Здесь только я и мои стены.

      Лёша направился по коридору в сторону ванной комнаты, когда расслышал за спиной шёпот мужчины, заставивший остановиться:       — Жень, нужно поговорить. Идём к маме на кухню.       Лёша каким-то чудом успел скользнуть за угол, откуда до ванной была буквально пара шагов, но парень не спешил туда. Едва в коридоре всё затихло, он осторожно, стараясь не шуршать по паркету, подобрался к двери на кухню и остановился в ожидании: этот диалог явно неспроста затевался в тот момент, когда его отправили в ванную.       «Воду включи», — вспыхнуло напоминание где-то среди хаоса мыслей, и Лёша повиновался, вернувшись в противоположный конец коридора, прокрутил кран, ощутив острую необходимость прямо сейчас оказаться во власти тёплой воды, будто без этого тело становится непозволительно тяжёлым.       И в то время, когда парень пытался перебороть безумное желание почувствовать россыпь капель на плечах, диалог на кухне уже начался.       — Женечка, мы с папой хотим тебе кое-что сказать, — Анна Дмитриевна присела около сына на колени, пытаясь собрать мысли в ту единственную фразу.       — Дело в том, что мы с мамой хотим у тебя спросить… Не замечал ли ты чего-то странного в поведении Лёши? — Павел Дмитриевич не отводил от подростка взгляд, словно мог заметить то малейшее изменение в мимике, которое обязательно выдаст ложь.       — Нет, — он знал, к чему клонят родители, но не был готов согласиться с их доводами. По крайней мере, прямо сейчас.       — Сынок, мы с папой хотим сказать, что, возможно, Лёше придётся уйти из… Нашего дома, — женщина растёрла слёзы по щекам, поднимаясь с пола и принимаясь вновь следить за каплями успокоительного, которые расползались странными узорами в стакане заранее приготовленной для этого случая воды.       На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только оглушающим плеском жидкости.       — Как уйти? Почему? — Женя знал ответы на свои вопросы, но отчего-то не хотелось в них верить, почему-то казалось, что, как только он услышит от родителей то неутихающее в голове предположение, необратимая ситуация сразу изменится.       — Ты не поймёшь причину. Просто знай, что это необходимость. Обсуждать эту ситуацию дальше я не желаю и тебе не советую, Жень, — Павел Дмитриевич остановился около стеклянной двери на кухню.       — Поверь, что так нужно.       Женя остался на прежнем месте, не в силах вернуться к себе в комнату: несмотря на все догадки о причастности Лёши к убийствам, парень не переставал любить его и не думал отказываться от признания на крыше, пусть и прошло уже несколько лет. «Друг» занимал большую часть, если не всю, жизнь, оказываясь во всех счастливых воспоминаниях, с которыми расстаться было невозможно. Лёша существовал повсюду, в каждой мелочи квартиры вспоминался его взгляд или фраза; этот город принадлежал только им, был известен вплоть до самых тайных переулков, когда они в исследовании гуляли целыми днями, а потом долго обнимались в пустынном для посторонних людей месте, слыша чужое сердцебиение в унисон со своим.       Вместе с Ликой из его жизни исчезли и сомнения: он точно любит этого вечно взлохмаченного человека, несмотря на собственные ничтожные предположения и совпадения. Женя был готов поклясться целостностью Вселенной, что никто и ничто не сможет, пожалуй, сломать эти чувства, скорее всего вновь не взаимные, но оттого ещё более яркие и тайные, словно это его секрет, который нужно бережно хранить под сердцем до удобного момента.       Это была несомненно любовь. Долгая, несмотря на разделы временем и расстоянием, странная, почему-то неугасающая даже после нескольких лет общения лишь с фотографиями и утерянной надежды на прежние, особенные, объятия, опасная из-за новых и новых подробностей, категоричности родителей и потока жизни, который может налететь на прибрежные камни в любой момент, выйти из русла, разбежаться в разных направлениях. Эта любовь была под знаком вопроса — неуверенная, тайная, терпеливо ожидающая момента, когда этот знак упадёт и обратится в бесконечность, когда недостающие линии сами собой дочертятся, и из точки с какой-то странной загнутой полосой сверху, выведенных дрожащей от волнения рукой, появится перевёрнутая восьмёрка, цикличная и твёрдая, без всяких «вроде» и «наверное».

***

      Лёша взглянул на своё отражение в запотевшем зеркале и провёл ладонью, растирая белый слой по стеклу.       — Что ты творишь? — шепнул он своему двойнику из Зазеркалья, и, хотя вопрос был насущным, обсуждать его с отражением показалось странным.       «Ради Жени» — напомнил он: каким-то чудом уцелев в безумии, подобном взрыву в голове, которое наверняка организовал сам, а теперь хотел успокоить и убедить, что всё в порядке, ведь это было нужно ему.       — Ради Жени, — как-то зачарованно повторил парень, изучая собственные волосы в зеркале. — Это не даёт тебе права убивать людей. Ты должен это прекратить, а иначе тебя попрут из квартиры. Хочешь оказаться на улице? Ради Жени, да?       Лёша испуганно зажал рот рукой, осознав, что конец фразы он произнёс чересчур громко, но звук льющейся воды всё-таки заглушил этот диалог с отражением от посторонних.       Он затих, явно не намереваясь больше отвечать, ведь аргументы закончились, а может, хаос мыслей наконец поглотил эту странную сущность, ожившую после попадания в огромный мир.       — Лёш, ты будешь завтракать? — послышался голос Жени по ту сторону двери.       — Буду. Сейчас иду, — парень понял, что следует поторопиться во избежание вопросов и предположений, которые были ни к чему, а потому наскоро сложил одежду на закрытую крышку корзины, где обычно хранились вещи, требующие стирки, и, убедившись, что карман с ножом находится в безопасности, почувствовал желанное спокойствие из-за стекающих по плечам капель тёплой воды.

***

      — Лёш, я хочу с ребятами увидеться. Ты со мной? — Женя говорил медленно, растягивая паузы между словами, словно боялся потерять ту тонкую связь с другом, когда тот реагировал на своё имя.       — Нет. Я… Плохо себя чувствую, — парень соврал, но лишь частично, ведь в голове действительно будто взрыв, разорвавший все бережно возведённые «постройки» для хранения воспоминаний и позволивший им вырваться, случился, но главной причиной была боязнь взглянуть в глаза тем людям, которые буквально вчера видели ещё одного человека из их компании живым, мило общались о чём-то неважном, а теперь будут обсуждать случившееся горе и разговаривать о смерти — странном и неожиданном явлении, что забрало ещё одного близкого для них человека.       — Мам, тогда я пойду, а доем омлет вечером, ладно? Не волнуйся, пожалуйста, — Женя поцеловал её в щёку, как-то неловко помахал остальным людям, сидящим на кухне так рано утром, на прощанье и зашуршал обувью уже где-то в коридоре, пока через пару минут не хлопнула входная дверь.       — Я тоже тогда пойду. Спасибо за завтрак, — парень направился в комнату, не посмотрев на родителей друга из-за банального страха, что его застанут врасплох.       Лёша остался в комнате один и, слыша за стеной звук работающего телевизора, сел на кровати, скрестив ноги в позе лотоса. Буря в голове даже после душа не успокаивалась ни на миг: то расползалась отдельными воронками по всем пунктам, помеченным неуверенностью, то вновь становилась единым, пожирающим всё на своём пути ураганом.       Парень перевёл взгляд чуть в сторону, уставившись в грязное оконное стекло, которое из-за слоя пыли создавало на улице фальшивый туман. Где-то вдалеке виднелись жёлтые стрелы башенных кранов, возводящих новые панельные дома, которые казались достопримечательностью этого района: грустными серыми полосами сбегались к горизонту, старались прижаться как можно ближе, но дворики, где после дождя лужи растекались озёрами в ямах разбитого временем асфальта, не позволяли собраться в неделимую крепость. В окнах этих многоэтажек неспроста горел свет электрических ламп: там кипела жизнь со своими скандалами, криками, истериками и раздумыванием о необходимости дышать прямо сейчас, которое неизменно сопровождалось взглядом сквозь стекло — взгляд в никуда.       В сердце тоже творилось что-то странное, словно тот непонятный школьный предмет, названный химией, который он изучал ровно полгода, теперь всеми известными элементами существовал в нём самом. Это было сродни страху во время ночей в белой тюрьме, когда по углам метались тени, создаваемые обострённым пониманием действительности и мыслями, бесконечными мыслями, в дни отсутствия снотворного в вечерней порции лекарств, но намного сильнее: теперь дыхание не просто затруднялось, а иногда, казалось, вовсе прекращалось. Чувство возникало где-то глубоко, словно цветок медленно и осторожно распускался, наблюдая из бутона, смогут ли его принять в чужую жизнь, но вместе с ним появлялось странное счастье… Электрическое. Пробивающее искрами насквозь.       Железный подоконник, существующий, пожалуй, во всех стареньких панельных домах, загремел на ветру, вырвав Лёшу из плена размышлений, заставив вздрогнуть. День ещё не умирал, рисуя на прощанье картину, словно художник, который знает, что это его последняя работа, а нависал над городом дымкой тумана, где растворялись и жёлтые стрелы башенных кранов, и панельки с их неизменно грустной жизнью в окнах.