Дурочка-любовь

      На освещённой со всех сторон сцене суетились ребята. Ривай занимал почётное место в первом ряду. Правда, сегодняшнее выступление и так проводилось лишь для него, и он мог занять совершенно любое свободное место в зале, но выбрал всё-таки первый ряд, а на соседнее кресло пристроил свой телефон, с экрана которого Ханджи глядела во все свои четыре глаза, попивая чаёк в далёкой Швейцарии.       Она снова вышла замуж за Смита, но жили они втроём. На этот раз третьим был тот усатый блондин, который приехал тогда вместе с Ханджи. Ривай про себя поворчал на эту тему, но вслух говорить ничего не стал, чтобы лишний раз не расстраивать и самому не увязнуть в лишних эмоциях. Ханджи, судя по виду, была своей жизнью более чем довольна, а значит, и Аккермана это устраивало. А уж кто с кем как спит — дело десятое.       Приближался новый год, нынче было рождество, католическое, правда, но очкастая уже вчера начала закидывать Ривая пляшущими картинками во все мессенджеры, чтобы он, не дай бог, не забыл. А Ривай и не смог бы забыть, потому как день этот удивительным образом совпадал с его днём рождения, который он не особо любил и, как правило, не отмечал вообще. Но этот год оказался особенным. Стоило кому-то заикнуться о планах на новогодние каникулы или ещё хоть как-то напомнить о том, что на свете есть зимние праздники, Эрен менялся в лице, превращаясь в хитрющего Гринча, и Аккерман ещё в октябре понял, что его ждёт сюрприз. Поэтом ждал он теперь день рождения, как полагается — Эрен считал, что так полагается, — с нетерпением.       Ну и нарядился Ривай в соответствии с праздником — в чёрное. Новые джинсы и высокие зимние «Мартенсы» дополнял рождественский свитер с совокупляющиися оленями. И если бы на Аккермана кто-то попробовал натянуть что-то другое, он бы того пристрелил, не раздумывая.       — Что они приготовили? — любопытствовала очкастая.       — Ни малейшего представления, — пожал плечами Ривай.       Хотя набор инструментов складывался далеко не джазовый, а ещё Эрен позвал незнакомых Риваю ребят, и это слегка напрягало. Но, кажется, они были нормальные, хоть и шумные очень.       Армин восседал за установкой, как на троне. Энни стояла рядом с электрогитарой, сдвинутой за спину, грела озябшие руки о шею своего парня, периодически изображая, что душит его, и подгоняла Эрена побыстрее начать, пока её пальцы не превратились в ледышки. Тут же крутились новенькие: бритоголовый шкет с басухой — больше всего парень напомнил Риваю басиста RHCP, — а рядом с ним, с пирожком в зубах, девчонка с хвостиком. Инструмента при ней не было, но на сцене лежала свободная акустическая гитара, и Аккерман почему-то боялся, что девушка эта начнёт играть, не доев, и заляпает жирными пальцами весь корпус.       Микаса страдальчески закатывала глаза, изучая партитуру, и кокетничала с Жаном, который, наверное, выглядел самым довольным и спокойным сегодня. Он был в себе уверен более, чем на двести процентов.       Эрен раздал последние указания, всем объявил готовность номер один, посмотрел на Ривая со сцены и, к его удивлению, сам подошёл к гитаре и перекинул ремень через плечо.       Скрипнул микрофон, Эрен откашлялся.       — Привет, — он улыбнулся и весь покраснел, выглядел так, словно выступал впервые в жизни. Риваю передалось его напряжение, и теперь он сидел как на иголках. — Ты знаешь, я долго готовился к этому, так что, если я облажаюсь, пристрели меня, пожалуйста, потому что я не переживу.       Ривай усмехнулся и покачал головой, Ханджи уже подвывала из телефона.       — У меня тебе два подарка. Во-первых, вот эта гитара, — Эрен приподнял ту, что держал в руках, — а во-вторых, вот, — и он кивнул в сторону сцены на ребят.        Энни натягивала шерстяные митенки, посмеиваясь над бритоголовым парнем, без музыки скачущим по сцене, а девчонка с хвостом потеснила Микасу у её микрофона, хорошо хоть жевать перестала при этом.       — Готов получить свой второй подарок? — спросил Эрен, полный надежды; Ривай кивнул в ответ, страшась и переживая больше, чем он.       Но когда Эрен отсчитал ритм, и ребята слаженно заиграли вступительный проигрыш, Ривай не поверил своим ушам. Он аж с сидения приподнялся и снова сел. Крикнул ему: «Хэй, серьёзно?» и рассмеялся. Никак он не мог ожидать, что Эрен сам разучит и подобьёт всю компанию выучить любимую песню его непутёвой юности. Да ещё сам споёт.

От разбитой любви на окне замерзают хрустальные вены.

      Голос немного дрожал, Эрен чудовищно волновался. Обычно он подпевал Микасе, а если и пел, то по-английски, поэтому текст на родном языке ему петь было всё ещё непривычно, хотя репетировал он почти что три месяца.

Ты глядишь, как весна на войне, как шекспирова смерть от измены.

      Но то, как смотрел на него Ривай, искупало всё: и бессонные ночи, и сбитые пальцы, и стёртые напрочь нервы, пока он учил эту чёртову песню, которую до конца даже не понимал. Главное, что Риваю всё нравилось. Поэтому с каждым словом голос его становился ровнее, а артикуляция чётче. К тому же девчонки на бэке поддерживали.

На собаках летаешь в Москву, на железных волках до Горбушки. На душе сто колец, два тату, да, на память косуха подружки.

      А когда они грохнули хором припев, Эрен успокоился окончательно, потому что заметил, как Аккерман начал ему подпевать.

Здравствуй, ночь-Людмила, где тебя носило, где беда бродила, Я б тебя убила. Твою мать, Людмила, я тебя кормила, я тебя растила, где тебя носило?!

      Энни вышла вперёд с гитарой и выдала соло, достойное оригинального исполнения. Ривай и не подозревал, что девушка так умеет играть. Держалась на сцене она с той же уверенностью, что и остальные.       Ривай следил за движениями её левой руки по грифу, и пальцы его невольно выстраивались в нужный аккорд. Он помнил их по сей день, хоть и песню толком не слушал с юности. Слишком много воспоминаний она за собою тащила, слишком много забытой боли вытаскивала наружу. Но то, что он видел и переживал сейчас, напрочь перечёркивало все неприятные ассоциации, оставляя только радость, восторг и бесконечную благодарность Эрену и его друзьям.

На рассвете ветеp гасит речи, золотые косы юны, босы. На рассвете счастье сбросит платье, расписные феньки на переменке.

      К следующему куплету Эрен уже держался на сцене, как заправский рокер, да ещё чёлку смахивал с лица резким движением головы. Ривай обомлел от такой перемены.       И все подпевали на бэк-вокале, даже мальчишки, никто не сачковал.

Совмещая Лолит с Жанной Д’Арк, ты сметаешь предложенный ужин. На скамейках сражается парк, но тебе старый прапоp не нужен. Ты мечтаешь съесть главную роль, на худой конец бедную Лизу. Для тебя — или кайф, или боль, и гуляешь всю ночь по карнизам.

      Ривай смотрел на них и вспоминал себя лет на двадцать младше. Он тоже, как человек музыкальный, участвовал в школьных мероприятиях, но так же сыграться с другими, как в этой компашке, у него не вышло. Было бы здорово оказаться на сцене, подумал он, и почувствовать это чудесное единение изнутри.

Здравствуй, ночь-Людмила, где тебя носило, где беда бродила, Я б тебя убила. Твою мать, Людмила, я тебя кормила, я тебя растила, где тебя носило?!

      Ханджи вопила из трубки, как потерпевшая. Ривай вспомнил о ней и наклонился к креслу.       — Признавайся, очкастая, это ты ему рассказала?       Но подруга решила идти до конца.       — Прости, очень странная связь, я ребят хорошо слышу, а тебя — совсем не.       — Не важно! Спасибо! — выкрикнул он, довольный, и вернул всё внимание сцене, где уже пели припев.

На рассвете вечеp гасит речи, золотые косы юны, босы. На рассвете счастье сбросит платье, расписные феньки на переменке.

      И тут Аккерман не вытерпел. Неужто он будет сидеть и смотреть, как поют эти дети, и сам не споёт вместе с ними?       Следующие две строчки ушли у него на то, чтобы взобраться на сцену:

Дома скучно, как в старческом сне, хотя папа неделю не пьяный. Сочиняешь письмо, как Татьяна, ты в подъезде на грязной стене.

      А вторую половину куплета они уже пели с Эреном вместе:

И в мечтах, чтоб достали звезду, назначаешь свидание на крыше. На груди пять колец, два тату… вдруг он тоже хоть слово напишет. Здравствуй, ночь-Людмила, где тебя носило,.

      Грохнул стройный хор голосов, у Ривая аж голова закружилась от радости.

…где беда бродила, Я б тебя убила. Твою мать, Людмила, я тебя кормила, я тебя растила, где тебя носило?!

      Энни в последний раз вжарила гитарное соло, вокруг неё с басухой скакал бритый мальчик, Кирштайн разошёлся на клавишах так, что и не догнать, Армин барабанил, будто в последний раз в жизни, да все они были красавцы и молодцы. И за всё это — новые воспоминания, связанные с этой песней, новых знакомых, новую жизнь — Аккерман преисполнился благодарностью до такой степени, что на последнем аккорде поцеловал Эрена в губы у всех на глазах.