Стадное чувство
Работы для членов команды заметно прибавилось, из-за чего уложиться в изначально короткие сроки не получилось, и в путь они отправились ближе к ночи. В десять часов, на три часа позже обычного, наконец, начались подготовки к ужину. Сегодня была очередь красного ниндзя делать это. Наедине с собой он и не пытался скрыть в лице волнения от раздумий. Каждая положенная тарелка сопровождалась аргументом «за» или «против». Сначала с обеих сторон их было равное количество, но потом чаши весов утратили равновесие, и на вилках «за» немного обогнали оппонента, на салфетках перевес был уже сильно заметен, а на стаканах «против» вообще отсутствовали. Пока каждый пытался забыть о навязавшемся балласте, Кай был в преотличном по виду настроении. Его друзей это настораживало, и Ллойд решил поинтересоваться, что случилось. — Почему ты улыбаешься? — Собери всех в одном месте. Сейчас же! И проследи, чтобы Тэкера или тем более тот ползучий гад ни о чём не знали. Сообщить подробности красный ниндзя отказался. Вскоре команда вместе с Ву и Мисако стояли в комнате, называемой в их кругу актовым залом. Организатор собрания с такой же странной улыбкой ходил из угла в угол, прогружённый в размышления. — Зачем мы здесь? И что с тобой случилось, секунду назад ты был вне себя? — Спросила Мисако, которой уже немного наскучило наблюдать за его однотипными действиями. Тот молчал, но в один момент подорвался и стал внимательно осматривать окна и двери, а когда закончил, произнёс: — Я просто понял, как хорошо то, что с нами произошло. — О чём ты? — До Ниндзягосити лететь целых три дня, а до того момента мы будем в небе над безлюдным нескончаемым океаном. Как вы не понимаете нашего везения?! Такой шанс выпадает раз в жизни! — Что ты хочешь? — Тут подал голос Зейн, — ближе к делу. — Не я, мы все хотим. Хм… — он вновь прервался и через мгновение продолжил, — как бы сказать, впрочем, не важно, думаю, вы меня понимаете. — Нет, не понимаем. Из предоставленной тобой информации нельзя сделать никаких выводов. Может, намекнёшь, — ответил Зейн. Кай повернулся к остальным, поднёс палец к шее и провёл его вдоль с характерно-пародийным хрипящим звуком. Ллойд оправился от шока первым, однако его речь дрожала. — Н-но это безумие. Это-это неправильно! — сказал он. — Даже если так, я не поверю, что тебе не хотелось бы избавиться от него раз и навсегда! Тем более, раз ему можно в любой момент сменить сторону, то почему нам нет? — ответил Кай. Их сенсея было трудно вывести на крик, но здесь его терпенье окончательно лопнуло. — Ты издеваешься?! Чему тебя учили?! А ты хочешь уподобиться ему и остальных за собой утянуть?! — А по вашему мудрому мнению самый опасный из ныне живущих преступник в Ниндзяго заслуживает более мягкого наказания? — съязвил Кай. Учитель не ответил, но мать зелёного ниндзя решила за него заступиться. — Мы не знаем, какого наказания он заслуживает, но не вы должны его исполнять! Ваша задача — побеждать зло, а не истреблять его, — сказала Мисако. — Всем кроме нас теперь плевать на это, какой смысл хорошо работать полиции или социальным службам, если есть великие спасители, которые всегда придут в последний момент и всё разрулят? И я ведь знаю, что каждый из присутствующих хотел и хочет смерти этой твари, — ответил Кай. — А что на счёт Тэкеры, убийство разобьёт ей психику, что она будет делать, как она будет вообще жить?! — заволновался Джей. — Не волнуйся об этом, девочке всего три года, едва ли она вспомнит о нём. Детская психика способна стирать воспоминания, она в таком возрасте гибкая. Ах да, и кто сказал, что это убийство? Может, это несчастный случай или лучше суицид? Ну что, братья, кто за справедливость?! — воззвал Кай. Не говоря ни слова, один за другим, постепенно, они подняли руки. Все подняли, оставляя в стороне лишь старших. Каждый из верных и, как казалось сенсею, почти святых и вечно милосердных учеников, добровольно шёл совершать преступление, и он ничего не сможет сделать. Он будет просто смотреть на его смерть. Спасать ли анакондрая? Предупредить? А можно ли, или нужно? Как он отреагирует? Убьёт, а может, сделка — это ловушка, и он с самого начала этого хотел? Страшно. Когда ниндзя сели есть, серпентин и его дочь успели взять другую посуду и принялись за еду. Организатора собрания взбесил его вид. Сев к друзьям, которые не разделяли его мнения, последним он начал отбивать ногтями ритм по древесине, пристально смотря на змея. Вдруг пальцы резко остановились, и он обратился к Ву. — Ничего не смущает? — Разумеется, как правило мы пользуемся приборами получше, однако, полагаю, в пути это простительно, — бестактно вмешался анакондрай. Кай скорчил презрительную гримасу, но промолчал и опять заговорил с сенсеем. — Почему он сидит за нашим столом? — То есть, Тэкера тоже сидит с нами, это хорошо? — Отрезал Ву. — Нет, ну, она нормальная! — В каком смысле? — Во всех. Пусть уйдёт. Старик намеревался ответить ученику, когда серпентин сам встал и вместе с девочкой молча удалился из комнаты. Все, кроме пары спорящих вздохнули с облегчением. Оставшаяся часть вечера прошла относительно спокойно. Последний осколок чаши луны укрылся тучей, возвещая о конце суток. Для начала, по плану Кая нужно было спрятать от Пайтора всё, чем он мог дать отпор. Оружие ниндзя было спрятано, кухонные ножи сильно затуплены и прочие вещи были убраны из обихода. Дальше они стали изучать расписание анакондрая. Во-первых, его дочь везде ходила за ним, во-вторых, они редко выходили из комнаты и в основном сидели в общей спальне. Ели там же. Такой распорядок дня усложнял задачу. Единственным исключением из правил было, когда серпентин перед тем, как готовиться спать, уходил в ванную. Судьба сама указала, какой способ умерщвления она хочет для этого существа, благо один нож всё ещё был заточен. Пока ниндзя занимались выполнением плана, до его кульминации старшие проводили собственное расследование. Какое право они имели мешать ученикам бездоказательно? Но в Пайторе ничто не выдавало ни лжи, ни правды, а что до его дочери? Ву с Мисако также выучили расписание этих двоих, и, когда девочка осталась одна, решили её расспросить. — Привет, Тэкера. Как ты? — Сенсей начал диалог. Его «коллега» стояла сзади, держа листок бумаги и упаковку цветных карандашей. — Хорошо, папа говорит, что мы через день уже прилетим! — Да, насчёт твоего папы, ты можешь рассказать о нём? Какой он? — Он самый лучший папочка в Ниндзяго! — говорила она на повышенных тонах, без всякого страха и с уверенностью в голосе. — Самый добрый, заботливый и милый! Он иногда на кота похож. Право, устаёт очень, как домой приходит, — почти с порога спать. Папа очень часто на охоту уходит и, подолгу его нет, неделю как минимум. Я бы очень хотела, чтобы он чаще играл со мной. — Хорошо, а он тебя часто ругает? — Что такое «ругает»? — спросила девочка после недолгого молчания. — Ну, как? Когда на тебя кричат, говорят обидные слова, наказывают, если ты провинился. Она посмотрела на него так, будто не понимала каких-то, происходящих перед ней совершенно неправильных вещей. Наверное, следовало перейти к главному. — Мисако, будь добра, — она подала ему то, что держала, а тот положил предметы у ног допрашиваемой. Если слова не выдадут, то подсознание всё скажет. — Ты любишь рисовать?***
Чёрно-белая дымка. Он падает вниз и плывёт в мутной тёмной воде, тонет и захлёбывается в мрачной пучине, которая оказывается кровью — липкой и вязкой, и вдруг просыпается от ужаса. Чамсворт опять один, вновь комната с запертой дверью, но нет ни страха, ни боли, ни одиночества, медленно, во всю сотню зубов круглого червивого рта, сжирающего сердце. Дверь открывается. За ней стоит другой анакондрай, пальцем манящий к выходу. У Пайтора не остаётся другого пути, кроме как стать частью очереди серпентинов в такой же серой одежде, как у него. В начале цепи открывается ещё дверь, один серпентин выходит, и дверь закрывают, через пару минут — следующий. Когда хвост уже так болел от стояния, будто его изрезали тысячью лезвиями, подошёл черёд единственного из клана с длинной шеей. Он выходит на просторную улицу, вокруг толпа, смотрящая на деревянную пустующую сцену. Странное беспокойство нахлынуло, когда все они одновременно, повернутые всем корпусом, без каких-либо сопутствующих движений переключились на Чамсворта. Никто и слова не сказал. Он, не отрывая взгляда от них, поднялся на пьедестал, на нём стояли стол и стул. Серебряный поднос, накрытый полукруглой крышкой, светился богатством, какого всё же не хватало для уровня старого поместья из детских лет. Некто в капюшоне открыл блюдо — мясо, очень аппетитное на вид, под неизвестным бордовым соусом с экзотическими разноцветными приправами, такое манящее, запретное. Чётко ощутимый, непередаваемый, мягкий и сочный привкус сводил с ума замутнённое сознание, будто не евшего несколько месяцев анакондрая, хотя раньше ощущения голода не было. Очнулся он, уже отрезав и держа на вилке огромный кусок, как ему тогда показалось, крольчатины. Толпа. Её безмолвный, не просто пронизываюший, а буквально рвущий душу и отчаянно лезущий внутрь, тысячный взгляд. Пайтор вновь посмотрел в тарелку: мало чем примечательный, совершенно не выдающийся ни на вид, ни запах стейк. Былое желание как вихрем сдуло. Положив прибор, серпентин решил убраться подобру-поздорову, но в эту секунду стоящий рядом представитель того же клана ринулся к нему. Он берёт кусок голой рукой и, схватив Чамсворта, насильно пихает мясо в рот. На вкус оно будто неделями гнило, будто в нём жила колония насекомых и членистоногих. Он противится, уворачивается, толкает и дерётся. Капюшон слетает от удара. Ничего, темнота. Чёрная дыра, из которой, пробуждая кошмары сокрытые за сотнями засовами подсознания, останавливая кровь в артериях, стреляя в упор, смотрят самые пустые, пугающе глубокие глаза, без единого блика жизни. Пайтора вырвало от ужаса и отвращения, с кровью от осколков стекла, колючей проволоки и прочей дряни, которую он даже за миллион не стал бы пробовать. Из нутра выходила непонятная серая густая склизкая плесень, обрывки шерсти, ткани и кожи, твердые, царапающие горло, обломки, части мелких органов, вроде ушей или глаз. Казалось, его пребывание в этом Мире Проклятых, одном из теперь четырнадцати Миров, будет длиться вечно, что он больше не проснётся. Беззащитный хомяк перед лицом жестокого кошачьего мира, безнадёжно бегущий в своём колесе, пока однажды не умрёт от изнеможения… Когда тошнота наконец прекращается, дрожащей усталой рукой он вынимает изо рта небольшой смятый листок бумаги, разворачивает: «Ты не идеален» И падает замертво… и снова тонет в крови, всплывая…***
Рано утром Тэкера проснулась первой. Ей так казалось. Было ещё около шести часов, и нужно было досыпать, но пить хотелось сильно, что было железным аргументом. Она разбудила отца, и они побрели на кухню, где та утолила жажду. Пайтор ждал дочь в дверях, без особого интереса оглядывая помещение, изменившееся с последнего раза его пребывания здесь несколько лет назад. Слева от входа была стенка с техникой и шкафчиками бордовых тонов, маленькое окно растягивало на полу узорчатый квадрат света, и ящики под ним совсем этому не мешали, большая круглая лампа с бумажным торшером выглядела, как солнце над столом королей. Его взгляд зацепился за доску с крючками, на которой, как он помнил, раньше висел хотя бы один тесак. Теперь место пустовало. Рассмотрев кухню лучше, он понял, что здесь вообще нет острых предметов. Анаконраю казалось понятным почему, но беспокоиться было не о чем, он и не собирался причинять малышке вред. Она поставила пустой стакан, и, приметив следящие глаза, также заметила эту деталь. Давно пробравшееся в душу беспокойство зашатало её с новой силой в волнении о том единственном, кому она знала, что могла доверять. Конечно, ребёнку и в самые потаённые уголки сознания не закралась бы мысль или предположение о настоящей причине ненависти к серпентину, уж о планах ниндзя и речи идти не могло, однако про их недобрые намерения уже давно догадывалась. Боялась. Боялась, сама не зная, чего, не зная почему, не зная будущего. Нагнетающей неизвестности. — Папа, почему они тебя не любят? — Я просто очень провинился перед ними, — чтобы не придумывать лишних легенд, отвечая на вопросы, касающиеся его прошлого, он отвечал без конкретики, чего доверчивому ангелочку было достаточно, чтобы её внезапно разгоревшееся любопытство утихло, — но как-то их успокоить нужно. Поможешь папе с этим? — Угу! — промычала она. — Днём решим, что будем делать, а пока спать. Они отправились назад. Хоть Тэкера и получила решение, волнение так и не отпустило её. Любопытство — дар и оно же проклятье, забивающие голову в неподходящее время, смешивающееся в адский коктейль с обострённым чувством слежки за собой… В одной комнате с убийцами. Он действительно слышал их. «Кого ты собрался успокаивать, бедный и несчастный ты наш?! Ты никогда не увидишь Ниндзягосити! Сгнившее изнутри отродье, твои шрамы тебя выдают, твоими когтями и взглядом родители пугают детей. Плащ и маска не укроет семи метров хвоста вместо ног. Насладись бесполезными пятнадцатью часами! Мир, наконец, восхвалит меня!» Они решили закрасить печенье глазурью позже, и, быть может, это было неправильно, но Пайтор никогда не был пекарем, хотя дочка и расхваливала его стряпню. Понимал он и то, что такое скромное подношение никогда не смогло бы загладить даже десятой доли от его проступков, однако мог ли он дать что-то лучшее, зная людей только по тому, что мельком видел по телевизору, в книгах или ещё где? Всего через пару минут Тэкере стало скучно смотреть за стеклянную дверцу печи в ожидании и она, вспомнив заодно о рисунках, пошла в общую спальню. Едва девочка шагнула за порог пустого помещения, как услышала позади оглушительный хлопок и щелчок замка. Был уже вечер, она вспомнила, об отцовском обыкновении всегда закрывать за собой дверь. С её крохотным размером детские пальчики едва могли дотронуться до ручки. Малютка подвинула табурет. Дёргала, нажимала, крутила — заперто, но для этого нужен ключ, которого у анакондрая не было. Или был? Серпентин бросил плащ на пол. Вода была идеальной температуры, вокруг не шумели и драгоценные ближайшие минуты одиночества наедине с тихими зефирно-сладкими мечтами, вызывали едва заметную улыбку. Стоя перед ванной, спиной к двери, он и не заметил, кто стоял возле последней, сжимая в руках большое зеркало… Кай знал, что Пайтор избегает их, но не понимал, почему. Он же боялся себя, того, чем являлся, или чем является, боялся, что это начнёт рваться из подвала того, что он утаивает от других и себя. Там теперь так тесно — и иголка не влезет. Пусть лучше всё заполонит пустота, выходя наружу изо рта паром, холодным, как жидкий азот, и цвета разъедающего угарного газа. Пусть на глаза падёт белая полупрозрачная пелена, как у мёртвых, и в ней утонет вся живость взгляда до мельчайшего чувства, до малейшей эмоции. Анакондрай так хотел и постоянно пытался обмануть себя, как и остальных, заставить себя верить, что ничего ужасного в его жалкой, никчёмной, всеми ненавистной жизни, не было, быть не могло и не может. Отдаться добровольно тем иллюзиям, тому, другому миру, жизни, в которой он всегда был кем-то другим, лучшим, никогда не увидеть себя в зеркале, никогда не выходить из фантазий, не бояться потерять всё — стоит лишь принять это и начать наслаждаться реальной жизнью…***
Ночь прошла. Они потратили целую ночь на поиски действительно чего-то стоящего и пусть успехи были не огромными, но учеников такое должно было хотя бы заинтересовать. Учитель всегда подозревал в красном ниндзя злопамятность, обидчивость, однако в гораздо меньших масштабах. С другой стороны, его можно было понять: прийти с каждодневной прогулки в пустой дом и ни следа родителей — это шрам, клеймо для ребёнка. Свидетельство о праве на собственность, договор и фальшивые документы — какой злодей будет жить в новостройке у всех на виду? Дело осталось за рисунками. Тэкера пошла за ними в спальню. — Эй! Папа! Открой, пожалуйста, ты меня запер! — голос Тэкеры разрывал гнетущую абсолютную тишину, колоколом в ночном поле. И именно он, а не слова пугали больше всего, словно они не должны звучать подобно плачу в заброшенном много лет назад особняке. В секунду стало понятно: её запер не отец. Пайтор в ванной ощутил резкий холод, помутнение в глазах. Затем обжигающая, проникающая всюду до самых зубов боль, сияющий блеск порозовевшей воды, летящие по сторонам мелкие осколки, холодеющая вне тела кровь, обливающая шею. Изо всех сил связкам удаётся издать лишь удушающе сиплый хрип. Толчок в спину. Падение. Несколько пар рук с легкостью, как бревно развернули его под толщей воды. Крики, искажённые силуэты, движения, шаги, звон, гул. Анакондрай извивается, пытается ударить, не разбирая кого и что, хватка крепчает. Впившиеся в его шею пальцы прибивают ко дну. Кай, ставший алым пятном, доставая что-то острое, лезет к запястью. «…Кто сказал, что это убийство?..» «…Освободить хоть хвост, руку, что угодно. Воздуха хватит, но порез…» «…Отродье…» «…Я не сдохну так глупо!..» Душа окаменела от шока и ярости. Мисако закрывала девочке глаза, не подпуская к проёму. Сопротивление давало плоды: Кай не мог поднести нож. Он поднял на сенсея взгляд, требующий помощи. Помощи в убийстве. В полном изнеможении Ву бросил в учеников свой посох. Джей был одним из тех, кто держал хвост. Из-за удара он на мгновенье отпустил его, чего было достаточно Пайтору. Когда кольцо сомкнулось на горле синего ниндзя, другие бросились к нему, и тот, кого они считали монстром, ставшим бессильным от лишней минуты без кислорода, как ненужные старые игрушки разбросал шестерых человек по углам, ударяя их о стены. Вспышка яркого желтоватого света ударила в глаза, столь же резко, каким был жадный глоток воздуха с запахом дерева, старины и средств личной гигиены, совсем по-другому, нежели в старом доме, насквозь пропитанном ароматом чего-то неуловимого, но может потому и приятного. «Такое обычное и одновременно чужеродное место. Пусть только она ничего не узнает! Пусть только она ничего не увидит! Пусть только не услышит! Я же знаю её, во имя Первого Мастера!» И всё, ещё не пришедшее в себя, тело пробило ознобом, дрожью, жаром. Отец его — страх, тревога — мать. Пайтор готов был упасть в обморок от собственных догадок, клонило вниз, секунда, за которую он добрался до проёма, словно остановилась. За дверью, в том самом месте, где ранее стоял «восстановитель справедливости», пришедший из кошмаров стоял Он. В последний раз, насколько анакондрай помнил, галлюцинации посещали его несколько лет назад, так что тот уже привык к их отсутствию и забыл буквально обо всём, стоило им вновь появиться. Позже, лежа матраце, положенном на полу им самим вместо кровати, он списал это на сильный стресс. Не могло же это вернуться после всего. Единичный случай, который больше не повториться. Он взял Тэкеру за руку и закрывая глаза тихо произнес: — Я люблю тебя. Спокойной ночи. — И я тебя, — с улыбкой ответила она. Спасибо старшим, что не дали оскорбиться ангельскому мировоззрению, спасли корабль от пожара, отключив духовку, не оставили ребёнка сиротой. Сон, казалось, нарочно обходил сенсея стороной, упиваясь своей шалостью. Пока, конечно, не столь поздний час, не все пошли на боковую, однако, кроме всякого бреда ничего не лезло в голову. «Кого ты воспитал, старый дурак? Идиотов, не способных думать отдельно друг от друга, притом слишком умных, чтобы слушаться каких-то морщинистых маразматиков вроде тебя. У тебя было столько времени на работу с каждым из них по отдельности, но ты не учил их, как и себя!» В конце концов, Ву не выдержал, подошёл к домашнему телефону и набрал знакомый номер…