Я слышу плач за горизонтом

Огонь. Он вновь заполонил все, вновь отрезал путь к выходу. Все в храме было сожжено до тла, от него остались лишь каменные, обуглившиеся стены, некогда холодные и исписанные этническими рисунками. Участь сотни, а то и больше воинов ракъят была предрешена — гибель от удушья черным дымом, от жара адского пламени или же от точности пиратской пули, избежать которой было невозможно: люди Вааса стреляли по любому движению за пределами храма, в особенности сейчас, когда Бенжамин благополучно вывел меня, и больше осмотрительность им не требовалась. Помимо громкого треска древесины и пулеметной очереди, на всю округу раздавался довольный до чертиков гогот пиратов, чьи мозги были пропитаны не только алкоголем, но и неутолимой жаждой крови, крови гребаных ракъят. Империи Цитры пришел неминуемый конец. Столько лет ее земли и люди медленно утекали из ее рук, столько лет война с братом не давала ей покоя — осознание неизбежного поражения не пугало жрицу, а задевало ее гордость. И вот, в одну чертову ночь, она наконец-то потеряла все. Однако поражение этой женщины не могло утолить проснувшуюся во мне жажду мести — я лишь представляла, как при первой же возможности прикончу эту суку и отправлю гореть в гребаном аду, к ее таким же одержимым и ебнутым праотцам… Цитре нужна была марионетка. Эта женщина не нуждалась в поддержке и одобрении, не нуждалась в опоре и любви — она не нуждалась в близком человеке, не испытывала ни к кому теплых чувств и ни с кем не была искренна. Каждое ее слово — это фальш, каждая эмоция — лицемерие, каждый поступок — ради личной выгоды. Цитра была сильной, с этим нельзя было поспорить, и сила ее заключалась в холодности и хладнокровии. «— Моей сестрице похуй на всех, amiga. Она пользуется людьми, а не привязывается к ним…» Ваас должен был стать этой марионеткой. Кто, как не твой родной брат, готовый пойти на все ради тебя, будет лучшей кандидатурой на роль верного пса? Кто, как не этот сильный и могучий воин, сможет сложить горы и головы врагов к твоим ногам? Кто, как не привязанный к тебе человек, станет бесприкословно выполнять твои приказы и молча терпеть любые унижения? Но Цитра проиграла — это было ее самое первое и тяжелейшее поражение, еще тяжелее, чем в эту ночь. Ведь Вааса ей сломить не удалось: жрица хотела получить хладнокровного верного пса, а нажила себе врага в лице собственного брата. И брат оказался еще сильнее и могущественней, чем жрица могла себе представить, и от этого она все больше и больше приходила в ярость и отчаянье. Не любовь к брату заставляла ее переживать эти чувства, а затронутое самолюбие, ущемленная гордость — Цитра жалела, что потеряла не близкого человека, а идеального, мать его, воина, сильного, холодного и жестокого… Ваас смог разгадать ее намерения. И он предпочел свободу, а вместе с ней и это бесконечное одиночество, эти убивающие его изо дня в день наркотики, это потерянное существование и море крови, что разливалось в его руках. Он выбрал себя, а не сестру. Выбрал ненависть, а не слепую любовь. Выбрал жизнь среди боли, а не легкую смерть. Выбрал голос, а не молчание. И после всего пережитого разве Вааса нельзя было назвать сильным? Я не знала, сколько подобных марионеток побывало в руках Цитры, сколько всего она успела натворить, дергая за их ниточки. Но когда-то и я стала одной из них… Вот только Цитра вновь допустила роковую ошибку спустя много лет — она опоздала, слишком поздно прибрала меня к рукам. Эта женщина пыталась подчинить ту, которая уже целиком и полностью принадлежала главарю пиратов. Ту, которая всю себя была готова отдать ему, лишь бы он не отталкивал ее. Эта женщина пыталась подчинить меня, когда весь мой страх уже принадлежал ее брату, когда его шепот был для меня уже громче тигриного рычания и пулеметной очереди, когда каждый его взгляд уже отпечатался в моей памяти, не давая засыпать по ночам. Цитра пыталась сотворить из меня марионетку, свою марионетку, но слишком поздно обнаружила, что эти ниточки давно и неразрывно связывали меня с Ваасом. А разве возможно из уже чей-то поломанной куклы сотворить новую и хоть чего-то стоящую? Вряд ли… Но даже если и возможно — Монтенегро не был намерен делиться своим. Эта ночь окончательно убедила меня в этом, и если бы не разрывающие сердце боль и отчаянье от потери друзей, чьи жизни забрали прямо на моих глазах, пожалуй, я была бы самым счастливым человеком, убедившись, что хоть чего-то стою для него… Меня все еще трясло от пережитого ужаса, а в висках пульсировало. И только идущий рядом твердым шагом мужчина в красной майке не давал мне потерять самообладание. Я не знала, был ли это приказ Вааса или же инициатива самого пирата, а может, все вместе, но если бы Бенжамин тогда не вытащил меня буквально из горячих объятий пламени, то сама бы я ни за что не выбралась: ни физические, ни ментальные силы не позволили бы мне этого сделать… Пешком мы взошли на холм — здесь бушевало море, чьи волны бились о скалистые уступы где-то у их подножия. Храма уже не было видно в тени ночи и глубоких джунглей, однако стоящее над ними облако черного дыма и улетающие прочь крикливые птицы напоминали о том, что там творилось. Взойдя на холм, мы сразу же встретились с десятками заинтересованных взглядов — несколько пиратов расположились здесь, посреди припаркованных внедорожников, и чего-то выжидали. Как и всегда, моей персоне эти ублюдки уделили больше внимания, провожая насмешливым взглядом — стиснув зубы, я глубоко вздохнула и уткнулась мокрыми глазами в землю. Обменявшись с пиратами парочкой незамысловатых фраз, Бенжамин опустил руку на мои лопатки, подводя к одной из машин — ловким движением пират выудил с заднего сидения мужскую олимпийку и молча протянул ее мне. — Йоу, Бен! — бросил какой-то пират. Я не обратила на него никакого внимания, накидывая на себя предложенную вещь. Руки словно налились свинцом… — Че там босс, ниче не говорил? Нам не пора выдвигаться, а? — Валите. Помощь там ваша нахуй не сдалась, но если желаете поотстреливать жопы ракъят, то еще можете успеть, — сухо ответил Бенжамин, махнув в сторону храма. Группа пиратов с громкими довольными возгласами позаводила тачки и тронулась с места, оставляя после себя клубы едкого дыма… И вновь мой взгляд задержался на какой-то рандомной точке, не позволяя отвернуться. Что это? Шок? Апатия? Выгорание? Или затишье перед очередной бурей эмоций? Я продолжала буравить нечитаемым взглядом обрыв в каких-то жалких метрах от нас — обрыв, внизу которого остриями своих верхушек торчали выточенные морем скалы. Наплевать бы на все. Разбежаться. И… — Эй, малышка… — послышался голос Бена где-то за спиной. Судя по звукам, мужчина уже сел за руль, громко хлопнув дверью, завел мотор и теперь дожидался, когда я заберусь в машину вслед за ним. Не желая больше ни минуты находиться здесь, со второй попытки я осилила распахнуть дверь и рухнула на переднее сидение. На измазанном в крови виске почувствовала недолгий, но пристальный взгляд водителя — мужчина хотел сказать мне что-то утешительное, но, так и не подобрав слов, тяжело вздохнул, молча выруливая на главную дорогу. А что он мог сказать? Как мог утешить? Как мог заполнить эту пустоту от потери некогда близких мне людей? Если даже я не была уверена, что вообще когда-то смогла бы простить себя за то, что все они погибли из-за меня, то Бенжамин не смог бы убедить меня в обратном и подавно… Но я все равно была благодарна ему. Не столько за спасение своей, на самом-то деле, ничего не стоящей жизни, сколько за присутствие самого пирата рядом, за его молчание, которое говорило мне больше, чем если бы он произносил эти бессмысленные, пустые слова… Ландшафты сменялись один за одним. Звездное небо над головой приковывало взгляд и завораживало своей неизвестностью, а холодный муссон бил в лицо, обветривая намокшие от слез щеки. Джунгли вокруг словно заснули непробудным сном. Только вывернув на дорогу, проходящую вдоль пляжа, мы услышали, как невдалеке волнуется синее, почти что черное во тьме море. Сегодня оно было неспокойным: высокие волны бились о белый песок, достигая чуть ли не середины пляжа, пенились, а затем с режащим слух шипением возвращались обратно в морскую пучину. Шторм продолжался и не мог не напоминать о том, что подобное творилось и в моей душе… — Бен? — спустя долгую дорогу, проведенную в тишине, наконец позвала я пирата. Мой голос сорвался после непосильного напряжения и теперь неприятно хрипел. — Да? Я чувствовала, как медленно отрубаюсь, и это было единственным, что обнадеживало: хотелось хотя бы на время перестать чувствовать эту боль и безысходность. Хотя от кошмаров я вряд ли была застрахована, и что-то подсказывало мне, что теперь я еще очень и очень долго не смогу нормально спать… Я заняла удобное положение, поджав колени к груди и уложив голову на локоть, покоящийся на бесстекольном окне. — Gracias… — прикрыв тяжелые веки, еле слышно произнесла я на испанском, как частенько изрекался весь пиратский коллектив, ставший мне за эти дни до боли привычным… В воздухе вновь повисла тишина, нарушаемая лишь неспешным движением нашего пиратского внедорожника по неровной дороге… — Todo para ti, — было последним, что я услышала, прежде чем погрузиться во тьму.

***

В пиратском лагере почти никого не было: несколько патрулирующих вышки снайперов и бродящих по территории базы пулеметчиков. Очевидно, что основные силы главарь пиратов задействовал в целях оккупации храма, к которому, как однажды сказала мне Сара, он запрещал своим людям даже приближаться. Теперь же все изменилось: Ваас вернулся в то место, которое много лет назад служило ему домом, и сжег его до тла. Было ли это связано с желанием вернуть меня, или же я стала всего лишь тем самым предлогом, которого пират ждал столько лет, чтобы решиться окончательно разорвать связь со своим прошлым? Я не знала ответа на этот вопрос, но меня бы устроил любой его исход, только бы Ваасу стало от этого легче… Внутри было тихо: колонки были вырублены, и привычных качающих битов больше не раздавалось. Пираты просиживали задницы за игрой в карты и распиванием дешевого пива, громко матерясь на всю округу. Когда мы с Бенжамином зашли на территорию лагеря, в его адрес тут же послышались приветливый свист и аплодисменты: еще бы, Бенжамин был вторым человеком после Монтенегро, но, в отличие от главаря, его не так боялись. Пират еле заметно улыбнулся уголком губ, махнув всем присутствующим рукой. — Эй, Бен! — послышался грубоватый мужской голос приближающегося к нам пирата. Это был высокий мускулистый мужчина, в бронежилете и с пулеметом в руках. — Еще увидимся, Мэри. Если что-то понадобится, ты знаешь, где меня найти… — тихо произнес Бен, обращаясь ко мне и отходя на шаг в сторону. — Бернард! Какими судьбами? Тебя разве не перевели в «Доки Валсы»? — усмехнулся Бен, пожимая руку товарищу, который притянул его в дружеские медвежьи объятия. Не желая маячить в таком жалком состоянии перед пиратами, я неспешно поплелась в сторону главного здания. Несмотря на получасовой сон в дороге, легче мне не стало от слова совсем: ноги словно налились свинцом, а пальцы рук все еще подрагивали, выдерживая определенную периодичность. Голова кружилась, а в висках продолжало пульсировать. Но если снаружи мое тело с потрохами выдавало мое предистеричное состояние, то внутри я больше ни черта не чувствовала. Ни боли, ни отчаянья, ни страха — ничего. Только пустота. От меня с корнями оторвали кусок моей жизни, моего прошлого, и теперь я вновь была потеряна. Как и тогда, на материке. Я самовольно вырвалась из лап убивающей, ломающей меня семьи, решившись начать жизнь с чистого листа… Разве это не было правильным решением? Разве нет? И тем не менее, я оказалась совсем одна, без прошлого и будущего. Кто я теперь без семьи? Зачем существую? Ради кого? Эти вопросы крутились в моей голове, и я не могла найти на них ответы — это и ломало меня весь тот год. Это и привело к чертовой дистимии. Это и стало началом моей зависимости от таблеток. Это и разрушило мою «новую, толком не начавшуюся жизнь», о которой я так мечтала, сбегая от семьи… Все повторилось, словно шло по кругу: мое совсем недавнее, заново выстроенное из игральных карт прошлое отобрали от меня, силой вырвали из моих рук, но уже против моей воли. И вот он — новый, чистый лист, прямо передо мной. Я вновь на распутье, и каждый путь ведет не столько в неизвестность, сколько в заведомо бесконечную пустоту… «Я не знаю, кто я теперь.» «Я не знаю, кто нуждается во мне.» «Я не знаю, чего я сама хочу.» «Я не знаю, что будет дальше.» «И даже не знаю, чего следует ожидать…» Я не видела в своем будущем ничего хорошего. Ничего, кроме гребаной мести. Месть стала моим единственным стимулом, чтобы жить. Цитра должна была поплатиться за все, должна была… «Я не дам ей покоя, не дам ей спасти свою душу. Она умрет, захлебываясь в собственной крови. У нее даже могилы не будет — никто не вспомнит об ее существовании, никто не вспомнит о ее силе. И за всю жизнь она так и не получит того идеального воина, о котором мечтала. Это станет самым жестоким наказанием, которого достойна эта сука…» — Эй, девчонка! Я встала в ступор, в раздумьях не заметив стоящего невдалеке пирата. Это был невысокий молодой брюнет. Мы знали друг друга на глаз, так как когда-то уже перекидывались с ним парочкой фраз, пока вместе перетаскивали ящики. Однако я так и не запомнила его имени да и не была нацелена. «Как же, мать твою, не вовремя…» Я бросила на парня раздраженный взгляд — сложа руки на груди и держа сигарету в зубах, он опирался спиной о стену изрисованного барака и смотрел на меня исподлобья. В глазах его не читалось ничего, кроме гребаной жалости. «Пусть запихнет ее в свою задницу.» — Там это… На заднем дворе подружка твоя сидит, — на отвали бросил пират, кивнув себе за спину. — Минут двадцать назад привезли… Но девка вряд ли долго протянет, так что можешь сходить попрощаться что ли… — пожал он плечами, выпуская сигаретный дым. На миг я впилась оживленными глазами в лицо пирата. Ничего не ответив, я поспешно направилась в сторону заднего двора, где обычно находились клетки с пленными. От одной только мысли, что еще не все потеряно, что еще осталась невероятно маленькая, но все же надежда спастись от этого безумия, я была готова закричать… Забежав за главное здание, я сразу же услышала гул со всех сторон. Клетки в этот раз были просто забиты пленниками (откуда их столько появилось за эти дни, я и предположить не могла). Отовсюду слышались жалобные стоны и всхлипы, а в меня сразу же впились несколько десятков напуганных глаз: я и забыла, что на мне висела красная майка, выглядывающая из-под мужской олимпийки — этого вполне хватило, чтобы эти люди видели во мне угрозу их жизням. Но мне уже было наплевать на них. Остров окончательно доказал мне, что я не гребаный ангел и уж точно не Бог: я не в силах спасти всех, не в силах спасти друзей. Я даже не в силах спасти саму себя. Когда-то и Ваас упорно пытался вдолбить мне это в голову, но если бы тогда я поверила ему, вряд ли бы сейчас находилась здесь, а не была бы продана в какой-нибудь наркопритон Таиланда… Я твердо направлялась вдоль ряда клеток, а мой взгляд судорожно выискивал среди пленниц знакомые черты лица. Заметив яркие красные локоны, сильно контрастирующие с привычными для туземцев черными волосами, я сбавила шаг, прикрывая рот рукой и в ужасе смотря в глаза уже заметившей меня девушке. — Сара… — сорвалось с моих губ. Я резко подорвалась к бамбуковой клетке, вцепившись в ее прутья. Заперто, кто бы сомневался. — САРА! Неформалка лежала на земле, припав затылком к бамбуковым прутьям — она еле заметно улыбнулась мне уголком губ и тут же сдавленно зашипела, почти что срываясь на вскрик от пронзающей ее тело боли. Лицо Сары было окровавлено и теперь сливалось с цветом ее волос, и только темные, впалые глаза выделялись на фоне этого месива. Однако мой испуганный взгляд был прикован к дрожащей ладони девушки, зажимающей рану на ее животе. Все было тщетно, кровь уже испачкала всю ее белую майку, она пропитала ее насквозь. Худое лицо подруги было совсем бледным, а тяжелые веки так и намеревались навалиться на затуманенные глаза. — Боже мой… Сара, кто это сделал? — прошептала я, упав на колени напротив клетки. Девушка нахмурила брови, прокручивая в голове страшные воспоминания, и попыталась выдавить из себя хоть слово, корчась от боли. — Ракъят… — тяжело дыша, произнесла девушка. Из-за отсутствия сил ее голос был очень тихим и нечетким, а от ее ответа внутри все похолодело… — Сара, они… Они убили их, они их всех убили… Никого в живых не оставили… — вцепившись рукой в прутья, отчаянно прошептала я и подняла глаза на подругу. Та продолжала внимательно смотреть на меня из-под полуопущенных ресниц и тяжело дышать. — Цитра… Твою мать, я умоляла ее остановиться… Умоляла, стоя на коленях! Но эта сука никого не пощадила, никого не оставила в живых! После моих слов глаза девушки намокли и она увела их, не желая верить в услышанное. Вот только удивленной она не выглядела… — Я… Ты знаешь, я до последнего верила ей, Маш… — сорвалось с ее губ. — Верила… Что она не сделает этого, что это… Всего лишь попытка вернуть тебя, гребаная игра… И вот как я поплатилась за свою веру… Мы обе поплатились за нее… Жизнями остальных… А теперь и я… Своей… — грустно улыбнувшись уголком губ, Сара вновь обратила свой взгляд ко мне. — Прости меня, прошу, прости меня… — как мантру повторяла я, мотая головой, и чувствовала, как окровавленная земля неприятно забирается под ногти. — Я не хотела, чтобы все так закончилось, не хотела, я не хотела… Слова слетали с языка не громче шепота. Мне было совестно смотреть в глаза умирающей подруге — я прильнула к бамбуковой стенке, утыкаясь в нее лбом, слезы вновь покатились из моих глаз, и я закрыла ладонью лицо. — Я хотела спасти вас, Сара… Но посмотри, что натворила… Посмотри, кем я стала… Господи, посмотри на меня… — Не вини себя… — охрипшим голосом произнесла девушка. Ей столько всего хотелось сказать, но каждое лишнее слово отдавалось режущей болью в районе окровавленного живота. — Как ты оказалась здесь? — Пираты… Нашли меня недалеко от храма… Ракъят бросили меня там, думали, я уже мертва… — все так же неразборчиво шептала обессилевшая девушка, но ее глаза горели ненавистью при воспоминаниях о племени. — Пираты привезли меня сюда и бросили в клетку… Сказали… Ваас вернется и сам будет решать, что со мной делать… Боже, Ваас… — на губах Сары вновь появилась эта грустная улыбка. — Я до конца не верила… Что он… Пойдет на это, знаешь? Что вернется в храм… И сотрет его с лица земли… АГХ, ЧЕРТ! Сара прорычала, хватаясь за рану. На ее зажмуренных глазах непроизвольно выступили слезы от боли. Вся ее ладонь уже была испачкана в крови — когда острая боль немного притупилась, девушка вновь обмякла на бамбуковых прутьях, проводя рукой по лицу, после чего на ее виске остался кровавый след. Девушка долго не открывала глаз и тонких сомкнутых губ: она пыталась совладать с неровным дыханием и грызущим серде чувством разочарования и отчаянья. Она знала, что эту адскую боль ей придется испытывать до самого, не столь отдаленного конца… Я смотрела на подругу, чувствуя, как буквально на куски разрывается мое сердце. Я хотела унять ее боль, хотела позволить хотя бы на минуту перестать мучиться, но я была беспомощна. И от этого слезы вновь навернулись на мои глаза. — Маша? — наконец раздался голос Сары. Я увидела в ее глазах появившуюся из неоткуда решимость, словно девушка была очень серьезно настроена на совершение того, что мучило ее душу все это время. — Можешь… Исполнить мою последнюю просьбу? Я неуверенно кивнула, не зная, чего ожидать. Сдавленно шипя, неформалка полезла свободной рукой в кобуру на ее испачканных шортах — она выудила какой-то поблескивающий предмет и тут же его обронила из-за недостатка сил. Когда перед ней упал глок, я не успела ничего сообразить, прежде чем девушка последним резким движением отпнула его в мою сторону и с очередным стоном схватилась за рану. — Твою мать, откуда у тебя… — Пираты… Такие идиоты, ты знаешь… Я им сама сдалась… Они и обыскивать не стали… — ее взгляд зацепился за оружие. — У меня… Хватит духу… Но не хватит сил даже поднять его… — сквозь зубы процедила Сара, и я устремила глаза на девушку. — Прошу, только не смотри на меня так… — тяжело дыша, произнесла девушка при виде моего недоумения в глазах, которое тут же сменилось страхом. — Нет… Нет… НЕТ, ТЫ СВИХНУЛАСЬ?! Я не стану этого делать! САРА! — в ужасе заголосила я, резко отпрянув от клетки. Девушка продолжала пронизывать меня не столько молебным, сколько требовательным взглядом. — Прошу, не заставляй меня делать этого… Я не хочу… Нет, пожалуйста… Сара, нет… Подумай, а если не все потеряно?! — в отчаянье бросила я. — Подумай, а если ты выживешь? Сара, все будет хорошо! Ты же сама говорила мне, помнишь… «— Мы спасем остальных и уедем домой. И все будет хорошо, Маш. Обещаю тебе…» Запустив пальцы в волосы, я продолжала говорить несвязные, абсурдные вещи, все, что приходило на ум. Я сама не верила в то, что произносила, но мне было необходимо зацепиться за последнюю, заведомо разрушенную надежду. — Маша, ЭТО КОНЕЦ! — замотала головой девушка, и на глаза ее навернулись слезы. — Посмотри на меня… ПОСМОТРИ! Мне страшно умирать… Но я смирилась… Потому, что это неизбежно, твою мать! А Ваас… Он не позволит мне быстро умереть. Он отыграется. Отыграется за все… Со страхом в глазах шептала девушка и вдруг подняла на меня сочувствующий взгляд. — Поверь мне, он жестокий человек… Что бы он ни говорил тебе, как бы ни поступал… Ваас не тот, кто тебе нужен, Маш. «Она все знает. Она все поняла и поняла уже давно…» В глазах напротив не было упрека, не было обиды, не было разочарования, которое я привыкла видеть в глазах своих погибших друзей. А в ее глазах было лишь искреннее беспокойство, желание помочь и вразумить… Я стыдливо увела взгляд в сторону — хотела ответить хоть что-нибудь, но слова не лезли в голову. Поэтому в конечном счете я лишь тяжело вздохнула, бросая взгляд на холодную землю под ногами. «Как же это все неправильно! Блять!» — А вот ты… Можешь облегчить мои страдания, — прошептала девушка, бросив взгляд на пистолет возле ее ног. — Можешь прекратить это все… Подарить мне легкую смерть… Пожалуйста, Маша… Сделай правильный выбор… Я смотрела на скорчившееся от боли лицо девушки, закусив губу. Как бы сложно ни было это признать, но Сара была права: она уже потеряла столько крови, что ее смерть была неизбежна. И даже я не могла предугадать, что по возвращении в лагерь мог с ней сделать Монтенегро, а вариант того, что главарь без раздумий оставит девушку еще на несколько часов, чтобы та медленно умирала от потери крови, как и остальные прихвостни его сестры, не казался мне выходящим за рамки его жестокости… Я прекрасно осознавала, что могу в один миг облегчить ее муки, освободить от страданий. И я хотела этого, искренне хотела, но блять не таким гребаным способом. Я не хотела ее смерти и еще больше не хотела собственноручно лишить ее жизни… — Запомни, не ты убила меня, Маша… — успокаивающе прошептала девушка, уже совсем неразборчиво. — А этот гребаный остров… Я бросила испуганный взгляд на глок, что лежал возле прутьев клетки. Трясущейся рукой я взяла холодный металл в руку, проводя пальцами по дулу и снимая пистолет с предохранителя. Все это время я неотрывно смотрела в полузакрытые глаза напротив, в надежде, что девушка передумает, прикажет мне остановиться. Но она молчала. Молчала и словно только и ждала, когда пуля наконец пронзит ее голову, отправив на небеса. Сара не хотела умирать, она боялась смерти, но предсмертные муки были слишком невыносимы. Она не заслужила их. Кто угодно. Но только не она. — Я буду по тебе скучать… — прошептала неформалка, и ее начало потряхивать от начавшегося озноба. — Я… Я тоже… — сорвалось с моих губ, и на ватных ногах я отступила на шаг от клетки. Еще несколько томительных секунд я пыталась собраться с духом, борясь с тем, чтобы не бросить оружие на землю. Когда же я дрожащими руками направила дуло пистолета на девушку, мое дыхание предательски сбилось. Каково это, видеть на прицеле лицо близкого тебе человека? — И Маша… — вдруг еле слышно произнесла девушка и тепло улыбнулась, оголяя ряд ровных зубов. — Знай, это… Это правда прекрасно… Что ты была готова умереть за нас всех. От этих слов слезы вновь покатились из моих глаз, и я опустила оружие, прикрывая рот ладонью. Я плакала навзрыд, согнувшись в три погибели и ловя на себе непонимающие взгляды других пленников. Внутри меня разразилась настоящая борьба между разумом и сердцем: разум требовал перестать мучить девушку и наконец покончить со всем этим, а сердце — не лишать жизни близкую подругу, этот последний отголосок, последний светлый лучик моего прошлого, тем более после всего того пережитого кошмара, который произошел этой ночью с остальными ребятами… Слабачка. Хватая ртом воздух, я все же решилась вновь направить оружие на девушку. Сара уже поняла, что, пока ее взгляд обращен ко мне, я не решусь спустить курок — подруга в последний раз улыбнулась мне окровавленным уголком губ и закрыла глаза, слегка склонив голову к плечу. Она была готова заснуть непробудным сном… Смахнув слезы с мокрой щеки, я вцепилась в глок мертвой хваткой обеих рук. Губы все еще дрожали, а дыхание было слишком громким. Но простояв так несколько секунд, я все же опустила пистолет, сомкнув челюсти… Слабачка. Я резко подняла его вновь, неуверенно прицелившись — пуля должна была пройти ровно через висок. Не единого шанса на спасение — этого Сара и желала. Мои руки словно налились свинцом, но я не посмела им вновь уронить оружие. «Не решусь сейчас — не решусь уже никогда…» Я бросила последний взгляд на подругу: хотела запомнить ее живой, дышащей, запомнить черты ее красивого лица, эти яркие, красные волосы. И эту легкую, теплую улыбку на ее губах. Я закрыла глаза, чувствуя, как по виску неприятно стекает капля холодного пота. Указательный палец лег на курок… Раздавшийся в мгновение ока громкий выстрел заставил в ужасе закричать всполошившихся пленников — почувствовав на своем лице теплые брызги крови, я испустила последний, судорожный вздох…

***

Ночная мгла медленно сменялась рассветом. На улице было все еще темно, но ранние птицы уже пели где-то возле окна, не обращая внимание на моросящий дождь… До утра я просидела на холодной постели главаря пиратов, отрешенно вглядываясь в серую стену напротив. Кажется, я даже не моргала, а мое сердце на все это время просто застыло. Слезы уже давно высохли и теперь лишь неприятно щекотали кожу. Руки вцепились в край кровати, не расслабляя пальцев. Все эти часы. Холодно, тихо, пусто… В прострации я медленно теряла себя и окружающий мир. В моей голове не было ни единой мысли, а в сердце — ни единого чувства. Только терпение. И выжидание. Только надежда на то, что я наконец увижу его и смогу сделать глоток свежего воздуха… Ваас. Он вернулся под утро вместе со своими людьми. Сквозь гул в ушах я слышала, как с пирса раздается шум моторных лодок, как на территорию лагеря въезжают несколько внедорожников, как пираты орут на всю округу и победно стреляют в небо из штурмовых винтовок… Слышала, как тяжелые берцы ступают по лестнице и неспешно направляются вдоль коридора. Слышала, как мужчина приблизился к двери и толкнул ее плечом, заходя в комнату. Мы неизбежно встретились глазами. И его взгляд был таким же опустошенным, таким же холодным, как и мой. Только на миг в его притягивающих внимание глазах проскочило что-то теплое, что-то родное, но оно так же быстро скрылось за маской беспристрастности и похуизма. Монтенегро прошел вглубь комнаты, бросая на стол свой глок, и я потеряла его из виду, смотря себе под ноги — я слышала, как он кидает пачку сигарет на грязный подоконник, как щелкает зажигалкой и через несколько секунд судорожно выпускает изо рта сигаретный дым… «— Будешь учить меня жить, принцесса?» — эхом раздался в голове голос Монтенегро. Я осторожно подняла глаза на пирата — мужчина сидел на окне, подогнув под себя одну ногу, и отрешенно смотрел на улицу, откуда доносились возгласы, мат и включенная музыка. Но даже они не могли заглушить постукивающие по разбитой раме капли дождя… «— Моя сестра — полная противоположность тебя, Mary… Поэтому мы так похожи. Мы с тобой, amiga.» Ваас был подавлен не меньше меня. В его взгляде была безысходность, смешанная с ненавистью. Но к кому была обращена эта ненависть? К Цитре? Ко мне? Может, к себе самому? Или же ко всем людям, присутствовашим в его жизни? Только одного не было в этих изумрудных глазах — сожаления… «— Все могло быть так охуенно… ВСЕ И БЫЛО ПРОСТО ОХУЕННО! ТАК КАКОГО ХУЯ ТЫ СНОВА ВСЕ ПОРТИШЬ, MARY?!» Я смотрела на Вааса, не в силах оторвать глаз. Синих глаз, в которых вновь зародилась жизнь при виде пирата. Черт, как же я скучала… Как же желала увидеть его хотя бы издалека, лишь бы убедиться, что с ним все в порядке. Как же хотела коснуться пальцами его щеки и обвить руками его шею. Как же хотела притянуть его к себе и больше никогда, никогда не отпускать. Как же хотела услышать его шепот над своим ухом, обещающий, что теперь все точно будет хорошо… Потому, что ему бы я поверила. «— Ты всю свою никчемную жизнь проживешь, думая не о себе, а о других блять. И о ком угодно, Mary, но только не обо мне.» Ваас ошибался. Как же он, мать его, ошибался, бросаясь такими необдуманными словами. Но я могла понять его, в нем говорили эмоции: ярость и свойственный ему эгоизм, его неисправимое, нездоровое собственничество и ущемленная гордость. А еще одиночество. Без конца длящееся всю его жизнь одиночество… В раздумьях я не сразу заметила, как Ваас потушил сигарету и выбросил ее из окна, поднимаясь с подоконника. Я поспешила увести взгляд в пол. Половицы тихо заскрипели — мужчина неспешно приблизился и сел возле меня, опираясь локтями о колени и сложив руки в замок. Я почувствовала на себе прожигающий взгляд, от которого мурашки забегали по коже, услышала совсем рядом его размеренное дыхание, но так и не осмелилась поднять на пирата взгляд: боялась увидеть разочарование в его глазах. Спустя несколько томительных секунд забинтованные пальцы коснулись моей щеки, убирая за ухо упавшие на лицо волосы — теперь ничего не мешало Ваасу наблюдать мои покрасневшие опущенные глаза и несколько еле заметных пятен крови, забрызгавших мой подбородок… Задержав на мне взгляд, пират вдруг провел рукой по моей щеке, аккуратно стирая уже присохшие следы — затем его теплая ладонь спустилась чуть ниже, а большой палец коснулся моих губ. Всего этого оказалось достаточно, чтобы я вдохнула полной грудью, а мое сердце вновь заболело от нахлынувших эмоций — моя рука легла поверх его, а я прильнула губами к его ладони, продолжая игнорировать взгляд мужчины, и уткнулась в нее носом. Ваас замер и, кажется, перестал дышать… — Их больше нет, — сорвался шепот с моих дрожащих губ, и я подняла на мужчину полные отчаянья глаза. — Ваас, их больше нет… — Я знаю, — спустя недолгое молчание ответил пират, уводя взгляд в сторону. — Я знаю, принцесса… Я смотрела на мужчину перед собой, чувствовала тепло его руки, ощущала такую несвойственную пирату нежность в его прикосновениях… Но в этих зеленых глазах все еще не было одного — все еще не было сожаления. Да, Ваас не сожалел о том, что произошло, я знала, не сожалел. Наоборот, еще вчера этот человек только и мечтал о том, как бы избавиться от «баластов» моего прошлого, чтобы заполучить меня всю. И я не могла судить Вааса за то, что он чувствовал. Вернее, за то, чего он не чувствовал… Однако осознание его равнодушия к моей боли щемило душу — я закусила губу, отворачиваясь и пряча в ладонь подступившие слезы. Главарь пиратов был вынужден убрать руку от моего лица и вернуться в прежнее положение, в дальнейшем еще долго сохраняя молчание и думая о чем-то своем… — Откуда ты узнал о их смерти? Цитра рассказала, ведь так? — нарушила молчание я. Меня не столько волновал ответ на этот вопрос, сколько желание заполнить эту давящую тишину между нами. Однако Ваас ответил не сразу, чем вынудил меня обратить в его сторону недоверчивый взгляд из-под ниспадающих на лицо прядей — пират выглядел задумчиво, рассматривая свои сложенные в замок пальцы. Наконец, тяжело вздохнув и напялив маску такой типичной для него непоколебимости, он поднялся с кровати. — Нет, ей это не потребовалось, Mary, — бросил Ваас, сложив руки в карманы и вставая напротив. — То есть как? — все так же недоверчиво спросила я, неуверенно поднимаясь вслед за мужчиной. — Я сам все видел. Своими блять глазами, Mary… — ответил пират. В его глазах вновь появилась злоба. С чем она была связана и кому адресована, мне было не суждено узнать, ведь в тот момент я стояла, как вкопанная, отказываясь поверить в услышанное… — Все видел… — в недоумении прошептала я и тут же сорвалась на истерический крик. — ТЫ БЛЯТЬ ВСЕ ВИДЕЛ И НИ ЧЕРТА НЕ СДЕЛАЛ?! Смотрел, как я на коленях стояла перед этой сукой, как надрывалась там, пока моим друзьям одному за одним резали глотки?! ТЫ ПРОСТО СТОЯЛ И СМОТРЕЛ, ВААС?! Из глаз брызнули слезы, и я толкнула пирата в грудь. Он отступил на шаг, продолжая молчать и не сводить с меня нечитаемого взгляда. — Все то время, что я рыдала там и умоляла Цитру прекратить это все, ты нихера не сделал! Потому, что тебе было наплевать на то, что я чувствовала! Ты хуй положил на то, что эти люди значили для меня! Тебя блять интересуешь только ты, ты сам, гребаный эгоист! КОНЧЕНЫЙ УБЛЮДОК! Сомкнув губы, Ваас с раздраженным вздохом перехватил мои руки, когда те принялись наносить по нему удары. Его мощная хватка легла на мои запястья, и пират притянул меня к себе — даже если бы в тот момент я не была так морально истощена и подавлена, мне бы все равно не хватило сил вырваться, пока Ваас сам бы не позволил мне этого сделать. Кто я такая, в сравнение с ним? — Как же я ненавижу тебя… — прошипела я, поднимая мокрые глаза на пирата. Он молча сделал шаг навстречу, сокращая расстояние между нами до минимума. — Я ненавижу тебя, Монтенегро. Ты слышишь меня? Ненавижу… — Не-ет, принцесса. Нихуя это не так… — пропел пират и нагло оскалился, равнодушно игнорируя мои слезы. Тыльной стороной ладони он коснулся моей щеки, убирая с нее взлохмаченные волосы, а большим пальцем стер оставшиеся слезы. — Мы оба знаем, что ты на самом деле чувствуешь ко мне. Моя глупая, моя наивная, слабая nena… — Отпусти меня, — озлобленно процедила я и вновь принялась вырываться из сильных мужских рук, чьи грубые пальцы оставляли мелкие синяки на моей коже. — ОТПУСТИ, ТВОЮ МАТЬ! Еще несколько неудачных попыток освободить запястья и брошенные в сторону пирата матерные слова не принесли никакого результата, от чего я еще больше убедилась в своем ничтожестве перед ним, убедилась в своей слабости, которая выливалась наружу в виде гребаных слез. Да, рядом с ним я уже не была тем сильным и хладнокровным воином ракъят, каким меня видели там, за пределами этого лагеря… Рядом с Ваасом я становилась той, кем была на самом деле, всю свою гребаную жизнь — немощным падшим ангелом, без семьи и покровительства Бога. Я склонила голову, больше не в силах смотреть в глаза мужчины, и только когда мои руки ослабли, он отпустил запястья. Я знала, как Монтенегро терпеть не мог слез, но поделать с собой уже ничего не могла. Это был нервный срыв. Это был пик тех тяжелых душевных мук от обилия эмоций, пережитых мной этой ночью… На моих глазах жестоко расправились с моими друзьями, с когда-то единственными близкими мне людьми… Я на век потеряла возможность увидеть их вновь, ведь пожар забрал их тела и превратил в ничтожный пепел… Уже во второй раз я столкнулась лицом к лицу с горячим пламенем и едким черным дымом, который окутывает все извилины твоего мозга, загоняя в панику… Мой внутренний зверь был вновь опьянен жаждой мести и теперь пожирал меня изнутри… Я своими же руками застрелила умирающую подругу и до сих пор не могла понять, правильно ли поступила… Моя совесть разрывала мое сердце на куски: что бы ни сказала мне перед своей смертью Сара, я уже не могла перестать винить себя в смерти друзей, и это чувство буквально убивало меня, выворачивая наизнанку и заставляя ненавидеть саму себя… И, наконец, чертов Ваас: глупо было ожидать от этого морального урода хоть капли сочувствия и непритворной заботы, но после всего случившегося моя душа нуждалась в нем, как в воздухе, нуждалась, как в единственном оставшемся близком мне человеке… Все это было чувством полнейшего отчаянья, которое неизбежно должно было привести к эмоциональному выгоранию. Я спрятала лицо в ладони, чувствуя, как меня начинает потряхивать. Тихие всхлипы вырвались наружу… Но, чего я никак не ожидала, так это того, что спустя несколько томительных секунд Ваас, пускай и с усталым вздохом, но без лишних издевок, все же приобнимет меня одной рукой за плечи и притянет к себе. — Я уже говорил тебе, что такое… Безумие, Mary? — тихо спросил он, опуская подбородок на мою макушку. Его теплая рука легла на мои лопатки, заботливо поглаживая меня по вздрагивающей спине. — Безумие — это точное повторение одного и того же действия раз за разом в надежде на изменения. Это. Есть. Безумие… Знаешь, когда впервые я это услышал, не помню, кто сказал эту хрень, да и похуй, все равно этот умник давно кормит червей… Я подумал: «Что за хуйню несет этот поехавший?» Но смысл в том, hermana, что он был прав. Ваас усмехнулся, прокручивая далекие воспоминания в своей голове. — И тогда я стал видеть это везде. Везде, куда ни глянь, эти болваны делают точно одно и то же. Снова, и снова, и снова, и снова. И думают, что сейчас все изменится… Но вот, в чем прикол, niña… Ваас тяжело вздохнул, подбирая правильные слова. Его голос наконец-то был полон искренним утешением и неравнодушием, от чего мое сердце забилось сильнее, наверное, в тысячу раз. — В том, что мы нихуя не способны что-либо изменить… Безумие. Надежда на то, что однажды все изменится… Я всегда мечтала начать новую жизнь, построить свое светлое будущее и стать счастливой в настоящем, в моменте. Но мое детство было далеко за гранью этих амбиций. С каждым прожитым годом я медленно, но верно черствела в душе, прятала чувства настолько глубоко, что вскоре и сама забыла, каково это — проявлять эмоции, испытывать боль, реагировать на провокацию… Однажды я решилась претворить мечту в жизнь. Но все пошло крахом. Сбежав от семьи, я вскоре поняла, что без нее я — просто никто. Не потому, что не была способна заработать себе на жизнь или оплатить съемную однушку — причина зарождалась внутри меня, а не из вне. И причина заключалась в том, что я так и не смогла отпустить свое прошлое. Не смогла простить все обиды приемным родителям, забыть о страхах, оставшихся со мной на всю жизнь, подавить невыплесканную агрессию внутреннего зверя и открыться этому миру. Я думала, что если вырву себя из той поганой жизни, заново посмотрю на мир, заново вдохну полной грудью, то… наконец почувствую, почувствую что-то в сердце. Как жаль, что этого не произошло — может быть, сейчас бы все было совсем иначе… Безумие. Повторение одного и того же действия, раз за разом… Я металась внутри себя, искала смысл бороться дальше, не могла найти ответ на вопрос «кто я?». Я причиняла себе физические страдания, увечья — делала все, лишь бы снова почувствовать укол в сердце, лишь бы снова испытать боль или же растянуть губы в нездоровой улыбке, наконец почувствовав, что я все еще жива. Но этого упорно не происходило… Теперь же я прекрасно осознавала то, что была безумна. Я слепо верила в то, что вскоре все изменится. Какой же наивной дурой я была. У меня же нихера бы не получилось… Разве можно построить счастливую жизнь, когда мнимое чувство счастья — всего лишь побочный эффект от таблеток, прописанных тебе психотерапевтом? Моя новая жизнь стала всего лишь иллюзией, вся она шаталась, как карточный домик, держась на одних лишь таблетках. Новые город, учеба, работа, друзья — это была не жизнь, это была фальшивка — идеальная картинка. Пелена, застилающая мне глаза. Картина жизни, которую я хотела видеть, но которая так и не просуществовала в действительности. Вся моя жизнь была обманом, самовнушением. Вся моя жизнь была безумием… Реальная жизнь — вот она — на этом кровавом острове. — И мы тоже безумны, Mary. Мы с тобой, amiga. Мы пытались избавиться от гребаного прошлого, желали разорвать все связи и забыться, найти путь к спасению… Но знаешь, в чем смысл, принцесса? — спросил Ваас. Его голос стал еще тише, словно пират говорил о чем-то, что не должен был слышать больше никто. — В том, что никакого спасения нет, hermana. Чтобы спастись, не дать безумию завладеть твоим разумом, суметь выбраться за его рамки, нужно принять и смириться с тем, что гребаного спасения нет. Я уже сумел подчинить себе свое же безумие… А теперь ответь мне, querida, — шепотом обратился ко мне Вааса, беря мое лицо в свои теплые ладони. — Ты примешь меня в свое сердце? Прими меня, как спасителя. Прибей к сраному кресту и позволь мне наконец возродиться, Мария… Его слова были подобны кинжалу, вонзающемуся в сердце, и больше я не могла противиться этому чувству. Чувству, которое без преувеличения убивало меня изнутри. И это чувство — любовь. Любовь к главарю пиратов. Да, все же это оказалась чертова, будь она проклята, любовь. Теперь я была готова признать это… Признать, что полюбила не человека, а настоящее чудовище — жестокого пирата, психопата и наркомана, удерживающего меня и моих друзей в плену. Признать, что эта любовь зародилась еще в те далекие дни, когда я считала, что всем сердцем ненавидела этого морального урода — зародилась в тот день, когда я поняла его, когда нашла себя в его шкуре, а он нашел меня в своей. Признать, что испытывать стокгольмский синдром — это ебучие цветочки в сравнении с тем, как испытывать любовь по отношению к своему садисту. И признать, что эта любовь заведомо и никогда не будет взаимна. Я наконец-то призналась себе в этом. Это было сложно, но необходимо. Ваасу же мое признание и нахер бы не сдалось — он и так мог спокойно читать меня, как открытую книгу. Одного тоскливого взгляда на него и одного рваного вздоха от его прикосновения хватало, чтобы выдать меня с потрохами. И Ваас был прав, чертовски прав. Я действительно оказалась глупой, наивной и слабой девочкой. Его девочкой… Наплевав на гордость и обиду, я уткнулась носом в шею мужчины, вдыхая запах его одеколона. Мои руки обвили его торс, а оставшиеся на щеках слезы коснулись красной ткани его майки. Я желала только одного — чтобы этот момент длился вечно. Чтобы мужчина всегда был рядом, а его ровное дыхание раздавалось над моим ухом. Чтобы он так же поглаживал меня по волосам, а я ощущала тепло его тела. Чтобы мои прикосновения не отвергались им, и я больше не чувствовала себя одинокой и потерянной… Ладонь Вааса переместилась с моих лопаток на затылок. Несмотря на его еле ощутимые поглаживания по моим мягким волосам, голос пирата приобрел пугающую серьезность — я почувствовала, как напряглись мышцы главаря пиратов, а его сердцебиение вновь участилось. — Путь блядского воина для тебя закончен, Mary, — отрезал пират, выделяя буквально каждое слово. — Хватит марать свои руки в крови, когда эта кровь не стоит даже пули. Это гребаное татау ни черта не значило, не значит и не будет значить, amiga — я сожгу его. Сотру с твоей руки, чего бы мне это ни стоило. Никаких больше игр в «кошки-мышки» блять: твоих проблемных дружков больше нет, тебе не придется спасать их задницы и вновь убегать от меня. И самое, сука, главное — уясни это себе, моя девочка, то, что я сейчас тебе скажу… — процедил Ваас и склонился к моему уху. Теперь его голос действительно заставлял холодок пробегать по телу. И тем не менее я не отстранилась от Монтенегро ни на сантиметр, продолжая вслушиваться в этот испанский акцент. — Никакой ебучей мести, nena. Забудь о ней блять. Мою горячо любимую сестричку я лично отправил к праотцам, а потому больше тебя в той жизни ни черта не держит. Ни черта, ты поняла меня, Mary? Получив мой судорожный кивок, Ваас остался более чем доволен — его дыхание вновь стало размеренным, а забинтованные пальцы перестали так сильно сжимать мои волосы на затылке. На миг коснувшись губами моего виска, мужчина вновь устроил подбородок на моей макушке, задумываясь о чем-то своем. Мои слезы давно высохли, я успокоилась и теперь обдумывала все сказанное пиратом, продолжая прижиматься к нему всем телом. Думала о Цитре и о том, что мог чувствовать Ваас, когда лишал жизни собственную сестру. Да, циничную, да, жадную до власти, да, нелюбящую, но все же сестру. Чувствовал ли он сейчас то же, что и я, лишив жизни близкого человека? Одно я знала точно: эта ночь стала переломной для нас обоих. Ведь не зря же все эти годы главарь пиратов ни на шаг не подпускал своих людей к храму — что мешало Ваасу столько лет решиться на то, что он совершил за одну чертову ночь? Это наталкивало на мысль, что Ваас так и не смог по-настоящему отпустить прошлое… До сегодняшнего дня. Хотя голос пирата и был таким равнодушным и холодным, когда он рассказал мне об убийстве Цитры, но его взгляд, тот потерянный и пустой взгляд, с каким он вошел в эту комнату, говорил об обратном. И что я точно знала, так это то, что Ваас никогда не расскажет мне, что случилось между ними с сестрой там, в храме. Никогда не расскажет, о чем они говорили и как долго. Никогда не расскажет, как лишал ее жизни, не расскажет, что чувствовала она и что чувствовал он сам в тот момент. Эта тайна навсегда уйдет вместе с ними.

Так будет правильно…

— Я не хочу потерять тебя… — прошептала я и услышала в ответ лишь тихий смешок Монтенегро.

***

Сведение татау оказалось, пожалуй, самым что ни на есть адовым моментом за всю мою жизнь. Никогда я не испытывала такой сильной боли, и никогда эта боль не длилась настолько долго, буквально выворачивая меня наизнанку и заставляя стонать от отчаянья сквозь стиснутые зубы… Монтенегро не собирался церемониться со мной. Его не волновал плохо скрытый животный страх в моих глазах, не ебали мои просьбы не сжимать так сильно мое предплечье, когда через пару дней главарь пиратов молча выудил меня из своей комнаты и грубо потащил за собой в неизвестном направлении. И хотя я сама дала свое (нахер не сдавшееся пирату) согласие на сведение татуировки, меня все равно трясло при мысли о том, каким образом все это дело должно проходить. В голове эхом припоминались слова Вааса, который рассказывал мне об отсутствии здесь какой-никакой анестезии, помимо наркотиков, и о том, что сводить все это дело придется проверенным «дедовским» методом — гребаной щелочью. До последнего я молилась всем известным богам, чтобы это оказалось очередной плохой шуткой пирата, но все мои надежды рухнули, когда я поняла, куда он привел меня — в ту самую пыточную ублюдка Антонио, чью тушу давно растерзали плотоядные акулы. Ничего здесь не изменилось: все тот же темный подвал с единственной почти что перегоревшей лампочкой и всяким хламом. Ваас толкнул меня на диван, на котором, казалось, еще не так давно срывал с меня одежду, а потом оставил на растерзание тому больному ублюдку… Я внимательно следила за каждым движением пирата — пройдя в глубь комнаты, он принялся рыться в железном шкафчике, пока не выудил из него бутылек с какой-то прозрачной жидкостью. — Будет больно, принцесса, — как бы между делом бросил пират из дальнего конца комнаты, продолжая рыться в шкафу. — Обнадеживающе, — хмыкнула я в ответ. Я с замиранием сердца смотрела на то, как в его руках появляется кусок оборванной ткани, который, вероятно, должен был послужить в роли моего кляпа. До последнего я строила из себя неприступную особу. Бывшего, мать его, воина ракъят, в конце концов… Но мое тело предательски вздрогнуло, стоило Ваасу рухнуть на диван рядом со мной. — Давай сюда свою нежную ручку, принцесса, — усмехнулся главарь пиратов, наблюдая за тем, как в плохо скрытой панике бегают мои голубые глаза. Я никак не отреагировала, продолжив буравить взглядом обшарпанную стену — тогда мое запястье резко оказалось в цепкой хватке мужчины, который не был намерен ждать. — Хотя бы скажи, что меня ждет! — на рваном выдохе бросила я и вздрогнула, устремляя на мужчину взгляд брошенного щенка. — А ты недолго продержалась, amiga, — усмехнулся пират, блестя азартом в глазах. — Я был уверен, что ты начнешь визжать не раньше, чем мы приступим к делу. Куда же от моей принцессы съебалась эта ее бесячая гордость, а? — Пошел бы ты, Монтенегро, знаешь куда? — раздраженно прошипела я. Мне было не до его гребаных издевок. — Просто скажи уже, на что эта хрень похожа, а потом заткнись и приступай к делу. — Окей, принцесса, не кипятись, — на отвали бросил Ваас, продолжая нагло ухмыляться мне в лицо. Как же бесит. — Щелочь, — продолжил он, слегка взболтнув бутылек с жидкостью перед моим лицом, на что вновь получил мой озлобленный взгляд. — Я не химик, amiga, не ебу, что за формула. Но точно знаю одно, моя дорогая — эта херь жжет покруче долбанного розжига, разъедает кожу. Она и следа не оставит от этой хуйни, — пират кивнул на татау. — Но ты не ссы, принцесса. Я знаю, что это такое: сам проверил, и, как видишь, все еще жив и здоров. — К сожалению… — сухо бросила я, отвернувшись. — Не язви, pequeña perra, — ответил Ваас. Резким движением он вытащил пробку из ампулы, после чего мое запястье оказалось прижатым к поверхности стола. Пират кивнул на кусок рваной ткани, лежащий на столе. — Зажми между зубами. Иначе поломаешь нахер. Я взяла кляп, неуверенно поднося его ко рту и попутно следя за траекторией руки главаря пиратов. Он уже поднес бутылек к той части моей руки, где находилась лучевая кость, но я остановила его. — Даже на руки ничего не наденешь? — как бы между делом хмыкнула я, нервно прикусывая губу. — А если обожжешься? — НАСРАТЬ, MARY! Хватит оттягивать время! — рявкнул Ваас, бросая на меня испепеляющий взгляд. Я прикусила язык. — А теперь будь хорошей девочкой, заткнись уже и потерпи немного ради папочки, окей? — обманчиво ласково процедил пират без доли улыбки и вдруг сжал мое запястье до хруста, без раздумий переворачивая ампулу. Когда капля щелочи упала на мою руку, я не сразу поняла это, однако уже спустя несколько секунд почувствовала, как жидкость жжет кожу. Я сдавленно прошипела в кляп, что есть силы сжав в кулак разорванную обивку дивана. Не дав мне толком свыкнуться с жжением (если к такой боли вообще возможно привыкнуть), Ваас продолжил выливать по капле из ампулы на все участки моей руки, где было выведено татау. К тому времени, как ядовитая жидкость касалась поверхности еще здоровой кожи, предыдущая капля уже разъедала ее внутренности, от чего боль не только не притуплялась, но еще и становилась в разы сильнее… Вскоре, как и обещал Ваас, щелочь пробралась в глубокие и наиболее чувствительные подкожные слои — никогда прежде я не испытывала подобной боли. По инерции я одернула обожженную руку, но, разумеется, вполне ожидавший этого главарь пиратов не позволил мне вырваться, вцепившись в мое запястье мертвой хваткой. Он не задумываясь продолжал эту пытку, равнодушно слушая, как я кричу в кляп, согнувшись в три погибели прямо возле него. А может, он вообще нихера не слышал в тот момент: его внимательный взгляд был прикован исключительно к гребаному рисунку на моей руке, который медленно терял свой цвет и очертания, превращаясь в покрасневший, обожженный слой кожи… Да, Монтенегро определенно не ебали мои жалостливые стоны и слезы. Все, что ему было нужно — свести наконец это чертово татау. Решившись поднять мокрые глаза на свою руку, я тут же отвернулась, сдерживая рвотный рефлекс. Я не понимала, вернее, отказывалась понимать, как Ваас вообще мог так спокойно наблюдать за тем, как щелочь пенится, разъедая мою кожу буквально на глазах. Как моя покрасневшая рука покрывается многочисленными пузырями с какой-то мутноватой жидкостью. Как на ней образуется корка и лопаются сосуды. Я и представить себе не могла, сколько последствий принесла бы подобная пытка, учитывая ее зверство и полную антисанитарию — многочисленные рубцы и шрамы не так пугали меня, как возможные в дальнейшем проблемы с дыханием, сепсис или вообще чертова ампутация руки. А, зная Вааса — он бы и ампутировал без анастезии… Не помню, сколько продолжался этот ад: мой мозг стер дальнейшие воспоминания, дабы защитить весь организм. Я вернулась в расплывчатую реальность, уже стоя возле грязной раковины и держа изуродованную конечность (по-другому это было не назвать) под напором проточной воды. Где-то за спиной маячил главарь пиратов, периодически бросая на меня безмятежный взгляд и пристально следя за тем, чтобы я не отходила от раковины и не доставала руку из-под воды. Хотя я и пошевелить ей толком не могла: кожа тут же неприятно натягивалась и лопалась, вызывая адскую боль. Глаза встретились с отражением в непротертом зеркале — на меня смотрела заплаканная девушка, чье лицо было прикрыто прилипшими к нему волосами. Никогда прежде мне не было так чертовски омерзительно смотреть на себя — на такую жалкую и беспомощную, что аж блевать охота. Я с отвращением увела взгляд, склонив голову к раковине — теперь вид изуродованной руки казался мне более приятным, нежели собственное отражение в зеркале. Все мое тело потряхивало от обиды и гнева, в первую очередь, на саму себя, и уже потом на Монтенегро, который так грубо и жестоко, равнодушно обошелся со мной. Я утерла слезы здоровой рукой, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, с отвращением рассматривая собственную отекшую руку, на голой поверхности которой до сих чувствовалось неприятное жжение. Ваас оказался прав — от татау действительно ни черта не осталось… впрочем, как и от моей кожи. — Сколько еще мне так стоять? — я удивилась тому, насколько охрип мой голос. — Минут 15, amiga, — послышалось за спиной, и я почувствовала тепло мужчины. — Только рукой не тронь, а то еще сильнее эту хуйню вотрешь… Надо же, я настолько ушла в себя, что даже не почувствовала присутствие пирата настолько близко. «Татау свела какие-то считанные минуты назад, а уже начала терять навык бдительности. Молодец, что сказать…» — иронично подумала я. Молчание затянулось, тишину нарушал лишь шум проточной воды, вымывающий остатки щелочи с моей кожи. Ваас продолжал стоять до неприличия близко за моей спиной, сложив руки в карманы. Его дыхание касалось моего затылка, а щетина неприятно щекотала кожу. Я знала, пират уже смотрел не на мою руку: татау там больше не было, а потому все эти ожоги не представляли для него никакого интереса — Ваас смотрел на меня, я чувствовала этот хищный взгляд, рассматривающий черты моего лица через разбитое зеркало, но не решалась ответить на него. Не от страха. От очередной обиды, на которую Монтенегро было глубоко наплевать… — Нравится? — через силу и предобморочное состояние усмехнулась я, поднимая озлобленный взгляд на мужчину в зеркале. — Я смотрю, теперь ты чертовски доволен, а? — Ты даже не представляешь, насколько, Mary, — оскалился Ваас. Он наклонился к моему уху, не прерывая зрительного контакта через зеркало. — Настолько, что даже не могу налюбоваться тобой, mi querida. Te has vuelto aún más hermosa… — Такой ты хочешь меня видеть, Ваас? — процедила я уже без тени ухмылки. — Все никак не можешь совладать со своим садистским желанием причинять мне боль? Так любишь слушать и наслаждаться тем, как я каждый раз молю тебя остановиться? Договорить мне никто не дал — я почувствовала, как на моей талии сжимаются грубые мужские пальцы. — Обойдемся без лирики, принцесса. Окей? — все так же ухмыляясь, но теперь как-то безмятежно и расслабленно, отрезал Ваас. Обе его руки обвили мой пояс, и пират прижал меня еще ближе, зарываясь носом в мои волосы, от чего мое дыхание предательски сбилось. Этот ублюдок знал, на что давить. И самым херовым было то, что я осознанно велась каждый гребаный раз… — Ненавижу тебя. Я просто… Ненавижу тебя, — беззлобно бросила я, устало вздохнув. Прикрыв глаза, я обмякла в сильных руках мужчины, подставляя шею таким желанным губам. — Я тоже, Mary… — раздался очередной смешок над моим ухом. — Я тоже ненавижу себя за это.

***

Die Antwoord — Cookie Thumper There once was a little girl (Жила-была маленькая девочка) Who had a crush on a bad, bad boy (Которая была влюблена в плохого-плохого мальчика) But when that bad boy got out of prison (Но когда этот плохой мальчик вышел из тюрьмы) That little girl's ass was in big, big trouble… (Попка той маленькой девочки оказалась в большой, большой беде…) — СТАВЛЮ ВСЁ! — перекрикивая громкую музыку, завопил один из шестерок Монтенегро. В доказательство своим словам он ударил рукой по столу так, что его ножки жалобно скрипнули. При виде двух карт, выкинутых оппонентом, все присутствующие скорчили недовольные небритые рожи, бросая на стол свои карты и матеря довольно оскалившегося пирата. — Сегодня не ваш день, мужики! ЭЙ, КАРЛОС! Не тронь мое пиво, чертов гавнюк! — Ты теперь можешь позволить себе что-нибудь и покрепче, Бернард! Так что иди-ка ты нахуй, чувак! — широко улыбаясь и отпивая из чужой бутылки, бросил сидящий напротив пират, на что получил недовольный косой взгляд со стороны победителя и подтрунивающий смех остальных присутствующих… Той ночью в стрипбаре Фостер была устроена очередная массовая попойка, ничем не отличающаяся от предыдущих: бьющие по ушным перепонкам биты, стройные девочки у шестов и море алкоголя. Неоновые блики не давали мне лицезреть окружавшие со всех сторон покрасневшие, пьяные рожи во всей их красе, чему я была несказанно рада. Сама я и капли в рот не взяла, по предыдущему опыту зная, что со мной могут сделать два-три глотка крепкого алкоголя, а идея еще раз посветить своим полуобнаженным телом у шеста меня не привлекала. Нет, остались бы мы с Монтенегро наедине, и я, конечно, не отказалась бы продемонстрировать ему всю гибкость своего тела — сама только мысль об этом меня нехило так возбуждала… Но покрасневшие и не затыкающиеся ни на минуту рожи его шестерок вокруг очень быстро возвращали меня в реальность. На кой черт главарь пиратов вообще меня с собой взял, если посидел с нами буквально полчаса, а потом оставил меня в компании этих махин, чьи басистые голоса резали слух еще сильнее музыки из колонок, а сам уперся в неизвестном направлении? Наверное, Ваас решил, что отсиживание задницы за «элитным» столиком, где тусовались только он сам и еще пятеро его шестерок, должно было как-то польстить мне, но прикол был в том, что с каждой минутой, проведенной в их компании, я все больше чувствовала себя лишней. Единственным толковым собеседником оставался Бенжамин, с которым я и просидела весь вечер, уложив голову на его плечо, то водя пальцами по забинтованным ожогам на руке, то отрешенно следя за сотой партией в покер. С остальными же приближенными Вааса общий язык упорно не находился, несмотря на уже приличное количество дней, проведенных мной в его лагере. Короткие незамысловатые фразы и изредка беззлобные подколы с их стороны — это был наш максимум. А впрочем, мне вполне было достаточно и того, что эти пятеро не смотрели в мою сторону так, словно были готовы выпустить в меня всю обойму, как это часто прослеживалось в глазах других пиратов… Ночь продолжалась, и я уже предвещала завтрашние очень сексуальные мешки под глазами. Часам к двум подбухнувший Карлос неуклюже поднялся с дивана, во всеуслышанье заявляя нам о том, что сматывается отлить и обещает вернуться. По всей видимости, пирата нехило так помотало по всему клубу, так как тот вернулся к нам уже в обнимку с чертовым кальяном. Откуда он ему блять свалился на голову — никто не знал. Надымили в последствии эти пятеро знатно, так, что еще остаток вечера у меня не отходила голова. А впрочем, жаловаться не приходилось — не сигаретная вонь, и слава Богу. — Дунешь, красавица? — расслабленно откинувшись на диване и широко улыбаясь, вдруг обратился ко мне Нейтон. Это был невысокий мужчина, мексиканец, чуть моложе Вааса и других его приближенных, с черными, как смоль, волосами и загорелой кожей. И, что больше всего бросалось в глаза, с несколькими татуировками на рельефном лице. — Вообще, не дымлю, — поведя плечом, бросила я, смело смотря в мутные глаза напротив. С такими хищниками нельзя выдавать даже малейшего волнения, иначе тебя сожрут с потрохами… — Брось ты это нахуй, Мэри, — махнул мужчина рукой. — Все зашквары ночью обнуляются, ну! Нейтон протянул мне мундштук. В его затуманенном взгляде прослеживался откровенный вызов. Без долгих раздумий я приняла предложенный «подарок». Может быть, я и совершила глупость, поддавшись на провокацию напившегося индюка, но все же не особо горела желанием разочаровывать Вааса, представ перед его шестерками в образе целомудренной и святой дамочки, ни разу не взявшей сигарету в рот. Да что греха таить, мне и самой было интересно испытать ощущение кайфа, которое разливалось на лицах пиратов, когда те наполняли легкие ароматным дымом кальяна. — Даже не… — хотел было спросить Нейтон, но был нагло перебит мной. — Похуй, я не брезгливая, — легко улыбаясь ответила я и поднесла мундштук к губам. Naughty little kitty go «meow» (Непослушная маленькая киска мяукает) Yes daddy, I'm a big girl now (Да, папочка, я уже большая девочка) На губах сразу почувствовался гадкий вкус пива, что до этого выпивал Нейтон, но я не подала виду — не сводя пристального лукавого взгляда с лица мужчины, я медленно затянулась, наполняя дымом легкие. Все присутствующие уже давно позатыкали свои рты и внимательно следили за нами, хитро прищурившись и легко улыбаясь. Нейтон, все так же развалившийся на диване напротив и подпирающий рукой чуть приоткрытый рот, не сводил с меня глаз. Его пальцы задумчиво проводили по его темной эспаньолке, когда уголок его губ предательски дернулся вверх… Jas little devil make your dick go «wow!» (От этого маленького чертёнка твой член охеревает!) Yeah, boy, Yo-Landi Vi$$er is hot stuff… (Да, парниша! Йоланди Фиссер — горячая штучка…) Я видела, как сбилось его дыхание, а в глазах загорелась похоть. Уверена, опусти я глаза чуть ниже лица пирата, обязательно лицезрела бы его вставший кол в штанах. Хах, еще бы… На днях Ваас наконец-то раздобыл мне женскую майку глубокого бардового цвета, на размер меньше привычного мне. И Монтенегро, будь он неладен, выглядел более чем доволен, сложив руки на груди и наблюдая за тем, как я примеряю новую тряпку перед зеркалом. И я прекрасно понимала его довольную рожу — мне и самой доставляло удовольствие находиться возле мужчины не в «мешке из-под картошки», а в подчеркивающей фигуру одежде, но… Когда я первый раз вышла в ней «в люди» и почувствовала на себе с десяток провожающих взглядов, то, мягко скажем, была готова провалиться сквозь землю. Весь тот день меня не покидало ощущение, что я нахожусь под гребаными сафитами… Дело в том, что до прибытия на остров мое тело от этих ублюдков всегда скрывала майка-размахайка, на пару размеров больше. Когда же я попала в плен, и мудила Оливер оставил от нее одни лишь клочки, я получила новую, мужскую, красную, еще на размер больше. Благодаря этому, я словно… Терялась среди этих людей? Как серая мышка, не привлекала к себе столь бурного мужского внимания. Как будто… Как будто я уже была не девушкой, а нерадивым пацаном, набивающимся в ряды взрослых дядь с автоматами. И та свободная одежда, скрывающая женские черты моего тела, делала меня… Уместной что ли? Уместной среди всех этих людей, что ракъят, что пиратов. Ведь даже самый хилый парень с пушкой наперевес будет выглядеть куда уместней и органичней в рядах вояк, чем фигуристая девушка, пускай не менее сильная и выносливая… Теперь же новая борцовка подчеркивала все мои женские изгибы. Напоказ было выставлено все: талия, плоский живот и небольшая, но теперь чересчур заметная грудь. И я чувствовала себя никакой не Ларой, мать ее, Крофт, с ее-то сексуализированной воинственностью, а какой-то нелепой белой калибри среди черных матерых воронов.

И это сраное навязчивое чувство мне нихера не нравилось…

«Херовые у тебя псы, Монтенегро, » — мысленно обратилась я к Ваасу, нагло ухмыляясь в лицо его приближенному и наконец выпуская из легких облако дыма. «Поспорить готова, что знаю, кого будет вспоминать этот разрисованный индюк, когда станет дрочить этой ночью…» Этот большой мальчик сам хотел поиграть. Думал, я буду жаться и прятать глазки в пол? А не пойти бы ему нахуй? Прикусив губу, я оценивающе оглядела довольного до чертиков мужчину с ног до головы. Наконец, я наклонилась ближе к столу и приоткрыла губы, от которых Нейтон не мог оторвать похотливого взгляда… — Дерьмо, — отрезала я, не прерывая зрительного контакта с тут же напрягшимся пиратом. — Что не создал Бог, то создал Китай. Расслабленно откинувшись обратно на спинку дивана и сложив ногу на ногу, я передала мундштук сидящему сбоку Бенжамину, по-прежнему невозмутимому. Мне очень быстро надоел этот цирк, и потому я стерла с лица эту вызывающую, манящую мужчину улыбку. В очередной раз я убедилась, что ничей больше взгляд не заставит меня покрыться мурашками и не вызовет такую приятную тягу внизу живота, кроме как взгляд главаря пиратов… Нейтон продолжал прожигать меня взглядом, хитро улыбаясь, пока сидящий рядом Бернард не хохотнул и не толкнул его в плечо. В ответ на это пират бросил на товарища безмятежный взгляд и отмахнулся, широко усмехаясь и отпивая из стакана с виски. — Забей. Этот придурок просто пьян, малышка, — между делом бросил Бенжамин, склонившись к моему уху. — И все же, лучше не шути с ним. — Ваас любит шутки больше, чем я, — усмехнулась я, поднимая глаза на лицо мужчины. Бен намек понял, поэтому ухмыльнулся в ответ, мотнув головой… На дисплее телефонов, лежащих на столе посреди нескольких полупустых бутылок из-под алкоголя и забитых пепельниц, высвечивалось три часа ночи. Отсутствие главаря пиратов уже не столько волновало меня, сколько бесило. Мои глаза каждые пять минут судорожно бегали по залу, но из-за обилия танцующих людей я не видела дальше нашего столика. На Нейтона я уже не обращала никакого внимания, увлеченная разговором с Бенжамином, но боковым зрением еще не раз ловила его пристальный, опьяненный взгляд. Как же бесился этот черт, и как же мне это нравилось — нравилось чувствовать себя желанной и при этом такой недоступной. Ведь полезь ко мне хоть один из этих моральных уродов, и Ваас с него шкуру сдерет, даже не вспомнит о том, что это был его приближенный. И от одной только мысли об этом сердце начинало биться сильнее, как у глупой влюбленной девочки… Впрочем, чем это отличалось от правды? Daai bra anies hy's n fokken gangsta (Этот парень Anies, он грёбаный гангстер) Haai, daai bra anies hy lam innie mang ja (Чёрт! Anies прозябает в тюрьме) ‘ken sy my nommer? ' xha! (Он знает мой номер? Нет!) Boy what's your number? (Парень, какой у тебя номер?) Twee ses? Twee sewe? Of is jy n ag bra? (26? 27? Или ты из 28-х, братан?) — Не смущает? — спросил Бен с легкой улыбкой, кивая куда-то в сторону. Я незаинтересованно проследила за взглядом пирата, лицезрея «блудного, мать его, сына» в компании какой-то стриптизерши. Сквозь мельтешащую перед глазами толпу я наблюдала, как опирающийся о барную стойку главарь пиратов, широко улыбаясь, громко требует у бармена еще один шот, по всей видимости, для своей пассии. Музыка гремела по ушам так, что, сидели бы эти двое возле нас, я бы все равно ни черта не услышала, о чем они так громко говорят. А, судя по их довольным еблам, беседа у них была очень увлекательная… — Не смущает, — усмехнулась я, бегло обернувшись к слегка удивленному такой невозмутимой реакции мужчине. — Пусть потешит свое самолюбие. Пират кивнул, усмехнувшись, и вернулся к оживленной беседе за столом. Я же уложила локоть на спинку дивана и продолжила наблюдать за происходящим у бара. Нельзя было сказать, что эта картина не вызывала во мне чувства ревности или желания вцепиться в эти рыжие патлы, что так и вились вокруг Монтенегро, а потом переключиться на него самого и хорошенько вдарить ему по яйцам… Однако, как бы больно мне ни было, я прекрасно понимала, с кем решилась связать остаток жизни. Ваас не позволит ограничивать свою свободу, да и сам он мне в любви до гроба не клялся, а в супружеской верности и подавно. А потому возможность того, что однажды Ваас просто-напросто притащится в свою комнату под утро, весь провонявший дешевыми женскими духами, меня нисколько не удивляла… Вот только я не собиралась так просто делиться своим мужчиной. Daai bra anies hy droom innie mang ja (Этот парень Anies, он мечтает в тюряге) Van my punani, ja jys lekker jas bra (Мечтает о моей киске, да, он похотливый грубый парень) Vinger in jou hol in, nxa! Haal uit die ganja (Палец в задницу, отлично! Доставай травку, которую припрятал) Ja pakkie zol in! Klap it soos n rasta! (Я сверну косячок, подожгу и втянусь, как растаман!) Как же эта бестия старалась, из кожи вон лезла, чтобы обратить все внимание Вааса на себя. Но пират, пользуясь своей излюбленной тактикой, даже пальцем не притронулся к ней, сложа руки в карманы — когда принесли шоты, он в один миг опустошил свой, даже не предложив своей даме. Джентльмен блять, ну как так можно. Впрочем, девушка не расстроилась и продолжила гнуть свою линию, но теперь без намеков и прочих женских ужимок — когда крепкий алкоголь обжог ее горло, ее руки смело полезли туда, куда бы им не следовало лезть… В ход пошло то, что, вероятно, получалось у этой барышни лучше всего — танец. Ее стройное, почти что обнаженное тело вилось вокруг главаря пиратов, так и призывая грубо вцепиться в талию и поскорее уединиться. Довольно улыбаясь, Ваас внимательно следил за тем, как девушка встает напротив него, бродя руками по его мощной груди, спускается тонкими пальчиками все ниже и ниже и вместе с тем трется о него всем телом, не прерывая зрительного контакта и не стирая с лица эту похотливую улыбку ярко-алых губ. Монтенегро не выглядел особо впечатленным, продолжая с легкой улыбкой любоваться женскими изгибами, но не отвечая ни на один тактильный контакт… Не отвечая до тех пор, пока мы случайно не встретились с ним глазами. За моей натянутой легкой ухмылкой Ваас без труда рассмотрел раздражение и ревность — его губы расплылись в довольной до чертиков улыбке, как у Чеширского кота, а хищный, уже более заинтересованный взгляд вернулся к рыжей особе. Танцовщица уже успела развернуться, прижимаясь к мужчине спиной и закидывая руки тому на шею, и призывно терлась пятой точкой о штаны пирата. Рука главаря с громким шлепком опустилась на ягодицу девушки, и та, наконец-то получив внимание с его стороны, улыбнулась еще шире, поднимая глаза на лицо мужчины. Теперь в моем сердце действительно что-то кольнуло — не в силах оторваться, я, как гребаная мазохистка, наблюдала за тем, как грубые забинтованные пальцы бродили по телу стриптизерши, заставляя ее выгибаться всем телом и томно вздыхать. Но последней каплей в копилку моей ущемленной гордости и жгучей ревности стало то, что губы Вааса накрыли шею этой шлюхи, которая с удовольствием подставляла ее его укусам и засосам… Сомкнув челюсти, я резко поднялась с насиженного места, направляясь в сторону бара. Не боясь нарваться на лишние неприятности, я нагло расталкивала людей в толпе, идя напролом: слишком много эмоций, слишком много гнева было внутри меня. Если бы этот придурок продолжил бухать с этой шлюхой, если бы остаток вечера наслаждался ее танцем, если бы шлепнул по заднице — окей, все это я бы могла стерпеть и даже не заострила бы особого внимания, отлично представляя себе всю кабелиную и своевольную натуру Монтенегро… Однако этот ублюдок в очередной раз привел меня в бар, доверху заполненный кончеными алкашами и обкурившимися наркоманами, которые способны на что угодно, пребывая в своем опиумном царстве. Бросил меня здесь со своими шестерками, от которых, как выяснилось, тоже не стоило ожидать ничего хорошего. А сам блять уперся спаивать и трахать местных шлюх, буквально за моей спиной! Откуда столько наглости и эгоизма в этом конченом гандоне?! Оказавшись возле барной стойки, одной рукой я вцепилась в рыжие кудри, без особого труда отталкивая в сторону вскрикнувшую девушку — та с негодованием уставилась на меня, намереваясь проделать в ответ подобный бабский трюк. Вот только эта дамочка не осмелилась напасть на ту, которая в следующую же секунду бесстрашно вцепилась в майку главаря пиратов, притягивая того за грудки. «Порой на эмоциях ты действительно творишь необдуманные вещи…» — Ты уже в край охуел, Монтенегро?! — озлобленно процедила я в лицо ухмыляющемуся пирату, заглядывая в эти темные, затуманенные глаза. Ваас уже успел нажраться. Нечасто мне доводилось видеть его в нетрезвом виде, однако каждый такой гребаный раз ничем хорошим для меня не заканчивался, если я показывалась на горизонте, а не тусовалась где-нибудь на крыше, в ожидании, когда Монтенегро соизволит завалиться спать… И Ваас в эту ночь был пьян придостаточно, чтобы в любой момент, не задумываясь лишний раз, зарядить мне кулаком по лицу, тем более после таких дерзких выпадов с моей стороны. На миг я даже успела пожалеть о том, что поддалась эмоциям и рискнула нагрубить ему, да еще и на людях. А для Вааса его репутация значила куда больше, нежели целость и сохранность моего «милого белого личика», как он его называл… Но раз я завелась, уже не остановлюсь. — Пока один из твоих псов весь вечер меня глазами раздевает, ты спокойно лапаешь в стороне какую-то шлюху! Ваас рассмеялся, не сводя с меня глаз и слегка пошатываясь на месте. И такая реакция любимого мужчины заставляла мои глаза наливаться кровью от ярости и негодования… — Mary-Mary-Mary… Моя девочка… Да если бы я, как сопливый подросток, бесился из-за каждого столба здесь, который дрочил на тебя, мне бы пришлось вырезать половину своего ебаного лагеря! Ты представляешь блять?! Мне не нашлось, что ответить главарю пиратов — я просто продолжила разочарованно смотреть сквозь его мутный и надменный взгляд, в то время как хватка, с которой я сжимала майку мужчины, медленно ослабевала. А что я могла ему сказать, пока он пребывал в таком состоянии? Еще с самого детства я отлично уяснила, что спорить с нетрезвым человеком — пустая трата времени, которая порой приносит нам еще больше боли… Ваас брезгливо оттолкнул меня от себя и на миг обернулся к барной стойке, чтобы опустошить последний шот — покончив с этим, пират развернулся, и тогда я встретилась с уже отнюдь не игривым взглядом, каким он был секунду ранее. Ваас сделал тяжелый шаг навстречу мне, и я по инерции отпрянула назад: хищный взгляд этих темно-зеленых глаз всегда навевал чувство тревоги и бросал открытую угрозу, однако, когда этот взгляд еще и затуманен алкоголем, а может, чем и потяжелее, невольно задумываешься о том, сколько минут тебе остается прожить… — Что смотришь, amiga? А? — обманчиво спокойно обратился ко мне главарь пиратов, сложа руки в карманы и вставая напротив меня. В нос сразу же ударил запах перегара, исходящий от мужчины, и я невольно скривилась, поднимая на его лицо раздраженный взгляд. — Неужели моя принцесса так сильно приревновала меня, что забыла, как держать свой острый язычок за зубами? А? Знаешь, а я ведь польщен, не, реально польщен, amiga… И очень, сука, зол! Пальцы Вааса резко сомкнулись на моей шее, препятствуя поступлению кислорода, от чего я по инерции вцепилась в его мощную руку, боковым зрением ловя надменный взгляд со стороны рыжей шлюхи. Глаза пирата налились кровью, и он сорвался на истерический крик, которого страшился каждый муравей в его гребаном лагере, и это неизбежно привлекло внимание окружающих. — КЕМ ТЫ СЕБЯ ВОЗОМНИЛА БЛЯТЬ?! КТО ТЫ ТАКАЯ, ЧТОБЫ УКАЗЫВАТЬ, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ, А?! КТО ТЫ ТАКАЯ, ЧТОБЫ ВООБЩЕ ОТКРЫВАТЬ СВОЙ БЛЯДСКИЙ РОТ?! То, что я трахаю тебя, perra, и разрешаю дрыхнуть в своей койке, еще нихера не значит блять! Или мелкая, наивная сучка решила, что у нас гребаная голливудская любовь? Не правда ли, amiga?! — с усмешкой в переливающихся под сафитами глазах спросил Ваас и на несколько секунд задержал внимательный взгляд на моем лице. — Если я только захочу, Mary, то я приведу к себе ВСЕХ этих шлюх, ты поняла меня? Я приведу их всех и буду трахать на твоих же, сука, глазах, а потом и ты окажешься среди них, на коленях, возле моего хуя, где вам всем самое место. Тебе это ясно, Mary? И поверь, принцесса, никакой ебучей разницы между ними и тобой я не почувствую. Я смотрела на пирата с ненавистью и радовалась только тому, что темнота и неоновые блики не позволят ему разглядеть скопившиеся слезы в уголках моих глаз. Нет, после такого унижения я не могла допустить того, чтобы пасть еще ниже. Мой нечитаемый взгляд продолжил впиваться в Монтенегро до тех пор, пока тот не отпустил меня. Жадно ловя ртом воздух, я закашлялась, чувствуя, как пират приблизился вплотную, а затем вцепился мертвой хваткой в мою забинтованную руку — его грубые пальцы сжали незажившие ожоги под тонким слоем ткани, и вот тогда мне стало действительно больно… Вот только я до последнего сохраняла непроницаемость, сомкнув челюсти и молча терпя. Разве что только боковым зрением заметила взгляд Бенжамина, который еще несколько раз оборачивался в нашу сторону, кивая остальным шестеркам Вааса и поднимаясь с насиженного места. — Я так хочу прикончить тебя, Marу… — процедил Ваас мне на ухо. — Но не могу. Ты понимаешь меня? НЕ МОГУ, ТВОЮ МАТЬ! — рявкнул он, и я невольно вздрогнула. — Гребаная ты сука… «Да, Ваас. Я очень хорошо понимаю тебя. Как бы и мне хотелось сейчас всадить целую обойму в твой череп, за каждый твой свинский поступок, ублюдок ты такой…» — подумала я. И пират прекрасно прочел мои мысли, всего лишь заглянув в мои полные ненависти глаза. — Значит так, да? — недружелюбно усмехнулся пират. Смотря на меня исподлобья, он отошел на шаг назад, проводя пальцами по своей эспаньолке. — Окей, Mary, окей. Ладно… Тогда давай начнем по-новой, mi querida? Что скажешь, мм? Начнем все с чистого листа, как в старые-добрые, а? — блестя азартом в глазах, спросил Ваас, отпивая из стакана с каким-то крепким алкоголем, и вдруг потянулся к кобуре. При виде пистолета в его руке мое сердце невольно ушло в пятки от осознания того, что Ваас, в силу своей жестокости, вообще был способен натворить, еще и будучи нажравшимся в хлам. «Он прикончит меня?» — пронеслась первая мысль в голове. «Радуйся, идиотка. Наконец-то для тебя это все закончится, » — ответил внутренний голос, и, увы, я не могла с ним не согласиться. — Эй, детка, подойди-ка сюда. Одним махом руки Ваас подозвал к себе танцовщицу, что все это время довольно наблюдала за нами, сложив наманикюренные пальчики на груди. Она на миг замялась, недоверчиво уставившись на глок, но очаровательная улыбка главаря пиратов быстро развеяла все сомнения этой идиотки. — Давай, не бойся, bèbe. Ну же, иди ко мне… Ваас приобнял девушку за плечи, с обманчивой нежностью проводя пальцами по ее рыжим локонам, но при этом не отрывая глаз от меня. Я же выжидающе уставилась на этих двоих, вновь замечая боковым зрением, как к нам с опаской приближается свита Монтенегро в ее полном составе — они в нерешительности замерли недалеко от бара, периодически поглядывая в нашу сторону. «Отлично, еще и их не хватало! Нам же и так мало собравшейся публики!» — раздраженно подумала я. Однако глубоко в душе я была благодарна Бену за проявленное беспокойство, и если не за меня, то хотя бы за своего конченого босса, который в порыве гнева вполне мог натворить непоправимых ошибок, о которых потом мог пожалеть… Наверное. — Знаешь, чем мои люди отличаются от этих обезьян? — спросил меня Ваас, кивая на танцовщицу возле себя. Та даже не заметила этого жеста, так как была занята тем, что надменно рассматривала черты моего лица. — Тем, что мои люди убивают для меня, amiga. Знаешь, а ведь это пиздец как сложно, найти достойного бойца. И вот, в чем прикол, Mary… Бляди всегда продадут тебя подороже, — грозно процедил Ваас. Он резко оттянул девушку за волосы, так, что та вскрикнула, хватаясь за руку мужчины. — Потому, что эти шлюхи — всего лишь расходный материал, который я меняю, как перчатки, amiga, — повысил голос Ваас, тыча дулом пистолета в подбородок напуганной стриптизерши. — Они не способны никак защитить себя, они не могут сказать мне «нет», и они, как крысы, всегда будут метаться между теми, кто будет набивать их трусики купюрами побольше. Да, belleza? — довольно оскалившись, спросил он девушку, а затем вновь обратился ко мне. — Шлюхи не способны убивать, querida. Вот, в чем единственная, сука, разница между ними и моими такими же затравленными людьми. Главарь пиратов грубо толкнул стриптизершу на колени прямо возле моих ног и не задумываясь бросил мне пистолет, прекрасно зная, что я автоматом ловко словлю его — холодный металл неприятно прилип к ладоням, а глаза попеременно забегали то по лицу напуганной девушки, то по лицу Вааса, в чьих глазах читались надменность и откровенный вызов. — Прикончи эту шлюху, amiga. Давай! — приказал главарь пиратов, растягивая губы в улыбке и активно жестикулируя в своей привычной манере. — Докажи мне, что я ошибаюсь на твой счет! Докажи, что ты не достойна такого хуевого отношения! Докажи мне уже блять, что ты достойна стоять в рядах моих людей, а не ублажать их, как эта шваль! Убей для меня, Mary! ХУЛИ ТЫ СТОИШЬ?! Только посмотри на нее — жизнь этой бляди не стоит даже пули! — усмехнулся пират при виде моего сомнения в глазах. Он искренне не понимал, почему я так медлю. Наконец он успокоился, и его голос приобрел неподдельную серьезность. — Всего один выстрел, amiga. Один гребаный выстрел разделяет нас с тобой, Мария… Я задержала безэмоциональный взгляд на лице танцовщицы: она уже вовсю рыдала, испачкав свое смуглое личико в черной туши и красной помаде, и на ломаном русском молила не убивать ее, хватаясь за мою одежду, что выглядело весьма комично. Да, мне не было жаль ее — мне вообще не было жаль никого на этом гребаном острове. Даже себя. Во мне давно притупилось чувство эмпатии и сочувствия, и конечной точкой стал тот день, когда я потеряла то, ради чего и выжила — я потеряла истинную цель, потеряла путь. С того дня жизнь в который раз распалась на до и после, и то, что происходило со мной после, не радовало меня. Ведь в моей новой жизни, жизни рядом с Ваасом, я окончательно потеряла веру в то, что однажды смогу быть по-настоящему счастлива… — СПУСТИ ЭТОТ ЕБУЧИЙ КУРОК! — наконец не выдержав, рявкнул главарь пиратов, и его голос был отчетливо слышен даже сквозь громкие биты. Вот только я не спешила исполнять приказ: я молча наслаждалась негодованием и яростью во взгляде мужчины и страхом в глазах этой рыжей сучки, чья жизнь была в моей полной власти. Холодное дуло коснулось губ девушки, и я завороженно провела им по ее лицу, останавливаясь на выбритом виске… «Жаль, Монтенегро. Как жаль, что я слишком хорошо узнала тебя за все это время…» — Единственный человек, ради которого я убью — это я сама, Ваас, — нагло усмехнулась я в лицо пирату, подняв на него исподлобный взгляд. Сказать, что главарь пиратов охуел — это ничего не сказать. Столько негодования и гнева в его взгляде мне не доводилось увидеть, пожалуй, никогда прежде. — В твоем распоряжении уже есть сотни людей, которые убивают по твоему приказу, и как минимум одна шизанутая блондиночка, которая бонусом еще и с удовольствием ложится под тебя. А ты неплохо устроился, а? ДУМАЕШЬ, Я СОВСЕМ НАИВНАЯ ИДИОТКА?! — вспылила я. — Сегодня я убиваю одну шлюху, завтра вторую, а послезавтра уже вырезаю отряды ракъят. Снова, и снова, и снова, и снова… А дальше что, Ваас? Предлагаешь встать на место Крис? Трахаться с тобой и убивать каждого, на кого ты укажешь пальцем? Лишь бы херов Царь и Бог был доволен, а? Губы расплылись в самодовольной, но полной обиды и боли усмешке… — Думаешь, я настолько сильно завишу от тебя, что добровольно соглашусь стать одной из тысячи тех, кого ты и в хуй свой не ставишь?! Не, ты серьезно? От тебя? — повторила я, нарочно выделяя последнее слово. От такого выпада в свою сторону Ваас еще больше взъелся. Даже сквозь неоновые блики и мелькающий свет сафитов я без труда могла рассмотреть, как от сбившегося дыхания вздымалась его мощная грудная клетка и как запульсировала вена на его шее. Впившись в меня озлобленным взглядом, главарь пиратов молча продолжал слушать, однако это беспристрастие было не иначе чем затишьем перед бурей, словно хищник всего лишь терпеливо выжидал в засаде, готовясь к контрольному прыжку. — Я не твоя псина, ты понял, Ваас? — так же озлобленно процедила я. — Я не позволю обращаться с собой, как с куском дерьма. Я говорила тебе сотню раз и повторю еще сотню. Я не подчинюсь тебе, никогда, никогда не подчинюсь! О, и знаешь что? — с легкой ухмылкой спросила я, обходя стоящую на коленях девушку и приближаясь к Ваасу. — То, что мы трахаемся, ничего не значит, так? Знаешь, а ты прав… Я так подумала, и знаешь, что поняла? Что моя привязанность к тебе тоже нихуя не значит, Ваас… Я нагло усмехнулась в лицо мужчины, чувствуя его сбитое дыхание буквально у себя на губах, хотя расстояние между нашими лицами оставалось приличным. — Сегодня она есть… А завтра ее уже не-ет… Подумай над этим, когда проспишься и придешь в себя, — отрезала я, презрительно оглянув мужчину с ног до головы, и бросила пистолет на барную стойку, продолжая удерживать искорометный зрительный контакт с главарем пиратов… Реакция последовала незамедлительно — в следующую же секунду мою щеку обожгло от прилетевшей в нее пощечины. Ваас не стал утруждать себя лишним рассчитыванием своих бычьих сил, поэтому мне пришлось схватиться за барную стойку, чтобы не потерять равновесие — дотронувшись ладонью до обдавшей жаром щеки, я замерла на считанные секунды, в попытке совладать с разгорающимся внутри гневом. На миг, зацепившись взглядом за пистолет, я даже подумала о том, как было бы неплохо снять его с предохранителя и без пламенных речей пустить пулю в бошку Монтенегро… Глубоко вдохнув, я отпрянула от барной стойки и вновь подняла прожигающий взгляд на пирата, сдув с лица упавшую прядь волос. Я чувствовала на нас с Ваасом заинтригованные взгляды окружающих, и это бесило меня еще сильнее. Унижение — то, что нельзя простить и нельзя оправдать. В следующий момент главарю пиратов прилетела ответная пощечина, и уж в нее-то я вложила все силы и нахлынувшие эмоции — на миг Ваас замер, прикрыв глаза в попытке выровнять дыхание и сохранить остатки самообладания, так как его взгляд аналогично успел зацепиться за пистолет, так соблазнительно лежащий без дела на барной стойке… Все вокруг замерли, предвкушая зрелищное шоу, которое мог устроить их главарь с очередной наглой пленницей. И только во взгляде Бенжамина, стоящего где-то в стороне с остальными шестерками Вааса, читалось еле заметное напряжение — пират нервно постукивал пальцами по барной стойке, бросая взгляд то на меня, то на босса. Будучи правой рукой главаря, он точно знал, на что его босс был способен в случае проявления к нему такой дерзости… Однако я ни о чем не жалела. Ни о едином слове, ни о едином жесте. И об этой гребаной пощечине тоже. Пусть Ваас прикончит меня здесь же, хоть прямо сейчас — ему все равно уже никогда не отмыться от того, что он допустил, чтобы какая-то белая больно гордая девчонка с материка при всех залепила ему пощечину, словно он являлся не главарем пиратов, от гнева которого вздрагивает каждый первый на этом острове, а каким-то сопливым подростком, грубо посланным во фрэндзону или вообще куда подальше. И такое Ваас точно не мог спустить мне с рук… — ЭЙ! Оставил бы ты ее и шел бы отсюда! Сквозь громкую музыку раздался до боли знакомый голос — на миг опешив, я резко обернулась, встречаясь со взглядом вышедшего из толпы молодого пирата, чьи черты лица я бы узнала даже в полнейшей темноте. При виде неспешно, но твердо приближающегося к нам Арэса я испытывала самые смешанные чувства, начиная от все еще не прощенной обиды за его предательство и заканчивая страхом за его гребаную жизнь — этот диссонанс внутри просто выбил меня из колеи, и я могла лишь ошарашенно бегать глазами по лицу пирата, задавая тому немой вопрос: «На кой черт ты вообще решил нарваться, идиот?!» Но Арэс, чье состояние также нельзя было назвать трезвым, до последнего игнорировал мой взгляд — сложа руки в карманы и подходя к нам, он смело смотрел в глаза тому, кто стоял за моей спиной. И этот кто-то был не столько удивлен дерзости парня, сколько заинтригован, о чем свидетельствовал раздавшийся с его стороны тихий смех, который вскоре перерос в откровенный ржач, подхваченный остальными пиратами возле бара. На лице Арэса не дрогнул ни мускул, и с тяжелым вздохом я обернулась к довольному до чертиков Монтенегро, прекрасно представляя себе непредсказуемость этого человека… — Ты посмотри, принцесса, — обратился ко мне Ваас, не прерывая зрительного контакта с парнем за моей спиной. — Похоже, твой святоша наконец-то отрастил себе яйца, а? Мальчик вдруг стал мужчиной и теперь строит из себя героя? Весь Голливуд рыдал бы, ты не находишь, Mary? Эй, послушай-ка, hermano, — обманчиво спокойно обратился к Арэсу главарь пиратов, делая несколько неспешных шагов навстречу. Теперь веселье в его глазах затмили ярость и это до боли знакомое чувство собственничества, которое я так часто встречала во взгляде Вааса. — Я заебался вправлять тебе мозги, amigo, но, видимо, в прошлый раз я был слишком добр, раз ты так и не допер до самого главного. Эта сучка принадлежит мне. Мне, muchacho. «В прошлый раз? Что он несет? Что за терки между этими двумя, о которых я впервые слышу?» — Она не твоя гребаная вещь, — заплетающимся языком огрызнулся парень, также делая шаг навстречу. — Да будь я на твоем ебучем месте, я бы ценил эту девушку куда больше, чем ты свою гребаную наркоту! Я нервно прикусила губу, всем телом чувствуя угрозу, исходящую от главаря пиратов, что стоял передо мной. И чего мне точно не хотелось в тот момент, так это лицезреть мордобой двух нетрезвых придурков, чье «соперничество» за меня было нихуя не романтичным, а максимально отвратительным и унизительным… — Ты хочешь, чтобы я нарезал тебя, как твоего дружка? ЗАТКНИСЬ БЛЯТЬ! — рявкнул Ваас, порывнувшись в сторону парня, но я что есть силы уперлась руками в грудь мужчины, задерживая того на месте. — Окей?! — А иначе что?! А?! ЧТО ТЫ МНЕ СДЕЛАЕШЬ?! — рявкнул в ответ пират и сделал ответный выпад. — Я все равно не позволю тебе прикасаться к ней, ублюдок ты больной! — Да прекратите блять! ОБА! Я уперлась ладонью в грудь разбуянившегося парня, продолжая при этом спиной сдерживать Вааса, который и не думал успокаиваться. — Не строй из себя блядского рэмбо, amigo, окей?! Ты моя сучка, только у меня здесь член! Так что заткнись, сука… — процедил Ваас сквозь зубы. — Или сдохнешь. Два прожигающих мутных взгляда впились друг в друга, словно у двух хищников в немой борьбе. Обеими ладонями я чувствовала, как бешено стучат два сердца и вздымаются грудные клетки — пираты напирали на меня с обеих сторон, грозясь просто-напросто задавить и благополучно забыть о моем существовании, лишь бы наконец зарядить друг другу по небритым рожам и потешить свое мужское эго. Главарь пиратов был уже на пределе и вот-вот мог сорваться с цепи — судорожно забегав глазами вокруг, я поймала взгляд Бенжамина и еле заметно мотнула тому головой, моля о вмешательстве. На миг замявшись, темнокожий все же отпрянул от барной стойки и неспешно направился к нам. — Пойдем-ка, прогуляемся… — усмехнулся Бен, роняя ладонь на плечо главаря пиратов. На удивление, Ваас перестал напирать и бросил безмятежный взгляд на подчиненного. — Проветримся, курнем чего. Тебе надо остыть… — А я спокоен, Бенни, окей? Я расслаблен… — с легкой улыбкой на губах пропел Ваас, на что получил кивок пирата, а затем его надменный взгляд вновь зацепился за нас с Арэсом. — Идем. Моя принцесса сегодня не в духе, пусть поплачется своему горе-мачо. Я не против, — усмехнулся главарь пиратов, равнодушно отмахнувшись от меня. Пират направился прочь вместе с хлопнувшим его по плечу Бенжамином и остальными шестерками, ожидающими неподалеку. Я провожала его спину долгим нечитаемым взглядом, и только сжатые до побеления костяшек пальцев кулаки могли выдать накал моих эмоций. Я ждала до тех пор, пока красная майка и черный ирокез не скроются в толпе и неоновых бликах, в то время как заинтригованная минувшей сценой толпа очень быстро рассосалась, возвращаясь на танцпол. Но я знала — парень все еще стоял позади. И никуда не собирался уходить. Пытаясь совладать с эмоциями и не желая встречаться глазами с пиратом, я глубоко вздохнула и резко обогнула его, направляясь прочь. — Постой! — еле слышно через громкую музыку раздался требовательный голос парня, не собирающегося меня так просто отпускать. — Какого хера ты полез? — отрезала я, резко обернувшись к пирату, чтобы тот не успел схватить меня за руку: мне было противно от одной только мысли, что еще хоть кто-то притронется ко мне. Так разбито и прилюдно униженно я не чувствовала себя никогда, и мне хотелось поскорее покинуть это место, а пират лишь подливал масло в огонь. — Он не должен был… — А ты должен?! — опешила я, задерживая взгляд на лице Арэса. Пират прекрасно знал, что ему никогда не искупить то предательство. Оно стоило бесценной жизни — жизни моей подруги. И никакой подобный «геройский» поступок уже ни черта не изменит: это был конец, я уже не чувствовала к этому человеку ничего, мы стали чужими… В одном я осталась искренне благодарна ему — благодарна за то, что он единственный протянул мне руку тогда, когда я была на грани отчаянья, помог мне тогда, когда все вокруг казалось мне таким пугающим и непреодолимым. Я была благодарна ему, искренне благодарна, и только это стало той причиной, по которой я так и не рассказала Монтенегро о предателе в его рядах, не призналась ему в том, что Арэс все это время был крысой, посланной ракъят, и не обрекла парня на верную смерть. Хотя сегодняшняя выходка Арэса подтолкнула его к смерти намного, намного ближе… — Не нужна мне твоя гребаная помощь, Арэс… — процедила я, вглядываясь в черты лица напротив, и собиралась уйти, но меня остановил его голос. — Хорошо. Я… Я все понимаю, Маш. Обещаю, больше ты меня не увидишь. Но тогда послушай то, что я хочу тебе сказать в нашу последнюю встречу, — сделав шаг мне навстречу, произнес Арэс. Чуть погодя, я все же неуверенно кивнула, поднимая на парня нечитаемый взгляд. — Знаю, ты расстроена и не хочешь ничего слышать… — сказал пират, и его голос приобрел серьезность и даже некое наставление. — Но человек, который сделал с тобой это… Он бросил суровый взгляд на мою руку, сквозь тонкий бинтовый слой которой прослеживались незажившие ожоги. — …Тебя не любит. Этот взгляд. Этот взгляд о многом говорил. Этот взгляд упрекал в том, что я поступаю неправильно. В том, что я слишком наивна. Этот взгляд сожалел о том, что его обладатель не в силах справиться с главарем пиратов и занять его место рядом со мной, не в силах защитить меня от его гнева. Этот взгляд сожалел о том, что однажды мы не встретились совершенно при других обстоятельствах… И я понимала этот взгляд. — Я знаю, Арэс. Представь себе, я знаю… — грустно, но теперь как-то мягко улыбнулась я, поднимая глаза на парня и кивая своим мыслям. — Вот только не тебе мне об этом говорить. И уж точно не тебе обвинять его в этом… Бросив продолжительный, разочарованный взгляд на парня, я отступила и направилась прочь. И было бессмысленно пытаться навсегда стереть из своей памяти черты лица этого, когда-то близкого мне человека, которого я видела в последний раз…

***

«Их больше нет. Их нельзя вспоминать. Их нельзя называть. Их нужно забыть и начать жить заново, твою мать!» Лица — холодные, окровавленные, искривленные в немой истерике — появлялись почти каждую ночь. Я видела черты каждого из них, чувствовала холод, исходящий от их бледных тел, заглядывала в глаза, полные страха перед неизбежной смертью. Я запомнила их такими, какими видела в последний момент их жизни, и уже не могла забыть. Каждую ночь я слышала их протяжные голоса, их истерические крики, в сотню раз произносящие мое имя, кто с мольбой о спасении, кто с осуждением и горячей ненавистью. И каждую ночь я снова и снова беспомощно наблюдала, как холодные лезвия проводят по их горлу и как горячая кровь медленно окрашивает молодые лица… Уже по традиции я подскочила посреди ночи, садясь на кровати и пытаясь отдышаться. Холодный воздух, идущий со стороны разбитого окна, медленно возвращал меня в реальность, позволяя вдохнуть полной грудью. «Это кошмар… Это всего лишь очередной кошмар, Маша…» В попытках успокоиться, я судорожно забегала глазами по темной комнате главаря пиратов, вглядываясь в каждый угол, в каждую вещь на пыльном столе, в каждую складочку на белой простыне… Ваас спал рядом. Не знаю, когда он успел припереться после «веселой» ночи. Хотя желанием видеть его после произошедшего в баре я не горела, все же мне стало немного легче и страх отступил — запустив пальцы в волосы, я тяжело вздохнула. От подскочившего адреналина мое сердце до сих пор бешено билось, буквально отдавая в ушные раковины. «Как прекратить это? Как прекратить это все, черт возьми?! Боже…» — в отчаянье размышляла я, пытаясь совладать с подступившим к горлу комом и не расплакаться прямо посреди ночи. — Тс-с-с, принцесса… Я почувствовала теплую руку на своем плече, когда сквозь ночную тишину раздался сонный, слегка охрипший голос проснувшегося Вааса. — Тихо-тихо. Иди сюда, bonita… Без лишних вопросов мужчина потянул меня за собой обратно на кровать. Мои ночные кошмары, связанные с тяжелыми воспоминаниями о смерти друзей, стали обыденностью, и если не для меня, то для пирата точно. Его не волновали мои чувства, не волновал мой непроходимый страх, не волновало мое состояние — пират всего лишь взял на себя задачу как можно быстрее успокоить меня, уложив спать, лишь бы не ныла под боком. И все же это был край той заботы, которую Ваас мог из себя выдавить — хотя бы за это я была благодарна ему… Но только не в эту ночь. Будучи далеко не отходчивой, за какие-то два-три часа я нисколько не успокоилась, и изнутри меня все еще жгла сильная обида на пирата. И хотя Ваас, судя по голосу, уже успел проспаться и был вполне себе трезв, я все еще не желала ни видеть его, ни слышать. И имела на то весомые основания… — Не трогай… — устало бросила я, отталкивая его руку и собираясь отсесть подальше. — Ваас, отпусти, — чуть громче добавила я. Но, разумеется, пират не собирался ни о чем меня спрашивать, ему не требовалось мое разрешение. — Иди сюда, — приказал он. Даже несмотря на его сонный голос, в нем слышалась привычная угроза. Дабы не злить пирата, я послушно легла рядом, но развернулась к нему спиной. Он прекрасно знал и помнил, как мне нравилось добиваться максимально интимного контакта с ним. Как я любила класть голову на его плечо, как любила чувствовать во сне его размеренное дыхание или касаться губами его губ, но последнее было возможно только при условии, когда Ваас был уж в слишком хорошем настроении… Было наивно думать, что такой холодный жест с моей стороны заставит пирата задуматься над тем, как он поступил со мной, если он вообще заметил его или хоть как-то расценил. Но все же это было единственным знаком протеста, который я могла осуществить в тот момент… Накрыв нас по пояс одеялом, Ваас перекинул руку через мою талию, притягивая меня к себе. Ночной холод для меня быстро сменился жаром от чужого тела. Главарь пиратов зарылся носом в мои волосы, но даже так я умудрилась учувствовать терпкий запах невыветревшегося алкоголя. Спустя какие-то пару минут пират уже пребывал в царстве Морфея, тихо посапывая в мою шею. Я же еще долго не могла уснуть, так как в голову лезли самые разные и дурные мысли… И все же я не могла не признать, что рядом с ним все ночные кошмары становились незначительной мелочью. Как в хорошем смысле, так и в плохом…

***

Два месяца спустя Мы всегда были у себя одни и всегда будем. Никому нет дела до нас, как бы мы не хотели верить в обратное. Когда-нибудь, в самый ответственный, кульминационный момент мы останемся одни, совсем одни — только мы будем в силах защитить себя и только нам это, по сути, будет и нужно. Наша жизнь, наши тела, наши души с рождения и до самой смерти принадлежат только нам, и ответственность за них возложена только на нас… У меня теперь не было даже этого. Ваас забрал все, что хотел. Он ничего не оставил. Моя жизнь всецело принадлежала ему: каждое мое слово, каждый мой шаг, каждая мысль — ничего не имело значения, если с этим не был согласен Ваас. Сколько бы я ни боролась, сколько бы не пыталась избавиться от этого безумия — Ваас не позволял мне этого сделать, не отпускал. Любой мой протест стал прямым путем к моей могиле. А я привыкла. Я привыкла, что меня ломают. Привыкла видеть в его глазах равнодушие, холодность. Привыкла отдавать всю себя, но не получать ни черта в ответ. Время шло, и шло оно мучительно медленно. Каждый день стал похож на предыдущий. Не было того обещанного веселья, не было той искушительной безнаказанности, не было той настоящей жизни, которую предполагал этот остров. Не было того опьяняющего чувства опасности, когда ты находишься буквально на волоске от смерти и тебе это приносит кайф покруче, чем гребаная наркота. Не было больше холодного металла в руках, не было спирающего дыхание азарта в крови, когда ты стреляешь в своего врага… Нет, ничего этого больше не было. Потому что Ваас все забрал, все… И ведь я привыкла. Привыкла проводить дни в четырех душных стенах, не выходить на улицу. Привыкла к одиночеству и бесконечному ожиданию. Привыкла получать по лицу за малейший проступок и очередную попытку выйти за пределы этого чертового лагеря. Привыкла к тому, что моя мнимая свобода ни черта не существовала в действительности. Как там эта херь называется? «Конфетно-букетный»? Так вот у нас с Монтенегро он закончился, даже не начавшись. Кем я теперь была в глазах Вааса? Кем он меня считал? Чувствовал ли хоть что-то при виде меня? Я не знала. И очень скоро перестала задумываться над этим… С того дня, когда я открыто пошла против главаря пиратов, отказавшись прикончить для него ту девушку и встать в его ряды, прошло всего пару месяцев. Пару месяцев, а мне казалось, что целая вечность. И если раньше Ваас не горел желанием видеть во мне очередную верную псину, смотрящую на него со страхом в глазах, то теперь все изменилось. Ваас не бросал попытки сломать меня, как физически, так и ментально. Как когда-то его целью было привязать меня к себе, так и теперь пират решил поиграть в очередную игру, и его новой целью стало мое окончательное подчинение. В ход шло все: насилие за малейшую дерзость, крики и угрозы за любое неповиновение… Моя жизнь ничем не отличалась от той, с которой я начала свой путь на этом острове. Как иронично. Даже пройдя через столько боли и страданий, ломая себя и окрашивая руки в море алой крови, потеряв все, что имела раньше, я все равно осталась в статусе гребаной пленницы. Нередко за свой длинный язык мне приходилось проводить холодные ночи прямо на том самом заднем дворе, где ждали своей участи «возвраты». По приказу Вааса пираты с ехидными усмешками заталкивали меня в клетку и уходили, обязательно напоследок бросая уже закрепившееся за мной здесь прозвище «подстилка босса». Мои бессмысленные крики и угрозы только смешили их, и мне оставалось лишь судорожно колошматить по бамбуковым прутьям и представлять, как я убью всех этих ублюдков, всех до единого… А в один очередной такой раз за мной так никто и не пришел. Я запомнила этот случай на всю жизнь: тогда я провела в той чертовой клетке почти три гребаных дня, без еды и воды. Голод просто сводил с ума, как и жгучая нехватка воды под палящим солнцем — уже к концу первого дня началось головокружение, стало темнеть в глазах, а к концу второго — организм не выдержал, и я вовсе отключилась… Я не знала, как долго находилась без сознания, но сквозь глубокий сон я почувствовала, как кто-то приблизился к клетке и лег возле нее — когда же на заднем дворе послышались поспешные многочисленные шаги приближающихся к клетке пиратов, этот «кто-то» подорвался с места, издавая угрожающий рык. «Адэт…» Она никого не подпускала, никому не позволяла притронуться ко мне. К этому времени пираты уже успели заметить, что я отключилась, и, судя по их неуверенным, но отчаянным попыткам добраться до клетки через свирепую тигрицу, видимо, я все еще была нужна живой. Была нужна ему. И ведь вскоре он и сам пришел. Я знала, это точно был он. Только перед ним Адэт так послушно отступила бы в сторону… Да, я привыкла. Я привыкла к бесконечным ссорам. Привыкла слышать в свой адрес самые незаслуженные оскорбления и привыкла бросаться ими в ответ. Привыкла к тому, что в разгар очередного скандала Ваас толкает меня к стене, сжимая пальцы на моей шее. Привыкла к тому, как он скалится и шепчет мне на ухо о том, как сильно ненавидит меня. Привыкла к тому, что он впивается в мои губы, наконец-то одаривая меня таким желанным вниманием, и все заканчивается жарким и грубым сексом. Животным и бездушным сексом. «Подстилка босса…» Хотя в повседневной жизни никто из пиратов и не мог осмелиться сказать мне это в лицо, все же это прозвище засело в моей памяти и не покидало меня ни на минуту. Сначала я чувствовала себя униженно, раздавленно, грязно — теперь же я не чувствовала ничего. Больше я не пыталась оправдать ни себя, ни Вааса — я действительно стала для него всего лишь подстилкой, с этим было бессмысленно спорить. Теперь, когда связь с прошлым была окончательно разорвана, мои друзья убиты, а татау воина ракъят сведено, я больше не представляла никакого интереса для Монтенегро. Наше совместное существование и деление постели не было ничем иным, как привычкой, привязанностью, пускай и остывшей. И как бы больно мне ни было это признать, но я знала: у Вааса были десятки таких же, как я. И не удивлюсь, если помимо обычных проституток он спал и с новыми пленницами, попадающими на его сраный остров каждые две-три недели. «— Ты — это я. А я — это ты…» Все изменилось. Больше я не была им, а он не был мной. Больше не было «нас». Он превратил меня в одну из тысячи своих верных псов, и лишь моментами я до сих пор осмеливалась демонстрировать ему клыки и протестующий лай. Я. Привыкла. Привыкла к тому, что Ваас нередко напивался или закидывался какой-нибудь дурью. Привыкла к животному страху, который испытывала каждый такой раз, когда видела его черные, заполнившие всю радужку зрачки и безумную улыбку. Привыкла, что он возращался в свою комнату только под утро. Привыкла чувствовать, как он заваливался на кровать, иногда закидывая руку на мою талию и сразу же засыпая, и от него снова несло виски и дешевыми женскими духами. Оставалось надеятся, что с местными шлюхами Ваас хотя бы использует защиту, дабы не подхватить от них никакой херни… Блять… Сколько раз в разгар очередного скандала я в истерике кричала Ваасу, чтобы он остановился! Чтобы он не смел меня трогать, чтобы не смел больше прикасаться ко мне! Я кричала о том, что меня нельзя унижать, мне нельзя причинять боль! Кричала так, словно пыталась достучаться не до пирата, а до самой себя, до остатков своей гордости и банального чувства самосохранения. И каждый гребаный раз в ответ на это я получала лишь равнодушную усмешку и ироничный вопрос: — И что же тогда можно с тобой делать, принцесса? — Меня можно любить, ублюдок ты больной! — в один день все же ответила я, скрипя зубами и с ненавистью смотря на мужчину напротив. — Я достойна любви! Достойна, ты меня слышишь?! Я прошу тебя, прекрати это все! Ты мучаешь нас обоих! Отпусти меня! Отпусти и позволь жить нормальной жизнью, Ваас! — Забудь, Mary, — процедил пират, прижав мои запястья к стене, и вдруг плотоядно усмехнулся. — «Ни себе, ни людям», а? Так ведь говорится, amiga? Можешь считать меня последним уебком, моральным уродом и прочим куском дерьма, но я не собираюсь остаток жизни провести посреди этого говна и скучать по своей принцессе, которая будет жить долго и счастливо на гребаном материке… Что такое, Mary? Mary, что не так? — наигранно обеспокоенно спросил Ваас при виде моих слез, склоняясь к моему лицу. — Почему ты не улыбаешься мне, как прежде? Почему больше не смеешься? Больше не смешно? Я тебя не радую? Разве ты не хотела этой чертовой любви? Разве не хотела провести со мной остаток жизни и сдохнуть в один день, как во всех этих ебучих мелодрамах, а? — Скажи… — в отчаянье попросила я, поднимая глаза на пирата. — В чем я виновата? В чем я виновата, что за всю жизнь так и не получила любви от своей семьи? Все бы сложилось совсем иначе… ПОЧЕМУ, ВААС?! Почему они так обошлись со мной?! А ты? — сорвалось с моих губ. — В чем ты был виноват? И почему поступаешь со мной точно так же… — Тс-с-с… Всей окей. Не плачь. Все окей… Ваас отпустил мои запястья, проводя тыльной стороной обеих ладоней по моим мокрым щекам. За дрожащие плечи главарь пиратов притянул меня к себе — я обмякла в его сильных руках, жадно вдыхая запах этого чертового одеколона…

Да, я привыкла — мне уже давно не было больно. И нет, это… Вовсе не было самовнушением.

***

— Не подходи ко мне… — с угрозой в голосе предупредила я, пытаясь не выдать жуткого волнения. Монтенегро преспокойно проигнорировал мой пыл и, словно издеваясь и наслаждаясь моим страхом, молча сделал несколько неспешных шагов мне навстречу, и я по инерции отступила в сторону. Не сводя с меня хищного взгляда, полного опасности, азарта и угрозы, Ваас припер меня к холодной кафельной плитке, застывая напротив — придерживая обернутое вокруг тела полотенце, я пыталась совладать с бешено стучащим сердцем и сбившимся дыханием, которые с потрохами выдавали мои подрагивающие плечи. Ваас снова был под чем-то: об этом говорили его черные, бездонные зрачки, заполнившие всю радужку, и нездоровая ухмылка. А его гребаное настроение менялось с бешеной скоростью. Еще минуту назад главарь пиратов был готов прикончить меня одним нерасчитанным ударом в солнечное сплетение, но каким-то чудом сумел сдержаться, дав мне возможность отойти от него подальше, а теперь с улыбкой невозмутимо разглядывал черты моего напуганного лица. Путь из его душевой все еще оставался не достижимым для меня, и Ваас прекрасно об этом знал — пирату нравилось наблюдать за тем, как я всеми силами пыталась не выдать своего страха, он питался им и откровенно пожирал меня глазами… Нет, в очередной раз оставлять на мне синяки, чтобы отыграться за все, что уже успело выбесить его за этот день, было бы слишком скучно. Эта идея уже не привлекала мужчину, не приносила таких желанных эмоций, которые он так жаждал получить под гребаной дурью. Нет, теперь Ваасу было нужно совсем другое… — Боишься меня, Mary? — оперевшись одной рукой о стену, спросил главарь пиратов. Он прекрасно знал ответ на этот вопрос, а потому с его губ так и не исчезла эта легкая, но не менее маниакальная ухмылка. — Нет, — все, что я сумела из себя выдавить, не отводя сурового взгляда от лица Монтенегро. Вот только ком, вставший в моем горле, заставил меня нервно сглотнуть, что не укрылось от внимания пирата. — Mary, Mary, Mary… — разочарованно произнес Ваас, качнув головой. — Ты же знаешь… Я НЕНАВИЖУ, КОГДА МЕНЯ ПРИНИМАЮТ ЗА ИДИОТА! — рявкнул пират, и его рука мертвой хваткой вцепилась в мое предплечье. — НЕ ТРОГАЙ! ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ! — в панике закричала я, когда мужчина грубо развернул меня к себе спиной, вновь прижимая к стене. Когда его горячий торс коснулся моей спины, я принялась судорожно вырываться из его лап, выкрикивая ругательства одно за другим, пока мужчина с раздраженным рыком не вцепился в мои волосы, намотав их на свой кулак и резко натягивая на себя, чем вызвал мое сдавленное шипение и протестующий удар кулаком по стене. — Нехорошо ты стала вести себя, принцесса… Что скажешь, а? — озлобленно процедил пират мне на ухо, но с его губ так и не сошла эта безумная улыбка. — Сначала пыталась выйти за пределы моего лагеря, куда я тебе, сука, ясным языком сказал не лезть блять. Теперь виляешь своей аппетитной задницей перед моими людьми… Что, соскучилась по члену, mi querida? А? Разве я так давно тебя трахал, чтобы ты вела себя, как последняя блядь? И что же прикажешь папочке с тобой делать, м? Уже в следующий миг я почувствовала его грубые пальцы, приподнимающие край полотенца и касающиеся моей ягодицы — меня прошибло, словно током. До этого мне приходилось многое сносить от Монтенегро, однако до сексуального насилия надо мной он никогда не опускался. Ваас никогда не брал меня без моей воли: каждый такой гребаный раз ему каким-то чудом удавалось раскрепощать меня, заставлять саму желать его и не противиться… Но только не в тот день: обдолбанный главарь пиратов не только не возбуждал меня, но и отталкивал, и причиной тому был вполне себе обоснованный животный страх и отвращение. А еще тяжелые воспоминания — воспоминания о чертовом ублюдке Оливере, и о том, как эти грубые мужские руки по-хозяйски бродили по моему телу, в то время как сама я в истерике молила его остановиться, будучи так же прижата к стене. И самым убийственным для меня было то, что затуманенный взгляд Вааса в тот момент ничуть не отличался от взгляда этого конченого урода… — Прошу, не надо! Ваас, не делай этого, я прошу тебя! ТВОЮ МАТЬ, Я НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТА! Слезы сами собой наполнили мои глаза, но пирату на это было глубоко наплевать — его горячее неровное дыхание коснулось моей шеи, а рука уже вцепилась в край полотенца. Ваас сорвал его без лишних слов, отбрасывая в сторону, и теперь ничто не мешало его рукам бродить по моему телу. — Пора напомнить моей бунтарке, кому эта сучка принадлежит, а? — раздался над ухом довольный голос Вааса, который продолжал удерживать меня за волосы и теперь свободной рукой расстегивал ремень на своих штанах. — Радуйся блять. Я знаю, как ты истосковалась по моему члену, принцесса. — Нет, остановись! — я попыталась оттолкнуть пирата спиной, но в ответ получила лишь злорадную усмешку и сильный шлепок по ягодице. Ваас насильно раздвинул мои ноги коленом и резко вошел меня — острая боль пронзила мое неподготовленное, напряженное тело, от чего я не смогла сдержать вскрик. На глазах невольно выступили слезы. Пират наконец оставил мои волосы в покое, отпустив их и припечатав меня к стене — его движения были резкими, грубыми и быстрыми. Ваас довольствовался каждым моим сдавленным стороном от боли, не забывая оставлять на моей шее новые и новые отметины. Да, в тот момент его обкуренный мозг возбуждало не столько мое тело, сколько вид моего подчинения, моей принадлежности ему — его горячее, сбившееся от нахлынувшего удовольствия дыхание опаляло мое ухо, заставляя меня чувствовать себя еще более униженно и беспомощно… — Хватит… Мне больно… Ваас, пожалуйста! — жалобно умоляла я. Но мужчина равнодушно воспринимал мои слезы, как что-то обыденное. Что-то, что он ежедневно выслушивал от сотни таких же беспомощных пленников. И новый сильный шлепок по ягодице, приказывающий мне заткнуться и перестать скулить, был тому доказательством… Ладонь Вааса легла на мое горло, и он притянул меня к себе, от чего мне пришлось выгнуться в пояснице — всхлипывая и продолжая стонать от боли, я обеими руками вцепилась в пальцы пирата и вновь была прижата спиной к его горячему торсу. Я чувствовала над ухом его неровное дыхание и этот приторный запах алкоголя. — Кому ты принадлежишь, Mary? — обманчиво спокойно задал вопрос мужчина и, не дождавшись ответа, сильнее сжал пальцы на моей шее, а затем шлепнул по ягодице. — Я блять спрашиваю, кому?! А?! — Тебе… — сквозь зубы процедила я, вновь содрагаясь от режущей боли внизу живота и беспомощно обмякая в руках мужчины. — Тебе… Ваас был на пике, когда у меня уже не оставалось ни физических, ни моральных сил. Я была унижена, раздавлена, убита. Глупо было ожидать от такого морального урода, как Монтенегро, что он ни при каких обстоятельствах, даже будучи под чертовой дурью, не причинит мне такую боль. И все же до этого момента я отчаянно и наивно верила в то, что Ваас никогда не опустится до гребаного изнасилования и тем более не сделает меня своей жертвой… Когда все закончилось, отдышавшись, главарь пиратов развернул меня к себе — он накрыл мои дрожащие губы своими, попутно стирая большим пальцем слезы с моей щеки. — Не реви, — сухо бросил Ваас, застегивая ремень и кидая на мое дрожащее обнаженное тело последний оценивающий взгляд, а затем направился на выход из душевой… Стоило послышаться захлопывающейся входной двери, и на подкошенных ногах я припала к кафельной плитке, сползая на пол — слезы, которые, казалось, высохли еще минуту назад, вновь покатились из глаз. Я судорожно запустила пальцы в волосы, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу крик обиды и отчаянья, и поджала колени к груди, как маленький ребенок, прячаясь от внешнего мира. Внутренняя сторона бедра уже была испачкана в струйке крови, и боль внизу живота так и не притупилась, от чего хотелось на стену лезть. Но еще больше хотелось исчезнуть отсюда, провалиться сквозь землю. От унижения, от несправедливости, от нехватки сил… Да, у меня кончились силы, кончилось терпение, кончился стимул. Да, Ваас окончательно сломал меня — ему все же удалось. Я уже ни о чем не думала, когда вставала под холодный душ, трясущейся рукой держась за кафельную плитку. Ни о чем не думала, пока отрешенно смотрела в одну точку и смывала с себя всю ту невидимую грязь, которой я пропиталась на этом гребаном острове, всю ту кровь, в которой измарала свои руки, весь тот путь, через который прошла. Я ни о чем не думала, когда мой взгляд зацепился за один из сотни осколков разбитого зеркала, которые главарь пиратов никогда бы так и не удосужился убрать из-под грязной раковины. Ни о чем не думала, когда рука потянулась к одному из них… Выйдя из-под струи воды, я ступила на холодный пол в опасной близости от битого стекла. Не тратя времени на то, чтобы обтереться полотенцем, я накинула на себя майку Вааса, брошенную им на раковину — мокрые волосы тут же пропитали ее ткань, неприятно стекая по шее и лопаткам и заставляя кожу покрываться мурашками. Я бросила последний взгляд в зеркало: больше лицезреть себя я уже не желала — на меня смотрела сломленная, потерянная душа. Нелюбимая душа. Несчастная душа. Душа, которая потеряла все на этом острове — начиная от близких людей вплоть до самой себя. Кем я была раньше? И кем стала? Я уже с трудом могла вспомнить ту девушку, ту Марию, которая всю жизнь искала семейного тепла и заботы, которая всю жизнь считала себя сломленной, но которая никогда бы не окрасила свои руки в чужой крови, никогда бы не посмела назвать себя убийцей. Теперь на меня смотрел совершенно другой человек, человек, которого я всем сердцем и душой ненавидела — гребаная Mary, ебнутая на голову сука, одержимая жаждой мести своим обидчикам и сломленная по всем фронтам. Убийца, чьи руки уже по локоть были в чужой крови, и убийца, виноватая в смерти всех ее друзей. Я ненавидела Mary, ненавидела. И самым страшным было то, что мне не было оправдания:

Не Монтенегро сотворил Mary. А я сама. Я позволила ей наконец выйти наружу. Эта сука всегда скрывалась внутри меня. Ваас же просто подарил ей имя…

Личность Mary уничтожила меня, сожрала с потрохами. Она не оставила мне сил, ни физических, ни душевных. Она убила моего внутреннего зверя, который был так предан ей, и превратила меня в бездушную марионетку. И теперь, уверенно поднося к запястью острый осколок, я лишь желала освободиться от ее контроля. Желала наконец-то спастись…

***

« — Вокруг тебя всегда будет много людей, Ваас. Но меня уже не будет. Я хочу, чтобы ты прочувствовал, каково это.» Как давно я произнесла те слова? При каких обстоятельствах? Вроде бы, после очередного скандала… Вспоминал ли их Ваас, когда нашел мое побледневшее тело в своей душевой? Вспоминал ли, когда пытался привести меня в чувства? «— Я не хочу знать, что ты почувствуешь в тот момент. Правда не хочу. Мне лишь важно, чтобы ты сам смог разобраться в себе… А будешь ли ты жалеть или же устроишь гребаный праздник — мне плевать. Мне будет уже наплевать, Ваас…» Каково это — уходить из жизни? Что человек чувствует, когда умирает? Людей столетиями интересовал этот вопрос, и я не была исключением: не раз я представляла собственную смерть, не раз она снилась мне. И каждый такой раз моя смерть была не от старости, я не умирала среди десятка своих любящих внуков и такого же дряхлого верного пуделя, как это обыгрывают, пожалуй, в любом семейном кино… Только со временем я стала задумываться над тем, почему так происходило. Почему я не видела своего будущего? Почему буквально каждую ночь лицезрела во снах собственную смерть? Молодую, раннюю смерть? И однажды пришла к выводу, что так и должно быть — я должна была уйти раньше, намного раньше. И, если быть до конца честной, я не видела в этом ничего плохого. По крайней мере, с того момента, как покинула семью и вместе с тем потеряла смысл существования… Так и теперь — мне было наплевать. Было плевать на то, что все вокруг заволокла пугающая тьма: я была к этому готова. Была готова к тому, что за человеческой смертью не скрываются никакие ад и рай — что за человеческой смертью стоит лишь пустая, глухая темнота. Мне было плевать на то, что я все еще могла слышать отдаленный звук открытого душа, что я все еще могла ощущать холод от ледяной воды. Было плевать на то, что всепоглощающая темнота не позволяла мне разглядеть собственное запястье, которое должно было быть исполосано несколькими глубокими порезами. К черту. Я всего лишь хотела убедиться, что мертва и наконец-то обрела свободу… — Моя девочка, открой глаза… Давай, Mary. Ну же, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ТВОЮ МАТЬ! Голос. Его голос. Его голос не давал мне уйти — громким неразборчивым эхом он отзывался в моем сознании, заставляя мои виски трещать по швам. «Я мертва… Я МЕРТВА! Так какого хера я все еще слышу его?! Почему этот ублюдок не даст мне спокойно уйти?!» Несколько раз я приходила в сознание, вновь начиная чувствовать физическую боль и чужие прикосновения, но, будучи даже не в силах открыть глаза, буквально сразу же возвращалась в непроглядную, пустую тьму, продолжая слышать обрывки всего того, что говорил мне Ваас. Или мне всего лишь казалось, что он говорил это… — Нет, ты не умрешь, принцесса. Я не позволял тебе умирать. Не позволял, ты слышишь меня? Да, ты слышишь меня, ты слышишь, я знаю это, Mary. Ты всегда меня слышала… Я помнила лишь то, как главарь пиратов, после нескольких попыток привести меня в чувства легкими шлепками по щекам, наконец взял меня на руки и куда-то понес. Помнила его расплывчатые черты лица и торопливый, но успокаивающий голос, в котором Монтенегро так и не смог скрыть своего волнения. — Моя глупая nena… Ты думала, что так легко избавишься от меня? Думала, что я так легко отпущу тебя? Нет, Mary, ты не оставишь меня… Я знаю, моя девочка не бросит меня. Моя девочка знает, как дорога мне… Ложись… Вот так, тихо… Все будет хорошо, Мария… — сквозь шум в ушах услышала я, и эти слова буквально полоснули по моему сердцу. «Какого черта? Какого черта он говорит мне это теперь?! Теперь — когда я так хочу уйти, когда я окончательно решила для себя, что не нуждаюсь в этих гребаных словах, которых ждала всю свою жизнь! Ну почему именно сейчас? Господи…» Если бы он сказал мне это раньше, я бы жизнь за него отдала! Я бы все стерпела, любое унижение, любую боль, если бы только он дал мне надежду — да, я до последнего наивно продолжала бы верить в то, что он сказал мне. А сказал бы он, что однажды, рано или поздно, у нас все будет хорошо…

***

Первым, что я почувствовала, когда приоткрыла глаза, было теплое плечо пирата, лежащего рядом — попыталась пошевелить некогда здоровой рукой, и острая боль пронзила всю зону запястья и даже отдало в предплечье. Теперь и вторая моя рука была туго замотана бинтом, слегка испачканным в красных пятнах от пальцев Вааса. Даже лежа без малейшего движения я чувствовала, как моя голова трещала по швам и как тяжело мне было сфокусироваться на всем, что меня окружало… Сбоку послышался шорох — сквозь пелену в глазах я разглядела главаря пиратов, приподнявшегося на локте и теперь внимательно разглядывающего меня нечитаемым взглядом. С трудом мне удалось рассмотреть его зрачки, уже не такие широкие и бездонные. Аккуратным движением рука Вааса коснулась моей побледневшей щеки — меня словно током прошибло, стоило в мыслях всплыть ярким картинкам того, что произошло в душе… — Не прикасайся, — все, что я смогла из себя выдавить, уводя взгляд. На душе словно кошки скребли. Я была зла на Вааса. Очень зла. Не столько за всю ту причиненную им боль, сколько за его чертов эгоизм и жестокость. Я не смогла уйти, не смогла потому, что он не позволил мне. Не позволил освободиться от своего безумия, не позволил обрести покой. Он хотел, чтобы я остаток своей никчемной жизни медленно сгорала, подобно ему, в его же чертовой компании. Чтобы остаток жизни я терпела боль и унижения, чтобы сгорала от ревности и страха, чтобы не видела спасения ни в ком, кроме него, а он — так и не подарил бы мне этого спасения… — Какой же ты ублюдок… — процедила я охрипшим голосом, прикусив губу, чтобы сдержать ком в горле. — Mary. — Я бы лучше умерла сегодня, Ваас! — сорвалась я, переводя взгляд на мужчину. — Умерла бы, как и все мои друзья. Моя жизнь тогда имела бы хоть какой-то гребаный смысл! Но ты меня и этого лишил… Тяжело вздохнув, Ваас откинулся обратно на подушку, потирая переносицу, а затем закинул руку за голову, уставившись в серый потолок. По аналогии я увела полный ненависти взгляд в сторону окна, наблюдая за заходящим солнцем и скользящими по полу занавесками. Повисло долгое, напряженное молчание. Главарь пиратов ушел в себя, о чем-то задумавшись. Я же старалась думать о чем угодно, только бы вновь не проигрывать в своей голове воспоминания о смерти ребят… — Ты никогда не задумывалась над тем, почему до сих пор жива? Почему я до сих пор не прикончил тебя, хотя у меня было столько гребаных шансов и поводов? — тихо и отрешенно спросил пират, продолжая смотреть в потолок. Вдруг он грустно усмехнулся. — На самом-то деле… Я ведь и сам в душе не ебу, amiga… Знаю, ты считаешь меня конченым эгоистом, и у тебя есть на это веские основания… Но я часто думал о тебе, принцесса, когда оставался один. Не, серьезно… Я даже представлял себе, что изменилось бы, исчезни ты из моей жизни. А еще чаще я размышлял о том, на что бы смог решиться, если потерять тебя стало бы неизбежным. Прикончил бы тебя собственными руками или же оставил в живых и отправил домой? На время в воздухе повисла тишина, но спустя минуту, задумчиво облизнув губы, Ваас наконец продолжил. — Если бы у меня была возможность вернуться в тот момент, когда я нашел тебя без сознания в душе, и встать перед этим гребаным выбором… Пират выждал неуверенную паузу, но затем твердо произнес, посмотрев мне в глаза: — Я бы все равно не смог убить тебя, Мария. И никогда не смогу. Несколько секунд я пыталась прочесть обман во взгляде пирата, но тот был абсолютно серьезен. Ваас смотрел на меня с искренностью и той еле заметной заботой, которую я так мечтала встретить в его изумрудных глазах… — Да, я просто… Вряд ли смогу смириться с этим… — уже беззлобно ответила я, отрешенно разглядывая потолок и скользящие по нему тени от пальмовых листьев. — Но даже если ты не решишься подарить мне шанс начать новую жизнь вдали от этого острова… Я все равно попытаюсь простить тебя, Ваас. Я поймала взгляд пирата и поняла, что тот не поверил мне. Ваас не верил в то, что его можно простить, что он достоин прощения. И тем не менее, мужчина мягко улыбнулся мне уголком губ, протягивая ладонь к моему лицу. — Спасибо, hermana…

***

Kavinsky — nightcall И вновь эта громкая музыка, доносящаяся из колонок. Вновь этот свет сафитов и бликов цветных прожекторов. Вновь терпкий запах алкоголя и сигаретного дыма. Вновь сотня людей, заполнивших танцпол, и еще сотня, устроившаяся на диванчиках возле шестов, где красивые девушки плавно изгибались под Kavinsky — nightcall, искренне ловя кайф от этой песни… Все было неизменно, кроме одного. Ваас. Он наконец-то был рядом. Этот вечер должен был стать последним, который мы проводили вместе. Возможно, поэтому мужчина не отпускал меня ни на шаг, приобняв за плечи и позволив мне уложить голову на его горячее плечо. Полночи мы просидели вдвоем, разговаривая о том, о чем прежде никогда не говорили. О чем-то абсолютно бессмысленном: о том, какими мы были в детстве, о наших самых абсурдных, но забавных косяках, о первой подростковой влюбленности, о которой Ваас, к слову, рассказывал с такой улыбкой, словно ему было безумно неловко и стыдно вспоминать все то, что он творил, будучи «глупым, влюбленным» подростком. Впрочем, кто из нас этим не грешил? — Не знала, что ты в душе романтик, — хитро улыбаясь, подвела итог я. — Я блять ангел во плоти, amiga… — иронично усмехнулся в ответ Монтенегро, отпивая из стакана со льдом. I'm giving you a nightcall to tell you how I feel. (Я звоню тебе, чтобы рассказать о своих чувствах) I want to drive you through the night, down the hills. (Я хочу провезти тебя сквозь ночь по холмам) I'm gonna tell you something you don't want to hear, (Я расскажу тебе о том, чего ты не хочешь слышать) I'm gonna show you where its dark, but have no fear… (Я покажу тебе темноту, но не бойся…) Спустя столько времени я вновь улыбалась, искренне, счастливо, ведь я знала, как Ваас любил мою улыбку. И спустя столько времени сам Ваас вновь открылся мне, вновь позволил себе расслабиться и делать то, что он действительно желал делать. Каждый раз я застывала на доли секунды и завороженно любовалась тем, как он громко смеется, тем, как активно жестикулирует, рассказывая очередную историю, тем, как выпускает сигаретный дым изо рта… There's something inside you, (Что-то есть в тебе) It's hard to explain. (Это тяжело объяснить) They're talking about you, boy, (Они говорят о тебе, парень) But you're still the same… (Но ты так и не изменился…) Мне не хватало Вааса. Настолько не хватало, что, получив его сполна, мне все равно было мало — я не хотела, чтобы эта ночь заканчивалась. Я хотела всегда разговаривать с Ваасом так, чтобы не подбирать слов, дабы не разозлить его. Хотела всегда уверенно касаться его губ своими, мимолетно, без надобной на то причины, и не быть отвергнутой. Хотела всегда видеть в его взгляде не туман и ненависть, а осознанность и… Что-то такое, хотя бы отдаленно похожее на взаимную любовь. — Скажи, ты забудешь обо мне? — спросила я, откинув затылок на спинку дивана и не отрывая глаз от лица главаря пиратов, находящегося в таком же положении. — Ты ведь забудешь… — грустно улыбнулась я, кивая своим мыслям. Мы уже не слышали музыку, не замечали людей вокруг. Для нас существовали только мы сами. И это была последняя ночь, принадлежащая только нам… I'm giving you a nightcall to tell you how I feel. (Я звоню тебе, чтобы рассказать о своих чувствах) I want to drive you through the night, down the hills. (Я хочу провезти тебя сквозь ночь по холмам) Ваас задержал на мне изучающий, немного хитрый взгляд и вдруг засмеялся, устремляя взгляд в потолок и оголяя ряд ровных белых зубов. Иронично изогнув бровь, я улыбнулась уголком губ, как-то тоскливо рассматривая черты его лица. Я просто не могла перестать думать о том, что вижу этот ирокез, этот глубокий шрам на виске, эти изумрудные хищные глаза, эту улыбку, подобную оскалу, и эту густую темную эспаньолку последние, считанные часы… I'm gonna tell you something you don't want to hear, (Я расскажу тебе о том, чего ты не хочешь слышать) I'm gonna show you where its dark, but have no fear… (Я покажу тебе темноту, но не бойся…) Ваас вдруг отпрянул от спинки дивана и потянулся руками к своему затылку — садясь напротив, я внимательно следила за тем, что он делает, и с каждой секундой все больше отказывалась верить в то, что наблюдала. Монтенегро снял со своей шеи тот самый зеленый, поблескивающий под неоновыми бликами кулон, который прежде всегда был вместе с ним и который так завораживающе привлекал мое внимание — я недоверчиво подняла глаза на мужчину, когда тот протянул его мне. — Я помню, amiga, как тебе он понравился. Ты все время норовила полапать его своими ручонками, а? — усмехнулся пират. Я неуверенно протянула руку к такому своеобразному, но дорогому подарку, когда Ваас вдруг сжал его в кулаке, серьезно смотря мне в глаза. — Я вернусь за ним, mi querida. Помни об этом. Слова были бы лишними — невольно задержав взгляд на губах мужчины, я прильнула к ним, забирая стакан виски из его руки и отставляя на стол. Мои пальцы зарылись в густую эспаньолку, притягивая лицо пирата как можно ближе. Рука Вааса уже по-хозяйски оглаживала мою талию, а его язык проник в мой рот, оставляя на моих губах слабый горьковатый вкус виски. There's something inside you, (Что-то есть в тебе) It's hard to explain. (Это тяжело объяснить) They're talking about you, boy, (Они говорят о тебе, парень) But you're still the same… (Но ты так и не изменился…) — Давай уйдем отсюда? — оторвавшись от губ пирата и пытаясь выровнять сбившееся дыхание, спросила я. Ваас не маленький мальчик — он сразу все понял. И, что самое главное, желал не меньше, чем я…

***

Стоило нам оказаться в его комнате, Монтенегро прижал меня к столу, впиваясь губами в мою шею и оставляя на ней новые отметины. К этому времени наши майки уже благополучно были отброшены на пол, как и мои шорты, и ничто уже не мешало моим рукам бродить по напряженному, горячему мужскому торсу — я вцепилась в ремень на штанах Вааса, судорожно пытаясь как можно скорее расстегнуть его и освободить пирата от такой лишней в тот момент одежды. Теплая ладонь Вааса проскользнула вдоль моей спины, вызывая мурашки по всему телу — она коснулась застежки моего лифчика, который через секунду полетел в сторону. Губы главаря уже спустились к моим ключицам, а вскоре добрались и до груди, заставив сладкий стон сорваться с моих губ… Когда я жадно впилась в губы пирата, притягивая того за затылок, он подхватил меня под бедра и усадил на стол — Ваас грубо раздвинул мои ноги, и его выпирающий из боксеров член теперь терся о мои трусики, заставляя все сжиматься внутри меня от непреодолимого желания. Одним движением пират стянул их с меня, отбросив сторону — к этому времени я уже вся намокла, сгорая от желания, и пальцы пирата без труда проникли в меня, заставляя прогнуться в пояснице от удовольствия. Я запрокинула голову, подставляя шею таким желанным губам мужчины. Но мне было мало его пальцев, и мои сладкие стоны вскоре наполнились разочарованием. — Ваас, я хочу тебя… Пожалуйста, возьми меня… — с мольбой в голосе просила я, получая в ответ лишь хищную ухмылку. Но у Вааса самого не хватило терпения, чтобы продолжить издеваться надо мной — спустив боксеры, он подхватил меня под бедра и с рваным вздохом вошел в меня во всю длину, на этот раз медленно, осторожно, давая мне привыкнуть. А привыкла я очень быстро — уже спустя несколько секунд, прерывисто дыша, я сама просила его двигаться быстрее. Я обвила ногами бедра главаря пиратов, а руками притянула его за шею… Его движения уже были быстрыми и резкими, но теперь они приносили мне неописуемое удовольствие — мужчина повалил меня спиной на стол, нависая сверху и наращивая темп. Его грубые пальцы впивались в мои бедра, на которых уже утром должны будут проступить синяки. Не боясь того, что нас услышат, я бесстыдно стонала, выгибаясь в сильных мужских руках и моля пирата не останавливаться… Ладонь Вааса легла на мою шею, и мы столкнулись намокшими лбами. Этот зрительный контакт буквально сводил меня с ума. Глаза мужчины были полны желания, похоти и безумия. Они сливались с царящим вокруг мраком и так и кричали: — Ты моя, Mary. Только моя сучка. И в моем помутневшем взгляде было несложно прочесть ответ. — Твоя… Только твоя… Я чувствовала, что мы оба были близки к разрядке — Ваас перестал нависать надо мной и теперь с рваными вздохами входил в меня резко и грубо. Вскоре и я приподнялась вслед за ним, скользя рукой вдоль всего его торса и наконец прижалась к груди любимого мужчины, постанывая тому на ухо и сгорая от жара его тела. Оргазм накрыл меня с головой, заставив вздрогнуть в сильных руках и издать судорожный стон от удовольствия — я впилась ногтями в спину пирата, оставив на ней несколько тонких полос. Ваас кончил почти сразу же, после пары резких движений, и со стоном излился мне на живот, тяжело дыша. Наши лица находились в жалких сантиметрах друг от друга — немного выровняв дыхание и поймав ненасытный взгляд Монтенегро, я вовлекла того в благодарный, полный страсти поцелуй, не принимая отказа. И отказа не последовало… — Пойдем в душ, belleza, — переведя дыхание, предложил Ваас, на что получил мой кивок и счастливую, как у идиотки, улыбку…

В ту ночь я так и не смогла насытиться пиратом в полной мере. Мы провели ее так, как должны были провести остаток жизни, если бы наши чувства друг к другу были не мимолетной иллюзией, а счастливой реальностью. И мысль о том, что все это вскоре закончится в один миг, не давала мне покоя… И Ваасу тоже.

— Мне разбудить тебя утром? — тихо спросила я, лежа под боком у главаря пиратов и прижимаясь к его теплой груди. Ваас еще долго молчал, что-то обдумывая, пока наконец не вздохнул, устало потерев переносицу. — Нет, принцесса. Не нужно, окей? — произнес он немного охрипшим голосом, проводя ладонью по моим волосам. — Боюсь передумать в самый последний момент… Так что лучше тебе не искушать меня, Мария. Немного погодя, я все же согласно кивнула, еще сильнее прижимаясь к мужчине. К любимому мужчине… — Ты нужен мне, Ваас, никогда не забывай об этом, — тихо попросила я и затаила дыхание. — И… Пусть хоть весь гребаный мир будет ненавидеть тебя — твоя девочка будет одна тебя любить. Вопреки всему… — как-то грустно усмехнулась я. Ваас, тихо посмеиваясь, поцеловал меня в макушку — он перевернулся на бок, закидывая руку мне на талию и закрывая глаза. — Спи, mi Бэмби, спи…

***

Ранним утром я разлепила веки, щурясь от восходящего солнца. На удивление, в тот день погода улучшилась. Спустя столько месяцев… Небо было чистым, без единого облака или тучи. Вместо порывов ветра в воздухе царила тишина, и солнечные лучи без труда проникали в комнату главаря пиратов. «Не могу поверить, что этот день настал…» — пронеслась мысль в голове, и я тоскливо проследила за тем, как на стене подрагивала тень от пальмовых листьев. «Полгода. Больше, мать его, полугода я ждала день, когда покину Рук Айленд. Сначала ждала вместе с друзьями, потом, к сожалению, уже без них… Но почему именно теперь мое сердце буквально разрывается на куски? Почему именно теперь мне так больно смотреть на него, зная, что это наши последние минуты, проведенные вместе?» Ваас спал рядом — его размеренное дыхание тихо раздавалось над моим ухом, а рука все так же прижимала меня за талию. Я долго не могла отвести от пирата глаз. Как там говорится? «Перед смертью не надышишься?» В моем случае было то же самое, только, скорее, «перед разлукой не насмотришься…» Я хотела запомнить его таким. Таким умиротворенным, таким нежным и заботливым… Таким, каким он никогда не был и каким уже никогда не будет. Мне безумно хотелось разбудить Вааса. Хотелось услышать его нахальный голос и этот испанский акцент в последний раз. Хотелось заглянуть в эти живые, хищные зеленые глаза и коснуться этих желанных губ. Я хотела в последний раз прижаться к мужчине всем телом и долго не отпускать и, как глупая влюбленная девочка, еще не раз повторять о своих чувствах, вопреки его беззлобным усмешкам… «— Боюсь передумать в самый последний момент… Так что лучше тебе не искушать меня, Мария,» — раздался в голове его голос, и я с трудом отбросила эти мысли. Осторожно выпутавшись из объятий главаря пиратов, я хотела встать с кровати, но мой взгляд невольно вновь приковался к мужчине — чувства победили разум, и я прильнула к Ваасу, аккуратно касаясь пальцами его щеки. Мои губы еле ощутимо накрыли его, и мне казалось, что насытиться этим человеком просто невозможно. Дыхание пирата сбилось, и на миг я даже решила, что тот проснулся — однако Ваас так и не открыл глаза, даже когда на несколько мимолетных секунд я припала к его лбу своим, в попытке собраться с духом и наконец-то поспешно отстраниться… Взяв кулон главаря пиратов, брошенный этой ночью на столе, я принялась спешно собирать с пола свою одежду, дабы не разбудить мужчину. Вот только слишком много я провела ночей с этим человеком, чтобы наивно поверить в то, что закаленный опасностями джунглей и окруженный сотнями пиратских крысиных морд, мечтающих его прикончить, Ваас не проснулся бы от одного только моего пристального взгляда, что уж говорить о таком тесном, тактильном контакте. И я бы оказалась права, если б сказала, что на выходе из комнаты главаря меня все же провожали эти завораживающие, изумрудные глаза…

***

— Что планируешь делать, когда вернешься? — спросил Бенжамин, опираясь о бортик судна и выпуская сигаретный дым в желтое небо. — Не знаю, Бенни, — пожала я плечами, провожая романтичным взглядом плывущие нам навстречу облака. — Если справлюсь со всем этим, если смогу простить себя… Начну жизнь с чистого листа, что еще. — Ты знаешь, Мэри, не могу представить тебя в роли офисной крысы. С тремя детьми, псом, большим домом, деревом… Или что там еще обычно приплетают? — Ты забыл про мужа. — Так я же сказал — со псом. — И причем здесь пес? — Да ты же наведешь там ебаный матриархат. Так что я верю в тебя, Мэри, не подведи, — серьезно бросил пират, хотя в его глазах была откровенная усмешка. — За меня не переживай, и… Присмотри там за Ваасом, — немного грустно улыбнулась я в ответ. Бенжамин хмыкнул, отмахнувшись и поведя плечами, и вернулся к лицезрению чудесного восхода… — Жаль, конечно, что ты так покидаешь нас, Mary. В тебе был охуенный потенциал, — вдруг произнес Бен спустя недолгое молчание. — А я был уверен, ты еще поведешь всех нас… В ответ на такое заявление я непонимающе уставилась на пирата — тот терпеливо выждал паузу, игнорируя мой пристальный взгляд, и наконец обернулся, воинственно пояснив: — В наш рай без белых! — ТВОЮ МАТЬ, БЕН! — воскликнула я и рассмеялась, толкая усмехающегося мужчину в плечо. — Не, без прикола. Я почувствовал в тебе охуенного нигера, Mary, — все не унимался темнокожий. И вечно серьезное выражение лица этого человека заставляло меня смеяться еще больше… — Ты ужасен, чувак. Ты знал об этом? — наконец успокоившись, спросила я и бросила взгляд на морскую гладь. — Я уже просил тебя не цитировать моего психотерапевта? — наигранно обиженно ответил мужчина, смотря туда же. Воспоминания всех тех дней, что мы провели вместе, вновь заставили мое сердце тосковать. По факту, я была чертовым «возвратом», а он — моим конвоиром. Но на деле все сложилось совсем иначе: я не была в его глазах безвольной пленницей, а он не был для меня жестоким, тупоголовым пиратом, который бухает с утра до ночи и ебет все, что движется. Нет, Бенжамин стал моим наставником, моей, пускай немногословной, но поддержкой. Возможно, даже другом. Я же стала для него небольшой повседневной «проблемой», порой немного надоедливой, порой немного хамоватой, и все же той, в ком он невооруженным глазом видел потенциал. И Монтенегро знал об этом. Поэтому он и отправил этого пирата со мной в качестве сопровождающего до Банкока. Никому больше Ваас не осмелился бы доверить меня… Даже самому себе. «— Боюсь передумать в самый последний момент, принцесса…» — Эй, — позвала я пирата, глупо улыбаясь. — Мм? — Я буду по тебе скучать, «Бенжамин-Бенни-Бен», — не сдержав смешка, ответила я. — Слушай, малышка, чего ты так рано сопли развела? — толкнув меня в плечо, усмехнулся темнокожий и выбросил окурок за борт. — Нам еще переть и переть, а ты уже хочешь меня на слезу пробить, а? — Хорошо, — пожала я плечами. — Оставлю всю драму под конец, как скажешь. — Ладно, Мэри. Пойду гляну, как там обстоят дела с рубкой. А ты не скучай, — хлопнув меня по плечу, бросил пират и направился прочь… Я вновь осталась наедине с собой и с далеким горизонтом, не имеющим конца и края. Солнце золотило кожу и поблескивало на морских волнах, приковывая все мое внимание. И только все мои мысли были заняты другим — вопросами. Я думала о том, как теперь смогу жить после всего того, что пережила на этом острове? Думала о том, как теперь буду спать по ночам, страдая ночными кошмарами, а его уже не будет рядом, он не успокоит меня. Я думала о том, как теперь смогу вернутся к спокойной городской жизни на материке, каждый день вспоминая о том, сколько людей окрасили своей кровью мои руки. И думала о том, как буду до конца жизни справляться с чувством вины за смерть своих друзей… Я оторвала свой взгляд от горизонта и решилась в последний раз обратить его к острову Рук — несколько неуверенных шагов и я уже стояла на краю палубы, щурясь от морского ветра. Я смотрела на отдаляющиеся черты высоких гор, зеленых джунглей и белых песков и не знала, что чувствовала. Все мое прошлое осталось здесь, на этом острове. Та Мария, какой я была раньше, умерла здесь вместе со своими друзьями и навеки затерялась среди древних храмов, скрытых глубокими джунглями. А вторая, та, что родилась на этом острове — Mary — подарила свою душу Царю и Богу этого острова и, в конечном счете, погибла от его безумия, которое должно было стать спасением для них обоих… У нас бы ничего не вышло. Когда встречаются две потерянные души, они не спасают друг друга, вопреки всем сказкам со счастливым концом. К сожалению, в реальности они еще быстрее тянут друг друга на дно. И тот, кто заведомо сильнее, тот, кто уже лишился умения чувствовать и эмпанировать, будет неизбежно убивать ту душу, которая еще имеет шанс на спасение. И этим человеком был Ваас. Мой садист стал для меня единственным источником безопасности и заботы, порой жестокой, пугающей, но все же заботы, в понимании самого главаря пиратов, в том максимальном объеме, который он мог из себя выжать. Но кто дает гарантию, что некогда сытый тигр однажды все же не сожрет беспомощного Бэмби? Ваас давно потерял шанс на спасение: его сердце было пропитано жестокостью, хладнокровием, ненавистью. При всем желании он бы уже не смог начать новую жизнь, не смог бы освободиться от этого безумия. И держа возле себя ранимую душу, еще не успевшую пропитаться ненавистью и злобой, он только причинял бы ей боль, медленно убивая. Ваас сам прекрасно понимал это. Он знал, что рядом с ним я не имела надежды спастись и начать все заново. Знал, что рядом с ним я буду так же медленно увядать, терять смысл существования. Знал, что рядом с ним я не смогу быть счастлива. Он знал. И в какой-то момент все же пришел к осознанию, что не хотел этого: не хотел обрекать меня на жизнь, подобную его, не хотел изо дня в день смотреть на то, как его девочка погибает, находясь рядом с ним, подвергаясь его неизбежным вспышкам агрессии и давления. Ваас знал и отпустил. И даже будучи уже вдалеке от острова Рук, я до сих пор не могла поверить в то, что пират сделал это. Что он подарил мне шанс на светлое будущее, в то время как сам продолжил долго и мучительно сгорать, но теперь вновь в полном одиночестве. Ни меня, ни Цитры больше не было в его жизни… Если любишь — отпусти? Могла ли я тешить себя надеждой на то, что именно этим Монтенегро и руководствовался? Не знаю. Но точно знаю, что его поступок был плодом далеко не обычной привязанности… В действительности Ваас никогда не был таким, каким я его видела. Я создала образ, иллюзию той светлой стороны этого человека, которая давно потухла в нем, исчезла, умерла. Я настолько растворилась в этом мужчине, что его действия, даже самые жестокие по отношению ко мне, не имеющие никакого оправдания, я воспринимала сквозь призму чувств… Я наивно, отчаянно верила в то, что рядом со мной Ваас другой. Что его своего рода забота — вовсе не маниакальная одержимость. Что его нежность, выраженная в виде сжимающихся на горле пальцев, отметин на шее и грубых поцелуев, порой доходящих до крови, — вовсе не проявление нездорового собственничества и желания доминировать, подчинить себе любой ценой, начиная унижением, ограничивающимся оскорблениями, и заканчивая применением силы… Нет, Ваас же не такой. Со мной он не такой. А если он и совершает дерьмо… Значит, я заслужила. Значит, я сделала что-то не так. Значит, это я разозлила его… Я больна. Теперь я это понимала. Я пала жертвой стокгольмского синдрома. Но даже осознав это, я… Все равно не желала отказываться от своих чувств к этому мужчине. Я желала любить. И любила. Всей, мать ее, душой… Я навеки подарила сердце своему садисту. Я сняла со своей шеи изумрудный кулон — его камень поблескивал под восходящим солнцем и почти сливался с цветом волн. Сезон дождей закончился, буря стихла, небо успокоилось, перестало лить слезы — словно сама природа подарила мне этот тихий рассвет в знак того, что он станет моим новым началом. Но, держа кулон пирата в холодной ладони, протянутой над глубокими водами, я долго не могла решиться отпустить прошлое с концами. « — Я вернусь за ним, mi querida…» — Не вернешься… — одними губами прошептала я, смотря в туманную пустоту, посреди которой медленно исчезал таинственный остров. Моя любовь — это болезнь. И болезнь эта — неизлечима… Я разжала дрожащие пальцы, выпуская из рук зеленый кулон — за доли секунды он скрылся в темной глубине морских волн, медленно опускаясь ко дну. Я подняла тоскливый взгляд на остров, который почти заволок утренний туман. — Прости… — прошептала я, опираясь локтями о бортики судна. — Прости меня. Не знаю, обращалась ли я к Ваасу или к самому Острову. И хотя мое сердце продолжало разрываться на куски, я не проронила ни слезинки. Я уже ни о чем не жалела, последние секунды лицезрея этот затерянный посреди Тихого океана клочек земли… Остров — это Ваас. Ваас — это Остров. И этот остров принес мне столько боли и страданий. Он забрал всех моих близких людей, превратил меня в чудовище, монстра… Но я… Нашла для себя новый путь. Светлый путь. Ваас Остров указал мне дорогу и напитал той силой, с которой теперь я могла построить свою новую жизнь. Ваас Остров придал мне уверенности. Он отпустил меня, чего не допускал ни с кем другим, кто прежде ступал на его земли. Ваас Остров уничтожал, лишал рассудка, а меня он спас. И, возможно, если бы не этот таинственный Остров, я бы так и осталась той потерянной, покинутой душой. Так пусть же мое прошлое остается здесь, за его горизонтом…

За горизонтом, откуда слышится горький плач.

Brian Tyler — Falling into a dream (Extended)