущенные мокрые волосы зарывается так резко и властно, что Ируку ведёт. Он ради этих пальцев с самого начала их отношений готов на всё. Стоны Умино сладкие, жгучие, как горячая карамель – плавятся, тянутся на выдохах, слух ласкают и на языке оседают приторно-приторно, а потом глушатся сладко-солёным поцелуем и стекают ниже по глотке, будоража и распаляя обоих. Толчки рваные, резкие, Хатаке выпрямляется, закидывая ноги Ируки себе на плечи и запрокидывает голову. Умино смотрит на него мутным взглядом, пожирает глазами, пока может. Вот он, Какаши, раскрытый, по-настоящему уязвимый, родной. На его шее красуются два свежих засоса, и это кажется чем-то до жути правильным и естественным что чунин облизывается и отпускает себя. Хатаке любит такого Ируку – взмокшего, развратного до неузнаваемости, плавящегося, как парафин у свечек, под его руками. А ещё больше он любит доводить Умино до оргазма – Какаши всегда нравится смотреть за тем, как тот кончает с его именем на губах. Он выгибает спину, сжимает его внутри, царапает руки хокаге до кровавых полос, срывает голос до хрипоты, а после падает обессиленно на мягкий матрас, пытаясь заново научиться дышать. У Какаши от этого крышу сносит невероятно, а ощущения обостряются настолько сильно, что его хватает буквально на пару рваных толчков.***
Парафин отходит с кожи легко. Поцелуй мягкий, нежный, совершенно не похожий на предыдущие, – грёбанный Хатаке, как же ты любишь играть на контрастах – а пальцы, проворные и ласковые, снимают воск с кожи так, что не больно ни капельки, только щекотно немного и приятно-приятно. Они оба постепенно возвращаются в реальность. Кажется, что даже время застыло. Не слышно ни звуков улицы, ни тиканья настенных часов, даже собственные громкие и частые сердцебиения в разнобой и прерывистое дыхание – одно на двоих, губы в губы – слышатся где-то далеко-далеко. Прыгающие черные точки перед глазами наконец-то отходят, и Какаши начинает постепенно осознавать кто он, где он и с кем он, сползая с распластанного Умино, позволяя себе мягко чмокнуть того в взмокший висок, а после упасть плашмя, не говоря ни слова. Они никогда не говорят после секса. Все важное, нужное сказано раньше – в поцелуях до боли в губах, в до безумия жарких объятиях, в громких до сорванных глоток стонах, в искусанных до красных пятен ключицах, в крепко-крепко переплетённых пальцах с парными серебряными кольцами и проведённых рядом друг с другом годах. Хатаке, окидывая уставшим взглядом Ируку, двигается к нему ещё ближе, хотя некуда уже, заботливо подкладывает руку свою тому под голову и мягко-мягко обнимает. Жмётся опухшими пульсирующими губами к макушке, вдыхая пряный запах, который уже давно-давно въелся ему под кожу и засел так глубоко, что не достать никак, и закрывает глаза, засыпая. Им нужно как следует отдохнуть. Завтра будет тяжёлый день.