***
За толстым дубовым окном бушевала гроза. Все домашние давно спали, убаюканные монотонной мелодией летнего дождя. Юная девушка сидела перед настежь открытым окном и упивалась ароматами дождя, грозы и свободы, доступными ей, к сожалению, только сейчас. Длинное белоснежное ночное платье струилось по бледному, слегка худощавому телу, что было так далеко от нынешних идеалов. Девушку зовут Елизавета. Родные звали её Лизонька, отец величал: "Солнце моё" — может, из-за того, что волосы её, ниспадающие водопадами с плеч, на солнце приветливо играли благородством золота. Или, если сравнивать более пошло, в понимании Лизы, как искрится шампанское в хрустальном бокале на пышном пиру. А, может, потому что улыбка для нашей героини была совсем не свойственна. В её маленьком свеженьком личике всегда сидела какая-то мысль, которую девушка напряженно обдумывала. Она терпеть не могла притворство, а потому на приёмах улыбалась крайне редко. Но для отца, которого она любила больше жизни, были самые тёплые, самые искренние её улыбки. Елизавета поёжилась, но не от холода. Густые волосы, плотно укрывающие спину, не дали бы ей замёрзнуть. Она вспомнила, что в эти выходные состоится очередной бал — бесконечная череда гримас и притворства. Чаще всего её сердобольные родители позволяли ей оставаться дома, ссылаясь на модное в настоящее время недомогание, приступы мигреней или внезапно одолевшей меланхолии. Эти истории принимались за чистую монету, по большей части из-за стройности девушки, которая порой казалась болезненной. Её нежные белые ключицы были плотно обтянуты полупрозрачной розоватой кожей, а высокие скулы, словно оттеняли внутреннюю строгость и непоколебимость нравов и устоев юной особы. Лицо девушки хоть и было от природы награждено бледностью, чаще всего имело здоровый нежно-алый румянец, который та отказывалась прятать «в угоду моды». Всё это Елизавета считала ужасными глупостями, но перечить родителям не хотела и для особых случаев представала на балах так, как душе родительской было угодно. Лишь изредка сводила она свои прямые брови и хмурила прямой носик, тем самым молча выражая своё недовольство. Как вы можете понять, дорогой нашей Лизоньке не посчастливилось родиться умной. Так считала госпожа Агния Петровна Розова, матушка нашей героини. Мало того, что с детства девочка была любознательная и сообразительная, что обеспокоило маменьку уже тогда, так и по мере взросления тяга к знаниям никуда не делась, а лишь усиливалась. Служанки часто слышали, как она, вздыхая, причитала Митрофану Григорьевичу Розову, своему мужу. — Я молилась Богу, чтобы наше дитя было чисто и прекрасно, — машинально орудуя спицами, тихо произнесла она. — Разве Он не внял твоим молитвам? Я не встречал чудесней и чище девушек, чем наша Лизонька, — изогнув одну бровь, спросил отец. — А видел ли ты девушку умнее? Хватило бы этого ума, чтобы скрывать свой нрав. А ей речи и мысли зачастую не в силах растолковать даже её несчастный учитель, — тяжело вздохнув, продолжала матушка. — Да, его изумлённое выражение лица — самая уморительная вещь в её обучении, — весело улыбаясь, отец потянулся за трубкой, которая только недавно вошла в моду. — Ох, милый, ты, должно быть, не представляешь, как тяжело жить умной женщине в наше время!***
У Елизаветы было несколько дней, чтобы морально подготовиться к торжеству. В этот раз её присутствие стало обязательным — у любимого дядюшки, очень крупного и влиятельного дворянина, Аристофана Владимировича Кудрявцева, наконец-то на свет появился долгожданный наследник – Лев. По такому случаю, счастливый отец закатывал богатейший на изысканные блюда и программу бал-приём. Из уважения к дядюшке и невозможно сильного желания увидеть маленького кузена, решено было ехать. Спать не хотелось. Прохладный влажный воздух разогнал весь сон. Надев домашние тапки, девушка лисьей поступью направилась на кухню. Быстро и беззвучно спустившись на второй этаж, девушка нырнула на кухню, её глаза отлично видели в полутьме. Оказавшись на кухне, она проворно зажгла пару свечей и ловко распалила плиту, чтобы не пролить молоко или не рассыпать ненароком приправы и специи, которые и мама, и кухарки с поварами любили без памяти. Маленькая кухонька озарилась тёплым светом. Длинный кухонный стол на толстых деревянных ножках, уставленный сверкающей посудой, венчиками и давилками, просеивателями и солонками с перечницами. Над столом видели туго связанные душистые и лечебные травы: базилик, розмарин, душица, мята, тимьян, ромашка, шалфей. На стенах располагались полки с крупами и мукой, а также разных размеров и форм склянки, о содержании которых девушка даже не догадывалась. Аккуратно взяв свечу с подсвечником, прикрывая танцующее слабенькое пламя, Лиза проскользнула в кладовую. В стеклянных банках отразился тусклый огонёк. Поставив подсвечник на пол, привычным движением перекинула подолы ночного платья на руку и опустилась на колени. Осторожно открыв маленький погреб, на неё повеяло прохладой. Уверенно протянув руку, она достала холодную стеклянную бутылку с молоком, которая приветливо ей булькнула; девушка невольно улыбнулась. При доме держали служанку-ключницу, которая была с ней, сколько она помнит; хоть мама и занималась воспитанием дочери в полной мере, важные приёмы в угоду семьи не всегда удавалось пропускать. В один такой день, когда родители уехали, на всю губернию напал ужасной силы ураган. Арина, так зовут няню, крепко сложенная женщина, с тёплыми, мягкими руками и таким же сердцем, отыскала девочку, трясущуюся от страха под кроватью. Она созвала всех домашних на кухню, достала откуда-то плохонькую, расстроенную гитару, на которой садовник стал играть ей весёлые песенки-сказки. Сварила ей самое вкусное в мире какао с лавандой, отчего вся кухня наполнилась запахом провинции Парижа, где девочка была ещё ребенком. И пока за толстыми стенами их временного убежища бушевала буря, все домашние с задвинутыми ставнями, потягивая ароматный какао, пели песни на кухне, освещённой парочкой свечек и довольными улыбками. Задумавшись, девушка задела рукой огромный половник для щей, который с ужасающим грохотом полетел на пол. Оглушительное эхо пролетело по дому. Девушка замерла, не смея даже дышать, лишь испуганно моргала, пытаясь умерить бешеное сердцебиение. Прислушалась... Ничего, кроме звенящей тишины, вокруг слышно не было. — Как можно быть такой неловкой! — сама себе сказала Лиза, опускаясь в темноту, дабы отыскать предательский половник. — Ох, Лизонька, это вы! Что вы делаете в такой-то час на кухне, да ещё в такой темноте? — вздыхая с облегчением, спросила Арина, с торчащими в разные стороны волосами и наспех наброшенном на плечи халате... И это что у неё?.. — Арина, ты спишь со сковородкой под подушкой? — склонив голову набок, спросила девушка. — Нет, она у меня на всякий случай стоит у двери. Не все люди хорошие, моя дорогая, надо уметь... постоять за себя, — несколько язвительно отвечала Арина. Такой была нянечка Арина. Решительной, бескомпромиссной, если дело касалось чистоты и готовки, но абсолютно искренней, нежной и любящей в отношении дорогой хозяйки. Лиза мечтательно прислонилась к дверному косяку. — Я никак не могла уснуть. Писала, думала, любовалась грозой, холодный воздух весь сон отогнал, потому ноги сами привели меня сюда, а тут этот половник, явно обделен вниманием, — кухарка, вполуха слушая меня, по-хозяйски обошла кухню, пробежалась по ящикам, наощупь отыскав нужные ингредиенты. Смотреть на неё было один удовольствием: точные, но плавные движения, уверенные шаги, мягкие руки перетирающие специи в ступке. — О чём же вы таком думали, что не в силах были уснуть? — Арина была одной из тех, кто никогда не осуждал девушку, не корчил удивлённые гримасы, выслушивая её мысли, и уж тем более можно быть уверенной, что она никогда никому и ничего не расскажет. — Снова думала о своей судьбе. Дорогая моя, ведь я совсем не хочу замуж, не могу я так: быть тенью мужа, его гения, даже если он — посредственность. Так много мне хочется узнать, в стольких городах побывать, столько статей прочесть, перевести! — опустившись на высокий стул и задумчиво наблюдая за подвижной женщиной, Лиза вздохнула. — Почему вы о них такого плохого мнения? — несколько удивлённо спросила няня, ловко помешивая и закидывая горсть темного сахара, следом корицу и, наконец, лаванду. — Мужчины — жуткие собственники, которые переживают за своё эго и честь больше, чем за собственную жизнь. Они не позволят мне быть достаточно свободной. — Вы сами учили меня не судить по одному плохому человеку всех. Разве у тебя мало хороших примеров? Хозяин — прекрасный человек с широкой душой, который всегда открыт для разговора. А твой друг детства? Дорогой Евгеньюшка. Золотой мальчик, разве я не права? Он, как мне помниться, всегда помогал тебе и прикрывал, когда ты разбила ту дорогущую вазу в городском гостиной. И, даже когда у вас от смеха молоко носом пошло, он не сильно-то и смеялся, — вспоминая этот слушай, она тихонько хихикнула. – Какое красное лицо у вас тогда было, прямо багровое. — Арина! Прекратите смеяться сейчас же! Мне было семь, и нечего меня было смешить своими дырками в фартуке! — картинно возмущалась Лизонька. Перелив кипящее молоко в большую кружку и поставив его перед улыбающейся девушкой, няня продолжила несколько серьёзней. — Хороших, даже замечательных мужчин немало. А Евгений, к слову, когда окончательно созреет, обмужает, станет просто замечательным красавцем. Поверьте, Вы видели не так много мужчин, чтобы иметь полное представление, разве нет? И я уверена, что у Вас будет прекрасный муж, – она немного помолчала, словно ища что-то в лице Лизы. – Но даже если Вы захотите остаться одна, в этом не будет ничего страшного, понимаешь меня? Девушка довольно кивнула. Арина слишком хорошо знала свою хозяйку и не хотела читать нотации, всегда стремясь оставаться для неё другом, доброй и мудрой нянечкой, ведь учителей уже было предостаточно. — А ты точно нянечка, а не благородная девица из частной школы Англии? — шутливо спросила Лиза. — Ну вас! — тихо хохоча, ответила та. — Допивайте молоко и сразу в постель! Доброй ночи, Лизонька, — поцеловав в макушку девушку, Арина удалилась к себе, не забыв прихватить сковородку. Гроза прошла, капли тяжело падали с деревьев на карниз. Молоко было невероятно душистым и таким же вкусным, впрочем, как и всегда. Выпив половину, девушку словно укутало мягкое одеяло из воздушного суфле, усталость всего дня опустилась на плечи. Собрав последние силы, она на носочках пробралась в свою комнату и тут же заснула. Когда первые лучи солнца стремительно проникли через не зашторенное окно в комнату девушки, в неё так же стремительно вбежала мама Лизоньки. — Дорогая, вставай, через несколько часов приедет портной, а тебе ещё надо умыться, поесть и немного позаниматься! — в молодости Агния Петровна была прекрасной певицей, какой оставалась и по сей день, но из-за замужества потеряла былую известностью. Потому дочь обучала сама, по несколько часов утром и, когда была в особом настроении и вечером. Женщина была в лёгком домашнем платье благородного лимонного цвета простого покроя, подчёркивающего талию. Лёгкие воланы опускались чуть ниже локтей. Светлые волосы, не тронутые сединой, были ненавязчиво собраны в пучок чуть ниже затылка: несколько прядей расслаблено обрамляли красивое, прекрасно сохранившееся лицо. Лишь высокие скулы, передавшиеся дочери, со временем несколько округлились, что делало её лицо менее строгим. Ясные голубые глаза бодро смотрели в новый день, а маленький вздернутый носик выдавал её детскую, непосредственную натуру с головой. — Какой портной, матушка? — толком не проснувшись, сидя на краю кровати и сладко потягиваясь, не понимала девушка. — Лизонька, деточка, через пять дней приём у Кудрявцевых, не могла же ты забыть, — недовольно топая, она пыталась навести хоть какой-то порядок в записях дочери, которые в ужасном беспорядке валялись на массивном столе и далеко за его пределами. — Ах, конечно, я помню, не путай мои бумаги на столе, они лежат в особом … порядке, — лепетала Лиза, выскакивая в ванную, где Арина уже заботливо приготовила свежую воду. — В порядке?! — беспомощно покачивая головой, переспросила женщина. – Господь Всемогущий. — Я спущусь через пару минут! — крикнула Лиза, услышав удаляющиеся шаги и вздохи матери. "Боже мой, до бала столько времени, а он уже доставляет мне столько хлопот, просто невероятно!" Утро было тёплым и безоблачным, после вчерашнего дождя сочная трава, умытая от пыли, весело покачивалась на ветру. Всюду пели птицы, слышались истошные крики петухов, блеяние коз и довольное мычание коров. Жить вдали от шумного города, с его оглушительным цоканьем конских копыт, непрестанным звоном колокольчиков, братью кучеров, дворцовыми интригами, бесконечными приёмами, фальшивыми улыбками и клятвами, стало лучшим подарком для Лизы. И теперь она с содроганием думала, как с наступлением первых заморозков они, словно птицы, упорхнут из этого просторного дома в узкий и темный дом в городе. Да, девушка была вынуждена отказаться от очевидных благ города: в виде еженедельных посещений общественной библиотеки, подруги остались лишь на бумаге, а свежие новости переставали быть таковыми, когда печатались в местных изданиях. Но что может быть целительней для души, как не широкие просторы полей, быстрые реки, сверкающие чистой водой, конные прогулки вдоль цветущих опушек? Арина застала девушку, приводящую разбирающую бумаги. — Доброе утро, Лизонька, как спалось? — с тёплой, как сегодняшнее солнце, улыбкой спросила она. — Самое доброе, Арина. Твоё молоко — лучшее лекарство от бессонницы: выспалась просто прелестно, — её нежные девичьи губы растянулись в очаровательную улыбку, обнажая жемчужные ровные зубки и формируя две хорошенькие ямочки. Эту самую улыбку так любил отец, да и всё домашние. Столь нежную, кроткую, мимолетную, оттого ещё более драгоценную. Арина про себя часто думала, что стоит только один раз увидеть её, то она уже никогда не выйдет из головы и ты окажешься в нежном плену девичьей юности. Вот только это мало кому грозило, ведь перед этим пришлось бы выдержать ледяные взгляды и колко напряженные скулы. Когда Лизавета, с помощью Арины, расчесала и прибрала волосы, они вместе спустились в столовую. На завтрак были варёные яйца, геркулесовая каша на собственном молоке, свой сыр, свежие творог и сметана, большое разнообразие фруктов. Закончив с трапезой, девушка пожелала Арине хорошего дня и отправилась в зал, чтобы в несколько следующих часов, вплоть до приезда портного, заниматься вокалом, игрой на фортепиано и повторением новомодных танцев. И мама, и дочь сегодняшним занятием были довольны, а потому, когда отец открыл дверь, он встретил весёлый девичий смех. — Уже заняты делами? Сегодня ты положительно в голосе, Солнце моё, заслушаться можно, прямо соловушка. Папенька, Митрофан Григорьевич, тоже был одет по-домашнему: лёгкие штаны дубового цвета на широком кожаном ремне, свободная кремовая рубашка с подвернутыми рукавами. Его правильные, но чуть округлые черты лица наглядно показывали его мягкий характер, а светло-серые широкие глаза буквально кричали о его безграничной доброте. Светло-каштановые волосы изрядно смешались с белёсой проседью. Матушка часто говорила, что седина появилась ещё в молодости, когда им приходилось переживать тяжелые времена. — Да, дорогой, ты только взгляни, сколько портной принёс нам тканей — просто загляденье! — Агния Петровна радовалась, как девица, выбирающая платье на свой первый в жизни бал. Казалось, она всё ещё оставалась той самой романтичной натурой, которая видит себя героиней классического английского романа. Вошедший портной учтиво поклонился, профессиональным движением достал метр, подготовил альбом для записей и несколько карандашей. — Сейчас мы быстренько снимем мерки, дорогая. Встань прямо и расправь руки в стороны, — его жесты были жёсткие, но точные. Не прошло и пяти минут, как мерки были сняты и кропотливо записаны. — Осталось самое главное: определиться с фасоном, подобрать цвет, выбрать материалы, — он взмахнул головой, немного прищурился, осматривая Лизу с ног до головы. Матушка завороженно-восхищённо, словно впервые, наблюдала за процессом. — Ох, ну разумеется, юной, свежей девице подобающее платье, — он быстро стал набрасывать эскиз. – Моя драгоценная, ты будешь выглядеть просто волшебно, — восхищенно приговаривал он. Лизонька неуверенно посмотрела на матушку, та успокаивающе кивнула, ведь знала портного уже давно. — Вот, извольте взглянуть, — несколько минут спустя подозвал он. — Двухъярусные, но не вульгарно, рукава; кружево, кружево, здесь тоже, легчайшее, почти невесомое, пустим по каёмке, всё окантуем и фай добавить не забудем, — он говорил быстро, с азартом, вдохновением. — А ажур? — заразившись его восхищением, спросила Агния. — И кисею, и бареж, и дымку, — они почти кружились в восторженном танце, восхищаясь собственными идеями. — Извините, но, как мне помниться, мы собирались шить одно платье, а не пятнадцать, стоит ли...? — несколько озадачено уточнила девушка. — Цыц! — шикнули на неё оба. Лиза устало опустилась на софу и задумчиво обратила свой взор на узорчатые облака, прикрывающие сегодня по-особенному красивое небо. — Замечательно, на каком мы остановимся цвете? — записывая материалы в книжку, задумчиво спросил мужчина. — Такая нежная лазурь..., — тихо прошептала Лиза. Портной восхищённо поднял на неё глаза, матушка в стороне тоже одухотворенно закивала. — Великолепно, в самый раз к вашим глазам, а вот тут, — это он уже показывал Агнии, — вот тут будет светлая охра, нет... Светлый янтарь, почти жидкое золото... Но несколько приглушённый, отталкиваясь от бледности девушки. Ещё несколько часов они рассуждали, как именно стоит сшить платье, следует ли делать дополнительный объём и прочие детали, которые девушку совсем не интересовали. Если бы Арина не смиловалась, принеся книгу, она тотчас бы уснула. Следующие два дня прошли в приятных для матушки и совершенно мучительных для девушки сборах. Несколько раз приезжал Жорж с целой кучей подмастерья, вереницей рулонов тканей, тысячей оттенков бирюзового, василькового, цвета индиго, сотни медовых, канареечных и золотых, нескончаемым потоков кружев. Просмотрев миллион заколок для волос и окончательно определившись с выбором чулок, девушка окончила сборы. Однако матушке нужна была новая шляпка. На следующий день приехал шляпочник. Радостно кружась вокруг Агнии Петровны, он то и дело приговаривал: — Какая чудная форма головы! На такой маленькой головке все шляпки хорошо сидеть станут! И так далее и тому подобное, и ещё изощрённые. Не выдержав такого наплыва комплиментов и похвал со стороны всех присутствующих, женщина купила себе сразу пять, безусловно идущих ей, шляпок. Настал день, который все так долго ждали: матушка, чтобы выйти в свет, выгулять любимое платье, показать миру новую шляпку; папенька, чтоб наконец увидеть шурича и любимого, но не только шурина, но и друга. А Лизонька просто хотела, чтоб этот день наконец прошёл и она, с чувством выполненного перед родителями долга, могла читать книги, статьи и научные журналы, словом, жить в собственное удовольствие. С самого утра в комнате Лизы царил настоящий бедлам. Все девушки и женщины бегали, приносили, уносили, подогревали и кипятили, что-то гладили и расправляли, сшивали и расшивали. Спустя несколько часов кропотливой подготовки, туалеты всех были закончены и доведены не менее чем, до идеала. Мать семейства придирчиво рассматривала себя у большого зеркала в прихожей. Пару раз она просила Арину то заколоть, то вновь распустить складку на платье. У Агнии Петровны было изумрудное струящееся платье из благородного атласа; с чуть приоткрытых плеч водопадом ниспадал полупрозрачный батист. Цвет платья невероятно играл с блеском светлых волос, которые были легчайшим образом забраны и увенчаны новой нефритовой шляпкой. Костюм Митрофана Григорьевича состоял из безукоризненно сидящего фрака, льняной накрахмаленной рубахи, которая белела под ним, и очень идущих ему полусвободных брюк. Украшением выступал шёлковый шарфик, который также был изумрудным, под стать платью его жёнушки. Когда родители увидели Елизавету Митрофанну, грациозно спускающуюся по лестнице, то застыли в немом восторге. На девушке было лазурное струящееся платье с ненавязчивыми золотыми отливами, небольшой квадратный вырез выгодно подчёркивал нежную красоту ключиц и длинной шеи. Лёгкие, почти невесомые рукава, подчёркнутая линия стройной талии. На полуоткрытой спине покоились почти сверкающие, золотые волны. На затылке были закручены пышные жгуты, витиеватые косы, в которые были вплетены также лазурные ленты и маленькие золотые шпильки. От неё невозможно было отвести глаз. Обменявшись вполне заслуженными комплиментами, семейство радостно, но торопливо, потому как Розовы не могли не опаздывать, погрузилось в экипаж. Однако на сердце у Митрофана Григорьевича стало неспокойно, и хотя он каждый раз напоминал себе, что его дочь уже далеко не ребёнок, он всякий раз успевал об этом забывать. Её улыбка, светящиеся глаза и, как прелестно она слегка наклоняет голову, когда раздумывает. И смотря на свою дочурку сейчас, он видел красивую молодую девушку, солнце окрашивало её волосы в золото, глаза блестели, точно пара гранёных топазов. Отец никак не мог поверить, что когда-то настанет тот день, когда ему придётся выпустить это сокровище из своих рук, как слабо верилось ему, что найдётся тот человек, которому он сможет всецело его доверить. Оттого его сердце всякий раз по-отечески болело, когда поклонники увивались за ней, узнавая кто её отец. Карета остановилась. Гостей привычно встречал по-дворянски небольшой, но красивый и ухоженный, особняк, выполненный в духе классицизма, что был сейчас на пике архитектурных мод, с едва заметными элементами барокко, в виде витиеватой лепнины. Дядюшкин приятель, один из лучших архитекторов столицы, специально спроектировал, построил для него эту усадьбу, так горячо любимую как им, так и его близкими друзьями. Фасад дома утопал в размашистых деревьях: любимая матушкина липа, несколько плакучих ив, окруживших небольшую скамью, и даже огромный дуб. Полянки под ними были художественно засажены тётушкой, пестрящих красками многолетних цветов. Семейство Р. с поклоном встречал лакей. И больше из норм приличий, ведь каждый поворот в этом доме был им знаком, открывал перед ними дверь в огромный зал. В начале этого сезона, дядюшкой было принято решение обновить убранство зала, и сегодня все видели его впервые. Вместо тёмно-коричневых стен всё вокруг было словно покрыто сладкой блестящей глазурью. Строгий, ничем не примечательный вид арки изменился до неузнаваемости, нацепив на себя причудливые узоры и легкую позолоту, при этом не выглядя вычурно. С потолка свисали сразу две безумно переливающиеся хрустальные люстры. Изящные бра элегантно добавляли свет и посылали разноцветные блики. Пол, чуть темнее стен, был отполирован до блеска. Вновь открылась дверь, и вошёл сам хозяин. Благодаря стараниям его жёнушки, недавно округлый живот почти исчез, лицо заметно подтянулось и как будто даже помолодело, а огромные мешки под глазами, которые, казалось, были у него бездонными, сошли на нет. В светлых волосах путалась малочисленная седина, которая ему, как ни странно очень шла. Новый фрак сидел безупречно, а тёмно-бордовая жилетка выглядела очень дорого и делала из дядюшки весьма солидного человека, коим он и являлся. — Мой дорогой, ты проделал огромную работу! Это выше всех похвал! — отец поспешил обнять дорогого друга. Отец с Аристофаном Владимировичем на первых парах вместе создали проект, отталкиваясь от модных веяний Европы, которые хозяин позже воплотил в жизнь вместе с архитектором, который несомненно внёс несколько удачных корректив в первоначальный план, который прежде казался невыполнимым. — Скажи! Сам доволен, стоило так долго откладывать, чтоб получить такую красоту, — похлопывая по плечу, отвечал хозяин. — Вижу, ты сегодня в хорошем настроении, мой дорогой, успел уже стащить с кухни профитроль? — обнимая брата, пошутила матушка. — Обижаешь, сестрёнка, успел стащить два, ещё три припрятать, — подмигивая, парировал дядюшка. — Лизонька, деточка, ты выглядишь просто выше всех похвал. Впрочем, как и всегда, – он галантно поцеловал её руку и пошёл к двери. — Чувствуйте себя как дома, а мне же пора встречать гостей. Надеюсь, сегодня нас посетит кое-кто особенный! Бальный зал стал стремительно заполняться гостями разных мастей и чинов, преимущественно высоких. Пока они восхищённо крутили головами, томно попивая из хрустальных бокалов, стало уже совсем темно. А значит, что приём в самом разгаре. Внезапно, к хозяину подбежал слуга и начал что-то возбуждённо, едва сдерживая улыбку, шептать ему на ухо. Дядюшка, пришедший в полный восторг, который он тщетно пытался скрыть, пошёл, если не сказать побежал, встречать гостя. Всё внимание теперь было приковано к дверному проёму. За спиной у девушки послышались уверенные шаги. — Добрый вечер, сударыня, рад снова встретиться с вами, — молодой человек учтиво поклонился, нежно коснувшись губами тыльной стороны руки Лизы. – Ваш сегодняшний выход просто ошеломляющий, моего богатого словарного запаса не хватит, дабы описать, насколько вы прекрасны. Хитрые глаза смотрели прямо в бирюзу глаз Лизы, ожидая одобрения. — Что вы, сударь, не стоит баловать меня такими комплиментами. В свою очередь, отмечу роскошь вашего фрака и неописуемую красоту ресниц, — в той же манере ответила девушка. Молодой человек довольно фыркнул. Со всех сторон слышалось оживлённое обсуждение какого-то иностранца, которого так ждал к себе дядюшка, и из-за которого, по большей части, этот приём имел такой размах. Елизавета вопросительно подняла бровь. — Об этом господине ходило много слухов... разного рода, — доходчиво объяснил высокий молодой человек, стоящий рядом с девушкой. — Ни разу не слышала, — сказала она без лукавства, ведь всегда была далека от любого рода слухов. В то время как современные дамы называли жизнь вне города скучной и лишённой всяких стремлений, амбиций (сплетен, интриг и прочих развлечений городской жизни) и тому подобного, Лиза была тут совершенно счастлива. В далеке от злых языков и людей. Мужчина довольно прикрыл глаза светлыми густыми ресницами. В детские годы они часто его смущали, потому что из-за них его пару раз принимали за хорошенькую девочку. После очередной путаницы он отстриг их ножницами в полной уверенности, что раз и навсегда решил проблему. Через несколько месяцев ресницы отрасли вновь и, казалось, стали куда длиннее. Девушка в задумчивости посмотрела на друга. У него были светлые, от природы вьющиеся волосы, роскошные бакенбарды, которыми он по праву мог гордиться. Высокий красивый нос и чуть насупленные веки, слегка прикрывающие глубокие карие глаза. Когда Лиза ещё думала о влюблённости несколькими годами ранее, то поняла, что этот широкоплечий, несколько худощавый, должно быть в силу возраста, мужчина как никто другой достоин прекрасной чистой любви, той самой, о которой пишут в книжках. И именно такой мужчина способен чисто, нежно и благородно любить, так она думала тогда. Примеряла ли она на себя роль его возлюбленной? Кто знает. Наконец, придворные суетливо открыли тяжёлую светлую дверь. Расплываясь в улыбке, почти ведя дорогого гостя под руки, Аристофан с гостем горделиво вошёл в зал. Собравшиеся затаили дыхание. — Сэр Уолтер Ливаини, князь одной из крупнейшей Румынской провинции, который не так давно прибыл в Россию. А сегодня сделал нам истинное удовольствие, посетив мой скромный приём. Прошу любить и жаловать, мои дорогие! Он казался невероятно высоким: на полголовы выше и шире в плечах, чем дорогой дядюшка. Волосы его были длинны настолько, что можно было без особого труда заложить их за ухо. Светло-каштановые они нежно переливались под вечерним светом ламп и свечей. Высокий чистый лоб, не по нашей моде выбритое лицо, полное отсутствие бакенбард выгодно открывало его высокие, словно сделанные из мрамора скулы, изящно заострённый подбородок. Линия губ тонкая, вытянутая и лежала ровной линией на бледноватом лице. Но, пожалуй, самым завораживающим были его полупрозрачные малахитовые глаза, которые даже на таком расстоянии выглядели невероятно харизматично. Лизавета тогда подумала, что, если бы ей пришлось описывать таинственного незнакомца, в которого влюбляется каждая молодая леди, то она непременно описала бы Сэра Уолтера Ливаини. Однако, глядя на него, какое странное чувство тревоги начинало зарождаться у девушки в груди. Словно молодая лань, оказавшаяся в опасной близости с молодым волком. Вместо привычного чёрного фрака, на нём был накинутый алого цвета пиджак с красивыми крупными пуговицами и интересной окантовкой, что делало его ещё более внушительным и привлекающим внимание. Он словно диковинная, редкая птица, которую выставили на всеобщее обозрение, однако его тяжелый взгляд будто говорил, что это они, все гости, были его птичками в клетке, в его полной власти и под его неусыпным контролем.***