Феникс

После лекции по истории искусств нас ждет серьезный экзамен, но я не вникаю в монотонную речь профессора. Лишь однажды слух улавливает пару фраз из анализа «Божественной комедии» Данте. — Буквальный смысл поэмы — изображение судеб людей после смерти. Человек, наделенный свободой воли, будет наказан за совершенные грехи и вознагражден за добродетель. Интересно, а что бы Данте написал о страданиях при жизни? О муках, в которые мы погружаем себя сами, когда не можем преодолеть потерю, боль или страх. Когда испытываем желание отомстить за смерть близкого человека и знаем виновника, но не имеем ни единого доказательства его вины. Я до сих пор вспоминала европейскую поездку урывками, но чувство, что именно бармен подтолкнул Глорию к аварии, не отпускало ни на секунду. Я думала о ней каждый день. Снова и снова перечитывала полицейский рапорт и заключение о смерти, и не могла отделаться от ощущения, что они поддельные. — В поэме Люцифер — страж пути к Чистилищу, — продолжает вещать профессор, щелкая пультом и перелистывая слайды. — Шестикрылый и триликий демон. Среднее лицо — красное — символизирует ненависть. Правое — желтое — бессилие. И левое — черное — неведение. Давайте посмотрим, как его изображали современники Данте. Кадры с картинами сменяют друг друга, отвлекая меня от размышлений. Рога, копыта, оскаленные морды, крылья как у летучих мышей — каждый художник старался показать зло отталкивающим. — И, наконец, с появлением кинематографа демонические образы романтизировали. Вместо темных репродукций на экране появляются скриншоты из фильмов и сериалов. Аудитория наполняется довольным шепотом — однокурсницы обсуждают лощеных голливудских красавчиков и парней из братства, похожих на актеров. — Нашли время, — фыркаю я себе под нос. С некоторых пор меня мало волнует жизнь кампуса. Плевать на вечеринки, сплетни и свидания — я с радостью обменяю их все на возможность докопаться до правды. Кто-то еще находился в баре в тот вечер? Что помешало нам с Глорией уйти оттуда вдвоем? Я сотни раз спрашивала себя об этом, но мне по-прежнему мешала избирательная амнезия. Еще один вопрос прибавился к списку загадок позавчера — почему я потеряла сознание после похорон Глории и очнулась в часовне в противоположной стороне кладбища? Лекция заканчивается, и профессор оставляет несвернутым последний слайд с темным фоном, сквозь который проступают налитые кровью глаза. Пока все записывают задание, я неотрывно смотрю на них. И воображение против моей воли дорисовывает знакомое лицо. Церемония прощания затягивается. В церкви мало народа — не занята и половина скамеек — но каждый стремится поделиться воспоминаниями о Глории, начиная с бывших одноклассников и заканчивая коллегами по работе. Говорят долго, с паузами и еле слышным всхлипыванием. Стараются сдерживать эмоции, чтобы не делать больнее родителям, но эти невыплаканные слезы лишь обостряют их страдание. — Глория всегда была душой компании, — с трудом выдавливаю я, когда подходит моя очередь. Господи, как же это избито. И как же сложно подобрать слова! Я бормочу еще что-то, но речь заглушают рыдания миссис Робертсон. Только теперь она начинает осознавать происходящее. Стушевавшись, я занимаю место на дальней скамье. К гробу выходит пастор и начинает проповедь. С четверть часа он упоенно читает псалмы, умело чередуя их с рассказами о Глории — о пении в церковном хоре в детстве, об участии в благотворительных сборах, о помощи приютам. Оказывается, я многого о ней не знала. Мой взгляд рассеянно блуждает по потолку церкви. Я чувствую себя неуютно и выхожу первой, когда пастор заканчивает прощальную речь. Идти к месту захоронения необязательно, но я все-таки бреду с толпой и, как и все остальные, получаю розу из рук сотрудника похоронной службы*. Надо подождать еще десять минут, положить цветок на лакированную крышку, и тогда можно будет уезжать с кладбища без угрызений совести. На соседнее надгробие садится бабочка. Я взмахиваю рукой, чтобы рассмотреть узор на ее сложенных крыльях, когда она взлетит, и замечаю движение — за ближайшими деревьями мелькает чья-то фигура. Мужчина стремительно удаляется, и я не вижу лица, но знакомый темный ореол за его спиной не дает мне покоя. — Эми, — дернув сестру Глории за рукав, я показываю нужное направление. — Заметила того типа? — Старика, который обходит лавочку? — уточняет она. — Нет же, мужчину в костюме. Брюнета с… — …тростью, — перебивает Эми. — Вижу, только он седой. Не продолжая спор, я кидаюсь вслед за мужчиной. Никакой он не старик. Я еще не ослепла, чтобы перепутать цвет волос, и у меня нет галлюцинаций. Петляя вокруг могил, я постепенно сокращаю расстояние между нами. Не замечая меня, он удаляется на католическую половину кладбища. За склепами легче прятаться, и я почти его догоняю, как вдруг проход передо мной резко пустеет. Я кидаюсь то вправо, то влево — никого. Он исчез! — Вот же гад! — раздраженно пнув столб ближайшей ограды, я разворачиваюсь… и впечатываюсь лицом в чью-то грудь. В расстегнутом вороте рубашки мелькает знакомый узор — череп и розы. Предчувствие не обмануло, это снова бармен! И он не просто следил за мной в аэропорту, но и отыскал в городе. — Ты… — я машинально отступаю назад. — Все-таки узнала, — красные глаза знакомо прищуриваются — бармен взбешен. Я тоже не могу унять вспыхнувший гнев: — Я вызову полицию, извращенец. И расскажу им про преследование. Одним своим существованием он пробуждает во мне ярость, хотя обычно я себя контролирую. — Это ты бежала за мной, — его губы изгибаются в циничной улыбке. — Но не я прилетела за тобой из Брюсселя, — хочется не просто язвить, а вцепиться в ухмыляющееся лицо и хорошенько расцарапать. — Даже не пытайся, — предостережение не дает мне замахнуться. Он говорит тихо, но и в шепоте я слышу едва сдерживаемую злость. — Не смей поднимать руку на… — На кого? Кто ты, черт побери? — А каким ты меня видишь? В темнеющих глазах мелькает интерес — теперь они почти бордовые — а я озадаченно замираю. Какая разница? И почему его это вообще волнует? — А что, возможны варианты? Бармен игнорирует нервный смешок: — Отвечай. — Наглым, самоуверенным и опасным. Способным уничтожить человека, как ты сделал с Глорией, — я осторожно шарю в кармане, чтобы включить в смартфоне режим диктофона. — Признайся, это ты подмешал нам что-то в выпивку. Манипуляции остаются незамеченными. Может быть, мне все-таки удастся сделать запись. — Коктейль был чист, как слеза девственницы, — ухмыляется он. — Тогда почему я видела Глорию уже после ее смерти? — правда срывается с моих губ до того, как я успеваю обдумать последствия. Бармен меняется в лице: — Повтори. — Вики! — зовет кто-то издалека. — Вики, ты где? Кажется, меня разыскивает Эми. Господи, как неловко. Вместо прощания с сестрой она вынуждена бегать по кладбищу. Я разворачиваюсь, чтобы откликнуться, и в ту же секунду широкая ладонь затыкает рот. Вторая рука обвивается вокруг талии. — Ни звука, — шипит бармен, затаскивая меня в ближайшую часовню. Я отбиваюсь, но он отпускает меня, лишь когда за нами захлопывается массивная дверь. Внутри полумрак — солнечные лучи пробиваются сквозь узкие стеклянные вставки под потолком — но и в тусклом свете я могу рассмотреть очертания надгробной плиты и статуэтку ангела. — Это склеп? — лоб покрывается испариной, руки леденеют, но даже дикий страх не позволяет мне двинуться с места. — Боишься нарушить покой мертвых? — крутанув колесико зажигалки, бармен подносит пламя к фитилю лампадки, и на стенах оживают причудливые тени. — Тогда вынужден огорчить — им все равно. Неужели мне снова снится кошмар? На всякий случай я щиплю себя за руку — больно! — но не могу проснуться. Наверное, я все-таки схожу с ума, если стою посреди склепа и разговариваю с этим психом, вместо того, чтобы бежать прочь. — Когда ты ее видела? И что она сказала? — убирая зажигалку, он случайно задевает меня плечом. Я чувствую, что сумрак за его спиной осязаем. — С чего ты взял, что я расскажу? — Расскажешь, — усмехается он, протягивая ко мне руку и проводя пальцем от ямочки за ухом к ложбинке. Медленно и легко — так, что волоски на спине становятся дыбом. — Все, что знаешь, потому что я прикажу тебе. Но я могу и попросить, и тогда понравится нам обоим. Горячая ладонь, дразня, сжимает мою грудь, и тело отзывается на ласку. От прикосновения сосок твердеет, а с губ срывается умоляющий шепот: — Не… делай этого. Я лгу — мне хочется, чтобы он продолжал. Настроение кидает из стороны в сторону, как ветер флюгер. Я только что желала ему смерти, а теперь закусываю губы и мечтаю о поцелуе. Хотя бы об одном! — Я мог бы взять тебя сейчас, — бармен кивает в сторону мраморного алтаря с распятием. — Прямо на нем. — Не… не надо… Я почти готова умолять об обратном. От желания холодеет каждый позвонок, но я держусь. — Я предупреждал, что распознаю ложь, — дыхание щекочет шею, а ключицу обжигает поцелуй. — Боже, — шепчу я, запрокидывая голову. — Ты не тому молишься, — хмыкает он. — А теперь рассказывай. Как я уже говорил, ты сделаешь это добровольно. Да, я сделаю все, лишь бы продлить его интерес. Лишь бы он не останавливался… — Эй, Вики, — из оцепенения меня выводит голос однокурсницы. Я удивленно озираюсь. Оказывается, аудитория пуста, все давно разошлись. О лекции напоминает лишь слайд с кровавыми глазами. — Так ты пойдешь на вечеринку? — Нет, — я качаю головой, отгоняя кошмары. — Буду готовиться к экзаменам. Не оборачиваясь, я бегу в коридор, но даже спиной чувствую взгляд с экрана. * В большинстве случаев организацией похорон занимается специализированная компания, сотрудники которой курируют процесс от и до, начиная с логистики и заканчивая раздачей цветов участникам церемонии прощания непосредственно перед ее началом (чтобы тем не пришлось половину дня носить цветы с собой).