мальчик, который кричал "мораль! мораль!", а ему никто не поверил

У Макото Ханамии эмоциональный диапазон как у мешка картошки. Мама ему это так и говорит, а по словам школьного психолога у него напрочь отсутствует эмпатия. Ханамия не верит, что старый некомпетентный дед с единственным заученным тестом-кляксой разглядел за баррикадой вежливости, тщательно выстроенной во благо стабильного сосуществования с окружающими, такую бесхитростную натуру капитана, члена дисциплинарного комитета и просто красавца, но и врать себе самому — удел слабых. Соответственно, да. С головой ныряя в омут чужой души, Ханамия больно стукается головой о дно. Некогда, в годы своей юности и пребывания на твиттер точка ком, он подцепил фразу «комедия — это трагедия, произошедшая не с нами» и воспринял ее настолько буквально, насколько озлобленный подросток способен. Еще раньше, когда супергероика еще могла увлечь незамутненного разумом — и вкусом — ребенка, он видел, как антагонисты в смешных костюмах доказывали Тоби Магуайру, что у их озлобленности ноги растут из трагичнейших задниц, что, несомненно, является оправдательным вердиктом по всем пунктам для массово-производимого увеселительного пиздеца. Дерьмо. Собачье. Сам он, пусть и считает, что у его-то озлобленности точно есть веская причина (все еще пережитки юношеского максимализма, по его же мнению), никогда не стал бы оправдываться за то, что он мудак. Точка. Нижний колонтитул. Ханамия М. Любите меня таким, какой есть — автобиография / Ханамия М. — Токио: Кирисаки Даичи. — 666 с. Одиннадцать долгих лет Макото живет с твердыми убеждениями: он — никому ничего не должен, ему — тоже, и считает это справедливым обменом любезностями с окружающим миром, ровно до тех пор, пока один урод из баскетбольной команды средней школы не начал его задирать. Ханамия — гениальный мальчик, будущее всех отраслей когнитивной психологии сразу, айкью более 9000 — водружает свою гордость на телегу «тебе слабо», садится рядом и толкается с обрыва. «Мне нужна охуенная одежда», — решает на экране очередной посредственный злодей, Макото изо всех сил старается себя к ним не приравнивать, мама ведет бровью, мол, серьезно, задетое самолюбие? Ну, удачи. Удача — для неудачников, Макото обретает опыт, потому что первой его жертвой становится тренерский сын, рука которого безвольно свисает с носилок, и у Ханамии впервые в жизни дрожат колени. Сотрясение у паренька средней степени тяжести, об этом он вычитывает в википедии вечером, а на следующий день, когда тренер вернулся из больницы, Ханамия подготовлен — у него в арсенале всё очарование мира и список сотни лучших слезливых фраз для извинений. Вскоре козла, неудачно выбравшего Макото в качестве мишени для насмешек, протащили сквозь всю грязь школьных сплетен и с позором выкинули из команды. И Макото не сожалел ни минуты. Он начинает таскаться в старшую Кирисаки Даичи на стипендии и записывается в баскетбольный клуб, потому что это — помимо фаллометрии — отличный повод не расстраивать мать долгими диалогами с школьными соцработниками, сублимируя новообретенную подростковую ненависть ко всему живому и неправильно дышащему. А у него ведь репутация. Из, типа, плохих. А у баскетбольного клуба Кирисаки Даичи не то что репутации, у них и тренера-то нет, так что Макото, спросив, кто последний в цари и не получив ответа, сказал: «ну так я первый буду». Узкий круг его припевал начался с Фурухаши — единственного игрока «старой школы», который неожиданно грозно и решительно требовал «дать новичку закончить», когда Макото с ангельским терпением излагал свои грандиозные планы. Там, где Ханамия цеплял даром убеждения, Фурухаши посылал в направлении такого органа, которого у него самого из-за мужеского полу быть не могло. На том и спелись. После очередного подобного горячего спора с обсуждением чьих-то дополнительных хромосом к ним всё чаще стал прилипать Хара, искренне наслаждаясь раскрасневшимися лицами старшеклассников, помнящих по слухам, почему скандалить с заносчивым новичком не стоит, а к Харе бесплатным ди-эл-си прилагается Ямазаки, несмотря на крикливость выполняющий обычно функцию медиатора, и это больше, чем человеку необходимо для нормальной жизнедеятельности, но он справляется. Мама радуется, что у ее сыночка наконец-то появились друзья, хоть и называет их иногда «этой твоей шайкой», и Ханамия не стремится её разубеждать. Скорее, он пытается разубедить в этом себя, очевидно же — мятежный дух, мамкин циник, нигилист, мизантроп — по статусу не положено иметь друзей, а то сразу впишешься в серую толпу с посиделками за настолками, приглашениями на дни рождения, фотками в соцсетях. «Ну, блеск», — думает он, скалясь в камеру Ямазаки на свой шестнадцатый день рождения. Хара и Фурухаши скинулись ему на роскошного вида колоду для покера. Знакомьтесь, Ханамия Макото — социальная бабочка, душа компании, камрад, бротендо, если угодно. Полученные навыки он применяет для обхаживания Сето — и, да, так в итоге и формируется тот состав Кирисаки Даичи, от которого у остальных любителей погонять мяч скулы сводит, как от столбняка. И всё настолько круто, что это с приставкой «офигенно». Было бы, не будь он умным подростком с гадким характером. Внутренний голос настойчиво требует самоутвердиться за счёт интеллектуального челленджа, потому что если Ханамия Макото не умнее всех, не язвительнее всех, не использующий в повседневной лексике вычурные слова с максимальным количеством слогов больше всех, то кто же он! Но в этом-то и проблема: Хара, Ямазаки, Сето и прочие Фурухаши принимают его таким, какой есть (спасибо, чуваки), и пусть они не смотрят ему в рот, но сошлись они на почве одинаковых взглядов на жизнь в целом и на баскетбол в частности. Ханамия вносит добровольное пожертвование на покупку мажористого набора для садоводства ко дню рождения Фурухаши, заводит аккаунт в стиме, чтобы подарить Ямазаки какую-то новомодную игру про полуголую девицу, спасающую мир, ведет Хару и Сето в музыкальный магазин. Вот кто пытается наставить его на путь святости и смирения — так это Киеши ебанный Теппей, и Макото на первых порах не может избавиться от шокированного выражения лица в ответ на его благородные спичи, потому что старина, ты кто такой вообще есть и какого хрена ты меня поучаешь? Ханамия думает о том, что Киеши со своей недалекой улыбочкой от уха до уха вместе со своим очкастым дружком могут, обнявшись, отправляться в ад, если таковой имеется. Ханамия стирает со своего лица крайнюю степень удивления. Ханамия стирает с лица Киеши довольную ухмылку. — Напомни мне, — бормочет Мацумото в раздевалке задумчиво чешущему голову Ямазаки, — никогда не ссориться с капитаном. Макото мрачно думает, что это не то. На Сейрин с их одухотворенным кооперативом он плевать хотел, как и на всех остальных до этого, только вот неясное беспокойство донимает его весь вечер, пока на заднем плане ненавязчиво играет «pumped up kicks». Под утро он до конца разбирается в своих «хочу» и приходит к выводу, что ему по-прежнему нереально скучно. Ханамии нравится побеждать, и это, наверное, единственное, что роднит его с обывателями, потому что, когда они вылетают с турнира, он расстроен гораздо больше, чем когда Хьюга и Айда написывают ему в лайне, какой он урод, и как его Земля носит, он даже сперва не может вспомнить а кто это. В отличие от Теппея, их новый первогодка не улыбается, еще реже что-то говорит и уже поэтому нравится Ханамии, подумывающем о подготовке грядущего поколения команды на замену себе. Что Ханамии в нем не нравится — так это совершенно невменяемый бэкграунд. Поколение ебаных чудес, ну конечно. Потому что Ханамия не дурак, имена звездных придурков у всех, даже у далеких от спорта, на слуху, и им, конечно, достался тот, про которого поди и своя команда-то забывает. Унижение мерзкой паутиной расползается по телу Макото, но если кто и знает, что за внешними качествами порой скрывается неограненный алмаз, то это он. В отличие от Сейрин, их новый первогодка своей патетикой не бесит, может, потому что Ханамия уже успел повзрослеть, но вероятнее потому что за ним просто смешно наблюдать. — Как думаешь, — чавкает рядом Хара, наблюдающий за разминкой, — когда он бросит все с пылкой речью о том, какие мы сволочи? — Через неделю, — кивает Ханамия. Ни через неделю, ни через две Куроко не сдается, их тотализатор уже весь исписан датами и ремарками, а в банке — кругленькая сумма. Это раздражает — у Макото планы на эти деньги, а невидимый пиздюк все таскается на тренировки и качает права. — Честно, я могу оценить его способность выносить нас так долго, — восхищенно говорит Ямазаки. — Да брось, — закатывает глаза Фурухаши, — второй состав уже год держится, и ничего. — У второго состава таких проблем нет, — возражает Мацумото, — капитан держит их в отдельном вольере. Ханамия раздраженно цокает языком, ведь, да, и он тоже может уважать стрессоустойчивость хиленького на вид паренька, но когда Хара и Ямазаки облепляют его, как сиамские близнецы, когда Фурухаши подмечает, что Куроко поумерил свои «благорвотные порывы», когда Сето восстает из комы, чтобы освободить на скамье место для растянувшего ногу одиннадцатого номера… Они привыкают к новичку быстрее, чем он к ним в свое время, а этот нахал так увлечен своими думами о высоком, что сам не замечает этого. Справедливости ради, он вообще ничего вокруг, кажется, не замечает и нагло игнорирует первый состав КириДаи, пока это не касается игры, и Ханамию это поначалу раздражает, мол, они тут стараются, чуть ли не жонглируют перед Куроко всей своей отвращенческой буффонадой, а он к ним вообще как-то без души. Раздражение покидает бренное тело Макото, когда Куроко начинает значительно облегчать их жизнь на играх. Пускай себе абстрагируется, только бы работал. — Ты какой-то задумчивый в последнее время, — говорит мама, — еще больше, чем обычно. Макото мычит что-то невразумительное в ответ, мрачно ковыряя кофейную гущу. Он догадывается, почему их новое приобретение открывает рот при Кирисаки только в профессиональном контексте, он же не тупой — пацан переживает моральные кризисы по сотне раз в день, куда там, Макото и сам переживает, потому что его-то моральные качели точно сместили точку тяжести. Не так чтобы за мир во всем мире, но Макото совершенно искренне позволил себя задеть ехидным замечаниям парнишки об их профессиональной некомпетентности. Потому что они, черт побери, спортсмены. Ханамия, в отличие от Куроко, от намеков на то, что он слабак, находится не на грани, а в состоянии нервного срыва, и выслушивает такие заявления в гораздо меньшей экспозиции, чем одиннадцатый номер, и реагирует соответствующе, но Имаеши, хитрый лис, утверждает, что бровастый еще придет к своему катарсису. Ах да, он говорил об этом с Имаеши. Отличная была идея, разве что принадлежала она не Макото, а самому Шоичи, которого хлебом не корми, дай покопаться у людей в мозгах. Фрейд недобитый. К счастью Ханамии, капитан Тоо больше любит послушать собственный голос, и отвечать можно хмурыми кивками, пусть себе интерпретирует, как душе будет угодно. — Я полагаю, что нелегко общаться с членами Поколения чудес. У нас тоже есть свой золотой мальчик. — Не пытайся убедить меня, что ты терпишь его выходки, — фыркает Ханамия. — Это сложно назвать выходками, — качает Имаеши головой, — пока он приносит пользу — пусть с ним имеет дело Вакамацу. Да и характеры наших трофеев, можно сказать, диаметрально противоположные. Вам повезло, что вам достался умненький. — Умненький, как же. — А что, нет? Ты с такой гордостью о нём говоришь… — С чем? — неверяще давится воздухом Ханамия. — Да ты бы видел свое лицо, когда рассказываешь о ваших перепалках, — скалит зубы Имаеши и от этого Ханамии не по себе, — ну признайся, если бы не весь его жалкий пафос, тебе было бы, с кем поговорить. — Если бы не твой жалкий пафос!.. — У тебя бы вообще собеседников не было, — довольно щурится Имаеши, сверкая стеклами очков. Ну да, признается Макото себе, у них обоих заезженные пластинки: у него — про повсеместную никчемность талантов, у Куроко — про высокие идеалы и общее дело, но по крайней мере их новичок, в отличие от всех остальных, не посылает его куда подальше, а вступает в конструктивный диалог. Более того, цель у него стабильно оправдывает средства: осознанно, что бы он там ни говорил, прикрывать своих, чтобы успели нафолить всласть, тот матч с Курокомой, грандиозные планы по деморализации соперников — Ханамия уважает такой подход, Ханамия уважает неприятие Куроко преклонения перед врожденными гениями. В конце концов, после ситуации с Нигоу он с большей настороженностью относится к собственным дружеским чувствам, кажется, взаимным, по отношению к одиннадцатому номеру, чем к нему самому, а после тренировочного лагеря и вовсе считает их хорошими приятелями. — Когда у мелкого хепи бездей? — невзначай спрашивает Хара. — Тридцать первого января, — с позором отводит взгляд Макото. Дни сменяются неделями, и Ханамия обнаруживает себя в актовом зале старшей Сеншинкан — традиционное место сбора представителей баскетбольных клубов Токио и префектур в пределах 40 минут езды. Предмет сего важного саммита: подготовка к пресловутому Зимнему Кубку, а это значит сейчас одним воздухом Ханамия дышит со всеми неудачниками, которые провалились на межшкольных. Пока официальный треп не начался, Ханамия лениво оглядывается — все нормальные школы послали менеджеров, но у них симпатичной девочки или услужливого мальчика на побегушках нет, капитану приходится отдуваться за всю команду, а еще фигуральную пощечину за проигрыш своих дебилов приходится терпеть одной знакомой вечно понурой морде в синей ветровке Кайджо. Блаженный в своем неведении Касамацу знать не знает, что Ханамия уже выбрал его целью своих издевок на сегодняшний вечер, а потому смущенно улыбается, что-то со скоростью света печатая в телефоне. Ханамия краем глаза подмечает, что контакт, которому старый знакомый посвятил все свое внимание, назван в его телефоне «балбес❤». — Девушке написываешь, Юкио? Наблюдать за Касамацу — форменное удовольствие: он смешно вздрагивает всем телом, едва не подпрыгивает, таращит глаза, покрывается красными пятнами за долю секунды и ловит стремительно падающий из рук смартфон в последний момент. Это игра, в которую они играют не в первый раз, потому что капитан Кайджо, считай, незаменимый источник легкоусвояемых углеводов для троллинга Ханамии. Ну то есть, конечно, это Ханамия во что-то вечно играет, а Касамацу смиренно ждет проигрыша. Как и все разы до этого, он быстро берет себя в руки, бурчит «отвали» и несколько демонстративно включает режим игнорирования Ханамии. — Да брось ты, Ю-ки-о, чего секретничаешь с давним другом. Касамацу делает вид, что очень увлечен чем-то в своем телефоне, но Ханамия прекрасно знает, что он пялится на рабочий стол или в календарь, или в настройки. — Мне-то ты можешь сказать, Дон Жуан. Фамильярность Ханамии берет начало из простой систематической ошибки — матч Кайджо против Кирисаки Даичи должен был состояться в прошлом году, а потому капитаны, разумеется, попытались разузнать о сопернике побольше. Взрывной характер Юкио Касамацу сам по себе представляет миниатюрную Машину Судного Дня, а если поместить его в закрытое помещение с одним всем известным радетелем за душевное спокойствие окружающих, то получится захватывающая история. Закрытым помещением в свое время оказалось локальное отделение полиции, где они оказались с разбитыми носами. Там они торжественно обложили друг друга последними ругательствами и поклялись никому об этом не рассказывать. Матч, с учетом произошедшего, обещал быть интересным, но оказалось, что организаторы расписаний что-то там намудрили и КириДаи с Кайджо так и не сошлись в легендарной битве, вылетели каждый со своего этапа, если быть точнее. Как бы там ни было, раздражать Касамацу на каждых капитанских сборах — бальзам на душу и священный долг. — Ну ладно-ладно, держи свою красотку от меня в секрете, дружище, — Макото закидывает руку на плечо заклятому другу и прижимается боком. — Сука! — ожидаемо выдает Касамацу чуть громче, чем планировал и в сердцах взмахивает руками, — Ты и пары минут тут не провел, а уже бесишь. — Ой, прости, — елейно улыбается Макото, — я думал, мы с тобой такие хорошие друзья, хотел поздравить с, наконец-то, преодолением твоего страха перед прекрасным полом… — Заткнись, — раздраженно отрезает юноша, но краснеет еще больше, — скажи уже, чего тебе надо и скройся с глаз моих. — Тц, — цокает языком Ханамия, — кроме твоей компании мне ничего не надо. Оглянись вокруг. — он широким жестом указывает на собирающихся в зале, — Ни одного знакомого лица, а у меня агорафобия. — Во-первых, я знаю, что это такое и я на сто процентов уверен, что ты пиздишь. Во-вторых, вон, там Мияджи и Оцубо, с ними ты знаком. — Но не так хорошо, как с тобой, — хлопает ресницами Макото. Касамацу вскидывает бровь: — Угу. Знаешь, с кем ты точно хорошо проведешь здесь время? Он кивает куда-то за спину Ханамии, но тот даже не думает смотреть, кого там нелегкая принесла. Из всех присутствующих наибольшими возможностями и соответствующим темпераментом для нанесения Макото тяжких увечий обладает именно Касамацу. Он же обладает достаточно крепкими нервами, чтобы поддержать с ним какой-никакой диалог. Логичнее было бы, конечно, скоротать время до официальной части уставившись в телефон, но Ханамия из социальных сетей имеет только микси, и все обновления он уже оперативно раза три просмотрел по дороге сюда. А скука — мы помним — самый главный враг Ханамии Макото. Он сдается. — Ладно, я серьезно. Просто развлеки меня беседой о чем угодно, пока это всё не закончится. Я верю, ты можешь. — Беседой. — Я так и сказал. — Ханамия, ты, блядь, за идиота меня держишь? — Стал бы я тогда с тобой разговаривать, не будь зерна интеллекта в твоем мозгу. Без шуток, у меня нет настроения портить кому-нибудь жизнь или что вы все там обо мне думаете. — Не без причин, — мрачно хмыкает Касамацу. Они молчат примерно полминуты. — Так что, вы тоже проиграли Тоо? — вновь нарушает тишину Ханамия. Касамацу хмурится еще больше, но Макото не дает себя обмануть — он знает, что тот может состроить рожу еще угрюмее. — Имаеши всегда был сильным капитаном, и ребят своих натаскал хорошо. — Но дело ведь не в этом, — услужливо подсказывает Ханамия. — Да, блядь, ты ахуенно прав, мы проиграли Аомине! — Не выражайся, тут же дамы. — Да плевал я!.. На дам. — вопреки своим словам, Касамацу виновато оглядывается на стоящую рядом стайку менеджерок, которым, кажется, все равно, какой там лексикон у капитана Кайджо. — Обидно, что п… Ужас, какой-то первогодка, а мы вот… Так. — А что ваш, этот, как его? Кисе? — Ханамия-то прекрасно знает, как его. Как их всех. Но упрямо делает вид, что ему наплевать и не «обидно, что ужас». — Он же тоже из этих. Касамацу скорбно смотрит в пол и долго, по меркам Ханамии, подбирает слова: — Кисе отличный игрок. Как ни обидно, но лучший из всей нашей команды, а ведь занимается меньше других, по времени, то есть. Но типа, есть мы, а есть долбаный… И даже, блин, не начинай, — поднимает он глаза на Макото, — ты играл против Аомине, твою мать, ты должен понимать, почему я… Капитан Кирисаки Даичи смотрит на него с непроницаемым лицом. — Да уж понимаю. Касамацу смеряет его недоверчивым взглядом. — Не строй иллюзий, я не согласен. Но ты, — Ханамия отчаянно подавляет вздох, — и так знаешь, что я тебе сказал бы. — Кто ты, юродивый, и куда ты дел Ханамию Макото? — Это еще что за хрень. — Да я ни в жизнь не поверю, что ты в кои-то веки не завел свою шарманку. Ты же обожаешь свои спичи. — А толку-то выпендриваться, мы проиграли. Я позер, но не настолько. — Ага, — недоверчиво щурится Касамацу и готовится выдать какую-нибудь гадость, но переводит взгляд куда-то вбок и деревенеет. Ханамия краем глаза подмечает в том же направлении всполох розового и оборачивается — там, в паре метров от них, в ореоле священного трепета девочка-менеджер Тоо (помяни черта) остановилась, чтобы подобрать выпавший из органайзера листок. Ореол священного трепета — потому что недозрелые пубертатные капитаны и особо убогие менеджеры мужеского полу как бы окружили её со всех сторон на почтительном расстоянии, и он понимает, почему. Аналитический гений, спортсменка, красавица, хорошо, что Ханамии такие не нравятся, а то бы тоже записался в это стадо баранов. Менеджерка заправляет прядь волос за ухо, вызывая неровные вздохи у мужского и некоторой части женского контингента в зале, а потом, будто чувствуя на себе заинтересованные взоры, поднимает взгляд прямо на их дуэт. Девушка дружелюбно махает им рукой и Ханамия чувствует непреодолимое желание недоуменно помахать рукой в ответ. Вся кровь Касамацу от мозга приливает к лицу, так что ему времени на нейро-мышечное программирование требуется не в пример больше, но когда он все-таки неуверенно поднимает руку, Момои (а Ханамия знает имена всей звездной компашки) очаровательно (а Ханамия никогда не признается, что выбрал именно такой эпитет) улыбается и возвращается к своим бумагам. — Знаком с ней? — вскидывает брови Ханамия. — Нет, — сипит Касамацу, мастер бесконтактного проигрыша носительницам двух целых хромосом, — но видел как-то раз издалека, да и Кисе много о ней говорит. Макото неопределенно мычит. Когда начинается официальная часть, это скучно, как смотреть в стену. Касамацу очень серьезно относится к тому, что им втирают про спонсорство и табели, а Ханамия грезит о том, как завалится с новой книжкой на диван, как вдруг сзади скрипит дверь и все оборачиваются. Макото оборачивается тоже и задается вопросом, зачем. Не зачем он обернулся, а зачем он здесь. Он точно не из токийской школы и не из ближайшей префектуры. У него аура превосходства, холодный, незаинтересованный взгляд и его появление в актовом зале настолько ощутимо, что куратор на подиуме сбивается с заготовленной речи и молчит немного больше положенного. — Продолжайте, пожалуйста, — говорит он таким вежливым тоном, что Ханамия хочет пырнуть кого-нибудь ножом, потому что это вопиющее хамство, потому что даже Макото не позволяет себе обращаться с преподавателями, как с подчиненными. — Э, да, — находит утерянную мысль куратор, — так вот, в этом году… Он подходит к Момои и толпа перед ним как будто сама рассасывается. Ханамии абсолютно точно наплевать на этого выскочку, просто его появление — пока что самое интересное, что произошло на этом собрании, так что он еще пару секунд смотрит, как они обмениваются любезностями, а потом заставляет себя обратить внимание на информацию, которую кураторы пытаются им преподнести. Собрания к Зимнему Кубку всегда начинаются рано, черт знает, почему, поэтому самая мякотка в них — это таблицы этапов соревнований, позволяющие заранее знать, кому надрать задницу сначала и как готовиться к тому, чтобы задницу не надрали тебе. Это последняя часть информации, ради которой представители команд, собственно, и приходят. Ханамия смиренно ждет, пока капитан Сеншинкан, сегодня пребывающий на побегушках, вручит им таблицы. — Не думал, Касамацу, что ты водишься… С этим. Касамацу угрюмо хмыкает в сотый раз за день, мол, я и сам не ожидал, а Ханамия уже ищет Кирисаки в табеле: — Не думал, что у тебя развита вторая сигнальная система. — Не выдумывай слова, умнее не покажешься, — фыркает пацан и уходит. Именно тогда Ханамия чувствует, что на него словно направлены все софиты в мире. Он отрывает взор от несчастной бумажки, так и не успев найти знакомые иероглифы и оглядывается. Во-первых, он бросил на него заинтересованный взгляд и Макото готов поклясться, что заметил, как Момои указала в его, Ханамии, сторону. Длилось это ровно столько, сколько Касамацу потребовалось, чтобы сказать: — Ого, смотри-ка, какая ирония судьбы. Готов поспорить, ты найдёшь это маргинально интересным. Ханамия отрывает взгляд от потерявшей к нему всякий интерес парочки и вопросительно смотрит на Касамацу. Тот в ответ тычет в табель и от увиденного Ханамия почти заходится искренним смехом, по расхожему мнению, напоминающим гиений лай, но у него — имидж, который надо поддерживать, так что он довольно растягивает губы в ухмылке. Во-вторых, именно тогда он снова чувствует на себе прожигающий взгляд, но уже с другой стороны. Замухрышка-тренер из Сейрин так дико таращится на него, что тут уже Макото сдает позиции и прыскает в кулак. Ага, тоже заметила. — Найду интересным, — запоздало отвечает четвертый номер Кирисаки Даичи, заклятого врага старшей Сейрин по мнению самой старшей Сейрин, — И посмеемся. — И посмеемся, — задумчиво повторяет Касамацу, просчитывая свои шансы встретиться с Ханамией на поле. Уж Сейрин-то точно встретятся.