Неуместные чувства

РАЗГОВОР Прошедший год был весьма насыщен событиями. Завершились съемки восьмого сезона, рейтинги били все рекорды. Дженсен чувствовал приятную усталость и чувство глубокого удовлетворения от проделанной работы. И, самое главное, произошло событие, которое наполняло его сердце безудержной радостью – он скоро станет отцом. Эклз был по-настоящему счастлив, буквально светился изнутри, готов был обнять весь мир. Все перерывы в съемках он проводил с Деннил, окружая ее вниманием и заботой. Миша был очень рад за лучшего друга, единственное, что его огорчало, это то, что они стали гораздо реже видеться, а скоро, когда малышка родится, Дженсену и вовсе будет не до него. Коллинз знал, что это правильно, все так и должно быть, но почему-то от этой мысли легче не становилось. Он тосковал по прошлому, когда они много времени проводили вместе, скучал по их совместным посиделкам и, что тут скрывать, завидовал и жутко ревновал. Он давно уже примирился со своими неуместными чувствами к другу, даже почти, как ему казалось, научился скрывать бушующие внутри эмоции, которым иногда давал волю на съемках совместных дублей. И тогда, по словам режиссера, сцены выходили на редкость удачными, было ощущение, что между ними пробегает ток, молчаливые взгляды говорили за него лучше всяких слов. Эти внутренние переживания определенно шли на пользу работе, но никак не улучшали душевное состояние Коллинза. Он был подавлен, опустошен. Когда щелкала хлопушка и заканчивался очередной съемочный день, он закрывался в своем трейлере и готов был заползти в самый дальний угол, свернуться там калачиком и тихонько выть от безысходности. Рим встретил их хорошей погодой и толпами поклонниц. Миша любил своих фанатов, он был им благодарен за то, что они на удивление сдержаны в проявлении своей любви, и ему не приходилось таскать с собой кучу телохранителей, чтобы сдерживать бушующую толпу. Как-то так сложилось, что их связывали какие-то теплые, почти дружеские отношения. Совершенно посторонние люди подходили, интересовались, как его дела, спрашивали о семье, о детях, интересовались планами. Разместившись в гостинице, Миша наконец-то остался один. Он не стал разбирать вещи, а сразу прошел в душ. Горячие струи воды делали свое дело, напряжение потихоньку отступало. Он не знал, сколько так простоял, уткнувшись лбом в холодный кафель. Но, когда он вышел, за окном уже было темно. Достав из чемодана и наспех накинув первые попавшиеся джинсы и рубашку, Коллинз устало опустился на диван. Без пристального внимания вездесущих камер он мог снять с себя дежурную улыбку и перевести дух. Он не знал, увидит ли завтра Эклза, но в последний день кона запланирована их совместная панель. И Миша вдруг понял, что не может. Больше не может притворяться. Он выдохся. Нет больше ни сил, ни желания врать окружающим, а самое главное самому себе, что все наладится, все будет хорошо. Ничего не будет хорошо, ничего вообще не будет. Миша закрыл лицо руками. Было больно. Невыносимо больно. В уголках глаз защипало от непрошенных слез, но он даже не стал их смахивать. Коллинз подошел к бару, налил в стакан виски. Вернувшись к дивану, он откинулся на спинку и залпом проглотил обжигающую жидкость, тут же наполняя опустевший стакан. Под действием алкоголя тело расслабилось, мысли в голове утратили четкость, и он провалился в сон. Дженсен, быстро распаковав чемоданы, заказал в номер ужин, чтобы перекусить после утомительного перелета. Он нервничал. Что-то происходило с его лучшим другом, а он не знал, что того так беспокоит. Миша обрывал все разговоры на эту тему, все попытки поговорить с ним по душам терпели крах. Эклз замучил вопросами всех друзей, знакомых и коллег, пытаясь выяснить, что стряслось, но безрезультатно. А единственным ответом Коллинза на его многочисленные попытки докопаться до истины было «все в порядке». Со стороны, наверное, так могло показаться. И так, очевидно, думали все, кто не очень близко знал Мишу, но не Дженсен. Он точно знал, что ничего не в порядке. Миша был не просто его лучшим другом - после семьи он был самым родным человеком для Эклза. За годы совместной работы они стали очень близки. Они доверяли друг другу, рассказывали обо всем, делились всем… Почти всем… Дженсен нахмурился… Между ними никогда не было никаких секретов, не возникало вопросов, которые они стеснялись бы задать, не существовало темы, на которую они не могли бы поговорить… До недавнего времени… Не так давно все изменилось. Миша словно замкнулся в себе, закрылся от него, и Дженс просто на части разрывался от этой неизвестности и неспособности помочь. Самое страшное, что эти перемены произошли примерно в то же время, когда он сам почувствовал, что испытывает к другу уже совсем не дружеские чувства. Дженсен даже мысли не хотел допускать, что именно это оттолкнуло от него Мишу. Нет, это не могло быть причиной. Эклз слишком хорошо умел скрывать свои чувства, он хороший актер, по крайней мере, он на это надеялся. Да и что говорить о том, что творилось в голове у Миши, если Дженсен даже сам в себе долгое время разобраться не мог. Точнее, не хотел. Сначала он категорически отрицал, что его влечет к Мише. Черт возьми, его - абсолютно гетеросексуального (как он привык о себе думать) мужчину, привлекает другой (тоже, кстати, абсолютно гетеросексуальный) мужчина. Ну не бред ли? Кто бы знал, сколько он перелопатил информации на эту тему, сколько пересмотрел гейской порнухи… Ничего… Абсолютный ноль… Другие мужчины его не волновали, его замыкало только на Коллинза. Блядь, да что вообще за имя такое дурацкое? Миша… И глаза… Огромные, по-детски наивные, синие глаза… От них невозможно было оторваться, отчасти именно поэтому их гляделки в сериале и были столь частыми и продолжительными. Вот только вне съемочной площадки Миша все чаще отводил взгляд, смотрел куда-то в сторону или под ноги, а после и вовсе стал сбегать, едва услышав «Стоп. Снято». Эклза больно задевало такое непонятное поведение партнера по съемкам. Он даже, помнится, обижался на него, стал игнорировать, но надолго его не хватило – на Мишу невозможно долго злиться. А вот теперь, похоже, Коллинз был обижен на него. Дженсен понимал, долго оттягивать серьезный разговор не получится, рано или поздно, но им придётся выяснить отношения. Тогда Эклз скажет, что больше не может скрывать свои чувства, что при виде Миши, теряет голову, хочет стиснуть его в объятьях и не отпускать, что, когда смотрит в его глаза, забывает обо всем мире вокруг, и единственное, о чем он мечтает – это накрыть его губы своими… Дженсен так ему и скажет. И тогда он, скорее всего, потеряет лучшего друга. Дженсен сглотнул подступивший к горлу комок. В груди росло давящее чувство отчаяния, оно сжимало сердце и мешало дышать. Эклз посмотрел на свои руки – они дрожали. Он тряхнул головой и решительно направился в номер Коллинза. Мишу разбудил громкий стук в дверь. Он с трудом разлепил веки, взглянул на часы, потер глаза и пошел открывать. К своему немалому удивлению, на пороге он увидел Дженсена. Коллинз открыл рот, чтобы спросить, какого черта ему понадобилось в два часа ночи, но не успел. Эклз смерил взглядом помятую физиономию друга и решительно шагнул внутрь. Миша прикрыл дверь и выжидающе уставился на него. Дженс выглядел не лучше него самого и очень нервничал. Он мерил шагами комнату, видимо собираясь с мыслями, когда заметил у дивана недопитую бутылку и Мишин стакан. Не долго думая, он его наполнил, выпил залпом и, наливая второй, присел на край дивана. - Миша, нам с тобой нужно поговорить, - сердце гулко колотилось, мешая сосредоточиться, - Я устал от вранья, устал притворяться, что все хорошо, - он опустошил второй стакан и тут же налил третий, - Между нами что-то происходит, это сильно усложняет мне жизнь, поэтому мы сейчас, как взрослые люди, должны сесть и серьезно поговорить. - Хорошо, - Миша устало сжал переносицу, собираясь с мыслями, - Я должен был давно тебе это сказать, но вел себя как последний трус, - Коллинз стоял за спинкой дивана, не решаясь обойти его и посмотреть другу в глаза. С его затылком объясняться было гораздо проще. – Только, пожалуйста, не перебивай меня, я и так слишком долго оттягивал этот разговор, мне нелегко это говорить, но так будет правильно. Эклз напрягся, что-то в тоне Миши насторожило его. Голос был тихим и каким-то обреченным. - Мы с тобой друзья, лучшие друзья… И то, что происходит, абсолютно неправильно и не поддается никакому логическому объяснению, - каждое слово Миши болью отдавалось в груди Дженсена - этого он и боялся - глупо было надеяться, что от этого разговора станет легче. Он качнулся вперед и закрыл лицо руками. Видя реакцию Эклза, Миша судорожно вздохнул, но решительно продолжил. Он говорил эмоционально, быстро, словно боясь, что его сейчас оборвут на полуслове. - У меня семья, двое детей. У тебя жена и скоро родится дочь… Эти чувства и непонятные желания – они не имеют право существовать, их вообще не должно быть, как можно испытывать такое к лучшему другу? – Мишины слова сыпались как удары, Дженсен ощущал их физически, от каждой фразы вздрагивая и опуская голову ниже. Вот и ответ на его не заданный вопрос – даже ничего говорить не пришлось – Миша сказал все за него. Если бы можно было бы отключиться от происходящего, не слушать, Эклз, не задумываясь, сейчас сделал бы это, чтобы не испытывать этой раздирающей боли в груди, не ощущать, как сердце рвется на мелкие клочки. Кровь шумела в висках, и он уже почти не слышал, о чем ещё говорит Миша. Коллинз прикрыл глаза, сделал глубокий вдох и снова заговорил сбивчиво, торопливо, словно боялся упустить мысль, как будто если остановится и сделает паузу, то уже не решится продолжить. - Я долго пытался отрицать эти чувства, запрещал себе даже думать о тебе. Пытался закрыться в своем маленьком мирке и ждать, когда пройдет это наваждение, утихнет боль. Но от этого становилось только хуже. Мои чувства никуда не уходят, они давят, мне больно. Я так не могу… Больше не могу… Прости, Дженсен, но тебе придется меня выслушать. И прошу, пожалуйста, не перебивай. Меня необъяснимо тянет к тебе, я постоянно думаю о тебе. Не могу долго не видеться с тобой – это невыносимо, но и быть рядом мучительно. Просто невозможно запретить прикасаться к тебе и в то же время безумно сложно сдерживать себя от желания обнять тебя. Когда ты улыбаешься, морщинки в уголках твоих глаз лишают меня способности говорить, я готов вечно смотреть на твою улыбку. Твои губы сводят меня с ума и нет сил препятствовать желанию поцеловать тебя, почувствовать твои руки, ощутить жар твоего тела, биение твоего сердца. Возможно, я сейчас пьян и не могу связно формулировать свои мысли, но это именно то, что я испытываю, находясь рядом с тобой. Я не знаю, что мне со всем этим делать, как справиться с этими эмоциями, как запретить себе чувствовать это. Это не в моих силах. Я, правда, пытался, но я не могу. Понятия не имею, как мне теперь смотреть тебе в глаза, мне стыдно, но это сильнее меня… Я пойму, если ты не захочешь больше общаться со мной, я все пойму, но прости меня, я больше не мог держать это в себе, просто не мог… Прости… Прости меня, если сможешь… Дженсен не верил своим ушам. Он сидел, не в силах пошевелиться, пытаясь осознать, что сейчас сказал Миша. Мысли путались, слова застряли в горле, он застыл, глядя в одну точку. Он не верил, просто не мог поверить в то, что только что услышал. Разве так бывает? Как такое возможно? Робкое счастье, возникшее где-то глубоко-глубоко внутри, стремительно росло, с невероятной скоростью, сметая все сомнения, заполняя все его существо, рвалось наружу. Резкий звук хлопнувшей двери номера заставил его вскочить. - Миша? – он судорожно оглядел комнату – Коллинза в ней не было, - Твою ж мать, Коллинз! – пытаясь унять дрожь, Дженсен рванул за ним. - Миша, черт тебя побери! – Двери лифта закрылись прямо перед его носом. Трясущимися руками он выхватил из кармана телефон, быстро нашел нужный номер и нажал кнопку вызова. Один гудок, второй, третий… Дженс прислушался – знакомый сигнал вызова раздавался из открытой настежь двери номера. Миша забыл телефон на столе. Эклз выругался и бегом бросился к лестнице, надеясь перехватить друга в холле. Перепрыгивая через несколько ступенек, Дженсен пулей летел вниз, судорожно придумывая на ходу, что скажет Коллинзу. Когда он вбежал в холл, Миши там уже не было. Ему было плевать, что персонал смотрел на него, как на сумасшедшего, пока он бежал к выходу из здания. На улице Миши тоже не было. Портье сказал, что мистер Коллинз не брал такси, а пошел пешком, и жестом указал направление. Эклз пробежал еще пару кварталов, пока понял, что так Мишу ему не найти. Он громко ругнулся и пошел обратно, по пути заглядывая во все кофейни и закусочные, на случай, если вдруг Миша окажется там. Но его нигде не было, и Эклзу ничего другого не оставалось, как только ждать, когда тот успокоится и вернется обратно в гостиницу. Выплеснув все, что накопилось, все, что так мучило его, Миша испугался, запаниковал. Повинуясь бессознательному порыву, он выскочил из номера и побежал. Он предпочел позорно сбежать, как трус, только чтобы не увидеть отчуждение в глазах друга, когда он, дослушав до конца, скажет, насколько его чувства смешны и неуместны. И захочет ли он вообще после всего этого говорить с ним? Миша не знал. Он вообще не знал, что ему делать дальше. Одно было неоспоримым – ему стало легче, словно тяжелую плиту, давившую на грудь, наконец сдвинули, и у него получилось сделать глоток спасительного кислорода. Выскочив из лифта, он захотел оказаться как можно дальше отсюда, просто ни о чем больше не думать, отложить дальнейшие объяснения на потом. Он бежал, не разбирая дороги, пока не выдохся, и только тогда перешел на шаг. Ночной воздух был густым, теплым, обволакивающим, почти осязаемым. Миша шел, вдыхая полной грудью эту смесь запахов остывающего асфальта, цветущих деревьев и свежей выпечки. Он был опустошен. Не было сил строить предположения о том, как отреагирует Дженсен на его безумное признание, не было сил думать вообще. И он просто бесцельно бродил по незнакомым улицам, пока не начало светать. Тогда он поймал такси и, пока оно везло его обратно, прижавшись лбом к холодному стеклу, смотрел, как гаснут фонари и постепенно оживает город. Начинался новый день.