Меньше, чем братья

Тем более, что утром им всем и так есть, чем заняться, потому что тренировочное поле Облачных Глубин уже залито ослепительными солнечными лучами и столь же ослепительным разноцветьем развернутых в боевые порядки клановых шеренг. Заполненные до краёв трибуны возбужденно шумят в ожидании традиционно эффектных выступлений, самых эффектных во всей Поднебесной, которые всегда почему-то приходятся на собрания именно в Гусу, как бы обидно это ни было окружающим. И переломить эту порочную тенденцию пока не удалось ни золоту Цзиней, ни упорству Цзянов, отдыхали по этому поводу, помнится, даже Вэни, а вот Не никогда и не пытались, оказавшись и в этом вопросе поумнее всяких разных прочих. Ну да ладно, ничего не попишешь, а Цзян Чэну остается только с достоинством восседать в главной ложе и при этом стараться не глядеть на то и дело взрывающуюся криками восторга и неприлично громким смехом боковую трибуну. В центре которой, в окружении целой кучи учеников Гусу, сидит сами знаете кто. А если вдруг не знаете, то ни за что не догадаетесь, потому что в этом еще одном новом бледно-лиловом ханьфу и с самым пышным и небрежным хвостом на свете, ему точно можно дать не более восемнадцати лет. И Цзян Чэн никак не может к этому привыкнуть, угораздило же Мо Сюаньюя так распорядиться собой в столь юном возрасте, нет чтобы немного подожда... Тьфу ты, о чём он только думает! А тут еще Цзинь Лин! Мается рядом, горестно вздыхая и бесконечно поворачивая голову в сторону чужого веселья, не радует его ни высочайшее положение наследника Ланьлин Цзинь, ни место рядом с главами кланов, учителями и Верховным заклинателем - вот и где его фамильное с обеих сторон честолюбие? - Можешь проваливать! - отрывисто бросает наконец-то решивший сжалиться Цзян Чэн. Тот благодарно кивает и моментально приземляется ярким золотым пионом средь белых снегов, плечом оттирая Сычжуя от своего названного дяди и вступая в громкую свару сразу с десятком учеников. Ну ладно, ладно, пусть и не честолюбие, но что-то фамильное в нем определенно есть. Развлекайся, малыш! Цзян Чэн откидывается назад и тут же слышит знакомый лёгкий шелест и еще один печальный вздох. Ну, извини, глава Не, тебя я на соседнюю трибуну отпустить не могу. А если бы и мог, то все равно бы не отпустил. Еще чего! Вон, смотри лучше на бешеную барьерную джигитовку своих бойцов, поразительное зрелище, между прочим! Еще в прошлом году, и Цзян Чэн помнит это совершенно точно, барьеров было всего шесть, а теперь уже восемь, так они скоро через любую пропасть начнут перелетать вместе с лошадьми, а это очень большое преимущество! Хотя и не такое большое, как умение ждать и притворяться, верно, глава Не? Мирное голубое небо расчерчивают десятки сигнальных талисманов, на миг затмевая солнце и переплетаясь в головокружительной вышине разноцветными клановыми кругами. Грохот взрывов и гром аплодисментов раскалывают хрупкий горный покой. По спине Цзян Чэна ползёт опасливый холодок, но и на этот раз смертельный камнепад откладывается на потом, хотя более разумным подобный риск от этого не становится. Тем не менее, надо встать и поблагодарить хозяев и за прекрасный праздник, и за вечные уколы зависти и подпорченные в финале нервы, и... и вообще - ты прочитал мои бумаги, Ханьгуан-цзюнь? И это единственное, что волнует Цзян Чэна по-настоящему. День летит вперед, но желанная ясность не наступает. Мучительный обед, короткий отдых и еще более короткое заседание на тему выбора новых мест для Ночных Охот, а человек-загадка невозмутимо сидит напротив, такой спокойный и молчаливый, как будто это не его нервно натянутые струны рвали в клочья ледяной туман, и не его надежда умирала на пороге, за распахнутой настежь дверью, а вместе с нею умирал и он сам... И пожалуйста! Никто не против, только давай уже оба возьмем себя в руки и умрем в другой раз, а сейчас просто сделай что-нибудь, Вэй Усянь ведь так в тебя верил! И до сих пор верит. Верит, верит, хотя ни разу за целый год не заговорил о тебе сам и не поддержал ни один такой разговор, и вот это как раз Цзян Чэн считает самым плохим знаком, потому что... это и есть самый плохой знак! И зачем он только начал об этом думать? Ходил бы себе по светлым каменистым дорожкам, дышал бы свежим горным воздухом, и кстати, где целый день носит Вэй Усяня? Ничего интересного нет для него в Облачных Глубинах, как же! Но что-то, видимо, все же нашлось, и неплохо было бы выяснить - что именно? Цзян Чэн небрежным жестом подзывает к себе деловито пролетающего мимо ученика. - Лань Цзинъи, глава Цзян! - представляется, низко кланяясь, юноша. - Ты не видел Вэй Усяня? - Учитель Вэй, он... он... - запинается Лань Цзинъи и смотрит на Цзян Чэна с таким видом, точно пытается понять, можно ли тому доверять. Цзян Чэн нетерпеливо сдвигает брови. - Учитель Вэй с Сычжуем и другими учениками сейчас на Кроличьем Холме, глава Цзян! - Как туда попасть? Да что ж такое, что ни день, то новости! Какой еще Кроличий холм там, где всегда было запрещено держать животных? Нет, так-то Цзян Чэн смутно припоминает - были, точно, были тут какие-то белые кролики, штук десять, наверное, но это ж сколько лет прошло? Да он и тогда подумал, что это всё штуки Вэй Усяня, а теперь-то откуда бы они взялись? Тем более, в таком количестве? Цзян Чэн останавливается в тени огромного старого дерева и слегка ошалело смотрит на целую кучу мелких белоснежных созданий, хаотично скачущих по ярко-зелёной траве и производящих впечатление внезапно взбесившегося, но очень пушистого ковра. Несколько юных адептов сидят на корточках посреди всего этого безобразия, держа на руках по довольному кролику, а Вэй Усянь, подхватывая под брюшко то одного, то другого зверька, самозабвенно бодается с ними своим глупым лбом. Идиллия! Но выйти из укрытия все же придётся, этот мелкий Лань Цзинъи по-любому ведь расскажет, что глава Цзян спрашивал у него дорогу - и что дальше? Постоял и ушёл? Вежливо не стал мешать? Совсем на него не похоже, Вэй Усянь точно удивится, а он мастер из своих удивлений делать самые неожиданные и опасные выводы. Цзян Чэн слегка выдвигается вперед, как вдруг на его растущую по траве тень совершенно бесшумно падает другая, больше и выше первой, и в принципе, ему нет нужды даже оборачиваться. Цзян Чэн и так знает, кому она принадлежит. - Он позволит себя осмотреть? - на грани слышимости произносит низкий голос за его спиной. - Нет. - Это необходимо. - Я знаю. Приходи к полуночи в его цзинши. Тень моментально исчезает, а Цзян Чэн не может сдержать вздох облегчения. Ну наконец-то хоть что-то действительно сдвинулось с мёртвой точки, теперь дело снова за ним! - О, кого я тут вижу! Глава Цзян! Хочешь сказать нам, что взрослым мужчинам не пристало тискать кроликов? - Хочу, но не скажу, - улыбается Цзян Чэн. - Тогда лови! Комок меха летит прямо в широкую грудь. Цзян Чэн ловко подхватывает почти невесомую тушку, и нахальный зверёк тут же начинает тыкаться во всё подряд своим дергающимся красным носиком. И это действительно очень мило и трогательно, жаль, что у Цзян Чэна даже сейчас есть другая цель. - Я хотел бы посоветоваться с тобой относительно завтрашнего заседания. Насчет идеи организации единого живого бестиария. - А мое мнение тебе давно известно и неизменно. Я был, есть и буду категорически против этой идиотской затеи. - Мы поговорим об этом после вечернего совета. Подготовь письменные аргументы и угости меня уже не только приличным чаем, но и хоть чем-нибудь съедобным, наконец. Вэй Усянь смеётся, и Цзян Чэн отпускает кролика к собратьям. Потому что ему, действительно, пора, ну и внезапно жалко так и стоящих навытяжку несчастных учеников. Всё же в Гусу умеют воспитывать молодежь, и вот только Цзинь Лину всё нипочём, и в кого он такой уродился? Но зато Цзян Чэну всегда есть о чем подумать и даже сейчас удаётся загнать мысли в привычное русло непонимания нынешней, золотой во всех смыслах, молодёжи. Вот они, например, никогда такими не были! Хотя Цзинь Цзысюань, напротив, всегда таким был. Или не был? В сущности, Цзян Чэн совсем его не знал, с каких-то гуев полностью полагаясь в данном вопросе на мнение Вэй Усяня. Который, между прочим, настолько хорошо разбирался в живых людях, ха-ха-ха три раза, что всегда довольно-таки неплохо относился к этому ублюдку и по рождению, и по призванию - Мэн Яо. Хотя по вопросу бестиария Цзян Чэн с Вэй Усянем полностью согласен, потому что вот только этого им всем как раз и не хватало, мало им человеческих бестиариев в собственных кланах, и кстати... И кстати, до полуночи осталась всего одна ароматная палочка! Цзян Чэн окидывает взглядом комнату - свечи горят ярко и ровно, хватит их надолго, окна плотно закрыты, Вэй Усянь крепко спит. В принципе, все готово к ночному визиту Ванцзи, кроме... самого Цзян Чэна. Потому что он никогда не будет к этому готов! Никогда. Только прямо сейчас это неважно, а вот если всё как-то обойдется и наладится, тогда он и продемонстрирует свою неготовность во всей красе, мало никому не покажется, господин Верховный заклинатель, уж поверь! Так, ладно, что еще? Убрать чашки с остатками чая со стола или уже успокоиться и прекратить метаться по тесной клетке скромной цзинши? Хотя и то, и другое делать несколько поздновато - на дверях тускло вспыхивает и осыпается на пол запирающий талисман. Полночь! - Так и будешь там стоять? - вместо приветствия раздраженно шипит Цзян Чэн. А если быть точнее, то не просто стоять, а стоять и упорно таращиться через всю комнату на обставленную горящими свечами кровать. Нашёл время цепенеть! Цзян Чэн стискивает зубы и первым делает несколько шагов в нужную сторону, и высокая фигура моментально и беззвучно оказывается рядом. Несколько секунд оба в молчании смотрят на спящего. Вэй Усянь мирно лежит на спине, в свободной позе полностью уверенного в себе человека. Запрокинутая голова утопает в темном шёлке распущенных волос, руки разбросаны по сторонам, слишком глубокий вырез домашней мантии обнажает слабо вздымающуюся грудь. Бледное лицо абсолютно спокойно, и только в слегка приподнятых уголках губ прячется лукавая, почти невесомая улыбка. - Что с ним? Хороший вопрос, Ханьгуан-цзюнь, хороший вопрос! Цзян Чэн вытряхивает из рукава небольшой пузырек из полупрозрачного опала и молча демонстрирует его своему гостю. А теперь скажи, что это нечестно, и Цзян Чэн так же молча перегрызет тебе горло! Ну, давай! - На столе будет удобней. Вот нужно было все-таки убрать чашки, так он и знал! Но впрочем, Ханьгуан-цзюнь справляется с этим всего за мгновение и вновь застывает, словно чего-то ожидая. А, ну да! Цзян Чэн легко подхватывает расслабленное тело, коротко прижимает его к своей груди и затем плавно укладывает на поверхность низкого, нарочито грубо обработанного стола. - Его нужно... нужно... - Что? Раздеть? Длинные чёрные ресницы утвердительно вздрагивают. Скажите, какие мы скромные! А если бы меня тут не было, ты бы его одетым осматривал, просто интересно? Цзян Чэн осторожно стаскивает с острых плеч тонкую накидку. И сразу понимает, что обвивающий узкую спину шрам вовсе не так уж и незаметен, если судить по мгновенно проступившей на чужом лице жесткой линии намертво стиснутых губ. Да, Ханьгуан-цзюнь, да, ты же сам был на горе Дафань и всё видел, только, как всегда, не сделал ничего, а вот он, Цзян Чэн, на твоём бы месте точно не сдержался, и мы бы сейчас тут с тобой не ... Так, что еще? Закатать нижние штаны? Этого достаточно? Видимо, все же - да. Белая фигура плавно опускается на колени и раскладывает на полу хорошо знакомые Цзян Чэну листы. На красивом, совершенно непроницаемом лице не видно ни эмоций, ни чувств, и купиться на такое может кто угодно, но только не Цзян Чэн! Которому иногда кажется, что именно этого человека он понимает гораздо лучше, чем самого себя. Как понял тогда, во время трехмесячных совместных поисков, так и продолжает понимать. А вот тот его понять даже не пытался и не пытается до сих пор. Просто тихо и яростно ненавидит, как будто Цзян Чэн виноват, что его тоже угораздило вляпаться в этого придур... Ну, похоже, началось! Цзян Чэн падает на подушки с другой стороны стола и завороженно смотрит, как длинные сложенные пальцы скользят по воздуху вдоль тонкой руки, оставляя за собой голубой мерцающий след. - Ты тоже умеешь зажигать меридианы? - поражённо шепчет он. - Я брал уроки у Сяо Шэня. Давно. - Насколько давно? - Давно. Сразу после Низвержения и до того, как ты угробил его в первый раз. - Я угробил?! - бешеной коброй взвивается Цзян Чэн. - Я? А чьи светлые мечники первыми прорвали оборону прямо по центру? Кто же их так лихо подготовил? Или думаешь, твоя последующая выходка как-то отменяет сей прискорбный факт? Тошнит уже от этих гусуланьских вечно белых одежд! Лань Чжань то, Лань Чжань это, да Вэй Усянь просто слишком добрый, а так-то из ваших шкафов уже столько грязных скелетов повываливалось, что... - Ты! ... не мог бы немного помолчать? И в самом деле! Цзян Чэн со свистом выпускает из груди воздух и, как подрубленный, валится обратно на подушки. Так, надо срочно закрыть глаза и успокоиться, обменяться впечатлениями с покойным Не Минцзюэ по поводу искажения ци он всегда успеет. И вообще, хватит! Тем более, что дела идут даже лучше, чем он надеялся. Ванцзи умеет зажигать меридианы, вот так штука! Брал уроки. Давно. То есть, он уже тогда предположил, что с Вэй Усянем что-то не так именно на этом уровне! Но на каком, простите, основании? Тёмный путь? Это еще ни о чем таком не говорит, Вэнь Жохань, например, тоже по печатям убивался, но Золотое ядро там было, дай Будда каждому. Равно, как и у той женщины, Лань И, главе Ордена Гусу Лань. Да Цзян Чэн и сам этих тёмных заклинателей повидал немало, может судить о таких делах. И потом, как это вообще могло тогда случится? Сжигающий ядра? Так все бы знали, пленные Вэни дали кучу показаний. Не говоря уже о том, что от его руки на спине остается очень характерный след, у Цзян Чэна он и за столько лет до конца не сошёл, но на прежнем теле Вэй Усяня его не было точно. Короче говоря, повредить ядро незаметно для окружающих практически невозможно, разве что специально, а это слишком даже для него! Непонятно, как Цзян Чэну и в голову-то такое пришло, нашёл кого слушать, человека, который... Ну, всё, всё, надо остановиться, накрыть ладонью еще не остывшее от бешенства кольцо, поднять голову и... На секунду зажмуриться вновь, потому что распростертое совсем близко тело внезапно излучает такой странный призрачный свет, что Цзян Чэн даже не сразу понимает, что оно светится вовсе не само себе, а подобно августовскому небу, сплошь покрыто тонкими, мерцающими, как созвездия, нитями меридиан. - Как давно было первое обследование? - Около полугода назад, - напряженно отвечает Цзян Чэн. - А что, есть изменения? - Даже если не брать в расчет периферию, где тоже проблем хватает, то посмотри вот сюда. Длинный палец проводит в воздухе линию от правого соска к левому, потом скользит вниз практически до паха и поднимается обратно к первоначальной точке. Цзян Чэн всматривается и внезапно обнаруживает среди хаотично пульсирующей паутины довольно чёткий, горящий слабым, но ровным светом треугольник. Как он мог не заметить его раньше? Где были его глаза? - Это же... - Да, это Духовный щит, про который многие слышали, но мало кто верил. И вот этот щит в твоих бумагах. И я знаю, что учитель Шэнь всегда проводит обследование без зрителей, но разве потом он не всё тебе объяснил? - Он отказался помочь Вэй Усяню, назвал его самоубийцей, и мы с ним... в общем... немного повздорили. - Ясно. Тогда сам посмотри на схему. А теперь сюда - видишь, истощились все стороны, но особенно линия от сердца вниз. Она гораздо тусклее двух других, а должно быть наоборот или, в крайнем случае, одинаково. Чем сильнее ядро, тем ярче она горит... - Погоди! - вскидывается Цзян Чэн. - Погоди. Если всё так просто и очевидно, то почему же об этом так мало достоверного? - Просто и очевидно? Ханьгуан-цзюнь поднимает голову и бросает на Цзян Чэна такой недоуменный взгляд, что тот на миг ощущает себя пронзенной булавкой сороконожкой, у которой, ко всеобщему удивлению, вдруг обнаружились восемь лишних лапок. - Это очевидно только Сяо Шэню и... я даже не знаю, кому еще. Он уже лет тридцать не может подобрать учеников, везде их ищет, но... - Но? - Чтобы так зажечь меридианы, надо в моменте часть своей ци, неважно, темной или светлой, преобразовать в нейтральную, а это по силам... - Как всегда, конечно же, только тебе. И ему. Я понял. Цзян Чэн зло прикусывает губу и вновь пристально всматривается в красивые созвездия. Значит, линия, идущая от сердца, слабее двух других... Да она не просто слабее! Теперь Цзян Чэну кажется, что она и вовсе, того гляди, погаснет! Погаснет прямо сейчас, на его глазах, вон, как неуверенно прокатывается по тонкой ниточке тусклый голубоватый огонек! Неужели ничего нельзя сделать? Это всё какой-то бред, откуда вообще взялось у этих заносчивых поджигателей меридиан столько уверенности? - Послушай, если вас так мало, а подобных обследований еще меньше, то почему ты уверен, что линия от сердца непременно должна гореть ярче остальных? - Раздевайся! - Что?! Ханьгуан-цзюнь одним движением поднимается с колен, и Цзян Чэн невольно следует его примеру. - До пояса. Меч и Цзыдянь тоже придётся снять. До пояса? Надежно скрытый под одеждой дисциплинарный шрам тут же привычно и противно тянет кожу на груди. Но ничего, ничего, господин Верховный заклинатель, про тебя в этом смысле Цзян Чэну тоже кое-что известно! Так что, пожалуйста! И он решительно рвет с плеч драгоценный шёлк, одновременно сдирая с себя оба ханьфу. Да подавись ты! Слабый запах сандала легко касается ноздрей, золотистые глаза вдруг оказываются совсем близко, и Цзян Чэн едва удерживает себя на месте, непроизвольно стискивая кулаки и напрягая пресс. Это трудно, очень трудно, а если длинные, ярко вспыхнувшие голубым, пальцы сейчас коснутся его кожи, то он вообще за себя не ручается, хотя Вэй Усяня они точно не касались, значит, и его не должны, и он... ... огромным усилием гасит едва не вырвавшийся из глотки вопль! Впечатление такое, словно грудную клетку пытаются вскрыть ледяным и при этом абсолютно тупым ножом, боль так сильна, что Цзян Чэн даже не может сразу сморгнуть мгновенно выступивших слез, как такое вообще можно вынести, как?! - Ты в своём уме? - низко шипит, не разжимая губ, его мучитель. - Немедленно прекрати сопротивляться! Прекратить, нужно немедленно прекратить! Цзян Чэн закрывает глаза, делает глубокий вдох и с трудом разжимает кулаки. Ледяная боль пропадает мгновенно, сменяясь острыми прохладными покалываниями. Они мечутся по всему телу, как мелкие кусачие рыбешки из почти полустертых детских воспоминаний. Да, точно! Это было какое-то очередное странное развлечение Вэй Усяня - неподвижно застыть в прозрачной воде, наблюдая, как в надежде хоть чем-то поживиться, на подставленное тело кидаются стайки глупых и храбрых мальков. Вот он висит, раскинув руки и щуря на солнце темные глаза, рассеянно улыбается ярким ртом и главное! наконец-то хоть ненадолго затыкается, чтобы не распугать нахальных рыбок! И Цзян Чэн так рад этому обстоятельству, что тоже покорно висит рядом, не обращая внимания на попытки сожрать его заживо, и беспрепятственно скользит взглядом по тонкой нежной шее, по прямым, наполовину погруженным в воду плечам, по слегка размытым очертаниям груди и впалого живота, и дальше, дальше... И от этого зрелища от сердца вниз разливается странный липкий жар, но всё дело, конечно же, в солнце! Чьи горячие лучи пробивают толщу воды, нежно лаская юные расслабленные тела, и Цзян Чэн мог бы висеть так вечно, но чей-то низкий голос зовёт его с берега - посмотри! Посмотри! Что, ну что опять, почему он вечно всем должен? - Посмотри! Цзян Чэн вздрагивает и открывает глаза, резко выныривая из одной внезапной грёзы, и тут же проваливается в другую! Или это уже никакая не грёза? А тогда что? Рука сама собой тянется вперед, чтобы дотронуться до висящего в тёмной пустоте ярко-голубого треугольника, однако пальцы внезапно упираются в нечто холодное и твердое, и это... - Это зеркало. А это твой щит. Свой я тебе показать не могу, зажечь собственные меридианы мне не под силу, но картина примерно та же. Просто поверь. И обрати внимание, как именно связаны стороны, видишь, они отнюдь не равны... Низкий голос говорит что-то ещё, умные слова скользят по краю потрясенного сознания, но Цзян Чэн никак не может на них сосредоточиться. Ведь это Духовный щит! То, что ставит его обладателя выше, гораздо выше обычных людей, да и не только людей, многие ли заклинатели могут похвастаться таким же? Ни окружающая темнота, ни слегка мутная бронзовая поверхность, ничто не может пригасить его мощного, живого сияния! А ведь он, Цзян Чэн, чуть было не лишился всего этого, чуть было... - ... только немного странно расположен, никогда такого не видел. А впрочем, неважно. А теперь посмотри на Вэй Ина. Цзян Чэн отводит взгляд от ослепительного зрелища и не сразу понимает, куда именно нужно смотреть? Но белая фигура снова опускается на колени, и только тогда глаза различают рядом с ней слабое голубоватое мерцание в окружении странно потускневших свечей. Короткий подъем духа мгновенно сменяется отчаянием. Ничего-то у них не получится! Такую пропасть не преодолеть, она слишком велика, или уже слишком поздно, или... Или поздно было с самого начала? Да какая, к гуям, разница! Лучше бы он никогда не видел эти жалкие умирающие меридианы, и уж, тем более, лучше бы не видел свои, такие яркие, сильные, бессовестно живые. Лучше бы он никогда! Цзян Чэн бьёт ладонью по сияющей глубине, зеркало с глухим стуком падает на пол, вот только сияние никуда не девается, потому что дело тут вовсе не в зеркале. Воздух вокруг звенит от напряжения, весь пропитанный вырвавшейся на волю энергией, нервно вздрагивает в ножнах верный Саньду, а снятый с пальца Цзыдянь рассыпает вокруг себя фиолетовые искры такой красоты и яркости, какие Цзян Чэн сроду от него не видел вне прямого контакта с собственным телом. И только белая фигура продолжает сидеть неподвижно, слегка наклонившись вперед и неотрывно глядя на распростертое перед ней тело. - Ты... сможешь нам помочь? Вот зачем он сейчас сказал "нам"? Кто вечно тянет его за язык? Уж как его раздражала матушкина манера подбирать слова самым неприятным для собеседника образом, он ведь даже в детстве чувствовал, что это ужасно глупо и недальновидно! И что в итоге? - Я не заметил, чтобы ты нуждался в какой-либо помощи, - глухо отвечает, не поворачивая головы, Ванцзи. - Ах, ты не заметил? - мгновенно забывает о самокритике Цзян Чэн. - Ну так специально для гусуланьских лицемеров я могу и прямо сказать... - Вэй Ину холодно, одень его и уложи в постель, пожалуйста. Да чтоб тебя! Ладно, он и оденет и уложит, любой каприз, а что поделать? Это невероятно, но худое легкое тело как будто стало ещё легче, Цзян Чэн совершенно не чувствует ни малейшей тяжести, что это такое вообще? А впрочем, понятно, всё это звенья одной цепи, мгновенный выброс не только духовных, но и физических сил. Пушистые мягкие волосы привычно засыпают пылающую под двумя слоями шёлка грудь, и Цзян Чэну очень хочется приникнуть к ним щекой, а еще лучше было бы выставить из комнаты посторонних, упасть рядом, зарыться лицом, обнять и прижаться всем телом и... - Одеяло. Цзян Чэн послушно берет одеяло, осторожно накрывает спящего, и только после этого оборачивается и в первый раз за ночь, а может, и за всю сознательную жизнь, в упор смотрит в светлые, абсолютно прозрачные глаза. - Знаешь, Ванцзи, я никогда бы к тебе не... - Ванцзи знает. Золотые драконьи глаза не двигаются и даже не моргают. Вот же на кого он стал похож! И как это Цзян Чэн прежде не замечал? - Тогда Ванцзи должен знать, что во второй раз мы с тобой этого не переживем. - Мы и в первый не пережили. Точно! Но не совсем. Ты, Ванцзи, не пережил сразу и почти буквально, а например, он, Цзян Чэн, первые два года верил, что всё у него наладится. Да, будет трудно, но ведь наладится! Пристань Лотоса строилась, клан активно разрастался, Цзинь Лин тоже был здоров, Цзыдянь сиял на пальце с каждым днем всё ярче и ярче, ярче даже, чем у матери, знаменитой Пурпурной Паучихи. Худо-бедно, но мечты сбывались! А не хочешь спросить, Ханьгуан-цзюнь, что же случилось потом? А я и так скажу- ты, ты случился! Ты зачем-то выжил после того, после чего не выживают, выжил и вернулся. А вернувшись, тут же спокойно и грациозно сел напротив, на свое место на каком-то очередном дурацком Совете. Вот тогда-то для Цзян Чэна всё и рухнуло! Черным камнем откололось от проклятой горы боли под названием Луаньцзан и шарахнулось прямо поперек его светлого, широкого пути. И не успела улечься пыль, как Цзян Чэн понял, что тоже не пережил. О том, сколько темных заклинателей впоследствии не пережило этого вместе с ним, Цзян Чэн предпочел бы сейчас не вспоминать. - Идём. Пусть Вэй Ин спит, а у нас ещё много дел. Сердце радостно подпрыгивает. У них ещё много дел! Значит, что-то еще можно сделать, Цзян Чэн ведь правильно понял?