Под красной эгидой

— Опускай рычаг, Польша, — стальной голос Советского Союза громогласно разносится по площади. Здесь собраны буквально все так или иначе участвовавшие в войне. На практике это означает чуть ли не весь мир. Вот Британия в инвалидном кресле, рядом с которым стоят его колонии. Вот Штаты, только что зачитавший приговор единственному осужденному на этом процессе, по его левую руку Япония. Его лицо перебинтовано, сомнительно, что он вообще что-то видит. Но он, как и остальные проигравшие вынужден присутствовать здесь. Взгляд поляка соскальзывает на Венгрию, но тот стоит слишком далеко, чтобы разглядеть его в подробностях. Польша однако не задерживает взор на венгре, так как рядом с ним возвышается пугающая фигура Союза. А СССР ждет пока Польша исполнит его приказ. «Почему именно я должен это делать,» проносится в голове поляка мысль. Сегодня ему приходится работать палачом. Он старается не смотреть на осужденного, но отнюдь не из жалости, а потому что знает, что увидит отнюдь не раскаяние, а насмешку. Да и весь этот процесс — всего лишь показуха. Нужно наказать кого-то, нужно найти виновника. Но кому приписать грехи самой жуткой войны в истории человечества? Италии, который уже 43-м переметнулся к Союзникам? Японии, с которым и так безжалостно расправился Штаты? Или может быть Румынии, Болгарии или Венгрии? Хорватии или Словакии, которые больше не отвечают за себя? Всем сразу? Смешно. Поэтому на помосте стоит Пруссия, дряхлый старик, полумертвый призрак бывшего величия своего народа. Потому что больше отвечать было некому. Рейх, трусливый ублюдок, застрелил себя до того, как его нашли. Польша все же не может не посмотреть на Пруссию в последний раз. Однако к его удивлению, в ответ он не видит привычной кривой ухмылки превосходства. Вместо этого на лице осужденного лишь безграничная усталость и неестественное для него смирение со своей судьбой. Его волосы поредели, глаза ввалились, почти скрываясь за морщинами, руки непроизвольно подрагивали. Поляк понимает, что Пруссия был мертв задолго до того, как Союз накинул ему петлю на шею. — Чего ты ждешь, Польша? — осужденный говорит настолько тихо, что этот разговор могут слышать лишь они двое, — Ты же этого так хотел, помнишь? — Не так, — также тихо отвечает поляк, — и не тебя. — Печально, что все так вышло, — глубокий вздох, — не забудь проявить уважение к моим останкам. Польша решает не продолжать этот разговор, с силой опуская рычаг. Доски под ногами Пруссии раскрываются. Раздается хруст шейных позвонков. «Быстрая смерть, хорошая работа, ” думает поляк. Он не оглядывается на труп, спускаясь по ступенькам вниз. Вместо этого его пристальный взгляд всматривается в лица зрителей. Это была первая публичная казнь одного из них, раньше такие вещи совершались за закрытыми дверями. Польше ли не знать. Но в этот раз все иначе, в этот раз мир жаждет справедливости и крови. И пока люди публично судят военных преступников, им, воплощениям народов, тоже нужно кого-то осудить. Однако в глазах присутствующих не видно радости или морального удовлетворения. Что это, как не очередная смерть? Пруссия не восстанет больше, нет больше у его народа отдельной идентичности, нет больше у него земель, а его наследие, Германия, лежит в руинах. «Мы жаждали справедливости, но разве это справедливость? Не Пруссия должен был болтаться в петле сейчас. Мы все знаем, кого на самом деле хотели прилюдно опозорить казнью.» Но Польше это кажется недостаточным. Почему они порицают преступления против человечности одного, но не других? Как смеет Советский Союз стоять сейчас по боку Британии и Соединенных Штатов, жать им руки, делить сферы влияния по своему усмотрению? Кто, как не он, точно также жал руку Рейху в 39-м? «Британия и Франция, ” тут же всплывает в голове мысль об очередном предательстве, «все они одинаковые. А Америка закрывал на все, что творилось в Европе, глаза, пока не стало слишком поздно.» Польша хмурится, проходя мимо «Большой Тройки». Ему хотелось исчезнуть из центра внимания сотни зрителей. Но ему не удается уйти далеко, за спиной тут же слышится оклик Союза. — Польша, подойди сюда. Не подчиниться он не может, поэтому поляк делает глубокий вдох, разворачивается и исполняет приказ. Штаты с силой жмет ему руку в приветствии, награждая ослепительной натянутой улыбкой. Только он пытался сохранить иллюзию позитивного настроя сегодня. Британия сжимает ладонь поляка вяло, то ли от слабости, то ли от брезгливости, и тут же отворачивается. Советский Союз тоже протягивает руку в приветствии, но Польша демонстративно убирает свои руки за спину. Не собирается он здороваться с этим кровожадным монстром. — На Ялтинской конференции мы уже обсудили твои будущие границы, — начинает Британия, но тут же заходится в громком кашле. К нему тут же подбегает Австралия с флягой с водой, но британец лишь отмахивается от своего доминиона, — территория, принадлежавшая Пруссии, теперь твоя. — Вся? — поляк недоуменно поднимает бровь, — Но немецкое население там- — Выселить, — коротко и сухо высказывается Союз, — нам не нужны очередные территориальные споры по правам меньшинств. И не вся, не обольщайся. — Тем более, — вклинивается в разговор Америка, — тебя они не должны беспокоить. Мы уже придумали план по перевоспитанию будущего воплощения Германии. — Воплощений, — поправляет Британия. — Это все конечно прекрасно, но, — Польша поворачивается к СССР, уставившись ему прямо в глаза, — что насчет других моих земель? Львов? Вильно? — Львiв и Вильнюс, — Союз даже не моргает, — они больше тебе не принадлежат. — А это решает кто? То есть как отдавать мне немецкие территории, так пожалуйста, а как те, что у меня отобрал, — поляк гневно поворачивается в сторону западных союзников, — восточный сосед, так нет? Я надеюсь вы не забыли, с чего началась война? — Спокойно, друг мой, — американец ободряюще хлопает Польшу по плечу, — это просто территории. Тем более ты получаешь на западе то, что потерял на востоке. В качестве компенсации. — Это не «просто территории», — шипит поляк, — я требую справедливости. — Я так понимаю ты слишком глуп, чтобы понять это сам, — глухой голос британца заставляет Польшу замолчать, — Мы отдали тебе бывшие немецкие земли. Довольствуйся этим, потому что больше мы тебе дать не можем. На этом все. Задохнувшись от возмущения, поляк резко разворачивается и быстро уходит прочь. «Черт бы побрал эту большевистскую змею! Втерся в доверие, теперь не отделаемся никогда.» Лишь пройдя добрую сотню шагов Польше удается наконец-то выдохнуть всю накопленную ярость и обиду. Он делает несколько глубоких вдохов и выдохов, набирая в легкие холодный утренний воздух. Промозглость и сырость подбираются прямо к коже, и поляка слегка потряхивает. Он облокачивается о фонарный столб и рассматривает затянувшееся тучами небо. Того и гляди хлынет дождь. Благо с уличными вопросами покончено, дальше их ждут долгие и нудные часы переговоров, договоров и прочих разговоров в неудобных креслах конференционных залов. — Привет, — раздается столь знакомый голос за спиной. Польше даже не нужно поворачивать голову, чтобы догадаться, кто там. — Венгрия! — развернувшись, поляк тут же заключает друга в крепкие объятия. Они очень долго не виделись после войны. Дел было невпроворот. — Ай, не так сильно, — выдыхает венгр и Польша отпускает его, вспомнив о ранениях и травмах, которые вероятно еще не успели как следует зажить. — Извини. Как ты? Венгрия молчит и отводит взгляд в сторону. Его руки и лицо покрыты шрамами, сам он опирается о трость, и поляк догадывается, что и остальное тело не осталось без увечий. Но венгр не собирается рассказывать никаких подробностей и Польша понимает его. Война не прошла бесследно ни для кого. А Венгрии, как проигравшему, еще и приходилось расплачиваться за свои ошибки. — Восстанавливаюсь, — все же подбирает ответ венгр, все еще стараясь не смотреть на друга, — а ты? — И я, — коротко отвечает поляк, чувствуя что разговор затухает. Венгрия достает пачку сигарет. — Будешь? — Я не, — начинает было Польша, но решает все же согласится, — а хотя ладно. Буду. Они закуривают, вместе уставившись на темные тучи, с трудом передвигающие свои огромные сизые туши по небу. Говорить не о чем, а в тишине им комфортнее сейчас. Со стороны центра площади доносятся громкие разговоры, поздравления, смех. Похоже присутствующие все же расслабились и позволили себе радоваться окончательной победе. Прямо рядом с трупом. Время идет, а человечество не меняется. — Хорошо, что все кончилось, — случайно говорит вслух Польша, хотя и не планировал нарушать тишину. — Да, — тихо вздыхает Венгрия, — хорошо. — Ты волнуешься, — подмечает поляк, — что-то случилось? — Коммунисты. Все сильнее, — венгр делает длинную затяжку, — и сильнее. Народ все еще не доверяет им, но боюсь, не нам решать. — Думаешь, что попадешь под сферу влияния Союза? — Не думаю. Знаю. И ты тоже. Все, через чьи земли промаршировала его армия. Польша молчит, переваривая полученную информацию. Это что же получается, их снова отдали кому-то, не спросив их мнения? Неужели Британии и остальным настолько наплевать на них? — Не понимаю, — трясет головой поляк, — почему это происходит? — Что именно? — Ну, Союз только получает лавры победителя. Никто не судит его, никто не осуждает те преступления, что совершал он. Наоборот, ему достается все больше влияния. Не понимаю. Мы должны быть свободны, а не под новым тираном. — Возможно, Польша, — за спиной раздается чужой голос, который заставляет обоих обернуться. Говорящим оказывается Чехословакия, — дело в том, что он и есть победитель. Возможно дело в том, что он пролил немало крови для того, чтобы победить и уничтожить Третий Рейх. Возможно тебе не перепало больше земель, потому что ты этого не заслуживаешь. — Ты знаешь, что встревать в чужие разговоры неприлично? — поляк подходит к чехословаку вплотную, — Проваливай и не капай мне на мозг. — А ты знаешь, что вторгаться на территорию соседа, удачно отхватив кусок чужих земель, вовремя примазавшись к фашистам, тоже крайне неприлично? — шипит в ответ Чехословакия. Он смотрит на Польшу снизу вверх, но это не мешает ему выглядеть угрожающе. — Господи, — пытается остановить назревающий конфликт Венгрия, — остановитесь. — Тебя спросить забыли, фашист гребаный, — цедит сквозь зубы чехословак, не отводя взгляд от поляка. — Не трогай Венгрию, — Польша багровеет и хватает Чехословакию за грудки, с легкостью приподнимая его. — Возможно ему не стоило трогать меня, — тот с силой пинает поляка коленом в живот, заставляя Польшу скрючиться от боли. — Чехословакия! — венгр хватает чехословака за предплечье, но тут же получает кулаком по лицу с разворота, — Да твою мать! — Не трогай меня, — Чехословакия дрожит, — никогда больше не трогай меня, ублюдок. Польша быстро обходит противника и загораживает собой Венгрию. Но похоже, что чехословак и не собирается продолжать, застыв на месте и уставившись на свои руки. Ветер слегка колышет его растрепанные волосы и зеленый, излишне теплый, шерстяной шарф. Чехословакия носил его и до войны, но определенно другого цвета. Вот только какого? Тяжело вспоминать лицо Первой Чехословацкой республики, очень тяжело. — Венгрия, ты в порядке? — тихо говорит поляк, продолжая наблюдать за Чехословакией. — Да. Чего это его разнесло так? — Фрустрация после войны, — Польша прекрасно понимает эти ощущения. Обида, злость, ярость, желание отомстить. Но виновника нет в живых. Вот и приходится искать других, — Эй, Чехословакия. Я знаю, что тебе сейчас тяжело, но пойми, что это касается не только тебя. Ты ничего не добьешься тем, что будешь выбивать агрессию на нас. Мы тоже через многое прошли. — Вы предатели, — он бормочет совсем тихо, почти неслышно, — вы помогли ему убить меня. Все трое замолкают. Чехословакия разглядывает свои ботинки и теребит шарф, в то время как Польша и Венгрия не спускают с него глаз, не зная, что и ожидать. «Он был мирным и спокойным до войны, но кто знает, насколько сильно она его изменила. Каковы теперь черты характера Чехословакии? Отличается ли он от себя прежнего?» Поляк пытается анализировать поведение противника. Стоит ли атаковать его до того, как он решит вновь действовать? — Да, это так, — неожиданно нарушает тишину венгр и Польша в ужасе оборачивается на него, подмечая разбитую губу. Все же чехословацкий удар не прошел бесследно, — вот только мы не предатели. Мы лишь преследовали собственные интересы. Мы никогда не были друзьями, и ты прекрасно знаешь это. Чехословакия уже открывает было рот, чтобы исторгнуть из себя очередную гневную тираду, но вместо этого оставляет его открытым, широко распахнув глаз и уставившись на что-то за спиной Польши. Это заставляет поляка медленно обернуться, чтобы узнать, что же так удивило чехословака. — Приветствую, — здоровается Югославия. Он сильно изменился с того момента, когда поляк видел его в последний раз. Насколько Польша знал, они с Чехословакией были весьма близкими друзьями до войны. И оба погибли в ней, хоть и лишь временно. — Я и не надеялся увидеть тебя больше, — отвечает вместо приветствия Чехословакия и, наплевав на все рамки приличия, стремительно преодолевает расстояние до югослава, крепко обнимая его. — Ну что ты, — успокаивающе бормочет Югославия, тоже обнимая друга, — куда бы я делся? — Ну знаешь… Они медленно начинают уходить в сторону от Польши и Венгрии, громко обсуждая события минувших лет. Их звонкий смех и непринужденный разговор непроизвольно заставляют поляка улыбнуться. Еще одно счастливое воссоединение. К тому же, очень удачно, что Чехословакию удалось отвлечь. Но спустя мгновение он хмурится, вспоминая вид Югославии. Форма, социалистическая звезда, взгляд… Было очевидно, что это очередное подтверждение об укреплении советского влияния. Венгрия был прав. Их всех ждет эта участь. И если сейчас Чехословакия опьянен благодарностью, и если Болгария говорит, что в этом нет «ничего такого», и если Румыния молча следует за Союзом, приняв его идеи и мнения после оккупации, то и Венгрии с Польшей скоро придется подчиниться. «Да и кого я обманываю. Мой народ уже сделал выбор, как и я. Справедливость, несправедливость. Не мне решать о своей судьбе. Я могу сколько угодно презирать Советов, но это не отменяет того, что я никуда не денусь из их сферы влияния.» — Венгрия? — Что? — Сильно губа болит? Этот вопрос застает венгра врасплох. Польша догадывается, что его уже очень давно не спрашивали о самочувствии. И уж тем более о такой ерунде. На войне больно постоянно, что уж говорить об оккупации и прочих прелестях жизни. Поэтому мало кого интересуют такие мелочи. — Нет, — Венгрия тихо смеется, — совсем нет. Тем более я заслужил. — Не говори так, — поляк резко оборачивается к другу и хватает его за плечи, — война кончилась. Все позади. В том числе и твое прошлое. — Как ты можешь так легко простить меня? — венгр с силой сжимает рукоятку трости, отчего костяшки его пальцев белеют, — Почему? Наступает неловкое молчание. Действительно, почему? Почему Польша не может простить Францию и Британию, почему не может простить СССР, почему ему заранее хочется разбить лицо будущему воплощению Германии, но не чувствует такой же злости по отношению к Венгрии? Ведь он прекрасно знает о том, что венгр не был ни невинным барашком, ни жертвой обстоятельств. Он убивал, причинял боль другим, проливал кровь и сотрудничал с монстром. И все же поляку проще закрыть на это глаза. «Как эгоистично. Только потому, что он не сделал лично тебе ничего плохого, ты готов сделать вид, что ничего не произошло.» Но Польша не дает мерзкому голосу в своей голове заглушить настоящую причину. — Потому что ты мой друг. И я люблю тебя. Одинокие капли начинают падать на них, заставляя поляка морщиться от неприятных ощущений, когда холод и влага задевают затылок и шею. Возможно шарф не был бы такой уж плохой идеей. Дождь выводит Венгрию из ступора, он поднимает голову, разглядывая свинцовое небо над ней, словно не веря своим ощущениям. Польша легонько встряхивает его за плечи. — Пошли внутрь, у нас еще полно дел сегодня. Или ты так и собираешься мокнуть на улице? — поляк складывает руки на груди и слегка ухмыляется. Он не ждет ответа венгра и шагает в сторону здания, к которому уже стремительно стекались остальные. Венгрия нагоняет его лишь у ступенек. — Мог бы и подождать калеку, — говорит он, аккуратно переставляя раненую ногу. Польша с улыбкой предлагает ему руку помощи и опору, пока они поднимаются, — Спасибо. — Да не за что. Поляк придерживает тяжелую дверь, чтобы Венгрия мог зайти не опасаясь ее неожиданной атаки с тыла. Однако прежде, чем войти самому, он некоторое время вновь рассматривает центр площади. Одинокий труп слегка покачивается под все усиливающимся дождем. “Прояви уважение к моим останкам,” вспоминает последние слова Пруссии Польша. К сожалению, исполнить последнюю волю казненного не удастся, так как его судьбу нужно будет решать с Союзом. А он вряд ли согласится на что-либо, кроме скромной безымянной могилы. Это точно не то, чего бы хотел Пруссия. —Ты идешь? — слышит поляк за спиной оклик венгра. — Да. Больше здесь не на что смотреть.