Вальс новолуния

У них осталось мало фотографий матери, жутковатой в своей кукольности и стеснявшейся сниматься. Ей не посчастливилось приобрести красоту с возрастом, а не сразу родиться миловидной, но отец полюбил её задолго до того, как она созрела — впрочем, созрела ли? Карибель фон Мюзель была нераспустившейся розой, обречённой увянуть, так и не достигнув высшей точки цветения. К моменту смерти она едва переступила грань между невзрачной и хорошенькой, да и то последнюю характеристику к ней можно было применить очень осторожно, учитывая две беременности. Рождённая в тряпье и похороненная в тряпье, неудачливая принцесса, одно из тех чистых душой созданий, что изо всех сил зовут спасителя, который так никогда и не явится им на помощь, — вот что она из себя представляла. Аннерозе вспоминала её с нежным сожалением, тоской по женщине, что так и не научилась жить, и, пожалуй, разочарованием от того, что мать довольствовалась ролью прекрасной дамы в чьей-то чужой сказке. Карибель мало заботила Райнхарда. Он, конечно, горевал по матери, которая умерла, когда ему не было и трёх лет, но только по образу, а не по самой женщине, её надеждам и мечтам — или, лучше сказать, её недостатку их. Аннерозе хотелось думать, что в противном случае он бы не боготворил её саму так, как теперь, не установил бы драгоценную сестру на сияющий пьедестал, на котором она и без того прожила всю жизнь. Здесь не было его вины. Он никак не мог знать, что золотой клетки Гольденбаумов уже хватило с лихвой и что добавление ещё одной ни на что не повлияло. Раньше она была почти счастлива: все желания смолкали под напором незаслуженной роскоши и красивых безделушек. Отец часто повторял, что Аннерозе выглядела в точности как мать. Смотря в зеркало, она с ужасом понимала, что это так. С каждым годом делалось всё очевиднее: Карибель заполняла собой всю её жизнь. Аннерозе унаследовала не только её внешность: точно так же она переняла и роль в истории. Однако, в отличие от матери, её «спасали» не один, а два рыцаря: брат и его лучший друг. Ей не был нужен ни тот, ни другой. Один из них, Кирхайс, почти сумел понять это. Аннерозе весьма опечалила потеря его добродушной проницательности, когда брат потащил друга за собой на передовую, где тот и погиб после того, как она доверила ему этого красивого мальчика. Он обращался с ней учтиво, но то была сердечная, трогательная учтивость, а не добровольно взваленная на себя обязанность. Если бы они жили в сказке, Аннерозе горевала бы о потере великой любви. Правда, однако ж, заключалась в том, что она давным-давно примирилась со всем этим. На войне умирали миллиарды, и она попросту не могла сохранять оптимизм и думать, будто кто-то из них выживет. Даже несмотря на всю доблесть и тщеславие Райнхарда, она всё ещё сомневалась, что его кости когда-нибудь упокоятся в щедрой земле Одина. Аннерозе боялась, что младший брат, который любил её столь беззаветно, разделит судьбу бесчисленных солдат, что отдали жизни и не получили взамен даже право быть возвращёнными на родину и как следует похороненными. О, как завидовала она Магдалене, её силе и острому уму! Родись она мужчиной, вся галактика готова была бы лизать ей руки. Туда, где появлялась Магдалена, приходило солнце. Сама Аннерозе была лишь луной: тусклым, бледным отражением чего-то яркого и значимого. Она была Карибель — женщиной, раздавленной одной громадной трагедией, а затем ставшей её живым воплощением. Одно-единственное событие наложило отпечаток на всю их оставшуюся жизнь. Аннерозе с горечью думала, что если бы Райнхард действительно хоть сколько-нибудь любил её, то прилетел бы даже несмотря на то, что она велела ему этого не делать. Однако, выполнив братский долг, он оставил сестру увядать в тени, всеми забытую. Что ж, именно такое обычно происходит в сказках после падения занавеса. Она уединилась в усадьбе, подаренной некогда кайзером, стараясь превратить свою клетку в цветущий, полный жизни сад. Окинув критическим взглядом штат прислуги, что была одним из элементов меблировки, Аннерозе сократила его до необходимого минимума. Остальных отправила к брату — пусть теперь это будет его проблемой. Затем она убрала подальше в шкаф длинные струящиеся платья, откопав более удобные юбки до колен и блузки без рукавов, которые носила в юности. Близилось её тридцатилетие, но сейчас Аннерозе как никогда чувствовала себя девчонкой, что дурачится с материнской шалью и смеётся, помогая младшему брату делать первые шаги. Усадьба нуждалась в некоторой переделке, и Аннерозе взяла её обновление на себя. Выкорчевать клумбы, заменить их грядками, фонтаны переместить; здесь убрать ограду, там возвести и, разумеется, не забыть про лестницу на крышу — на планируемую площадку для наблюдений. В первую неделю она вырыла цветы и распланировала, где посадит новые растения. В саду не будет роз, столь любимых кайзером. Эти обманчиво опасные создания годились лишь для пирожных на розовой воде или складывали нежные головы ради того, чтобы всего один вечер украшать наряд светской дамы. Вместо них она высадила практичную зелень — подсолнухи там, где были розы, помидоры, сменившие азалии; морковь, чтобы провести границу между растениями разных видов. Поскольку она отказывалась от помощи слуг во всём, что не касалось перевозки рассады, работа была тяжёлой и уединённой. Подобно саду, оживавшему под её руками, оживала и Аннерозе. Окончив заниматься им, она отвела один день на то, чтобы как следует насладиться осознанием проделанной работы. Именно тогда ей вспомнилось, что Магдалена покинула Один, чтобы оказывать содействие в восстановлении планет, разрушенных во время оккупации Союза. Не зная, с кем поделиться своим достижением, Аннерозе лениво подумала, не позвонить ли брату, и в итоге решила, что не стоит. Теперь он был премьер-министром, а фактически кайзером — ему не нужно было приглашение, чтобы прийти к кому-то, кого он желал видеть. Вместо этого она запросила номер одного адмирала, к которому чувствовала запоздалую признательность, и стала ждать. На следующий день, ровно в полдень, его превосходительство вице-адмирал Оберштайн появился на пороге. Аннерозе приняла его без церемоний, в синей гостиной, которую намеревалась перекрасить в зелёный. Стоимость чая, который она подавала, могла бы обеспечить крестьянскую семью на целый год — то был старый подарок какого-то аристократа, желавшего войти в милость ныне почившего кайзера. Ни Аннерозе, ни её гость даже не притронулись к напитку. Пока чай стыл, она устроилась с вязанием на мягком пушистом покрывале, и говорила об обычных вещах, которые легко могла узнать из газет. В конце концов вице-адмирал спросил, почему она его позвала. Поскольку Аннерозе не хуже его умела уклоняться от ответа и сбивать других с толку, она дала ему полное право приходить в любое время и отпустила. Месяц прошёл без всяких вестей от Оберштайна. Сад был в цвету, и пыльца от недавно посаженных плодовых деревьев тяжело наполняла воздух. Возможно, стоило выбрать другое время для того, чтобы перекрасить стены, но Аннерозе занялась этим именно сейчас, открыв все окна в доме, чтобы проветрить комнаты. Прежде ей никогда не доводилось претворять в жизнь проекты подобного рода, а потому первые слои вышли уродливыми и пошли пузырями; краска выходила за границы комнаты, оставляла пятна на полу и потолке. Аннерозе быстро поняла, что даже под фартуком лучше носить одежду, которую не жалко. Спустя три дня она упала со стремянки и сломала запястье. Несмотря на боль и слёзы, Аннерозе была скорее удивлена. Впервые в жизни она сломала себе что-то, но иметь дело с переломами приходилось уже не раз. Именно так прошло детство Райнхарда, как стало ей ясно чуть позже, полное синяков и переломов, в основном полученных из-за её репутации подстилки кайзера. Аннерозе всё больше и больше ощущала себя живой: колючая реальность понемногу нарушала мёртвую, застывшую безмятежность её тепличного существования. Подумав, она решила обойтись без помощи доктора, перевязала запястье и продолжила красить. Аннерозе наполовину закончила перекрашивать синюю — а теперь скорее зелёную — гостиную, когда в приоткрытую дверь просочился взволнованный слуга. За его спиной стоял Оберштайн. Он окинул помещение бесстрастным взглядом, ненадолго задержавшись на её запястье. Аннерозе предложила гостю овощи из сада, от которых тот отказался, и в отместку настояла, чтобы он остался ужинать. За столом было тихо, как на кладбище. Она не спрашивала о брате, а Оберштайн и не думал сам начинать разговор. Как и в прошлый раз, Аннерозе взялась за вязание во время паузы между последним блюдом и десертом. Суровая атмосфера рассеялась лишь когда она указала гостю на дверь. Оберштайн сделал один шаг, затем остановился спиной к Аннерозе. — Я убил адмирала Кирхайса, — сказал он ровным голосом и исчез в темноте прежде, чем она успела что-либо ответить. Ночью, лёжа в ночной рубашке на мягкой кушетке и глядя в свежепокрашенный потолок, Аннерозе думала о его словах. Он сказал: «Я убил адмирала Кирхайса». Она спрашивала себя, так ли очевидна кажимость его жестокости другим адмиралам. Под покровом тьмы Аннерозе беззвучно повторяла два ответа, которые могла бы ему дать, и не чувствовала никаких угрызений совести. Доктор пришёл к ней на следующее же утро. Она удивилась. Постепенно комнаты оживали. Аннерозе отказалась от идеи дать каждой из них свой цвет и решила покрасить все стены в разные. Одна из стен гостиной сохранила глубокий синий цвет, ещё одна стала зелёной, две другие сделались ореховыми, словно пара знакомых глаз. Только тогда она наконец написала записку, содержание которой обдумывала последние несколько дней. Аннерозе выводила буквы изящным почерком с завитушками, так что слова напоминали скорее узор, чем письмо. «Мне всё равно», — написала она и отправила как есть, без подписи. Отсутствие ответа нимало не взволновало её. Аннерозе была терпелива. Однако, несмотря на терпеливость, она из чистого любопытства нарушила привычный распорядок дня. — Я пойду на прогулку ближе к полудню, — объявила она смышлёной молчаливой горничной, — Одна. Теплота проскользнула в её словах, и к ней присоединился лёгкий трепет. Прошли годы с тех пор, как Аннерозе последний раз бродила по городу пешком, и ещё больше воды утекло с того времени, когда она могла позволить себе спонтанно решить выйти. Но когда она очутилась во внутреннем дворе, то обнаружила там целый отряд солдат, вытянувшихся при её появлении по стойке смирно. — Вряд ли я смогу взять вас всех с собой, — сказала им Аннерозе, — Пожалуйста, передайте вашему начальнику, чтобы пришёл сюда. Я поговорю с ним. Коротая время, она поставила в печь пирог с клубникой и ревенем. Через час Оберштайн собственной персоной вышел из машины. Аннерозе только что достала выпечку и выложила на блюдо, чтобы остудить. — Отлично, вы как раз вовремя, — сказала она ему и провела в кухню до того, как он успел возразить. Хотя ей пришлось настоять, вскоре у него в руках оказалась тарелка с большим дымящимся куском пирога. На мгновение Аннерозе пожалела, что не проявила должной предусмотрительности и забыла про крем. — После того, как вы наводнили мой дом шпионами, меньшее, что вы можете для меня сделать, это попробовать мою выпечку. Оберштайн бесстрастно посмотрел на неё. — Ваша безопасность — дело исключительной важности, — медленно сказал он, — Кайзер потеряет рассудок, если с вами что-то случится, а потому вы являетесь основной целью для его врагов. Было бы неразумно с моей стороны игнорировать подобный риск. Однако под её тихим и пристальным взглядом он откусил от пирога крошечный кусочек. — Очень хорошо, — спокойно сказала она, — Если вы предлагаете мне свои услуги в качестве охранника на этот день, то мне ничего другого не остаётся, кроме как согласиться. К великой радости Аннерозе, её взгляд уловил легчайшую тень, пробежавшую по его лицу. Два часа спустя она бродила по знакомым местам, здороваясь с теми, чьи лица узнавала, и представляясь тем, с кем не был знакома. Оберштайн шёл рядом, словно призрак, чуть ли не впервые в жизни одетый в штатское, чтобы не выделяться. Именно из-за нежелания спутника обращать на себя внимание Аннерозе взяла его под руку и привлекла к себе. Ей смутно вспомнились родители — то, как отец повсюду сопровождал мать, будто старинный рыцарь, а та краснела от удовольствия. Вспомнила Аннерозе и то, как ей сказали, что однажды она найдёт того единственного, с кем повторит этот сценарий, будучи выше и достойнее мужчины во всём и в то же время ниже его по своему положению и любым мыслимым меркам. Аннерозе умиротворённо улыбалась невозмутимости спутника, подмечая даже малейшее подрагивание век. В конце дня она вновь провела Оберштайна на кухню и завернула половину пирога ему с собой. — Вам это ничего не даст, — сказал он ей во время их следующей встречи, стоя на границе поместья и смотря, как она выпалывает сорняки. Даже несмотря на широкие поля шляпы, Аннерозе чувствовала, как солнце жгло кожу. Она вытерла платком пот со лба. — Объясните. — Я полезен для вашего брата, — ответил Оберштайн, — и бесполезен для вас. Некоторое время она разглядывала собеседника, изучая его неподвижную фигуру. С прошлого раза в тёмных волосах явно прибавилось седины. — Надеюсь, мой брат не слишком изводит вас работой. — Империя прежде всего. Неважно, что станет со мной. Аннерозе посмотрела на сорняк в своих руках — маленький белый цветок, распустившийся не в то время и не в том месте. Решившись, она выпрямилась во весь рост и, подавшись вперёд, легко поцеловала Оберштайна в уголок рта, почувствовав, как неловко он двинулся под её губами. — Что ж, мы похожи, — сказала она, отстранившись. Маска треснула: слабое выражение тревоги отразилось на его лице. — ...Потому что я уже выполнила своё предназначение, не так ли? Адмирал ничего не ответил, и немного спустя до неё донёсся звук его удалявшихся шагов. Вскоре Аннерозе поняла, что обе эти истории ей давно знакомы — и её, и его. Она была принцессой, а он, быть может, сказочным злодеем, чьи моральные устои базировались исключительно на принципе силы. — Мне всё равно, — повторяла она про себя. В её жилах текла кровь Карибель.