мальчик, который кричал "мораль! мораль!", а ему никто не поверил

Куроко почти что доводит мать до нервного срыва. Не так, как можно было бы подумать в контексте его связей с Ханамией и его шайкой, а с особым изяществом. Скука накатывает на Тецую одновременно с волнами кратковременного ливня, очень удачно лишив юношу воскресных попыток загнать мяч в корзину на ближайшей стритбольной площадке, так что он сурово оглядывает взглядом комнату и тяжко вздыхает; ему отвратительно нечего делать. Он тягает игрушку-канат с Нигоу, перебирает прочитанные по сотне раз книжки и под настороженным взглядом родителей выносит помыть с десяток кружек из-под чая, но после этого все как в тумане и обнаруживает себя он уже около полки с «Монополией». — Ты уроки сделал, сынок? — осторожно спрашивает отец. Тецуя кивает, мама с папой понимают, что в свой единственный выходной придется быть хорошими родителями и молча, утащив за собой бабулю, усаживаются вокруг кофейного столика. У Тецуи от мамы — только большие светлые глаза и гордые сто шестьдесят сантиметров роста, поэтому после третьего проигранного отеля у госпожи Куроко начинает дергаться глаз. Точка отсчета до разговора «как дела в школе» — три, два, один… Бодренькая попса знаменует конец игры под аккомпанемент вздоха облегчения папы, хотя, конечно, в более спокойной обстановке он поинтересовался бы, действительно ли сыночке нравится такая музыка. Тецуе не нравится, но это Момои выбирала, ей отказать невозможно. Следственно, спустя сорок минут Тецуя топчется по лужам у выхода метро, тоскуя по забытому на радостях зонту и мысленно хороня и так на ладан дышащие кеды. Потому что Момои пообещала сюрприз. Для Аомине, хмурой тенью маячащего у нее за спиной, это тоже, видимо, сюрприз. Еще больший сюрприз это для Кагами, ошалело выглядывающего из-за мажористо выглядящей двери, к которой их команда А («А что мы тут забыли») нагрянула. — Из достоверных источников мне известно, что ты не занят, — мило улыбается Сацуки. — Ты ведь не занят? Тайга путается в «да», «нет» и «наверное», пропуская их в квартиру, Тецуя делает вид, что так и надо, бубня с Аомине в унисон «простите за вторжение». — О, он живет один, — махает Момои рукой. Со спектром всех эмоций сразу — от вящего ужаса до неимоверного восторга — Кагами шепотом спрашивает у Аомине, откуда она знает, на что тот фыркает, мол, это ж Сацуки. Когда они выталкивают себя из тесной прихожей в гостиную, девушка уже выуживает быстрорастворимый рамен из рюкзака: — Мне кажется, что мы отвратительно мало времени проводим вместе, особенно после каникул, — хлопает она ресницами, а Аомине закатывает глаза: — Не неси чепухи, как будто я хочу проводить время с этим дебилом, — кивает он в сторону Кагами. — Че сказал? — быстро встает в стойку пришедший в себя хозяин квартиры. — Да ты умолять будешь, чтобы я тебе время уделил на один-на-один! — Че тебя умолять, — ас Тоо громко шмыгает носом, — ты сам вон уже на низком старте. Да если бы не дождь, я бы тебя… Ну тут все понятно, озвучивать очевидный диагноз — моветон, санитар, будьте добры двухместную палату и чай с ромашкой. Между этим вот и помочь уже возящейся на кухне с чайником Момои Куроко выбирает второе, в свойственной ему манере доводя своим появлением девушку до сердечного приступа и замогильным голосом вопрошая, что же это на нее нашло. — В смысле, почему я вас тут собрала? — берет она себя в руки. — О, я не вру, все были заняты тренировочными лагерями и домашней работой, ни у кого не было времени забыть, что мы соперники только на площадке. Жаль, — вздыхает менеджерка, — что всех собрать не получается. Никак. — У Кисе очередные съемки? Момои мычит себе под нос, вытряхивая сухую лапшу в миску: — Уехал в Киото на целую неделю. Бьюсь об заклад, его капитан в восторге. Куроко вспоминает суровое лицо Касамацу, качает головой — эр ай пи, Кисе, и спрашивает, а что там Мидорима. Они прыскают в кулак одновременно — сегодня же не парад планет. Такооой затейник. Когда Аомине и Кагами, наконец, загоняют друг друга на стену невозможностью выяснить, кого там боги баскетбола в лобик при рождении чмокнули — спор, имеющий столько же смысла, сколько попытки убедить Нигоу не жрать пластик — они включают документалку про космос. Ось Земли отклонена от плоскости эклиптики на 23,44 градуса, Солнце восходит на Востоке — константы древние и незыблемые, совместное закатывание глаз каждый раз, как срощенные по одной клетке мозга сиамские близнецы начинают препираться — традиция новая, но все же относительно стабильная. У Куроко от их диалогов аж бабочка на пояснице материализуется. — Ты уже проиграл мне, придурок, че выебываешься? — раздраженно шипит Аомине. — Пиздеть не мешки ворочать. — Да потому что тебя это бесит, — пихает того в бок Кагами, — спесь сбей, мазафака, один раз-то было. — Победить меня могу только я, — выдает нелепейший тезис в своей жизни ас Тоо, на что ас Сейрин ему ответить не успевает: — Ты прекрасно знаешь, что это не так, — прохладно говорит Момои. — Кстати, раз уж мы об этом. Угадайте, кого я видела на сборах? — К Зимнему кубку, типа? — спрашивает Кагами одновременно с бурчащим «на каких еще сборах» Аомине. Девушка утвердительно кивает. — Да мало ли там неудачников. — Ты бы так не говорил, если бы пошел со мной. Как и обещал, Дай-чан, дурак! Милые бранятся — только тешатся, а у Тецуи — нездоровое любопытство в кои-то веки и плохое предчувствие на перманенте; когда Сацуки болезненно щиплет дорогого друга детства за плечо, он спрашивает, кто там такой важный был. — М? — кажется, с повесткой «я буду мстить и мстя моя будет ужасна», Момои забыла, о чем сама завела разговор, — о. Акаши. Куроко индифферентно наблюдает, как у него на руке выступают жилы, так сильно он сжал кружку. С этих пор Тецуя постоянно твердит себе «иллюзия частотности, это все иллюзия частотности», потому что напоминания о его бывшем капитане преследуют его везде: его нынешний капитан тоже видел того на сборах, одноклассницы показывают ему статью в баскетбольном ежемесячнике, тыча пальцем в фото с вопросом «ты знаешь же его, да? Такой красавчик, жаль только ростом не выдался» — про собственный скромный рост Куроко сочувствующих замечаний не слышит, спасибо и на этом, и даже: Мидорима, 5.08: Вы с Акаши сегодня на третьем месте в Оха-Аса. Талисман у вас тоже один. Забавно. У Тецуи Куроко все в порядке. Про феномен Баадера-Майнхоф ему, кстати, в свое время тоже сказал Акаши. — Ну что, — торжественно, как на похоронах, говорит Ханамия на командном собрании, — поздравляю всех нас с юбилейным годом Зимнего кубка. — Есть, что праздновать? — не отрывает взгляда от очередной мобильной гачи Ямазаки. — Ты даже не представляешь, — хмыкает Ханамия и включает проектор. — Хо-хо, в этот раз мы точно им всем покажем. — Эй, Фурухаши, ты капитана ничем интересным не кормил недавно? — лопает пузырь жвачки Хара. — Чего-то он подозрительно весел. Фурухаши даже не огрызается в ответ — сам хотел бы знать. — Нас с вами ожидает продуктивная работа, — хлопает капитан в ладоши и указывает на экран, — старшая Мейсей ждет не дождется. — И чего? — не догоняет Ямазаки. Тецуя тоже не догоняет. Ханамия возводит очи горе и тыкает пальцем в иероглифы, которые Куроко сперва не заметил, а теперь мечтает развидеть. Запасайтесь салфетками. Так им Фурухаши и говорит, потому что некто Айда и некто Хьюга — у Куроко есть теория, кто это такие — устроят мелодраму на три акта, в перерыве — лекция о святости и тимбилде. — Угадайте, кто, по слухам, собирается почтить игры своим присутствием, — недвусмысленно поигрывает бровями Ханамия. На этот счет у Куроко под улюлюкающее со всех сторон «да ладно» гипотеза тоже формируется, но ему все равно, потому что: — В Сейрин играет мой друг, — смотрит он на капитана исподлобья. — Это проблема? — Ты же знаешь, что да. Ханамия с высоким пингом неподдельно пытается понять. — Ты, типа, не должен ему сломать жизнь. — подсказывает Хара. — О, как удивительно, Куроко наплевать на благополучие остальных, — уродливо скалится Фурухаши, не делай так, пожалуйста, больше никогда. — Никогда такого не было и вот опять. Тецуя изо всех сил старается обрести дзен. Считает до десяти. В конечном итоге Ханамия обещает подумать, и это уже больше, чем Тецуя мог бы от него ожидать, но благодарности он, разумеется, не чувствует — только подступающую к горлу тошноту, потому что он не хочет быть таким вот. Отборочные они проходят легко, сгибая Мейсей в четыре раза, Сейрин на соседней площадке тоже вроде как справляются — из рук вон плохо, Куроко одергивает себя на мысли «и как они вообще справились с Шутоку тогда» — Неприятно. Он долго вошкается в пустой раздевалке — предиктор исторических событий в контексте его тухлой пятнадцатилетней жизни, а когда выходит, то путается в собственных мыслях и ответвлениях коридора, натыкаясь на ноу-энтри ленту и театр одного актера имени Ханамии Макото. «Надеюсь, — говорит тот, — твоя нога уже зажила. А то я так переживаю». Капитан стоит к нему спиной, а здоровенный шкаф два на два метра настолько жизнеутверждающе сверлит того взглядом, что невольного свидетеля всей подростковой драмы баскетбола старших школ не замечает. «Мы, — отвечает он невпопад, — не проиграем». У парня джерси Сейрин, Куроко складывает два и два. Глупый лицемерный Ханамия, посмел упрекнуть Тецую в патетичной навязчивости. Со своей наблюдательной позиции юноша делает вывод, что Киеши Теппей — парень либо очень добрый, либо очень недалекий, а то и все сразу; эдакий неприкосновенный богатырь, бросающийся грудью на амбразуру капитанской ненависти ко всем сущему. Особо убогие спичи Куроко звучат примерно на его уровне. Когда Ханамии, наконец, надоедает метать бисер перед свиньями, Тецуя все еще не придумал, куда себя деть из этой ситуации, а потому, капитан, оставив Киеши с разбитыми надеждами, завернул за угол и наткнулся на человека, впервые в жизни испытывающего острую нехватку незаметности — они оба совершенно точно не взвизгивают. Куроко Тецуя не визжит. Он занимается мужским спортом, пользуется мужским дезодорантом, его разрывает от тестостерона. Он мужественно удивляется. Ханамия хватает его за локоть и тащит в сторону: — Какого черта ты здесь делаешь? — Поворот перепутал, — тупо бубнит Куроко. — Перепутал он… Шевели ногами. — Это тот самый, да? — у выхода из комплекса зачем-то Тецуе требуется подтверждение собственной догадки. — Которого ты просто обожаешь. Ханамия резко петляет коридорами, чтобы его заклятый друг ненароком не подслушал их милую беседу. Цедит сквозь зубы: — Некрасиво задавать вопросы, на которые знаешь ответ. — Ха, — «ха, кажется, я в опасности» выдыхает Куроко, мужественно выдерживая тяжелый взгляд капитана и делая мысленную пометку все-таки прочитать о самых распространенных ядах и антидотах к ним. Это не его дело, что Ханамия с кем не поделил, о чем он и сообщает, пожимая плечами. Не хочешь — не рассказывай. «Все равно я сомневаюсь, что там есть какая-то драматичная завязка», — думает Тецуя. — Благоразумно, — отрезает четвертый номер. К началу их матча с Сейрин Куроко похож на жертву героиновой зависимости. Соперники выглядят не лучше — Сеншинкан оторвались на них за все прошлые, настоящие и будущие обиды, а затравленные взгляды, которые в сторону Кирисаки посылают очкарик-кун и тренерша, дополняют образ гостей ток-шоу, выпуск: «Невероятные истории заражения бешенством от чихуахуа». Тецуя украдкой поглядывает на Кагами. Он ведет себя как обычно, хоть временами и рассматривает Ханамию изучающе. С плохо скрываемой враждебностью. Тоже как-то узнал, черт. Одиннадцатый номер позволяет себе ровно один неровный вздох. — Посмотри на него, — вырывает его из потока неприятных мыслей Фурухаши, кивая на Ханамию как бы невзначай. — Так сильно пытается скрыть кайф от всей этой ситуации. Отвратительно. С чего бы Фурухаши, из всех людей, жаловаться на капитана — кто знает, но бровастое недоразумение действительно так сверкает шальным взглядом в сторону Сейрин, что Куроко не на шутку боится за жизнь их блаженного любимца. С вражеской стороны к ним катится отскочивший мяч и Макото оказывается рядом с ним за долю секунды — разумеется, чтобы поглумиться над Киеши, вызывая у черно-белого ансамбля противников один нервный срыв за другим. Сейриновский капитан, кажется, на приветствии команд хочет пожать Ханамии не руку, а хребет. Они даже не удосужились придумать для Сейрин никакой особой хитрой тактики, ее необходимость — вопрос другой. То есть, конечно, Тецуя не хочет никого обидеть, но их двенадцатый номер три раза кряду с испугу выпустил мяч перед кислой ухмылкой Ямазаки, чего уж там. Ну, то есть, конечно, Тецуя — не заинтересован, но — даже он чаще, чем следит со скамьи за Кагами, стреляет взглядом под кольцо, где раз за разом Ханамия нарывается на легендарный седьмой номер. Фурухаши прав — зрелище действительно стремное. Минуте к седьмой игры Куроко делает вывод, что мозги в Сейрин есть только у тренерки, с ней же они на скамье и остаются, только если это не она перед каждым матчем с сильным противником дает очевидную установку забить как можно больше мячей, пока не достали козыря из рукава — тогда будущее новоявленных «лучших в Японии» мрачно, как Аокигахара. К сожалению комментаторов, толку от введения в игру сразу двух асов команды — а в Сейрин, видимо, любой, кто может добраться с мячом до кольца, возводится в ранг энбиэй — абсолютный ноль. — Бровастый хорош, — заявляет в перерыве кто-бы-говорил, утирая лицо краем майки, — но ничего сверх меры. — Слишком хаотичный, — поддакивает Хара. — Если бы его кто-то направлял, было бы проблемно. — Мгм, — кивает Куроко неохотно, ощущая подсознательный укол совести, который он оставит для будущих рассуждений. — Что касается Киеши… — скалит зубы в неровной ухмылке Ханамия. Что касается Киеши — ему давно пора откладывать деньги на урну для праха, потому что всю первую четверть он усиленно делал вид, будто висящий в воздухе мысленный посыл четвертого номера Кирисаки Даичи — «дай мне повод, только дай мне повод» — это не про него, невразумительно бормоча что-то про защиту команды и ответственность, а значит, и это почти заставляет Тецую невесело усмехнуться, он подписал себе приговор. Фигурально, если Тецуя притворится, что не видел едва заметного щелчка пальцами капитана. -…на него нужно обратить особое внимание, — заканчивает тот мысль и заменяет Мацумото на Куроко. Сейрин совершают ровно ту же ошибку, что и все остальные до них, и только Тайга воспринимает субтильного паренька всерьез. У Тецуи много работы. Неприятной работы. У них нет гениальной тактики против Сейрин — хватило пары слов от капитана перед матчем, а все гениальное, как известно, просто, так что Тецуя сжимает зубы — и, да, отвлекает внимание судей на мяч, пока Ханамия дает развлечься своему внутреннему ребенку. Большой перерыв, разумеется, не время для самобичевания, но Тецуя, не вопреки, а благодаря, умудряется задаться вопросом, разбить лоб об асфальт сейчас или потом. Команда на удивление понимающая и поддерживающая в этот раз, в смысле, Хара отпускает всего одну непристойную шуточку про колено Киеши, а речь Фурухаши на тему травм в спорте и почему не стоит с ними лезть в игру длится всего минуту. Краткость — сестра таланта, Куроко почти убежден, что, возможно, результирующая спортивной карьеры страдающего за весь мир Киеши — закономерность, но это все равно слишком. — Это Ханамия, — пожимает плечами Мацумото, и Тецуя сдается. Часть корабля и все такое. Капитан по возвращению из уборной зорко подмечает изменившееся настроение команды и источник вселенской скорби вычисляет за миллисекунду — много ума не надо. Говорит: — Встретил этого вашего Аомине, кстати. Куроко вскидывается так резко, что шея опасно похрустывает на всю раздевалку. — Неплохой парень, — многозначительно мажет Ханамия взглядом по фантому и выходит. Не смотри, это твой подарок на Новый Год, в самой красивой коробке, кладу его в шкаф. Ханамия почти не врет — Аомине действительно для приличия посверлил его взглядом через зеркало, прежде чем: — В матче с нами ты так не делал. Макото, посмеиваясь, довольно щурится: — Речь толкнешь? Ас Тоо мотает головой. — Нет. Это ваше личное? Прежде, чем Ханамия успевает ответить, Аомине зевает: — Впрочем, пофиг. Пока Тецу тебе доверяет. «Доверяет да? — строит сложное лицо капитан и заставляет себя додумать, — Его проблемы». Проблемы Тецу, как известно, начались с момента подачи заявления в баскетбольный клуб Тейко, и поверьте, если вы еще не слышали эту слезовыжимательную историю, то он обязательно введет вас в курс дела. Тем не менее, Тецу берет себя в руки, исправно воодушевляется и остервенело гоняет мяч по всей площадке — о чувствах они поговорят потом, сейчас надо бы впечатлить ошивающегося где-то на трибунах Аомине. Ах да, он почти забыл, и Кагами тоже тут. — Хорошо пасуешь, — тяжело выдыхает он, когда пробегает мимо. Куроко не отпускает ощущение, что, будь они в спортивном аниме, он бы помимо этого добавил бы еще чего — типа, зачем только ты пасуешь не мне, бро, а этому бровастому уебку, бро, но времени у них нет. Судья, по обыкновению, Тецую не замечает и свистит тому чуть ли не в ухо — больно и неприятно, будто у него в голове кровь и так не стучит по барабанным перепонкам, но это терпимо, в отличие от мощного удара локтем, прилетевшего прямиком промеж глаз типа́, увлеченно продолжающего лепетать несуразный бред про защиту команды, и — вынесите его уже кто-нибудь. Куроко почти уверен, что он не притворяется: Ханамия бы себе не простил, и рог, моментально вскочивший на лбу Киеши, довольно красноречиво указывает на счет. Но как в такой ситуации можно продолжать нести настолько пафосную околесицу — загадка вселенной, так что из состояния искреннего сочувствия всем, кто когда-либо перешел капитану дорогу, Тецуя за секунду перемещается в уютный угол «ой да прекрати уже, а». Реагировать приходится быстро: Кагами широкими шагами движется в сторону Хары, хлопочущего над асом Сейрин и искусно изображающего беспокойство; со своими коротенькими ножками Тецуя едва успевает догнать и схватить Тайгу за локоть, за что сам чуть не получает по светлой головушке, потому что пока еще пребывающий в добром здравии ас Сейрин, в отличие, то бишь, от Киеши, испуганно шарахается в сторону. — Ох, — облегченно выдыхает Кагами, но быстро меняется в лице и инициирует самую длительную игру в гляделки в условиях паузы динамичного матча: смотрит неверяще, беззлобно, и у Тецуи почти подкашиваются ноги. Разозлись. Скажи, чтобы я отвалил. Ну же. — Не стоит, — беззвучно шевелит губами Тецуя. Кагами, очевидно, считает иначе, но пятый номер соперников привлекает его внимание, хлопая по плечу и качает головой. Замену Кирисаки Даичи объявляют вместе с Сейрин — Ханамия без единой эмоции на лице выгоняет Куроко на скамейку. Тецуя варится в своем личном аду еще минут пять — придумывает с десяток гадостей, которые в ответ на его истерику выдадут сокомандники, штук сто хиленьких оправданий для Кагами, а вот как предъявить капитану за то, что отправил его с глаз долой, как только вдоволь повеселился на площадке, так и не решил. Табло с финальной сиреной выдает красивое трехзначное число против двухзначного в их пользу, Сейрин, давясь слезами, осознает неизбежность собственного вылета с финальной лиги, потому что дальше Шутоку и Мидорима со своим хохочущим корешем, Тецуя боится на рукопожатии поднять глаза на Кагами. — Йоу, — слышит он сверху и готовится впасть в кому в эту же секунду. — Хорошо сыграл. Кагами со своей эмоцией не определился, но, по крайней мере, он с ним заговорил и лишний раз дал Тецуе повод дивиться своей силе духа. — Ты тоже, — его трясет, и он не знает, от напряжения ли вымотанных мышц или потому что потому. — Я пока не знаю, как реагировать на все это дерьмо, — серьезно заявляет Тайга. — Но я думаю, что ты… Я напишу тебе. Действительно пишет, позже — поздравляет с победой над Сеншинкан. Куроко благодарит и долго думает, пособолезновать ли предсказуемому проигрышу Сейрин. Останавливается на варианте соврать, что они неплохо играли. Кагами, 19.50: не пизди Кагами, 19.51: момои сказала ты интересовался че там с киеши Кагами, 19.51: короче у него и до этого были траблы с коленом. Вроде он ща поедет на реабилитацию в америку. Но в целом бодрячком Кагами, 19.52: короч Кагами, 19.52: я знаю что ты не хотел бы этого всего и я знаю что ты не можешь повлиять на команду один против всех Кагами, 19.52: мудакомине сказал что против них вы так не играли Кагами, 19.53: и ваще это какие-то терки вашего кэпа с ним Кагами, 19.53: в общем после всего случившегося он обязан на нем жениться но пока что просто не зафакаптесь против шутоку. Удачи бро Я, 19.54: спасибо бро Он мог бы сказать больше, но Ханамия уже минут пять живописно молчит над ним, и Тецуя не может сказать, что ему нравится тенденция оставаться в раздевалке один на один с капитаном. Он устало поднимает на Ханамию взгляд. Тот прочищает горло. — Ямазаки сказал, что между нами, возможно, возникло недопонимание. Тецуя дергает бровью. — Я подумал тогда, что ты поругался со своим дружком. Типа. После того как я… Устроил сцену с Киеши. Поэтому я тебя посадил. Чтобы ты успокоился. Слова даются Ханамии с трудом, и Куроко не упускает возможности передразнить его: — Ты тоже, что ли, мой дружок? С чего это вдруг Ханамия Макото передо мной оправдывается? — Ханамии Макото ты нужен послезавтра против Шутоку, — неприятно хмурится капитан, поправляя сумку на плече. Куроко не уверен, почему все еще злится на Ханамию, раз уж так все красиво складывается. В собственную незаменимость для команды верится легче, чем в то, что у лидера всея садистов японского баскетбола поломка в гене извинений починилась. «Ты хотя бы пытался» у Куроко на лбу выведено курсивом. Ханамии, конечно же, абсолютно все равно, именно поэтому он устало опускается рядом и присоединяется к сверлению стены взглядом. — Уборщик скоро придет, — вспоминает Тецуя начало своего пути в команде: тогда они тоже поперебрасывались двойными значениями после особо судьбоносного матча. — Точно. — Ему, наверное, тоже не очень хочется слушать твои душные излияния. — Душевные. — Я знаю, что я хотел сказать. — Козел, — усмехается Ханамия и поднимается. — Сам такой, — ловко парирует Тецуя и следует за капитаном к выходу. Вот тот идиот с большими голубыми глазами, все чаще верящий всему, что капитаны рассказывают про победу и неудачников, судя по всему — он. «Вот тот» — в смысле, он засветился на фотке в интервью для какого-то средненького баскетбольного еженедельника после ничьи с Шутоку. «Как вы себя чувствуете после такой напряженной игры?» «А как чувствовали перед игрой?» Да никак. На матч против Мидоримы Куроко шел с чистой спортивной конкуренцией в голове и ничем больше — сказывается недостаток драмы в средней школе между конкретно ними двумя. «Снайпер» Поколения Чудес с нечитаемым лицом пожал ему руку, а потом стал забрасывать знаменитые трехочковые со всех точек площадки, только успевай в защиту бегать — утомляет, но Куроко тоже с гордостью носит дурацкий титул, так что, эй, подвинься там, на пьедестале. — Леголас, что видит твой эльфийский взор? — спрашивает Куроко и проводит мяч прямо у Такао под носом. — Орки уносят мою победу в Изенгард, — хмыкает Казунари, этот же мяч забирая, и так их игра и проходит. Уж как там Ханамия с Сето мешали Мидориме забивать — кто бы знал, да кто бы и Куроко рассказал; не иначе один потомственный колдун схлестнулся с другими злобными ведьмами где-то в астрале, за пределами понимания Тецуи. Мидорима, в целом, матчем остался доволен по тем же причинам, что и Тецуя — все прошло в атмосфере стерильного профессионализма и никто не пострадал, кроме, может самолюбия не любящего неопределенностей того же Мидоримы. — Ты сильно вырос, — тяжело дышит Тецуя на рукопожатии. — Двадцать сантиметров с Тейко прибавил, — Шинтаро недоуменно протягивает руку и говорит: — Двадцать один, если быть точнее… — Я про твой стиль, — улыбка Куроко вызывает у Мидоримы экзистенциальный ужас, — ты стал играть в команде, это здорово. — Спасибо? — юноша оглядывается на Мияджи, отвешивающего Такао подзатыльник, за то, что слишком вхарактерно пародировал постное лицо Оцубо, обменивающегося любезностями с Ханамией. — Ты… твоя команда тоже ничего. Я был уверен, что все будет несколько иначе, вот так-то. Цундере до мозга костей, он собирается сказать еще что-то из ряда «но ты не подумай, так-то…», да вездесущий Мияджи и до него добирается с разбором полетов. Куроко не нужно смотреть финальную турнирную таблицу; другие поколенцы тоже добрались до Зимнего кубка, очевидно, хотя, конечно, на короткий промежуток времени это заставляет его задуматься, не противоречит ли его попыткам доказать нерелевантность исключительного таланта для победы то, что он сам является участником исключительно талантливого некогда сборища. Зато турнирную таблицу вместо него посмотрели все остальные: Момои, 13.21: Тецу-кун o(TヘTo) в зимнем кубке участвует фукуда сого (╬`益´) Я, 16.45: ? Момои, 16.56: хайзаки Я, 16.56: нет Момои, 16.57: да Если Ханамия решит переломать ноги Хайзаки, Тецуя совершенно не против. Боже, он заплатил бы за то, чтобы посмотреть, как эти двое пытаются начистить друг другу рожи под носами у судей. Они в холле, спустя неделю, ждут церемонии открытия Зимнего кубка, команда в сборе и было бы смешно прямо сейчас заявить им об этом, но новое уведомление привлекает его взгляд обратно к телефону. У Сето кофе льется из носа и он заходится кашлем, так резко Куроко вскакивает со скамьи и пугает всех до усрачки. Тецуя уведомляет всех о том, что ему нужно ненадолго отлучиться. — Далеко собрался? — вскидывает брови Фурухаши. — Нет, — бросает Тецуя уже на ходу. — Возьми мне мятный латте и салфетки, — раздосадовано бурчит Сето ему вслед. Акаши, 16.58: Парк по левую сторону от центрального входа, у лестницы. Остальные тоже будут. Тецуя думал, что привычка делать все, что Акаши скажет — он старательно избегает слова «подчиняться» — выветрилась из него за год в другой среде. Как и все его мечты и надежды, эта тоже разбивается о чью-то заносчивость. Акаши одиноко сидит на скамейке, задрав ноги и придерживая коленями телефон с открытой фронталкой. В одной руке у него ножницы, другой он задумчиво перебирает пряди волос, свисающие на лоб. Куроко знает, что должен громко пройтись, пошуршать редко разбросанными листьями, прокашляться, чтобы бывший капитан случайно не дрогнул рукой и не совершил непоправимое, но он злится. Потому что это Акаши все испортил, тогда. Он и его тупая жажда неоспоримой победы. Он и его охуенная идея сыграть игру в 111:11, просто чтобы посмеяться над противником. Он и его наплевательское отношение ко всему, что было для Тецуи важно. Тогда. А Тецуя все равно, как дурак, пришел по первому зову. Тецуя, сам от себя не в восторге, громко спрашивает: «Что ты делаешь?». Акаши криво ухмыляется и нарочито идеально щелкает ножницами: — Исправляю то, за что отдал парикмахеру две с половиной тысячи йен. Именно, исправляет. Не делает хуже. Мастер на все руки. Мастер-ломастер. — Тебе помочь? — интересуется Куроко исключительно из вежливости. Акаши мотает головой и придирчиво осматривает себя в камере. — Думаю, я закончил. Он бережно кладет ножницы в чехол, отряхивается, убирает телефон в карман и это ненадолго занимает неловкое молчание, повисшее между ними. В конце концов Акаши встает, улыбается ему почти по-дружески и протягивает руку: — Давно не виделись, Тецуя. Тецуя кивает и подмечает темные круги под глазами бывшего капитана. Он в целом выглядит так, будто не спал всю жизнь. — Давно. Акаши усаживается обратно, а Куроко так и продолжает стоять на месте. — Так, в команде какой школы ты играешь? На форме Кирисаки Даичи название школы — только на спине, вспоминает Куроко задним умом, позже, потому что в конкретно данный момент у него голова — как их обещания и клятвы, данные на выпускном в Тейко. Пустая. Он говорит прежде, чем успевает подумать: — Хочешь сказать, ты не разузнал уже все про потенциальных соперников? О да, давай снова включим пассивную агрессию. Это ведь таааак хорошо работало. Акаши устало усмехается: — А надо было? Куроко хочет наорать на него, впервые в жизни, потому что фрустрация копится в нем уже около года, потому что тогда, в Тейко, он промолчал и решил доказать все делом, да только все руки, черт побери, никак не доходят. Он хочет сказать, что да, козел, потому что мы стоящие противники. Потому что прекратил бы ты думать только о себе. Потому что не такой ты крутой. Потому что он, как всегда, не знает, какая из тысячи интерпретаций формулировок Акаши Сейджуро верна, зато точно уверен, что осознание болезненным молотом шарахнет его по голове в самый неподходящий момент. И он знает, что Акаши это знает, а то и вовсе планирует, хитрый гад. От необходимости отвечать Куроко спасает голос, раздавшийся у него из-за спины, как гром среди ясного неба: — О, Акаши, лапуля! И Куроко с тобой! А мы его ждали… Они оба оборачиваются, чтобы увидеть Кисе, махающего им и ведущего под руку такую же радостно приветствующую их Момои. За ними, скучающе пялясь в телефон, лениво плетется Аомине, а еще поодаль о чем-то отчитывает Мурасакибару Мидорима. Когда они все собираются в кучу и жмут друг другу руки, Куроко индифферентно кивает. Он ожидает услышать еще одно дежурное «давно не виделись», но не слышит. — Как твой глаз? — спрашивает вдруг Аомине, пока Кисе с Момои оккупируют пространство на скамье по обе стороны от Акаши, к вящему неудовольствию стремящегося отдохнуть от ничегонеделанья Мурасакибары. — В порядке, в этот раз точно не придется сидеть на скамейке всю игру. Тецуя не понимает. Ни о чем идет речь, ни почему все, кажется, в курсе. Потому что они все понимающе кивают. Тецуя знает, что надо будет потом спросить у Момои, но у него внеочередное короткое замыкание в мозгу и: — А что… Что с твоим глазом? Акаши такой приторно вежливый, что тошно. — Не стоит беспокоиться, было какое-то воспаление, иридо-что-то-там… — Иридоциклит, — услужливо подсказывает Мидорима, забирая чехол с ножницами себе — очередной талисман дня, что ли? — Вот. Оно. Не даром Шинтаро — будущий врач. — Он выглядел ужасно, — обвивает руками плечо Акаши, под его же тихое «пффф, ну, спасибо», менеджерка. — Не понимаю, как его не заперли с этой болячкой в больнице. — Да уж, ладно лапуля Акаши не вышел на поле, так еще и Аомине проявил чудеса солидарности, никогда от него не ожидал, — весело тянет Кисе. — И его команда проиграла из-за этого матч, так-то, — вставляет свои пять копеек Мидорима. — Ой, да ты сам-то много матчей выиграл, так-то? — огрызается в ответ Аомине. — Играть против Акаши без Акаши не получится. Тецуя злится. Потому что все все друг про друга знают, один он не в курсе. Потому что Момои и Кисе могут позволить себе фривольничать с бывшим капитаном, а он стоит, как статуя, изучает свои кроссовки. Потому что Аомине опять втирает идеологию каждый против каждого, сразу после заявления о его солидарности. Солидарности Аомине, блин, Дайки. Да Аомине даже слово такое выговорить не может. Но больше всего, конечно, Тецуя злится на себя за все эти мысли. За стеной собственного негатива перепалку Аомине и Мидоримы он пропускает, возвращаясь в реальный мир, чтобы услышать, как Мурасакибара все же находит себе место на подлокотнике крохотной скамейки и спрашивает, а к чему это все, если они все равно все скоро увидятся на площадке. — Как соперники, — пожимает плечами Акаши. — И? — выгибает бровь Аомине. Улыбка у Акаши кривая ровно на одну миллионную миллисекунды, но Куроко — на то и призрачный-прости-господи-шестой-игрок, он должен и может подмечать такие вещи. — Хотел убедиться, что вы все еще об этом помните. — Ой, ты как всегда со своими этими играми, — закатывает глаза Мурасакибара. — Муккун, прекрати, — смеется Момои, — разве ты не рад нас всех увидеть? — Нет. Они все смеются и даже Тецуя не может не дернуть уголки губ вверх. Нервный тик, не иначе. Он чувствует себя почти нормально. Как будто они снова все в средней школе до первого толчка его эмоциональных качелей. Минут десять они болтают о том, кто, кого и как именно по паркету размажет, Момои с Кисе берут у всех клятвенное обещание встретиться после Зимнего кубка, пока все еще будут в Токио; Мидорима ехидно вставляет «если кто-то не вылетит с отборочных слишком рано», а потом они потихоньку начинают расходиться. Чтобы сойтись в корпус на церемонию открытия, то бишь. Мурасакибара танком прет к автомату с закусками, Аомине кряхтит что-то вроде «глупая Сацуки, опять же будешь потом мне жаловаться на сопли» и утаскивает боевую подругу в тепло, у Кисе — настойчивый семпай по телефону, Мидорима торопится перебинтовать пальцы. Они снова остались вдвоем и Акаши поддерживает с Куроко светскую беседу о мелочах — как ему новая команда, прижились ли его способности там и далее по списку, и когда бывший капитан уже, кажется, сейчас заявит, что им пора возвращаться, Тецуя не выдерживает. У него много вопросов, и ему впервые в жизни интересно получить ответы. Он выбирает самый дурацкий: — Почему тебе так важна победа ради победы? Кошмар какой, был бы тут Ханамия — расхохотался бы, как гиена. — А я-то все думал, чего ты такой хмурый, — легко смеется Акаши. — Ну, знаешь, не потому ли, что мир вертится вокруг меня и не из-за того ли, что я тогда наговорил. Куроко молчит и сверлит его взглядом. Акаши вздыхает. — Ты поверишь, что я был глупым ребенком и мне жаль? — Нет. — Что ж. Отвечая на твой вопрос… Капитан Ракузан смотрит вдаль, размышляя, стоит ли отвечать честно или выдумать что-нибудь, что удовлетворит их обоих. Наконец, выбирает и говорит: — Чтобы я мог играть, мне нужно побеждать. Не как глупая метафора жизни-смерти, а как… Реальная обстановка у меня дома. Что за чушь, думает Куроко, а потом вспоминает, как Акаши всегда исчезал, когда они с ребятами собирались за дешевым мороженным, оправдываясь сложноформулируемыми делами; еще раз смотрит на его круги под глазами и в целом уставший, едва ли не болезненный, вид — у молодого спортсмена такого быть не должно. У ребенка такого быть не должно. — Твои родители запретят тебе играть, если ты проиграешь хоть раз? — Мой отец, — поправляет Акаши. — Не могу сказать, что у меня есть только одно право на ошибку, но я правда очень не хочу бросать баскетбол. Не хочу проверять. — Не похоже, что ты наслаждаешься игрой, — бормочет Тецуя. — Я не очень эмоционален, — улыбка у Акаши горькая, неестественная, — но для меня игра очень много значит. Он прочищает горло: — Надеюсь, я ответил на твой вопрос. Конечно, победа как самоцель не исключена, но если конкретизировать… Тецуя понуро кивает. Ему предстоит новая, нудная волна рефлексии.