Предупредительный выстрел
Кай поднял руку и вновь стал вглядываться в отпечаток от ладони на ней, оставшийся от старой, но крепкой хватки Ву, когда он чуть не ударил учителя. В другой руке, он держал документы с рисунками. Смотрел то на одни листки, то на другие. В лице читались сдержанные мучения совести и стыда, потные пальцы стучали по бумаге, делая движения, похожие на дёрганья паучьих лапок, помогающих обмотать паутиной добычу. В который раз, отведя взгляд, он хотел было что-то спросить, как тут же себя сдержал. На первом альбомном листе был изображен некто, видимо мужского пола, с довольно странной яркой одежде, в которой преобладали белые и фиолетовые оттенки. На руках его ровно четыре пальца. В левой же части листа было что-то… чёрное, по очертаниям человеческое, но с сильно размазанными очертаниями, так что с первого раза почти ничего было не разобрать. Стирающий каждую песчинку на пути смерч, вот на что это было похоже. Видно лишь выражение лица и пятипалые кисти, ставшие самым жутким дополнением картины. Улыбка будто сияла на человеке, упавшем с сорокового этажа на непробиваемый асфальт. Второй рисунок изображал семью. Пайтор, его дочь и какая-то светловолосая девушка в пышном белом платье. Все улыбаются, держась за руки. Другой ребёнок наверняка намалевал бы целый мир: цветы, деревья, облака, солнышко в углу, домик с треугольной крышей. Тэкера поступила иначе. Фон пустой, даже травы нет… Извиниться перед серпентином ни у кого из команды не получилось. Чёрт его знает, что было бы, разбуди они его, уставшего, униженного, раздражённого до жалости о том, что он действительно не устроил на судне кровавую баню посреди ночи ради жалких, не способных к какому-либо сопровождению, «прости». Кроме того он ушёл по-английски, раньше, чем любой из них проснулся. Так, будто его и не было, не оставив после себя и крошки, напротив — идеальную чистоту, почти стерильную, а особенно пол и слегка приоткрытое окно. Поездка до нового дома от порта Ниндзягосити обещала быть не долгой, пусть трафик на дорогах и был немного плотным. Пока анакондрай неподвижно сидел в одной позе, анализируя обстановку и продумывая план, его ангелочек прильнул к тонированному стеклу. Всё, как отец рассказывал: исполинские хрустальные здания, пронизывающие ватные облака, как копья, десятки яркой рекламой пестрящих экранов, пролетающий мимо блеск тюнинга новых автомобилей, травяные ковры прямо на улицах, свет солнца, проходящий через замысловатое макраме веток деревьев, и сотни, и сотни людей. Ни на одной картине Тэкера не видела такого причудливого, приковывающего к себе пейзажа. Было ощущение, что весь город принадлежит ей. В двухкомнатной квартире их ждали тоны пыли, перегоревшая сто лет назад лампа, горы скучных коробок, но уборка вылечит это место. Едва перешагнув порог, девочка принялась осматривать территорию, всё больше отдаляясь от входной двери. Пайтор прошёл за ней внутрь и обернулся. «Наш новый дом… Здесь все наладится, так? Да» По непонятной причине ему было тревожно, словно он чего-то не замечает. Он тупо пялился в проём, тая надежду, что проблема уйдёт сама собой, но, к сожалению, этого не происходило. «Чего стоишь? Давай уже! Засунь свои страхи куда подальше и закрой дверь, наконец! Или тебе плевать на собственную дочь?» Какое же отвратительное чувство! Чем только Первый Мастер руководствовался, придумывая страх? Закрыться в четырёх стенах, чтобы никогда больше не выйти. Серпентин через силу взялся за ручку, потянул на себя и пристально смотрел на сужающуюся щель. Щелчок собачки, затем ещё один, затем бряканье цепи. Тоже самое со второй дверью. Когда он закончил, то прислонился к ней спиной, съезжая на пол. Единственная радость заботливо грела онемевшее от холода сердце — Тэкера, крохотный комочек нежности и любви, чьи мягкие волосы пахли корицей. Она единственная, кому анакондрай нужен. Топот её ножек громче, чем стук паникующего без причин сердца. Она была таким впечатлительным ребёнком, что любая незначительная для обычного человека мелочь приводила её в изумление, однако «это» вызывало лишь недоумение. «Этим» являлся листок бумаги, который дал малышке папа с наставлением внимательно прочесть и запомнить.«Правила поведения: 1. Не стучать по батареям и по возможности вести себя тихо. 2. Никогда не расшторивать окна, открывать исключительно для проветривания. 3. На прогулку всегда брать телефон, звонить при надобности, никому ни при каких условиях его не отдавать. 4. Без разрешения не заходить в папин кабинет, не брать его вещи. 5. Никому ничего не рассказывать о своих родителях. 6. Не приводить кого-либо чужого домой. 7. Не попадаться на глаза соседям. 8. Не отрывать посторонним.»
Удивительными были не правила, а само их наличие. До сегодняшнего дня малышку ничего не ограничивало в поведении, к тому же злым она видела Чамсворта только один раз, потому думала, что надобности в подобных вещах не было и даже быть не может. — Если хочешь, чтобы мы жили хорошо, то не нарушай этих пунктов. Думаю, ты справишься, м? — Сказал отец в ответ на вопросительный взгляд. — Я буду стараться. — Прекрасно, моя дорогая! Иди пока вытри пыль, а я позабочусь о вещах. Как бы там ни было, двушка, пожалуй, лучшее жилье из всех при сложившийся ситуации, пусть без камина или рояля, хотя второе легко исправить. Он начал представлять помещение, каким хотел бы видеть его. Если настоящий камин поставить нельзя, значит будет электронный, люди ведь должны были изобрести такой, напротив дивана будет закреплён на стене огромный телевизор, а над диваном нужно тоже повесить что-то красивое и элегантное, пол — паркетный и больше света, и тепла, и гигантский холодильник. В его доме никто не будет голодать! Такие мысли приободрили его и убедили взяться за работу немедленно. Только он прикоснулся к картону, и тихую возню расколол невозможно громкий звонок, но ведь гостей они не ждали. Соседи? — Ну, что, гад ползучий, сдали тебя?! Открывай давай, или опять куда-то свалишь?! — проорал мужской голос. Не убирая пальцев от коробки, Пайтор замер, не издавая ни звука, не дыша. Его дочь поступила так же. — Мы знаем, ты здесь! Не заставляй нас вышибать дверь! — голос стал ещё злее. — Минуточку! — ответил он спокойным тоном, затем прошептал Тэкере команду. — Прячься быстрей! В растерянности она не придумала места лучше шкафа-купе. Через секунду в квартире послышался топот ног. — Всего один вопрос: ГДЕ ТЕБЯ НОСИЛО ЭТИ ЧЕТЫРЕ ГОДА?! От такого крика, казалось, стены содрогнулись, и изнутри всё здание вместе с жителями пробрало морозом. — Это долгая история, которая вам не понравится, — прозвучал ответ отца, пятящегося от проёма. — Нет, ну посмотри на него, его все ищут, а он ещё и отшучивается! Ты не охренел ли, а? Не охренел, я спрашиваю?! — Как мог я даже подумать, что так получится, право же? — Дойдя до середины комнаты, он остановился. Страх девочки перед людьми стремительно укреплялся, прокалывая череп гигантским шилом. Тонкий ДВП издаёт громкий, очень протяжный скрип, когда она убирает с него руку и прикрывает ею рот. — Ой, не зн… — речь человека оборвалась, — Что это? — О чём ты? Крохотный просвет загородила фигура в тёмной одежде с поблёскивающими золотыми значками. Девочка переползла в ту сторону, куда уехала дверца, но никакого толку это не дало. — Ты-ты… ПОЧЕМУ?! Нет… Зачем?! — Случилось весьма необычное обстоятельство, не имеет значения, какое, в любом случае ты мне не поверишь. Пайтор понимал тяжесть своего положение, что почему-то не мешало ему при виде удивлённого лица комиссара испытывать успешно утаиваемое лёгкое язвительное удовольствие. — Да я тебя после такого в лучшем случае в одиночный карцер на пятьсот пожизненных отправлю или в психушку, садист ты, педофил. А может ты пообедать так решил? — Несмотря на относительно тихую речь, тон полицейского буквально пропитывала всепоглощающая злоба, будто разъедая каждую клеточку его тела изнутри. — Из сказанного тобой нет ни слова правды. — А что же тогда, правда? — Тон его стал надменным, будто он знал всё лучше него и хотел только позабавиться его никчёмному оправданию. Вопрос действительно застиг анакондрая врасплох. Слова его на фоне происходящего прозвучали бы нелепо, но можно ли было это сказать по-другому? Он притих, стараясь не показывать слабости, потом, снова надев маску уверенности, произнёс: — Это моя дочь. — А… А, ну, я тогда, твой дядя, — комиссар чуть не сорвался на крик, как внезапно остановил себя. На его лице засияла улыбка, взгляд стал снисходительным. — Я не вру, — голос серпентина остался уверенным, пусть он и пробивался через царапающие ветви уже разраставшейся в полную меру безнадёги. — Как хорошо играет, я даже на секунду тебе поверил! После этих слов пропасть безнадёжности превратилась из зарослей джунглей в изуродованный пустынный кустарник, иссохший, скрюченный, но прочный и удерживающий каждую эмоцию, будто капкан, животное, острыми плетями, до поры, когда она постепенно не испустит дух, не в силах укрыть себя хоть немного от палящего беспощадного солнца. — ЭТО ПРАВДА! — Выдайте ему Оскар! Тебе в кино идти надо, тебя бы там с руками оторвали, а ты… Он разочарованно покачал головой, и тут со всем возможным призрением продолжил. — Так, ладно, к делу. Значит ты, уродская мерзкая отвратительно-скользкая пародия на нормального человека, хочешь сказать, что это твоя дочь? Эта маленькая милая девочка твоя дочь?! А исчез ты на четыре года почему? А вернулся почему? А скоро ты прекратишь держать меня и всю Ниндзяго за идиотов? — Простите сэр, может это не моё дело, но думаю, не стоит так вести себя при ребёнке. Вы её пугаете, — тут вмешался один из двух прихвостней комиссара, блондин в очках выглядел самым адекватным на фоне остальных. — Ладно, — нехотя ответил он ему и обратился к анакондраю, — Есть тут другие комнаты? — Кухня и мой кабинет. Будто зная квартиру лучше хозяина, человек в форме потащил серпентина в первую же дверь. Это была кухня. Те грузчики, которые обычно работали с новостройками, привыкли располагать мебель к приезду жильцов и по привычке занялись этим и сейчас, а когда вспомнили о том, что их об этом не просили, стол, стулья и некоторые другие вещи уже имели место. — Ну, что, голубчик, рассказывай, — усевшись во главе стола, он скрестил пальцы, уверенный в каждом своем действии и мысли. — Я хочу жить как все, — почему-то оставшись с человеком наедине, Пайтор тоже ощутил себя сильнее, — хочу окончательно завязать с криминалом. Я больше не побеспокою вас или кого-либо ещё. — Смелая афера, оригинально придумано. Не прикидывайся, мы давно выучили твоё поведение, а ни то нарвёшься на пару деньков на каторге. А ведь я говорил этому придурку, что сразу отвезти тебя за документами надо было. — Не понимаю причину негодования, разве не тебе больше всех надо было, что бы я прекратил наконец нарушать закон, кроме того, я не знал, что… «меня похитят» — он продолжил фразу в голове, однако не решился произнести вслух. — Да? — Меня похитят, — голос анакондрая стал тише от осознания глупости и неправдоподобия собственных слов, — право, я не имею понятия, кто, не знаю, где, и сколько времени я пробыл… — Во имя Первого Мастера, я уж подумал, мне кажется, но у тебя реально крыша поехала. Понятия не имею, где ты шлялся, но пришибло там неслабо. Да и, — полицейский еле сдержал смех, — Завязать с криминалом?! Ты же делаешь это прямо сейчас! — Нет? — Пайтор прокрутил в памяти все недавние действия. Безуспешно, он ничего запрещенного не делал. — Совсем ты себя запустил. Не так давно ведь вызубрил Кодекс Запретов. Закон сто двадцать пять — похищение человека, статья сто три — нарушение подписки о невыезде, статья сто тридцать пять — педофилия. Мне продолжить? Анакондрай чувствовал, будто человек ходит вокруг него, проводя своими уродливыми пальцами по его плечам, будто во рту комиссара смог углядеть акульи зубы. В его чёрной форме он действительно походил на эту рыбину, такой же властный, бездумный и сильный, постоянно проскальзывающий в чужую жизнь и разрывающий всё хорошее в ней на куски, потому что может, потому что он здесь закон, потому что жители хвалят этого поддонка за один факт его никчёмного существования. Серпентина снаружи пробирал раскалённый, скручивающий его подобно старому дереву, гнев, а внутри словно господствовал жидкий азот, который жаждал выйти изо рта, заморозив горло, густым белым туманом. — Признай Чамсворт, в Тэкере ведь нет твоего ДНК? — прозвучал голос полицейского далеким эхом. — Таким, как ты, никогда не воспитать ребёнка, — звук был, как под водой, и с каждым словом приближался, — глупо думать, что ты способен на заботу, — чёрное мутное пятно медленно, но верно становилось больше. Когда-то, ещё до войны, Пайтор случайно услышал отрывок разговора, в нём говорилось, о том, что если на тебя напала акула, нужно ударить её в морду или глаз — слабые места. Вокруг стола лежало несколько приоткрытых коробок. Из-под картона вызывающее поблёскивал голубоватый пластик с наклейкой:«Грязи не спастись!»
Хвостом он потянулся к флакону. Правоохранительные органы «запустили себя» не меньше него. Взять что-либо он мог не только руками: нужно лишь повернуть этот дурацкий скользкий мелкий наконечник. — Монстрам не судьба жить долго и счастливо! — из мутной толщи воды пулей вырвалась зубастая морда. Щелчок пульверизатора, и крик боли и ярости. — ТВААААРЬ! ЧТО ЭТО БЫЛА ЗА ХУ… — речь комиссара оборвал треск ломающегося в щепки деревянного стула. Кровь стремительно затекла между пальцев, которыми он прикрывал покрасневшие заслезившиеся глаза, затекла меж губ изо рта, чуть не отсекая кусок прикушенного языка. «Я больше не монстр, и дочь мою ты не отнимешь. Дочь мою, дочь мою…» Порой на него накатывало осознание, как он изменился за последнее время, и как глупо он поступил, а с другой стороны это было лучшим решением в его жизни. Дверь кухни распахивается, и оттуда вылетает Пайтор. Тэкеру в секунду вырывают из рук сотрудников, а следом слышен звон разбитого окна в подъезде. На улице анакондрая ждет целый наряд, не знающий, что тот выйдет не из двери, а выпрыгнет с третьего этажа. В голове молниеносно пронёсся эскиз дальнейшего плана, совсем не глушимый сигналами машин и хрипом их тормозов, когда он промчался через дорогу. Открыт главный вход музея для экскурсии. Гид проводит людей в главный зал, и раздаётся крик присутствующих как по цепной реакции, стоит им посмотреть под ноги. Стоит экскурсоводу обернуться, как нечто огромное набрасывается на него, отпрыгивает и лезет по афише наверх. Страшный грохот, голоса, сирена, хлынувший ливень осколков. Подобно атаке летучих мышей, в музей врываются люди одетые в чёрное. Второй осколочный дождь. Сам серпентин больно ударяется и получает несколько синяков, но дочка цела, что заставляет забыть о боли. Он успевает запрыгнуть в последний момент в грузовик и, восстанавливая дыхание, для своего спокойствия всё ещё чуть-чуть удерживает её за талию хвостом, пока она держится за него, вновь став в глазах отца любопытной крохой, тянущей ручки из пелёнок, чтобы дотронутся до студёного ветра, колющего снега, белого, как чешуя. Настолько же смышлёная, насколько безрассудная малышка, но на счастье или горе анакондрая до слепоты доверчивая. Не прошло и полминуты, как стену грузовика чуть не проломило нечто огромное. Оно ударяет вновь, и металл поддаётся с оглушающим грохотом, вырастающей клешнёй полицейского бота. Чамсворт знает, чего эта штука хочет. Девочку резко выхватывают из рук. Пробирающий тонкий угасающий визг, размытые от скорости очертания платья. Он сам ей его сшил. В образовавшуюся дыру он кидается следом, запрыгивает на этот тупой кусок железа. Как же легко разрываются кабели, ещё немного и робот сломается. — Ты меня уже достал! — проскрежетал вне себя комиссар из кресла управления бота и, схватив серпентина за хвост, треснул со всей силы об асфальт, при размахе сбив его головой фонарь. Боль, боль, боль! Она сковывает тело, будто в желании перекусить на две части огромными плоскогубцами, сжигая кожу, плоть и кости от кончиков пальцев. Вспышки камер режут зрение приоткрытого глаза, запирая в телефонах невероятные моменты. Скоро всю Ниндзяго зальёт цунами паники от заголовков статей:«Он жив! Он вернулся!»
Чрез дрожь, хруст, судороги набирает силу упорное желание. «Как нагло… Хотя, какое я имею право вносить в игру свои правила? Я вас послушаю. Помнится, вы говорили, что ожидали монстра, что же… вы его получите!»